Глава 4

К югу от центра нашего города лежит земля, которую, в отличие от нашей, вполне возможно себе представить. Страна полей с буйной и сочной растительностью, нежно побрякивающими колокольчиками, преисполненная непринужденной благодатью и с туманными ночами, которые словно нашептывают тебе что-то на ухо, обдавая теплом шею, точно дыхание возлюбленной. Говорят, будто там растут поросшие мхом деревья, ветра почти нет, а небо всегда голубое. И что будто бы на этой земле процветает ремесло, подобное открытой ране, раковой опухоли на теле нашего общества.

Мы не слишком часто думаем об этой земле. А большинство – так вообще не думает. Словно это некая отдельная независимая страна.

Здесь, в Нью-Йорке, я встречал много южан. Наливал им неразбавленный бурбон, летом добавлял в стакан воды мяты, говорил с ними о книгах, о лошадях, о торговле. Некоторые из них были людьми добрыми и гостеприимными, могли устроить настоящий пир случайно постучавшему в их дом ночью страннику, а потом уговорить его остаться на целую неделю. Некоторые из них обладают скандальным и вспыльчивым характером, пристрелить вас им ничего не стоит, все равно что пожать руку. Короче, они такие же, как и мы, ньюйоркцы, и разделить их можно по тому же принципу – рыцари и злодеи.

Но есть одна существенная разница.

На севере черные – люди свободные, хоть и постоянно угнетаемые. На юге же они домашний скот. Вот только страдают чернокожие куда больше скота, потому как, в отличие от него, способны думать. Наша небольшая, но голосистая группа аболиционистов ежедневно из кожи лезет вон, подчеркивая этот факт, в ответ на что их забрасывают гнилыми помидорами и острыми камнями – сами виноваты, напросились.

А всем остальным просто нет до этого дела. Мы трусы, и не желаем напрягать воображение. Мягкие, как свежий сыр. Мы не желаем думать о самой возможности выведения породистых работяг, точно они не люди, а лошади. Мы не желаем думать о маленьких детях, которых отрывают от матерей и выменивают на оборудование для ферм. У нас нет ни малейшего желания думать о том, что людей клеймят, как скот, о том, что это такое, работать целый божий день под палящими лучами солнца Луизианы, о том, что это такое, когда человека забивают насмерть плетьми за малейшую провинность; не желаем думать о беглых рабах, которых преследуют и рвут на части специально обученные собаки. Нашему населению как-то не слишком свойственно об этом думать. И оно крайне раздражается, если кто-то пытается открыть ему глаза и посмотреть рабству прямо в лицо.

Вот одна из причин, по которой мы ненавидим похитителей рабов.

Ньюйоркцы любят все эти рассуждения не больше, чем сообщения об обвале акций на бирже. И благодаря Закону о беглых рабахот 1793 года, мы были обязаны передавать этих самых беглых рабов в руки торговых агентов с юга, точно чистокровных животных. В 1840 году высоко моральный закон, принятый в Олбани, гарантировал право рассматривать дела предполагаемых беглецов, осевших в Нью-Йорке, в присутствии суда присяжных. А в 1842-м процесс «Пригг против штата Пенсильвания» окончательно закрепил за любым беглым цветным по всей стране право на суд присяжных. Таким образом, в 1846-м все в Америке встало с ног на голову, белое стало черным, а черное – чернее, чем был прежде. Добро и зло – все смешалось и задыхалось, точно рыба, выброшенная на берег на этой ничейной, толком не управляемой никакими законами земле.

Как-то нелогично получалось, что каждый человек мог делать все, что ему заблагорассудится. Таков, по крайней мере, был мой план, когда Люси Адамс постучала в заваленную снаружи снегом дверь условным стуком – три раза по два стука подряд, – и лишь затем повернула в замке ключ.

Поступать так, как мне заблагорассудится.

