Глава 9

Мой маршрут по огромному зданию Гробниц, напоминающему египетскую пирамиду, был проложен давно и хорошо известен. Моя каморка, если угодно, кабинет, находится в самом конце узкого коридора. В центре этого гигантского улья располагается открытый четырехугольный двор, где небо кажется страшно далеким от земли и где в день казни устанавливают виселицы. Казнь через повешение – весьма популярное развлечение не только у наших наиболее жестоких сограждан, но и просто у любопытных личностей, а также у молодых людей философского склада ума, которые вообразили, что если увидят казнь, это поможет им лучше понять устройство мира. Сам я по возможности избегаю любоваться тем, как выдавливают жизнь из разных злодеев. Но самый короткий путь к тюрьме пролегает именно через этот двор, и – поскольку за полгода работы довелось произвести немало арестов – мне приходилось часто пользоваться им. В конце двора располагаются тюремные камеры, где я похоронил многих людей заживо.

Что же касается залов судебных заседаний, я захожу туда крайне редко. Один раз в зале заседаний к нам обратился Мэтселл, но если не считать этого, я заходил туда лишь дважды, дать свидетельские показания по делу. При мысли, что я вторгаюсь на не знакомую мне территорию, сердце болезненно сжималось и разжималось, подобно поршню, приводящему в движение паровую машину.

Я живу в пяти минутах быстрой ходьбы от Гробниц, и мы с Хиггинсом преодолели это расстояние с фантастической скоростью. Правда, при этом не удалось толком поговорить. Хотя и сказать-то было особенно нечего.

– Вчера вечером у нас было собрание, обсуждали разные вопросы, – запыхавшись, выдавил Хиггинс. – Спасение, комитет, ну и еще…

– Меня и других полицейских. И что?

– Джулиус так и не пришел. Мы думали, он просто опаздывает или заболел, и вот по пути домой я решил его проведать. Выяснилось, что он не приходил с работы. С начала зимы его нанял владелец фабрики по производству стульев. Ну и я тотчас же направился туда.

– И Варкер с Коулзом похитили его втихаря?

– Выволокли на середину улицы, надели кандалы, а прохожим говорили, что он беглый раб из Флориды. Его наниматели были просто в шоке. Но Джулиус там и двух месяцев не проработал. Поэтому они дали им уйти.

И вот мы добежали до Франклин-стрит, и мрачное каменное здание нависало теперь над нами, загораживая небо. Узкие зарешеченные окна в нишах находились на высоте в два этажа, не меньше, и осуждающе взирали на тех, кто, подобно муравьям, проскальзывал между устрашающе массивными колоннами при входе. На пороге мистер Хиггинс меня остановил.

– Мне уже доводилось бывать в этом доме. – Он полез в карман и достал сложенный в несколько раз листок пергамента. – Вот, возьмите. Бумаги об освобождении.

– С радостью, но почему вы не…

– Да потому, что я не белый, мистер Уайлд. – Слова вылетели и просвистели, точно пули, жалящие, с заостренными наконечниками. – А потому не имею законного права засвидетельствовать его личность. Думаете, я слишком глуп или труслив, чтобы отказаться стать свидетелем, если б смог? Вы что, такой тупой, или просто притворяетесь?

– Ладно, проехали. Вы тоже вполне можете быть джентльменом, – парировал я.

Эта моя ремарка прозвучала довольно подло. И я тотчас пожалел, что она сорвалась с моих губ. Я всегда считал себя парнем прогрессивным, с живым умом. Однако любое замешательство – обида, чувство беспомощности – в девяти случаях из десяти почему-то переходит у меня в злорадство, и держать язык за зубами я просто не в силах.

Глаза Хиггинса точно пеплом подернулись.

– Да неужели, мистер Уайлд? Быть джентльменом? Бог ты мой, нет, только подумайте!.. Вы и впрямь так считаете, сэр?

– О, ради бога, я вовсе не имел в виду…

– Нет, имели. Будьте мужчиной, признайтесь честно.

Для меня держать язык за зубами почти равносильно тому, что откусить его, а это процедура болезненная. Но я решил не усугублять ситуацию, не корчить из себя уже полного идиота. И потому предпочел промолчать.

– Как бы там ни было, но вы и впрямь считаете, что от моего поведения зависит, можно считать меня джентльменом или нет? – проворчал он.

