С востока дул холодный ветер; Роджер слышал, как он с воем носится мимо потрескавшейся стены прямо у его головы, как шумят и скрипят сгибаемые ветром деревья за домом. Внезапный порыв ударил в промасленную шкуру; она с треском надулась и соскочила с одной стороны окна, которое прикрывала, и сквозняк со свистом смел бумаги со стола и едва не потушил свечу – пламя пугающе пригнулось.

Роджер поспешил убрать свечу от греха подальше, затем рукой прижал шкуру к окну и обернулся посмотреть, не проснулись ли от шума жена с сыном. Шелохнулась кухонная тряпка, висевшая на гвозде у очага, слегка загудела кожа на бойране, в прикрытом очаге вдруг вспыхнул язык пламени. Холодный воздух коснулся щеки Брианны.

Она пошевелилась, но лишь сильнее закуталась в лоскутные одеяла, блеснули растрепанные сквозняком рыжие пряди. Тележка, в которой теперь спал Джемми, стояла за большой кроватью, и из того угла не доносилось ни звука.

Роджер наконец выдохнул и, покопавшись в чаше, где хранился всякий полезный хлам, достал гвоздик. Он вбил его на место основанием ладони и заглушил сквозняк – теперь холодный воздух слегка просачивался из-под шкуры. Роджер начал собирать разлетевшиеся бумаги.

«Вернется ли Телфер?

Сделаешь ли ты хоть что-нибудь для меня?»

Стирая с пера засохшие чернила, Роджер мысленно повторял эти слова, которые в его голове звучали надтреснутым голосом старого Кимми Клеллана.

Это была песня «Джейми Телфер из Фэйр-Додхед» – одна из древних баллад о разбойниках с бесконечными куплетами и десятками версий, но во всех рассказывается о попытках Телфера, живущего на границе Шотландии и Англии, собрать друзей и родню, чтобы отомстить за нападение на его дом. Роджер знал три варианта песни, а у Клеллана был еще один – с совершенно другим сюжетом относительно Уилли, кузена Телфера.

«Клянусь телом моим, – сказал Уилли Скотт.

– Клянусь тебе шкурой теленка!»

По словам Кимми, он пел самому себе одинокими вечерами или развлекал хозяев, разделявших с ним очаг. Он помнил все песни своей юности, проведенной в Шотландии, и с радостью пел их столько раз, сколько люди были готовы слушать.

В большом доме с удовольствием послушали пару-тройку песен из репертуара Клеллана, на четвертой начали зевать и засыпать, после чего пробормотали извинения и с сонным взглядом разошлись по спальням, оставив старика на Роджера, который наливал ему виски и просил спеть снова, чтобы получше запомнить слова.

Правда, память – штука непредсказуемая, подверженная случайным провалам и непроизвольным домыслам, которые занимают место фактов. Важные вещи лучше доверять бумаге.

«Я не дам скоту вернуться,

Не ради твоей любви и не из страха…»

Перо поскрипывало, захватывая слова одно за другим и прижимая их к листку, будто светлячков. Мышцы Роджера свело от холода и долго сидения за столом, но он был настроен записать все новые куплеты, пока они не забылись. Мало ли, вдруг утром Клеллана съест медведь или на голову ему упадет камень – несмотря на это, Уилли, кузен Телфера, будет жить.

«Но я уведу скот Джейми Телфера

Назло всем шотландцам, что…»

Видимо, в фитиле попался какой-то надлом, и свеча зашипела. Свет, падающий на лист бумаги, дрогнул и заколыхался, пламя свечи превратилось в мерцающего синеватого карлика, будто вдруг погасло миниатюрное солнце, и написанные слова скрылись в тени.

Роджер бросил перо и, выругавшись себе под нос, схватил глиняный подсвечник. Он слегка подул на фитиль, надеясь оживить пламя.

– «Но Уилли ударили по голове», – бормотал Роджер и дул на свечу, бормоча слова песни, чтобы не забыть их. – «Но Уилли ударили по голове/И меч прошел сквозь шлем/ И Харден в гневе зарыдал /Когда Уилли убитый на земле лежал…».