В гостиной на окнах тяжелые шторы из дамаска. Фитиль газовой лампы прикручен, отбрасывает лишь слабый желтоватый отблеск на мебель и ковер в цветочный рисунок под ногами. Огонь в камине давно погас, тлели лишь угольки, отчего по стенам этой уютной комнаты непрестанно танцевали тени. И еще это помещение вселяло ощущение полной пустоты, какой-то невозвратной пропажи. На миг показалось, что я спал и вдруг пробудился, но пробуждение обычно бывает более шумным.

Навстречу нам поднялись из-за стола трое мужчин. Все чернокожие, и одного из них я знал.

– Стало быть, вы все-таки нашли его, – сказал миссис Адамс мой друг Джулиус Карпентер, а затем пожал мне руку. – Как поживаешь, Тимоти?

Я улыбнулся, несмотря на напряженную обстановку. Когда-то – казалось, с тех пор прошла тысяча лет – мы с Джулиусом работали в «Устричном погребке Ника», что на Стоун-стрит, и вечерами Карпентер подавал наверх из подвала тысячи сверкающих серебристых устриц. Очень исполнительный, быстрый, но склонный к задумчивости парень со спокойным круглым лицом и глубоко посаженными глазами под бровями домиком. На друге моем было чистое, но слишком просторное для него одеяние – типа тех, что носят плотники после работы, – а в косички волос вплетены душистые чайные листья. Я никак не ожидал увидеть его здесь, но удивление это было приятным. Мы проработали вместе так долго и так слаженно, что, наверное, нам ничего не стоило обслужить с завязанными глазами целую сотню биржевых маклеров, вдруг разом забредших в заведение – даже не вспотели бы. Мы понимали друг друга. Всегда были настроены на одну волну.

– Черт возьми, Джулиус, а ты что здесь делаешь? – Я ухватил его за плечо. – И с чего это ты вдруг растрезвонил о моей безупречной репутации?

– Ты ее заслужил, так я думаю. Прошу, знакомьтесь, это Тимоти Уайлд, полицейский из отделения Шестого округа. Позволь представить: преподобный Ричард Браун и Джордж Хиггинс из нью-йоркского Комитета бдительности. Ну, а третий, как ты уже понял, – это я.

Почти все городские жители почему-то страшно увлекаются созданием разных комитетов. Комитеты по умеренному образу жизни и наоборот, организации, поддерживающие все на свете – от увольнения ирландцев до вегетарианских диет, – а также различные тайные братства. Но о комитете под таким названием я никогда ничего не слышал.

– Это что, клуб какой-то? – спросил я.

– Нет, мы занимаемся важным и благородным делом. Стараемся, чтобы все свободные негры были живы и здоровы и находились здесь, на севере, где успели поселиться, – объяснил Джулиус. – Стоит цветному высунуться из дома, и он рискует быть схваченным. И мы делаем все возможное, чтобы избавить его от этой опасности. В организацию входят только добровольцы, все пожертвования идут для поддержания порядка и безопасности на улицах. Мы организуем патрули и ночное дежурство в районах, где живут цветные. Мы предоставляем юридическую помощь неграм, оказавшимся в затруднительном положении, угодившим в лапы работорговцев, ну и все такое прочее. Мы и о своей безопасности тоже всегда заботимся.

– Так все это патрулирование… неофициальное?

Мне не стоило задавать этот вопрос, поскольку Джулиус объяснил все достаточно четко; однако ответил он не сразу. Мрачно улыбаясь, постучал указательным пальцем о подбородок – столь хорошо знакомый мне жест по прежним временам, когда я беспричинно выражал недоумение.

– И как долго?

– Ну, уже, думаю, года три как.

– Почему же ты мне тогда ничего не сказал?

Джулиус пожал одним плечом.