Я оглядел Джорджа Хиггинса с головы до ног. Прекрасно одетый, высокий, подвижный, самоуверенный мужчина. Черная бородка подстрижена как-то необыкновенно аккуратно и походит на маску поверх и без того непроницаемого выражения лица. Пожалуй, мне никогда не доводилось видеть мужчину со столь темным цветом кожи и столь же уравновешенного. И еще когда я выручал Делию из клетки этих проклятых работорговцев, он как-то по-особому произнес ее имя. С дрожью нетерпения, что ли. Или страстью. Впрочем, не знаю, не уверен. Он вовсе не был по натуре своей покладистым парнем, но и забиякой, в отличие от нас с Валом, тоже не являлся. Он был разумным человеком, которому миллион раз говорили о том, что он, согласно нашим правилам, практике и законам, человеком вовсе не является. И это пожирало его изнутри, кусок за кусочком, каждое утро, когда он просыпался, открывал глаза. Должно быть, подумал я, все сердце у него в мелких дырочках, а мозг выглядит так, словно проеден молью.

– Прошу прощения. Это вроде предупреждения. Назвать меня тупицей было плохой идеей, пусть даже вы тут абсолютно правы.

– Тогда вам лучше попробовать доказать обратное.

И он зашагал дальше по коридору уверенной и плавной походкой. Я, несомненно, полный придурок и тупица, поскольку с губ уже была готова сорваться очередная глупость, но тут Хиггинс остановился перед широкой дверью, отворил ее и вошел в зал судебных заседаний, знаком поманив меня за собой. Головы сидящих на скамьях людей тут же повернулись в нашу сторону. Большинство – местные, несколько ирландцев, несколько туристов. Среди первых – группа высокомерных типов, явившихся сюда ради самообразования, чтобы окончательно укрепиться в собственных взглядах на социальное устройство. Были здесь и священники в плотно обтягивающих шеи воротничках, и иностранные бизнесмены с набриолиненными волосами и надушенными запястьями, и очкастые старые девы, обожающие присутствовать на слушаниях, где рассматривались серьезные и скандальные дела. А остальные – бедняки, и много пустующих мест на скамьях. На возвышении, рядом с американским флагом, ярким, так и лучащимся оптимизмом на фоне белых стен, сидел судья.

Судья Сайвел, сразу сообразил я, хоть и видел его прежде только мельком. Репутация сложная. Он был нетерпелив, склонен к брюзжанию, но все это уравновешивалось одной чертой, которую он, впрочем, не слишком любил демонстрировать, – здравым смыслом. Мантия на нем пришла из XVIII века, напудренный парик помят и пожелтел – от старости и долгого использования. Крупный крючковатый нос – тут он как раз направил взгляд на меня, и показалось, будто он смотрит в прицел ружья. Я пробрался к первым рядам вместе с Джорджем Хиггинсом, уселся и лишь после этого увидел Джулиуса, чуть поодаль и справа от себя. Он сидел на возвышении, на скамье подсудимых. За спиной у него маячил полицейский, заспанный и явно скучающий.

Господь да поможет Сикасу Варкеру, если ему доведется столкнуться со мной где-нибудь в укромном темном месте, подумал я.

Они устроили из этого настоящее представление. Отобрали у Джулиуса его одежду и выдали взамен какие-то хлопчатобумажные лохмотья; в них он в точности походил на беглого раба с картинки в «Нью-Йоркере», или же с афиши мелодрамы, которая шла в «Ниблос Гарден». Обувь тоже исчезла. Я недоумевал: как же им удалось заставить его появиться на людях в таком виде, а потом глубоко вздохнул, потому что все понял. Он держался, словно статуя из воска, словно при любом движении могло начаться кровотечение. Мой друг сидел неестественно прямо в кресле, стараясь не касаться спинки, облокотившись одной рукой о подлокотник и прижав палец к губам. Несомненно, он много чего хотел сказать, прежде чем его заставили замолчать силой.

– Итак, вы говорили нам, мистер Варкер… – кашлянув, начал судья и наконец отвел от меня взгляд. Видно, вдоволь налюбовался.

Разумеется, и Варкер тоже увидел меня, и выражение невинности на круглой физиономии тут же испортила неуверенная улыбка. Если он думал, что я сплю и вижу, как бы врезать кулаком по жирным розовым складкам его шеи, то был как никогда прав. Рука у него была перебинтована от запястья почти до локтя. Единственное приятное глазу зрелище в этом зале. Длинный Люк Коулз расположился на скамье и так и сверлил меня взглядом.