Оранжевым венцом с рваными краями пламя ненадолго поднялось, подпитываемое дыханием Роджера, однако стало вновь затухать, несмотря на старания Роджера, пока не превратилось в раскаленную докрасна точку, которая насмешливо померцала пару секунд и исчезла, оставив в полумраке комнаты лишь белый дымок и запах горячего воска.

Роджер снова выругался, на этот раз немного громче. Скрипнула шелуха кукурузных початков – Брианна заворочалась и, подняв голову, что-то сонно спросила.

– Все в порядке, – хриплым шепотом ответил он, с тревогой глянув на тележку углу. – Просто свеча погасла. Спи.

«Но Уилли ударили по голове…»

– Хн-н. – Со вздохом Брианна плюхнулась на подушку из гусиного пуха.

Джемми, будто заводной, тоже высунулся из одеял, огненно-рыжий пушок на голове выделялся на фоне тусклого мерцания очага. Он издал не плач, а скорее озадаченный звук, говорящий о некой срочности, и не успел Роджер сдвинуться с места, как Брианна ракетой выскочила из постели, достала мальчишку из-под одеяла и, придерживая его одной рукой, другой стала возиться с его одеждой.

– Горшок! – рявкнула она Роджеру, вслепую показывая куда-то босой ногой и сражаясь с вещами Джемми. – Достань горшок! Подожди чуть-чуть, мой хороший, – вдруг заворковала она, обращаясь к Джемми. – Со-о-всем чуть-чуть, сейчас…

Настойчивый тон Брианны заставил Роджера немедленно покориться – он упал на колени и начал водить рукой в черной дыре под кроватью.

«Уилли ударили по голове… а затем… по коленке? по башке?» Роджер растерялся, и какой-то отдаленный бастион его памяти крепко уцепился за песню, которая не переставала крутиться в голове. Правда, только мелодия – слова начали быстро забываться.

– Вот! – Роджер нашел глиняный горшок, случайно задел им ножку кровати – слава Господу, не разбился! – и толкнул его по полу в сторону Бри.

С довольным вскриком она быстро усадила уже раздетого Джемми на горшок, и пока Брианна бормотала слова ободрения, Роджер пытался в полутьме нащупать свою упавшую свечу.

– Хорошо, милый, вот так, молодец…

«Уилли ударился… нет, ударили…»

Роджер нашел свечу – хорошо, что не треснула – и осторожно обошел разгорающуюся драму, чтобы нагнуться к очагу и зажечь опаленный фитиль от угольков, а заодно разворошить угли и добавить еще дров. Огонь ожил, осветив Джемми, который, казалось, пытался снова заснуть, несмотря на свою позу и уговоры матери, – и у него неплохо получалось.

– Не хочешь немного сдвинуться на горшок? – сказала Брианна, слегка встряхнув Джемми за плечо.

– Сдвинуться? – переспросил Роджер. Это любопытное выражение заставило его забыть остатки куплета. – В каком смысле «сдвинуться»? – По его личному мнению, основанному на нынешнем опыте отцовства, дети рождаются сдвинутыми, а потом очень медленно становятся нормальными. Так Роджер и сказал, отчего Брианна наградила его выразительным взглядом.

– Что значит «рождаются сдвинутыми»? – Одной рукой она придерживала Джемми за плечо, а другую положила на живот, показывая пальцем вниз, куда ему целиться.

– Сдвинутыми, – покрутил Роджер у виска, объясняя. – Ну, придурковатыми. Глупыми.

Брианна открыла рот, чтобы что-то ответить, но Джемми угрожающе покачнулся, свесив голову вперед.

– Нет, нет! – крикнула она, сильнее хватая его. – Милый, проснись! Проснись и ходи на горшок!

Коварное слово застряло у Роджера в голове и с радостью заменило те места в куплете, которые он пытался вспомнить.

«Уилли сел на свой горшок/ И меч сдвинулся в горшок».

Он покачал головой, будто пытаясь вытрясти эти мысли, но было уже поздно – настоящие слова песни забылись. Смирившись, Роджер забросил безнадежную затею и присел рядом с Брианной, чтобы помочь ей.

– Проснись, дружище. Надо делать дела. – Он осторожно приподнял пальцем подбородок Джемми и подул ему в ухо, отчего всколыхнулись шелковистые завитки рыжих волос, прилипшие во сне к вискам.