– Не хотел, чтобы новость распространилась. Помнишь Ника? Как босс, вроде бы человек честный, и всегда платил нам вовремя. Но меня так просто терпеть не мог, и попадаться ему на глаза лишний раз не хотелось. – Старый мой друг огладил рубашку спереди. – Ладно, садитесь все. Времени у нас не так много.

И мы уселись – я с Джулиусом в два кресла спинами к камину, миссис Адамс, преподобный Браун и мистер Хиггинс разместились на диване. Ричард Браун, худощавый мужчина ученого вида, носил в кармане жилета миниатюрную Библию, хотя лично я полагал, что ни эта крохотная Библия, ни представления Джулиуса не были ему нужны, чтобы разместиться, как и подобает священнику, как бы над всем и нами, и смотреть, словно с амвона. Лицо обеспокоенное и одновременно странно умиротворенное, точно он полагал: что бы мы здесь ни решили, все находится в руках всевышнего.

Гораздо более любопытным персонажем показался мне Джордж Хиггинс. Высокий мужчина плотного телосложения с тяжелой челюстью и очень темным, почти что синевато-черным цветом кожи. Он носил аккуратно подстриженную бородку, часы на серебряной цепочке и зеленый шелковый галстук, но при этом рука, свисающая с колена, была загрубелой, мозолистой. Мозоли могли означать что угодно – местные черные, по большей части, работают сразу на трех работах как минимум. Но с другой стороны было очевидно: этот мистер Хиггинс человек богатый. Нет, конечно, он мог получить эту цепочку в наследство, но лично я сомневался в том. А сама цепочка была наимоднейшей – такая длинная и изящной работы. Что же касается шелкового галстука, подобные вошли в моду в Нью-Йорке всего с месяц назад, и выглядел этот предмет туалета очень нарядно и роскошно, весь так и переливаясь зеленоватыми оттенками. В глубине широко расставленных карих глаз мелькала настороженная искорка. Он так и сверлил меня взглядом, точно не был уверен, что кроется за цветом моей кожи. Он был явно встревожен, и причиной тому были не рассеянность или отсутствие храбрости. Его беспокоило что-то очень личное. Интересно, кто…

– Итак, ближе к делу, – начал я. – Миссис Адамс рассказала мне, что примерно два часа назад были похищены ее сестра и сын. Имеется и свидетель, ее кухарка по имени Мег – ее связали и оставили в доме.

– Мег отправилась домой, прихрамывая и потрясенная случившемся, но в остальном она в порядке, – заметила миссис Адамс. – По ее словам, в дом ворвались двое мужчин, один был вооружен «кольтом». Постучали в дверь, она и открыла. Они ее связали и бросили в кладовой. Она слышала один или два крика, а потом настала тишина.

– А она может опознать нападавших?

– О, да нам и без того прекрасно известно, кто они такие.

– Я хотел сказать, может ли она указать на них в суде, поклясться, что они и есть похитители граждан Америки?

Если бы вместо этих слов я встал и оглушительно свистнул в свисток, это произвело бы на присутствующих меньше впечатления. На лице миссис Адамс возникло страдальческое выражение, физиономия мистера Хиггинса отражала тщательно скрываемую злобу и отвращение, Джулиус Карпентер смотрел с недоумением.

– Смотрю, этот ваш друг полицейский – настоящий подарок, Джулиус, – протянул Джордж Хиггинс.

– Да откуда ему знать? – Мой друг подался вперед, сложив ладони. – Вот что, Тимоти. Хорошо ли разглядела их Мег или нет, совершенно неважно. Свидетельства чернокожих на процессах, где судят похитителей рабов, не принимаются. Только белому дозволено официально идентифицировать личность черного в суде. А что касается черных, которые помогали бы установить личность белого похитителя – сроду о таком не слыхивал.

Челюсть у меня отвалилась, с трудом удалось вымолвить:

– Но это же просто абсурд!