– Да, сэр, – продолжил Варкер. – Итак, вы сами успели убедиться, это письмо от мистера Калхуна Сент-Клэра, отправленное мне, как нельзя лучше характеризует подсудимого. Я не слишком расположен обсуждать изложенные здесь отвратительные подробности, но это не единственная причина, по которой Кофи Сент-Клэр, раб, которого вы сейчас видите перед собой, бежал из поместья Сент-Клэра. Начинал он домашним рабом, но вскоре выяснилось, ваша честь, что из-за склочности характера к этой работе он непригоден. В возрасте двенадцати лет его отправили на полевые работы. Когда вел себя хорошо, его вознаграждали возвращением в дом, но из-за неповиновения и бунтарских склонностей он, сколь ни прискорбно, вновь возвращался обратно, на хлопковые поля. Семейство Сент-Клэров вскоре отчаялось; они понимали, что этого парня уже не исправить. И тогда они поручили мне вернуть его в дом, к жене и трем детям, в надежде, что христианское милосердие, доброта и благородство наконец все же возобладают. Они считали это возможным, сэр, хотя это их мнение может показаться кому-то наивным и неоправданным.

Джулиус стал походить на человека, угодившего в медвежий капкан, – пытался игнорировать бряканье металла, впившегося в ногу. На висках проступили мелкие капельки пота, тонкий поблескивающий сплав боли и беспокойства. Ощущения эти эхом передались и мне, тревожно засосало под ложечкой.

Умно придумано, поморщился я. В одном выступлении им удалось предвосхитить множество вопросов и дать на них ответы.

А откуда вам знать, что этот человек именно Кофи Сент-Клэр? Ну, как же, он полностью подходит под описание. От чего он убегал? Полевые работы – тяжкое испытание для никчемного бездельника, испытывающего отвращение к любому труду. Если он собирал хлопок, почему выправка у него почти военная, так прямо и гордо держит спину? Но ведь его с малолетства приучали к работе по дому. А почему говор у него, как у истинного ньюйоркца? Ну, ведь я уже говорил, убежал он давно и отправился прямиком на Манхэттен, где и проживал. И перенял местный говор. Тогда по какой причине они хотят его вернуть? Эти богобоязненные, воспитанные на Библии люди до сих пор верят, что наступит день – и этот несчастный исправится и сторицей отплатит им за проявленную доброту. Что только делает честь супруге и сыновьям мистера Сент-Клэра.

Я встал.

– Прошу прощения, ваша честь, но этот человек никогда не носил имя Кофи Сент-Клэр. Его имя Джулиус Карпентер, и он является свободным гражданином города Нью-Йорка.

Судья Сайвел поднял на меня глаза.

– А кто вы та…

– Тимоти Уайлд, полицейский, номер медной звезды один ноль семь, сэр. У меня на руках документы, подтверждающие, что он свободный человек.

– Но это полный абсурд! – Губы у Варкера растянулись, точно кто-то ухватил его сзади за горло. – С сожалением вынужден отметить, что мистер Уайлд испытывает ко мне личную неприязнь, сэр. – Он многозначительно покосился на перебинтованную руку. – Этот человек склонен к насилию и является заядлым воинствующим аболиционистом.

По залу прошел ропот. Мне стало любопытно, и я обернулся. Расслышать толком не получалось, зато я видел шевелящиеся губы, а бармену, который недаром ест свой хлеб, совсем не обязательно слышать, какой напиток заказывает клиент, он и без слов поймет.

Ох, уж эти проклятые разжигатели войны! Не остановятся, пока наши улицы не превратятся в реки крови. Жаль, что они не могут направить свою энергию в более созидательное русло, к примеру, на разработку методов колонизации. Тогда можно было бы отправить их всех в Либерию, и все вздохнули бы спокойно.

– Речь здесь идет не об аболиционизме, – заметил я. – А об установлении личности.

– Да, разумеется, мистер Уайлд, – фыркнул судья Сайвел. – А также о соблюдении должных процедур. Так что, полагаю, излишне напоминать вам, что вы их сейчас попираете грубейшим образом.

– Прощу прощения, что прерываю, но я готов поклясться, что это Джулиус Карпентер. Я несколько лет проработал с ним в устричной лавке, еще до пожара. Мое слово против слова Варкера; думаю, этого будет достаточно.