Джемми приоткрыл глаза и сердито глянул на него. Малыш походил на небольшого розового крота, которого жестокие люди вытащили из уютной норки, и теперь он злобно смотрел на неприветливый мир наверху.

Брианна широко зевнула и покачала головой, хмурясь и моргая в свете свечи.

– Ну, если тебе не нравится выражение «сесть на горшок», то как говорят там, у вас, в Шотландии? – раздраженно спросила она.

– Помню, один друг спрашивал своего маленького сынишку, не хочет ли тот «ка-ка», – ответил Роджер.

Брианна грубо фыркнула, но Джемми вдруг открыл глаза.

– Ка-а, – сонно сказал он – звук ему явно понравился.

– Да, именно так, – поддержал его Роджер. Он пощекотал Джемми, слегка нажимая пальцем, и Джемми едва заметно хихикнул и начал просыпаться.

– Ка-а-а-а-а, – повторил он. – Ка-ка.

– Что угодно, – сдалась Брианна, еще немного дуясь. – Хоть горшок, хоть ка-ка – только давай побыстрее, ладно? Мамочка хочет спать.

– Может, тебе лучше убрать палец с его… хм-м? – Роджер показал на то, что он имел в виду. – А то еще будет у бедняги комплекс или что-нибудь такое.

– Ладно. – Бри быстро убрала руку, и кончик снова высунулся из-за края горшка прямо в сторону Роджера.

– Эй! Ну-ка, подож… – Роджер не успел договорить и вовремя прикрылся рукой.

– Ка-ка, – излучая удовольствие, сонно сказал Джемми.

– Черт!

– Черт! – покладисто повторил Джемми.

– Ну, это не совсем… перестань уже смеяться, а? – рявкнул Роджер, осторожно вытирая руку о кухонную тряпку.

Брианна фыркнула и засмеялась так, что высвободившиеся из косы пряди разметались вокруг лица.

– Молодец, Джемми! – выдавила она сквозь смех.

Услышав слова одобрения, Джемми принял сосредоточенный вид, прижал подбородок к груди и без проблем перешел ко второму акту драмы того вечера.

– Умный парнишка! – искренне сказал Роджер.

Прервав собственные похвалы, Брианна с удивлением взглянула на Роджера.

Он и сам удивился. Роджер сказал это, не задумываясь, и слова прозвучали так, будто это был чужой голос. Очень знакомый, но не его. Роджер словно записывал слова песни Клеллана и слышал голос старика, хотя сам шевелил губами.

– Да, умный, – чуть тише добавил он и нежно погладил мальчика по шелковистым волосам.

Пока Брианна укладывала Джемми обратно в постель, осыпая его поцелуями и бормоча восторженные слова, Роджер понес горшок на улицу. Опорожнив его, он пошел к колодцу, чтобы помыть руки перед сном.

– Закончил с работой? – сонно спросила Бри, когда Роджер лег с ней рядом. Она перевернулась, бесцеремонно толкнув его задом в живот – Роджер счел это выражением теплых чувств, ведь после вылазки наружу он был точно ледышка.

– На сегодня да.

Роджер обнял ее и поцеловал сзади в ухо, рядом с теплом тела Брианны было хорошо и уютно. Она молча взяла его озябшую руку и, поцеловав, прижала под подбородком. Роджер слегка потянулся, а затем расслабил мышцы, чувствуя, как их тела прилаживаются друг к другу. Из тележки, в которой безмятежно сухим сном спал Джемми, слышалось сопение.

Брианна подложила дров в очаг, и теперь от пламени равномерно шло тепло, чувствовался сладковатый запах орешника, который потрескивал, когда огонь под ним доходил до смолы или сырости. Роджера окутало тепло, вместе с которым подкрался и сон, накрыв его пеленой дремоты и отперев потайные дверцы разума, где хранились все мысли и яркие впечатления прошедшего дня. И из беспорядочных фрагментов памяти появилась не история бедняги Уилли, а скорее, какой-то голос. Не голос Роджера и не голос старины Кимми Клеллана.

«Умный парнишка!» – четко произнес низкий женский голос, приятный и смешливый.

Роджер дернулся.