– В том-то и весь фокус, верно? – ядовито заметил мистер Хиггинс. – Мистер Уайлд, все мы здесь взрослые люди и не боимся встречи с этим злом лицом к лицу. Как не боимся вступить с негодяями в схватку, если уж дело до того дойдет. Но мы хотим, чтобы операция по спасению похищенных прошла успешно. И нам не нужна ваша помощь в этом праведном деле. Мы и прежде справлялись сами, десятки раз. Нам нужна ваша помощь в чисто юридическом плане, раз уж среди нас затесался полицейский.

Десятки раз…

– Так получается, вам удалось спасти больше двадцати человек? – удивленно спросил я.

– Начать операции по их спасению – да, однако не все они заканчивались успешно, – признался преподобный Браун. – Порой удавалось, но что до остального… Все судебные процессы заканчивались провалом. И все эти бедняги сейчас в Джорджии или Алабаме, Господь, дай им сил и терпения.

Я провел рукой по лбу у корней волос, ощутил кончиками пальцев гладкую кожу – и кожу, напоминающую на ощупь грубую шкуру аллигатора. Очевидно, что люди, собравшиеся здесь, не слишком хотели вмешательства посторонних. При одной только мысли о том, что они, занимаясь своим делом, прибегали к противозаконным приемам, мне становилось тошно на душе. Представляю, как внутри у них все переворачивалось от отвращения при виде меня, законного представителя закона – полицейского с медной звездой на лацкане.

И тут из прихожей донеслись звуки – шесть стуков в дверь с интервалами через два, – и мистер Хиггинс испуганно вскочил на ноги.

– Это мой коллега, – поспешил успокоить его я. – Сейчас пойду, проверю.

Я распахнул дверь, и действительно – передо мной стоял Пист, ежась от холода, с лицом красным, как у вареного лобстера. Он потопал ботинками и без лишних слов проследовал за мной прямо в гостиную.

– Знакомьтесь, это Джакоб Пист, прекрасный полицейский, – сказал я и представил своему другу присутствующих. – А теперь… Я еще толком ничего так и не понял. Кто совершил это похищение и как вам прежде удавалось вычислять и ловить злодеев?

Преподобный Браун отперся локтем о валик дивана и прижал палец к губам.

– Их имена Сикас Варкер и Длинный Люк. Охотники за рабами, так они себя называют. А мы называем иначе.

– Змеи они, вот кто! – рявкнул мистер Хиггинс. – А мы здесь лишь напрасно тратим время.

Миссис Адамс содрогнулась.

– Ладно, к какому бы там виду они ни принадлежали, звать их Сикас Варкер и Длинный Люк, и я слышал, будто они из Миссисипи, – тихо вставил Джулиус.

– А куда они отвозят своих пленных? – спросил мистер Пист. Он так и остался стоять, привалившись плечом к дверному косяку. – И каковы будут наши действия?

– Сегодня есть одна веская причина надеяться на лучшее.

– Что за причина? – спросил я.

– Буран, – прошептала миссис Адамс, дотронувшись до шторы.

За окном снег сыпал быстро и неумолимо, точно песчинки в песочных часах; порывистый ветер тут же подхватывал их, взвихривал водоворотами и превращал в белоснежные волны. Да, на улице просто жуть что творилось. И с каждой минутой становилось только хуже. Корабли несло ветром к береговой линии, некоторые разбивались о скалы; матросы, зажав талисманы в кулаках, напрасно всматривались в серую мглу в надежде увидеть свет маяка, убежище от грозных валов, выступ скалы, указующий на безопасную бухту. Напрасно. Ночь 14 февраля 1846 года выдалась просто ужасной. Родным и близким погибших эта ночь запомнится надолго. Я пока что еще не знал, какой ужас творился сегодня на Гудзоне и сколько даже там погибло людей, но главную мысль тут же уловил.

– Полагаю, что жертв похищения обычно норовят увезти как можно дальше, если представится такая возможность, и ни о каких судах речь тут не идет, – заметил я. – Но ни один человек в здравом уме не осмелится отплыть в такую погоду.