– А как насчет моего слова? Оно, что же, ничего не значит? – так и взвыл Длинный Люк. – Лично я поддерживаю мистера Сикаса Варкера на все сто процентов. Ну, насчет того, что мы вместе поймали Кофи Сент-Клэра, и насчет того дня, когда он прибыл в Нью-Йорк. Да вы только взгляните на этого типа!

– Вы партнеры, так что, конечно, поддерживаете его, – парировал я.

– А ну, тихо все! – грозно прошипел судья. А потом затряс головой, отчего его парик сдвинулся примерно на дюйм к северу. – Кто из вас может представить непредвзятого свидетеля, чтобы удостоверить личность этого человека? Не из тех, кто заинтересован в ваших доходах, мистер Коулз, и не из тех, кто намерен развалить дело, мистер Уайлд.

– Ну, разумеется, ваша честь, могу. – Варкер кивком указал на скамью свидетелей. – Премного благодарен, что пришли, мисс Марш.

Я, не веря своим ушам, развернулся и увидел ее. Голова пошла кругом. Думаю, на какую-то долю секунды я даже отключился и не сразу заметил, что костяшки пальцев побелели – так крепко я вцепился в деревянный барьер перед собой.

Только не это, подумал я. Боже милостивый! Кто угодно, только не она!

Мы с Шелковой Марш не виделись месяца два, с тех пор, когда я последний раз заходил проверить ее бордель, посмотреть, не нарушаются ли там ограничения по возрасту для персонала, установленные мной лично. Сегодня она ничуть не походила на богатую и модную хозяйку этого заведения. Мамочка подошла к скамье для свидетелей, и я увидел: дешевые ботинки на низком каблуке, простенький бежевый костюм. Прошла мимо меня, даже не взглянув. Что, надо сказать, меня ничуть не удивило.

Раз Шелковая Марш здесь, речь пойдет обо мне. Эта женщина хочет моей смерти. Хочет лишить меня жизни твердо и окончательно, распотрошить на мелкие кусочки и закопать в могиле. За нею шлейфом тянулся аромат фиалок, точно искусно созданное проклятие, призванное вытравить все здравые мысли у меня из головы.

– А эта дамочка выступала свидетелем от Варкера прежде? – шепотом спросил я Хиггинса.

– Одна из постоянных его исполнительниц. Вы что, ее знаете?

Мадам Марш села. Движения несколько неуверенные, точно пребывание в зале суда ее угнетало. Белокурые волосы собраны в низкий пучок на шее, он виднеется из-под шляпы с одним-единственным перышком. Прелестное лицо – вовсе без румян и всякой там сурьмы, розовые губы скорбно поджаты бантиком. Интересно, подумал я, видел ли хоть раз ее Валентайн вот такой, естественной и свежей, как месяц май, когда она была его любовницей? Это было все равно что наблюдать за змеей, вползающей в овечью шкурку и поглядывающей на вас оттуда невинными глазками. Да, следовало признать, она была красива – нежная молочно-белая кожа, точеные черты лица, – но стоило поймать на себе ее взгляд, и вся эта иллюзия рассыпа́лась в прах.

Глаза Шелковой Марш, светло-карие, с поразительной голубой окантовкой у зрачков, на секунду встретились с моими. Ощущение такое, словно я заглянул в бездонный колодец.

– Имя? – спросил секретарь суда.

– Селина Энн Марш. – Она скромно опустила длинные ресницы. – Большинство людей называют меня просто Шелковая.

– Место жительства?

– Проживаю на Грин-стрит.

– В одном из этих заведений? – не удержался я.

– Тихо! – рявкнул судья Сайвел.

– Он прав. Я знакома с мистером Уайлдом. Я держу там клуб… для джентльменов. – И тут лицо ее залилось краской, словно у семнадцатилетней девицы. – Не хотелось бы упоминать об этом в суде, ваша честь, поскольку во всех остальных отношениях я женщина законопослушная и большой друг демократов. А что касается аболиционизма мистера Уайлда… о, он страстный его поборник, и рабство для него равносильно худшему из пороков. Страшно жаль, но мое присутствие оскорбляет его чувства.