– Чего ты говоришь? – пробормотала Брианна, проснувшись от его резкого движения.

– Давай, будь умницей, – медленно повторил Роджер слова, всплывшие у него в голове. – Вот что она говорила.

– Кто? – повернулась Брианна.

– Моя мать. – Свободной рукой он обнял ее за талию, снова устраиваясь поудобнее. – Ты спрашивала, как говорят в Шотландии. Теперь я вспомнил, как она мне говорила. «Давай, будь умницей!» или «Будешь умницей?».

Брианна сонно усмехнулась и пробормотала:

– Ну, это лучше, чем «ка-ка». – И добавила – тихо, но уже бодрым голосом: – Ты то и дело говоришь об отце, но я ни разу не слышала от тебя о маме.

Пожав одним плечом, Роджер уткнулся коленями в мягкие бедра Брианны.

– Я ее почти не помню.

– Сколько тебе было, когда она умерла?

– Ну, может, четыре или почти пять.

– М-м-м. – Брианна с сочувствием сжала ладонь Роджера. Она молчала, думая о чем-то своем, однако громко сглотнула, и ее плечи напряглись.

– Что такое?

– Да так… ничего.

– Точно? – Роджер высвободил руку, убрав в сторону пышную косу Брианны, и осторожно помассировал ей затылок. Она повернула голову, чтобы ему было удобнее, и зарылась лицом в подушку.

– Просто… я подумала… если бы я умерла сейчас, когда Джемми еще такой маленький, он бы меня даже не запомнил, – едва слышно прошептала она.

– Нет, он бы запомнил, – на автомате возразил Роджер, чтобы приободрить Брианну.

– Ты же не помнишь, хотя, когда твоя мама умерла, ты был намного старше.

– Все-таки помню, – медленно сказал Роджер, массируя большим пальцем то место, где шея переходит в плечо. – Какими-то обрывками. Иногда, когда я сплю или думаю о чем-то еще, я будто вижу ее или слышу ее голос. Кое-что я помню отчетливо – например, медальон с маленькими красными камушками – гранатами – в виде ее инициалов, который она носила на шее.

Возможно, этот медальон спас Роджеру жизнь, когда он предпринял первую неудачную попытку пройти через камни. Потеря медальона порой чувствовалась, будто заноза под кожей, но он старался избавиться от этого ощущения, убеждая самого себя, что это просто кусок металла.

И все же Роджеру его не хватало.

– То-то и оно. – В голосе Брианны послышалась резкость. – Помнишь ли ты ее саму? Вот что бы знал Джемми обо мне – да и о тебе тоже, – если бы от родителей у него остались только… – Брианна поискала взглядом подходящие вещи. – Только твой бубен и мой карманный нож?

– Он знал бы, что его папа любил музыку, а мама была кровожадной, – пошутил Роджер. – Ай! – Брианна стукнула его кулаком по ноге. – Нет, серьезно. Он много узнал бы о нас, и не только по всякой всячине, которая осталась бы от нас, хотя это тоже помогло бы.

– Как?

– Ну… – Брианна снова расслабила плечи, и Роджер ощутил изящные края ее лопаток – слишком худых и острых. – Ты ведь изучала историю какое-то время и знаешь, как много можно установить по таким простым предметами, как посуда или игрушки.

– М-м-м, – неуверенно отозвалась Брианна.

– Джем узнал бы о тебе куда больше по твоим рисункам. – «И до черта больше, чем нужно, если бы прочитал твой сонник», – подумал Роджер. Ему вдруг захотелось сказать это вслух, признаться, что он сам читал его, однако он отмахнулся от этого внезапного порыва. Роджер боялся не только реакции Брианны, еще больше его пугало то, что она перестанет делать записи и Роджер потеряет возможность заглядывать в тайны ее мыслей.

– Наверное, ты прав, – ответила она. – Интересно, займется ли Джем рисованием – или музыкой?

«Играет ли Стивен Боннет на флейте?» – цинично подумал Роджер, но выкинул из головы эту губительную мысль.

– А вот как он узнает о нас больше – просто посмотрит на себя.

– Да?