Джулиус кивнул.

– У Варкера и Коулза есть побочный бизнес – торгуют спиртным. В доках на Корлиарс Хук у них даже есть своя лавка, с витриной, где выставлены бутылки, и большим подвалом в задней части помещения. Там-то они и держат людей, когда корабль не может выйти в море.

– А это легальный бизнес? – спросил я.

Мне ответили насмешливыми взглядами.

– В следующий раз, когда ляпну какую глупость, можешь дать мне в ухо, – сказал я Джулиусу. – Так каков план наших действий?

– Люси надо найти убежище. В этом доме небезопасно, – ответил Карпентер.

– Нет, я иду с вами, – решительно и мрачно отрезала она.

– Но это ничем не оправданный риск, – возразил я.

– Он прав. – Джордж Хиггинс крепко сжал руку в кулак. – Вряд ли обойдется без насилия. И потом, нам действительно пора. Где лучше разместить на время Люси?

– Нет ничего лучше и надежней, чем полицейский участок, – сказал я и встал.

– Нет! – с отвращением воскликнула она. – Нет, только не Гробницы. Отправив Мег в комитет предупредить людей, я тут же побежала за вами в участок. И все они там…

– Да не в нашем участке, – перебил ее я и переглянулся с Джулиусом. – Я вот что предлагаю. Без обид, и не поймите превратно, но вы только что сами говорили о легальной помощи. Вдумайтесь. Полицейские – это наемные работники, и на них часто сыплются все шишки. Если предстоит схватка и нам крепко достанется, придется принять вызов. Но если нет, куда как лучше оставить все разборки полицейским. Разве я не прав?

В глазах мистера Хиггинса отразилось сомнение, а вот преподобный Браун положил мне руку на плечо.

– А если мы понадобимся, тут же вступим в схватку, – согласился он со мной.

– Точно. Ну, а вы, мистер Пист? Сильны в кулачных боях?

– Э-э… – неопределенно протянул он. – Вообще-то всегда был не прочь пустить в ход кулаки, не без веских на то оснований, конечно. У меня так прямо руки уже чешутся, мистер Уайлд, но…

– Там ребенок в опасности, и похитители вооружены, и вообще весьма рискованно соваться в этот их притон. Так что, мистер Пист, придется нам привлечь еще одного человека с медной звездой.

Я подал руку миссис Адамс, и она приняла ее, не глядя на меня. На лице – каменное спокойствие.

– Итак, мы втроем немедленно идем к винной лавке и смотрим, что там творится. – Джордж Хиггинс вскочил, натянул перчатки. – И если что-то произойдет до вашего прибытия, мистер Уайлд, предупреждаю: действовать будем по обстановке. И сделаем все, что в наших силах.

– Не сомневаюсь. Тогда встречаемся там и предпринимаем штурм. А сейчас, миссис Адамс, прогуляемся до участка в Восьмом округе.

– Это почему в Восьмом? – подозрительно осведомился Хиггинс.

– Потому, что миссис Адамс не доверяет полицейским, и вы тоже не доверяете полицейским, а значит, мне нужен еще один полицейский с крепкими кулаками, который к тому же является начальником местного отделения. То есть капитан Восьмого участка. Можете считать его моим братом, а не полицейским, если вам так больше нравится, – добавил я, и все мы направились к двери, за которой бушевал снежный шторм. – Или же республиканцем, или по-техасски увеличенной моей копией, как вам будет угодно. Надеюсь, что к тому времени, когда мы вернем вашу семью, миссис Адамс, вы измените свое мнение о Валентайне и поймете, что он вовсе не дрессированный гризли.

– К тому же это совсем недалеко от нашей цели, – добродушно добавил Джулиус и захлопнул дверь в дом.