По спине у меня пробежал легкий холодок, точно игривая птичка колибри задела крылом. Мастерски сделано. За несколько секунд ей удалось превратить меня из аболициониста с сомнительной репутацией в какого-то религиозного фанатика. Что касалось лжи, тут Шелковая Марш обладала талантом, тянущим на все двадцать четыре карата, не меньше. По залу разнесся неодобрительный шепоток.

– И какое отношение вы имеете ко всему этому делу? – шелестя бумагами, спросил судья Сайвел мадам Марш.

– Мистер Варкер нашел меня и сказал, что ему может понадобиться моя помощь. Чтобы правосудие восторжествовало. Сама я знакома со многими южанами, ну, вы понимаете. Все до одного почтенные и добропорядочные граждане, ваша честь, и стремятся сохранить мир между нашими землями. Ну и так уж вышло, что я знаю этих джентльменов, а также… Короче, и сам мистер Сент-Клэр тоже мне знаком, сэр. – Она заколебалась и нервно облизала розовые губки. – Как-то раз он заглянул ко мне, пробыв в Нью-Йорке по каким-то делам довольно долго… И уверяю вас, в том не было ничего предосудительного, поскольку я часто устраиваю вечеринки для спонсоров партии, а у мистера Сент-Клэра дела с некоторыми из них. И тогда этот непослушный цветной мальчишка был с ним; вроде бы его собирались продать на аукционе по дороге домой. А позже я слышала, что мистер Сент-Клэр передумал по доброте душевной и не стал продавать Кофи, вот такой он благородный пожилой джентльмен. Я просто восхищаюсь им за долготерпение и доброту.

Мне захотелось захлопать в ладоши. Или засунуть ее в камеру Гробниц и захлопнуть дверь. Одно из двух.

– Но это просто смешно, – резко заметил я.

Крючковатый нос судьи Сайвела развернулся, словно готовясь пронзить меня насквозь.

– Вы находите зал заседаний смешным, мистер Уайлд?

– Нет, но слушать все это нескончаемое вранье от хозяйки борделя…

Тут Джордж Хиггинс, находившийся позади и чуть левее меня, так резко ткнул меня кулаком в бок, что я еле устоял на ногах.

– Мы завершаем прения сторон, – пробубнил судья. – Сегодня у меня есть дела и поважней. Это вообще должно было занять минут пять, не больше. У вас есть что добавить, мисс Марш?

Шелковая Марш покачала головой и опустила глаза, делая вид, что стыдится того, что стала центром внимания на судебном заседании.

– Мистер Варкер и мистер Коулз?..

Варкер так и расцвел в улыбке, словно прилипшей к толстым розовым щекам.

– Не хотелось бы понапрасну тратить ваше время, сэр. Факты здесь говорят сами за себя.

– Спасибо за понимание, – добавил Длинный Люк и приветственно взмахнул шляпой.

– Тогда вы. – Судья Сайвел, единственный из всех в зале, наконец переключил свое внимание на Джулиуса Карпентера. – Вам есть что сказать?

Джулиус поднял глаза на судью. Они были налиты кровью. Распрямился он с трудом, тюремная одежда испачкана бог знает чем и изорвана в клочья. Но голос, когда он заговорил, обладал той же убедительностью, красотой и звучностью, как и голос человека, к которому я прислушивался вполуха до семнадцати лет.

– Я родился и вырос здесь. Никогда в жизни не бывал во Флориде, – произнес он. – Смею заверить, ваша честь, мне плевать на то, что они обещали со мной сделать, если я поклянусь в суде, что являюсь свободным человеком. Но это было бы ложью. Я мог бы рассказать вам о том, что они уже со мной проделали, стоило мне отказаться признать себя Кофи Сент-Клэром. Но говорить, что я не возражаю, чтобы со мной обращались, как с поганой дворняжкой, укравшей чужой кусок мяса, лишь за то, что я знаю свое имя, было бы лжесвидетельством. – Он устремил взгляд на двух охотников за рабами. – Мое имя принадлежит мне, имя это – Джулиус Карпентер. Они могут содрать кожу у меня со спины, могут сделать еще что похуже. Но отобрать у меня имя они не в силах.

Казалось, воздух в зале сгустился, и настроение изменилось. Судья Сайвел поглядывал на Джулиуса почти с симпатией.

– Сожалею, что вы в столь плачевном состоянии. Но, судя по всему, помочь ничем не могу. Пусть это послужит уроком для вас, как для честного христианина. Уверен, вы снова очень скоро освоитесь с жизнью на плантации.

