Энди написал шесть писем. Практически одинаковых. Двум сенаторам от штата Огайо, женщине, избранной в палату представителей от округа, в который входил Гаррисон, в «Нью-Йорк таймс», в «Чикаго трибьюн» и в толедскую «Блейд». Во всех письмах излагалась история случившегося, начиная с эксперимента в аудитории «Джейсон-Гирней-холла» и заканчивая их с Чарли вынужденной изоляцией на Тэшморском пруду.

Закончив, он дал одно письмо Чарли, чтобы она его прочитала. На чтение, медленное и внимательное, у нее ушел почти час. Впервые она узнала всю историю, от начала и до конца.

– Ты собираешься разослать эти письма? – спросила Чарли, дойдя до последней точки.

– Да, – кивнул он. – Завтра. Думаю, завтра я рискну в последний раз пересечь озеро.

Наконец-то потеплело. Лед оставался крепким, но постоянно потрескивал, и Энди не знал, как скоро он начнет проваливаться под тяжестью человека.

– И что будет потом, папуля?

Он покачал головой.

– Точно сказать не могу. Надеюсь на одно: как только эта история выплывет наружу, им придется оставить нас в покое.

Чарли рассудительно кивнула.

– Тебе следовало сделать это раньше.

– Да, – согласился Энди, зная, что она думает о кошмаре, случившемся в прошлом октябре на ферме Мандерсов. – Может, и следовало. Но у меня не было возможности хорошенько это обдумать, Чарли. Меня волновало только одно: не попасться. И знаешь, когда бежишь, в голову приходят глупые идеи. Я надеялся, что им это надоест и они от нас отстанут. Допустил ужасную ошибку.

– Они не заберут меня, правда? – спросила Чарли. – От тебя. Мы ведь останемся вместе, папуля?

– Да, – ответил он, не желая признавать, что имел о развитии событий после отправки писем и получения их адресатами такие же смутные представления, как и она. Да и кто мог точно сказать, что будет «после того как»?

– Это все, чего мне хочется. А зажигать огонь я больше не собираюсь.

– Хорошо, – ответил он и прикоснулся к ее волосам. Горло внезапно перехватило от ужаса надвигающейся беды, и ему вдруг вспомнился случай, произошедший неподалеку, о котором Энди не думал многие годы. Он, отец и Грантер пошли в лес, и по просьбе Энди Грантер дал ему свою винтовку двадцать второго калибра – он называл ее «лисьей» винтовкой. Потом Энди увидел белку, которую захотел подстрелить. Отец запротестовал, но Грантер осадил его со странной, едва заметной усмешкой.

Энди прицелился, как его учил Грантер, мягко нажал спусковой крючок, а не дернул (этому его тоже научил Грантер), и подстрелил белку. Она упала с ветки, словно мягкая игрушка, и Энди торопливо побежал к ней, сперва отдав винтовку Грантеру. А когда подбежал, остановился как вкопанный. Вблизи белка не напоминала мягкую игрушку. Она была жива. Он попал в заднюю часть туловища, и зверек лежал, умирая, в лужицах ярко-алой крови. Черные глазки, еще живые, переполняла жуткая мука. Блохи, уже знавшие, чем все закончится, тремя крошечными колоннами покидали шерсть.

Горло Энди перехватило, как удавкой, и в девять лет он впервые ощутил острый, болезненный вкус отвращения к себе. Он тупо смотрел на свою жертву, отдавая себе отчет, что отец и дед стоят позади, накрыв его тенями: три поколения Макги застыли над убитой белкой в вермонтском лесу. И за его спиной послышался тихий голос Грантера: «Что ж, ты это сделал, Энди. И как тебе это нравится?» Неожиданно хлынули слезы, сокрушив его, горячие слезы ужаса и осознания – осознания, что сделанного уже не вернешь. Он тут же поклялся, что никогда ни в кого не выстрелит. Поклялся перед Господом.

Я больше не собираюсь зажигать огонь, сказала Чарли, и мысленно Энди услышал слова Грантера, обращенные к нему в день, когда он убил белку, в день, когда поклялся перед Богом, что больше никогда ничего такого не сделает. Никогда так не говори, Энди. Бог любит заставлять человека нарушать клятву. Чтобы тот знал свое место в мире и свою цену. Об этом же Ирв Мандерс сказал Чарли.

Чарли нашла на чердаке полный комплект книг о «Бомбе, мальчике из джунглей» и не торопясь читала одну за другой. Энди смотрел на дочь, сидевшую в косой колонне солнечного света, в которой плавало множество пылинок, уютно устроившуюся в старом черном кресле-качалке, где всегда сидела его бабушка – обычно с корзинкой рукоделия у ног, – и боролся с желанием предложить Чарли забрать эти слова назад, пока она еще могла это сделать, сказать ей, что она не понимает ужаса искушения: если винтовка достаточно долго лежит на виду, рано или поздно ты обязательно за нее возьмешься.

Бог любит заставлять человека нарушать клятву.