Желающих прогуляться или проехаться по улицам в такую жуткую погоду было немного. Однако минут через десять нам все уже удалось остановить проползающий мимо и продуваемый всеми сквозняками кеб, куда я и уселся вместе с мистером Пистом и миссис Адамс. Возница наш ехал почти что вслепую – лампы горели, но снегопад образовывал вокруг них сплошную ледяную завесу. Мы резко подпрыгивали на ухабах, и при одном сильном толчке миссис Адамс пришлось ухватиться за подвесной ремень.

Но женщина по-прежнему не произносила ни слова. Что могло служить своего рода утешением – она не задавала ненужных вопросов. Мы прислушивались лишь к завыванию ветра, как вдруг возница резко осадил лошадей. Колеса экипажа опасно заскользили, промерзший до костей возница нервно выругался. Вся Принс-стрит тонула в белом. Расплачиваясь с извозчиком, я добавил несколько пенни – это чтобы он дождался нас, – вышел и с трудом добрался до двери в аккуратное кирпичное здание участка.

Внутри в камине жарко потрескивали поленья, за столом со светлой столешницей соснового дерева, где стояла чернильница с пером, никого не было. Я сверился с наручными часами – его вечерняя смена только что закончилась. Начало десятого. Но участок выглядел каким-то совершенно заброшенным. Патрульные наверняка отморозили носы и брови, кругами прохаживаясь где-то поблизости, а их капитана нигде видно не было.

Я указал на скамью.

– Присаживайтесь поудобнее. А я пойду посмотрю в других кабинетах.

Мистер Пист небрежно, но довольно добродушно заметил что-то о нравах новых полицейских вымотанной вконец миссис Адамс, а я вышел в коридор. И дойдя примерно до его середины, остановился – внимание мое привлекли какие-то странные звуки. Тихое поскрипывание, затем – визгливое, какое-то птичье хихиканье. Я распахнул дверь в кабинет.

Мой брат Валентайн расположился в широком дубовом кресле. Как и шикарная девица лет двадцати. Пухленькая во всех нужных местах, золотисто-рыжие волосы спадают на обнаженные плечи. Сидела она на коленях у Вала и левой рукой обнимала его за шею. А хихиканье, видимо, объяснялось тем, что он запустил ей руку под канареечно-желтый корсет, и это казалось ей страшно смешным и забавным.

Может, и права была, а может – нет. Но у меня не было времени обсуждать это с ней.

– Бог мой, Вал, – рявкнул я. – В полицейском участке?

– Тимоти! – Брат приветствовал меня взмахом свободной руки с сигарой и даже не удосужился высвободить вторую из-под корсета. – Знакомься, Тим, это мисс Келли Квирк. А это мой брат, Келли, кругленький и симпатичный, как битком набитая корзинка для пикника.

Лишь через несколько секунд я понял истинную причину столь неприглядного его поведения.

Во-первых, судя по позе и суженым зрачкам круглых зеленых глаз, мой брат предался обычному своему вечернему развлечению: наглотался столько тоника с морфином, что по этому потоку можно было переправлять баржи, как по Гудзону. Во-вторых, судя по обращению «битком набитая корзина для пикника» – в вольном переводе это означало у него «мой славный младший брат» – находился он сейчас в состоянии абсолютной эйфории и не был способен даже из кресла подняться без посторонней помощи. У меня имелся опыт вывода человека из подобного состояния, но это требовало времени и происходило поэтапно. На данный момент могло помочь лишь вмешательство свыше, но Господь не удосужился просветить меня на эту тему. И, наконец, последнее: он глубоко запустил пальцы в рыжеватые волосы курицы и теребил их с какой-то яростной мальчишеской небрежностью, отчего волосы у ее вдовьего пикавставали дыбом. А это был верный признак того, что тут не обошлось и без солидной дозы эфира. От эфира у Вала всегда обострялись осязательные функции. И он не осознавал в тот момент, что делает.