– Ну, сделай же хоть что-то, ты, идиот! – в отчаянии прошипел мне на ухо Хиггинс.

– У меня на руках документы, доказывающие, что этот человек свободен, – я вскочил и стал размахивать бумагами, как боевым знаменем. – Все подписаны, все в надлежащем виде. Да вы сами взгляните, ваша…

– Документы можно и подделать, а сами вы, мистер Уайлд, только что проявили себя заинтересованной стороной, – сказал судья. – Я уже не единожды советовал вам не разваливать процесс.

Тут со своего места вскочил Джордж Хиггинс.

– Я знал Джулиуса Карпентера с детства, мы вместе ходили в школу. Он мой закадычный друг. Мы родились на одной улице, могу поклясться на Библии!

– Отклоняется! Прекратите. Кем бы вы там ни были, вам прекрасно известно, что приводить вас к присяге здесь запрещается.

Джулиус закрыл глаза. Это не означало, что он дрогнул или отступился. Просто, видимо, был больше не в силах смотреть на то, как этим почти хирургическим вмешательством отсекают всю его прежнюю жизнь.

– Благодарю, ваша честь, за проявленную в этом деле мудрость, – выкрикнул Варкер и стал здоровой рукой собирать свои вещи и рассовывать их по карманам. Коулз, находившийся рядом, тоже одобрительно пробормотал что-то.

А Шелковая Марш к этому времени уже исчезла. Ускользнула тихо и незаметно, как сам дьявол, столь же опасный и подлый.

– Теперь остается лишь отбить его силой, – проворчал Хиггинс. И, судя по всему, ничуть не шутил.

Думай! Я закрыл глаза, как Джулиус, и вцепился обеими руками в деревянный барьер, точно находился на палубе корабля в бурю. Думай, ты, наглый маленький недоносок, вообразивший себя таким умником! Думай.

– Что ж, прекрасно, – заметил судья и с запозданием поправил парик. – Этот человек освобождается из-под ареста и передается под надзор мистера Варкера и мистера Коулза, с тем чтобы те препроводили его…

– Да вы посмотрите на его ноги! – выкрикнул я.

Взоры всех присутствующих обратились на меня. А мне было уже не до соблюдения процедур. Я сунул документы Хиггинсу, перемахнул через барьер и встал посреди зала между Джулиусом и судьей Сайвелом.

– Здесь утверждалось, будто бы этот человек был пойман в первый же день, как только оказался в городе. – Слова у меня вырывались отрывисто, беспорядочно, точно я не успел их толком обдумать. – Вы только посмотрите на него! Одежда порвана, прямо распадается. Денег при нем ни пенни. Он проделал долгий путь от Флориды до Нью-Йорка, бежал через поля, болота и леса. Ну, возможно, где-то его подвезли, но бо́льшую часть пути он проделал босиком. Обуви на нем нет. Взгляните! Еще раз, повнимательней, я вас умоляю! Разве похоже это на ноги раба, денно и нощно трудившегося на полях? Разве это ноги беглеца, проделавшего босиком столь долгий путь?

Судья Сайвел поднялся из кресла и заглядывал мне за спину. Затем, достав из кармана очки, водрузил их на длинный нос с внушительной горбинкой.

Ноги, о которых шла речь, были не просто чистые. Гладкие, без мозолей, царапин и ран. Ступни узкие – сразу видно, что на протяжении лет тридцати этот человек ходил только в ботинках.

Джулиус закончил изучать свои ступни, поднял голову и подмигнул мне.

Судья Сайвел снял очки и уселся в кресло.

– Мистер Варкер, – зловещим тоном начал он. – Да как вы посмели? Дурака из меня хотите сделать?

Зал словно взорвался целой какофонией криков и возгласов. Я слышал, как отчаянно протестовал Варкер, как Коулз разразился потоком непристойностей и угроз в мой адрес. Джордж Хиггинс перепрыгнул через барьер и выложил документы перед судьей.

Через несколько секунд весь этот хаос был остановлен стуком молоточка. Судья Сайвел изучал документы, мы с Джулиусом и Хиггинсом не сводили с него глаз. Тишина в зале сгустилась, точно кровь в жилах.

