После того как доктор закончил ощупывать и простукивать ее старыми, узловатыми, но удивительно нежными руками, Чарли провалилась в горячечную, но приятную дрему. Она слышала голоса в соседней комнате и понимала, что говорят о ней, однако чувствовала, что только говорят… а не строят планы.

Чистые прохладные простыни, уютная тяжесть стеганого одеяла на груди. Она засыпала. Вспомнила, как женщина назвала ее ведьмой. Вспомнила, как уходила. Вспомнила, как ее подвозили на микроавтобусе, набитом хиппи. Хиппи курили, пили вино, называли ее сестренкой и спрашивали, куда она направляется.

«На север», – ответила она, вызвав громовой хохот.

После этого она мало что помнила до вчерашнего дня, когда кабан напал на нее, вероятно, с намерением съесть. Как она попала на ферму Мандерсов и почему пришла сюда – осознанное это было решение или что-то иное, – Чарли вспомнить не могла.

Сознание уплывало. Дремота становилась глубже. Чарли заснула. И во сне вернулась в Гаррисон, сидела на кровати с мокрыми от слез щеками, крича от ужаса, и прибежала мать, чьи рыжие волосы ослепительно сияли в утреннем свете, и она закричала: «Мамочка, мне приснилось, что вы с папулей умерли!» И мать погладила ее горячий лоб прохладной рукой и сказала: «Ш-ш-ш, Чарли, ш-ш-ш! Уже утро, и это всего лишь дурной сон».