Из шести компонентов, которые, по моим наблюдениям, Валентайн обычно комбинировал с морфином, эфир наименее поддается выявлению. Я ненавижу эту мерзость. Ведь с ним в такие моменты могло случиться что угодно – от потери сознания до победы в импровизированном бою на боксерском ринге. Он мог также решить, что носить одежду – это акт лицемерия. Если прежде меня просто тревожил исход нашей миссии, то теперь ощущение было такое, словно в желудок мне неким непонятным образом попал подгнивший лимон.

– Мисс Квирк задержали по подозрению в звездочетстве. – Похожие на шрамы мешки под глазами Вала так и задрожали от смеха. – Ну и она объясняла, чем отличается от ночной бабочки, и мне ее аргументы показались убедительными. Ну скажи, разве можно назвать курицу мэб, если она занимается этим ради собственного удовольствия, а не ради нескольких монет, побрякивающих в кармане?

Келли Квирк глубокомысленно закивала, затем вдруг радостно взвизгнула – очевидно, это имело какое-то отношение к руке брата, продолжающей шарить у нее за пазухой. Мне не слишком хотелось развивать эту тему.

– Ты! Пошла вон! – Я указал на дверь. – Все обвинения сняты. Мои поздравления.

Она капризно надула губки.

– А я хочу остаться. Он мне нравится. Что это с твоим братцем, а, Валентайн? Он, случайно, не молли, нет?

Да как эта тварь посмела без всяких на то оснований заподозрить меня в извращенных отношениях с мужчинами? Колкий ответ был уже готов сорваться у меня с губ, но я сдержался. Времени было в обрез.

– Ну почему мне нельзя остаться? – Она захлопала ресницами. – Знаешь, а ты мне тоже нравишься.

– Боже милостивый, – простонал я. – Выметайся отсюда, иначе тебе предъявят еще одно обвинение, в бродяжничестве. Мне страшно жаль. Желаю приятно провести вечер.

Нахмурив выщипанные бровки, курица накинула поверх корсета жакет с длинными рукавами и побрела к двери. Потом обернулась и показала мне язык.

– Какого черта, Тим? – Вал выложил ноги на стол, скрестил их, сунул пальцы в проймы жилета с узором в виде плюща. – Я выполнял свои обычные обязанности полицейского, а тут…

– За что мне только такое наказание? – задал я чисто риторический вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь. – Ты был мне так нужен. Прямо сейчас. А теперь я вижу, что пользы от тебя не больше, чем от дохлого моллюска. Спрашиваю еще раз: за что, черт побери, мне такое наказание? Я такого брата не заслужил!

– Скорее всего, ни за что, – благодушно заметил он и воткнул в рот сигару. – Просто не повезло тебе, Тим, тут уж ничего не поделаешь.

В коридоре за спиной раздались знакомые шаги – Пист собственной персоной.

– Мистер Уайлд? Тут мимо проскочила какая-то дамочка, на вид так…

– Она уже уходит, – прошипел я в ответ. – И еще у нас большие неприятности.

– Какие еще неприятности?.. Добрый вечер, капитан Уайлд.

Валентайн, хлопая глазами, уставился на мистера Писта, и выражение раздражения на его лице сменилось недоумением. К моему отвращению, то был верный признак того, что он настолько накачан наркотой, что видит на улице драконов и сфинксов и не имеет при этом ни малейшего желания тщательно рассмотреть их или хотя бы упомянуть о присутствии этих чудовищ. Почему он так недоуменно уставился на полицейского инспектора, было выше моего понимания. Тем более что они были знакомы.

– А это еще что за тип? – спросил Вал и покосился на меня.

Я снова весь так и вскипел от ярости, не в силах вымолвить и слова.

– Сдается мне, это усоногий морской желудь, – задумчиво добавил Валентайн. – Древний такой моллюск.

Я безуспешно пытался подобрать нужное слово, чтобы сказать брату, к какому именно виду накачанных морфином чудовищ принадлежит он, но тут вдруг Пист громко расхохотался.