– Ваш энтузиазм, мистер Варкер, несомненно, достоин одобрения, – заметил судья Сайвел и отдал Хиггинсу документы Джулиуса. – Но если я еще раз обнаружу, что вы снова допустили столь вопиющую ошибку, буду действовать соответственно, так что берегитесь. Этот заключенный свободен и может идти на все четыре стороны. Объявляю перерыв на десять минут, затем приступим к рассмотрению нового дела.

– О, господи, – еле слышно пробормотал я и жадно втянул ртом воздух. Гул в зале не стихал, точно осиное гнездо разворошили.

– Надо уводить его отсюда, и поскорей, – шепнул мне на ухо Хиггинс.

Джулиус выглядел так, словно вот-вот потеряет сознание. Хиггинс взял его за руку, а я отворил небольшую дверцу в решетке, которая его окружала. Скептицизм и враждебность в зале уступили место другим чувствам. Старые девы рыдали, иностранцы торопливо строчили что-то в блокнотах, джентльменов так и распирала гордость за свою страну, бедняки и работяги кричали о свободе и осыпали тиранов-рабовладельцев Юга ругательствами. Словом, все было просто расчудесно.

– Они что, теперь на нашей стороне? – изумленно спросил Хиггинс.

– Я бы не стал сейчас на них зацикливаться, – ответил я. – Скажи, Джулиус, они тебя схватили и держали в клетке одного?

– Да, одного.

Так значит, они не заперты в Корлиарс Хук, подумал я. Но где тогда? Может, уже на борту корабля? В каком-то подвале? Мертвы?.. Охотники за рабами пытались что-то доказать судье, им было не до нас. Самое время уходить отсюда. Но мне страшно захотелось подбежать к ним, схватить за грудки и вытрясти всю правду. А ну, говорите, что с ними сделали! Говорите, куда увезли Делию Райт и Джонаса Адамса! Иначе устрою вам ад на земле!

Да, большое искушение. Разве не далее, как сегодня утром я поднял труп с постели Вала? Но осторожность возобладала. Сколь ни противно, чуть ли не до тошноты, было признаться, но я не собирался рассказывать о своей страшной находке даже людям из комитета бдительности. Пока что нет. Я мог бы доверить эту тайну одному только Джулиусу, но он нуждался в медицинской помощи. И вот я отодвинул локтем в сторону двух худосочных туристов из Британии – те, видно, собирались взять интервью у местных собратьев-аболиционистов для своих газет, – и мы устремились к выходу.

– Неужто нужно было дожидаться самого последнего момента, Тимоти? – тихо спросил меня Джулиус.

Хиггинс рассмеялся, а потом воскликнул:

– Он все сделал правильно и вовремя. Беру свои слова обратно, мистер Уайлд, вы не тупица. Вы необычайно умны и проницательны.

– Вот и брат мой тоже так говорит. Довольно часто. – Пусть спасенный идет в лохмотьях, это ерунда; меня беспокоило другое. – Скажи, а далеко ли ты уйдешь без ботинок? – спросил я Джулиуса.

Он мог бы ответить: сколько надо, столько и пройду. Этот человек был упрям, как бык. Кстати, одна из причин, по которой я так любил его. Но в эту секунду Джулиус Карпентер потерял сознание, что избавило его от необходимости отвечать на мои дурацкие вопросы.

Я держал Джулиуса под охраной у себя в кабинете, пока Хиггинс бегал за носилками. За любыми – тележкой, тачкой, санями. Собачьей упряжкой. Да чем угодно, что только попадет под руку. Но поиски ни к чему не привели. Однако тут, к счастью, подвернулась под руку та самая парочка худосочных англичан – они продолжали шастать по коридорам в поисках других сенсаций – и любезно предложили нам воспользоваться своей каретой, чтобы довезти свободного человека до дома мистера Джорджа Хиггинса. Этот джентльмен – а он, несомненно, являлся джентльменом, и я сожалел о постыдных словах, недавно сорвавшихся с моих губ – заявил, что лучше отдать нашего больного на попечение преподобному Брауну, чем везти в отделение для цветных нью-йоркского госпиталя, где тот будет вдыхать зараженный болезнетворными микробами воздух.

Хиггинс был прав, и я не стал с ним спорить. Я схватывал все на лету – несомненно, одна из самых положительных черт моего характера. И потом, в ходе недолгого и осторожного осмотра в кабинете, я пришел к выводу, что Джулиус нуждается, скорее, в хорошем уходе, а не в лечении. На спине следы сорока ударов бичом, небольшая рана на голове – этим, видно, и объяснялась потеря сознания, – ну и следы ожога от кончика сигары на правом предплечье.