– Капитан Уайлд, огромная честь для меня видеть вас снова. Валентайн Уайлд – настоящий герой пожара на Брод-стрит, защитник ирландцев, неустанный адвокат всех «медных звезд», гордость Восьмого участка! Не убивайте меня, не притворяйтесь, будто вы меня не помните. С самого начала формирования нью-йоркской полиции я время от времени работаю с вашим весьма талантливым братом. Пожмите мне руку, сэр, пожмите крепко!

На лице Валентайна возникло некое подобие улыбки, он снял ноги со стола и заметил:

– Так вы тот самый старый голландский хрен, который нашел последний фрагмент головоломки в деле по убийству птенчика в прошлом августе… О’кей, теперь вспомнил. Господи, ну и напугала же меня ваша физиономия!

– Боже милостивый! Мог бы быть и поделикатнее с моим другом, – воскликнул я.

– Да при чем тут деликатность? Тут нужен нож для вскрытия устричных раковин или хотя бы щипцы для колки орехов.

– Замечательно, – радостно откликнулся мистер Пист. – Просто высший класс, капитан Уайлд. Вот вы только что сказали «о’кей». Я так понимаю, это буквы алфавита. И что же они означают?

– Это просто сокращение, – пояснил я. – Производное от «oll korrect».

– Все правильно? – повторил мистер Пист с таким довольным выражением, словно ему удалось наткнуться на склад, под завязку набитый похищенным добром. – Но разве не точнее бы было обозначить это понятие буквами «ВП»?

– Смотрите-ка, оно и в правописании разбирается, – восхищенным шепотом заметил мой братец.

Мистер Пист отвесил низкий поклон, мой опозорившийся брат явно не заслуживал такого почтения. А потом они вновь уставились друг на друга с радостными детскими улыбками.

– Ну, так что, может, к делу? – В голосе моем звучало отчаяние.

– Итак, я вам вдруг понадобился, – пробормотал Вал. – Может, тогда расскажешь, зачем, Тимми, или будешь стоять, как столб?

Я на секунду прикусил язык. Брат называл меня Тимми, чтобы подразнить. Делал он это нарочно, зная, что я приду в ярость. Скрестив руки на груди, чтобы хоть немного подавить пылающий в ней гнев, я принялся рассматривать варианты. Главный вопрос сводился к следующему: будет ли накачанный морфином Валентайн полезней в нашем деле, чем Валентайн отсутствующий.

Увы и ах, но ответ был однозначен – да. Даже полубезумный Вал лучше, чем вовсе никакого Вала. Сколь ни горько и невыносимо это было признавать по отношению к моему совершенно невыносимому старшему брату.

– Идти можешь? – спросил я.

Он нахмурился.

– Конечно, могу.

– Соображать более или менее четко способен?

– В данный момент ты напоминаешь мне сосущего титьку молочного поросенка.

– Ну, а как насчет подраться?

– Боже милосердный! Нет, вы слышали этого щенка? Когда это я отказывался помахать кулаками?

– Так ты идешь со мной?

– Мне надобно подумать.

Я схватил его за плечо и выволок в коридор. Где он увидел женщину неземной красоты, миссис Адамс. Она, окаменев от горя, сидела на скамье у стены; миндалевидные серые глаза ее смотрели в пол, на пышных каштановых локонах поблескивали еще не растаявшие снежинки. Я указал на нее.

– Готов пойти со мной, чтобы помочь ей?

Валентайн лениво почесал в затылке. Все еще размышлял, судя по всему. Или же пытался сообразить, уж не является ли она лесной нимфой. Кто ее знает?.. А затем вдруг стукнул меня по спине так сильно, что я лязгнул зубами.

– Ты должен был привести этот аргумент в самом начале, Тим, – бросил он через плечо и подмигнул мне. – Сэкономил бы минут десять, если не больше. Где мое пальто?