Нет, у меня не было ни малейшего желания приуменьшать тяжесть нанесенных Джулиусу увечий. Они причинили ему немало страданий. Не только ему, но и мне – не в прямом, разумеется, смысле. Да и Джордж Хиггинс тоже кипел от ярости, когда мы с ним усаживали Джулиуса в карету аболиционистов-англичан. Сами же британцы в жестких накрахмаленных воротничках, отъезжая, смотрели радостно и гордо, точно выиграли приз в лотерею. Браво! По крайней мере, хоть для кого-то этот день задался.

День померк, вокруг меня начали сгущаться фиолетовые февральские сумерки, когда я остался один на ступеньках у входа в Гробницы и смотрел на оставленные каретой аболиционистов следы на снегу. Теперь надо было безотлагательно приступать к поискам Вала. Я вернулся на Франклин-стрит, затем направился к северу, к Восьмому участку. Квартал между Уайт и Франклин разделен узким проулком, по нему, чтобы срезать дорогу, часто ходили полицейские, вот и я тоже нырнул в этот проулок. Приподнял шарф повыше, чтобы прикрывал уши, и старался не замечать, как подводит живот от голода, ведь во рту у меня с раннего утра не было ни крошки.

А потом вдруг на тропинку впереди упала тень, и я остановился.

В конце проулка маячила чья-то крупная фигура. И поза при всей своей неподвижности угрожающая – от нее так и веяло жестокой и варварской, неумолимой силой. И, однако же, я не смог не отметить некой элегантности в изгибе крупной руки, особой уверенности, с какой держался этот крупный и на вид неуклюжий человек.

На протяжении десятилетий я завидовал его умению держаться с холодным и одновременно яростным спокойствием. Даже когда порой меня это раздражало.

– Вал… – пробормотал я. Словно тяжкий груз упал с плеч при виде брата. Впрочем, ненадолго.

Он не знал. Не мог знать.

– Привет, Тим. – Голос брата звучал спокойно. Но у него никогда не было привычки красоваться передо мной в позе боксера, а кроме нас с ним, в проулке никого не было. – Я так понял, ты провел весь свой выходной в полиции.

– Послушай, Валентайн, я нашел…

– Тсс, – перебил меня он, делая мне знак замолчать. – Я искал тебя, заходил в твое логово. И миссис Боэм, эта твоя кулинарка-бандерша, выложила мне все.

Так он знал!.. Миссис Боэм ему рассказала. Мне не придется больше произносить таких слов, как «задушена до смерти», или же прятать труп в укромном местечке под старыми газетами. Брат скроил мину под названием «сама невинность», развернулся и зашагал обратно, туда, откуда пришел. Я едва поспевал за ним.

– Куда мы идем?

– Куда-нибудь в безопасное место, где ты выложишь мне всю историю.

– Ладно, – пробормотал я. – Хорошо, годится. Но только потом нам надо найти Делию и Джонаса. Если их схватили Коулз и Варкер, то я не знаю, где они. Но в той винной лавке в доках их точно нет. Надо срочно начать поиски.

– Начнем, только сперва расскажешь мне все.

– Знаешь, Вал, в этом деле как-то замешана Шелковая Марш. Выступала свидетелем в суде в пользу Варкера и Коулза.

Валентайн резко остановился.

– Шелковая Марш?

– Да.

– Шелковая, которая ненавидит нас всеми фибрами души… Так значит, она якшается с работорговцами. Теми самыми работорговцами, которых мы как следует отмутузили, а потом увели у них двух пленных.

– Она часто выступает свидетельницей в их пользу. И знаешь, что еще… Я только что помог освободить Джулиуса Карпентера.

Вал секунду-другую переваривал эту информацию.

– Ты что, погубить нас хочешь? – хриплым шепотом спросил он.

– Ну, конечно же, нет…

– Тогда забудь об этом. Обо всем этом… О, боже, Тимоти! Эта тема отныне под запретом, ты меня понял? – спросил Вал и свернул в следующий темный проулок. – Надо же, Шелковая Марш! Нет, это просто невероятно! Ей-богу, Тим, если мы с тобой доживем и останемся целы и невредимы до конца недели, я буду приятно удивлен.