– Увидев тебя, люди сразу говорят: «Вы, наверное, дочь Джейми Фрейзера!» И дело не только в рыжих волосах – то же самое со стрельбой. А еще ваше с матерью отношение к помидорам…

Брианна задумчиво причмокнула губами и хихикнула.

– Да, я поняла. Зачем ты сказал про помидоры? Я использовала последние сушеные на прошлой неделе, а следующего урожая ждать еще полгода.

– Прости. – Роджер поцеловал ее в шею и, немного помолчав, добавил: – Мне вот что интересно. Когда ты узнала про Джейми, когда начала искать его, ты же, наверное, пыталась представить, какой он. Потом ты его нашла… и он соответствовал твоему образу? Он был таким, каким ты представляла его?

Брианна снова усмехнулась, на этот раз суховато.

– Не знаю, – ответила она. – Не знала тогда и до сих пор не знаю.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, когда тебе рассказывают о ком-то до вашей встречи, человек оказывается совсем не таким, каким его описывали или каким ты его воображал. И все же этот образ не забывается, он остается у тебя в голове и как бы сливается с настоящим человеком, которого ты узнаешь. При этом… – Брианна наклонила голову вперед, задумавшись. – Когда сначала узнаешь человека, а потом тебе что-то про него рассказывают, это тоже как-то влияет на твое мнение, правда?

– Думаешь? Ну, наверное. Ты… про своего другого отца? Про Фрэнка?

– Вроде того. – Брианне не хотелось говорить о Фрэнке Рэндалле. – А что твои родители, Роджер? Думаешь, преподобный сохранил все те коробки с их вещами, чтобы ты мог потом покопаться там, больше узнать о маме с папой? Добавить все это к своим воспоминаниям?

– Я… да, пожалуй, – неуверенно ответил он. – Хотя настоящего отца я вообще не помню – он видел меня лишь раз, когда мне еще и года не было.

– Маму-то ты помнишь? Хоть немного?

Голос ее звучал слегка обеспокоенно: Брианна очень хотела, чтобы он помнил. Роджер засомневался, и вдруг его поразила одна мысль. По правде говоря, он никогда особо и не пытался вспомнить мать. От осознания этого Роджер внезапно ощутил непривычное ему чувство стыда.

– Она ведь погибла в войну? – Бри взялась массировать напрягшиеся мышцы его бедра.

– Да… Во время налета. В бомбежке.

– В Шотландии? Я думала…

– Нет. В Лондоне.

Он не хотел об этом говорить. В те редкие случаи, когда размышления вели его к этим воспоминаниям, Роджер начинал думать о чем-то другом, оставляя те мысли за закрытой дверью, на которой большими буквами написано «Не входить». Он и не пытался заглянуть за эту дверь, но сегодня… Мучения Бри при мысли о том, что сын мог бы ее не запомнить, эхом откликнулись в его душе.

Чувствуя пустоту в груди, Роджер взялся за ручку закрытой двери в его памяти. Он хоть что-нибудь помнит?

– Бабушка, мама моей матери, была англичанкой, вдовой. Когда отца убили, мы переехали к ней в Лондон.

Как и о маме, о бабушке Роджер не вспоминал много лет. Заговорив о ней, он почувствовал запах розовой воды и глицеринового лосьона, которым бабушка мазала руки, ощутил затхлость квартирки на Тоттнем-Корт-Роуд, хранившей воспоминания о прошлой жизни с домом, мужем и детьми.

Значит, дверь все-таки можно приоткрыть… Свет зимнего лондонского дня падал на обветшалый ковер с кипой деревянных брусков. Женщина строила из них башенку, а слабые лучи солнца радугой отражались от кольца с бриллиантом на ее руке. Вспомнив об этой изящной руке, Роджер непроизвольно сжал пальцы.

– Мама… была миниатюрной, как и бабушка. Конечно, мне они тогда казались большими, но теперь я вспоминаю… Вспоминаю, как она вставала на цыпочки, чтобы достать что-то с полки.

Что-то. Баночку для чая с хрустальной сахарницей. Старый чайник, три кружки из разных наборов. Его кружка была с пандой. Упаковку печенья – ярко-красную, с попугаем… Боже, таких он больше не видел – интересно, их еще продают? Нет, конечно, не сейчас…

Роджер не дал себе отвлечься и вернулся к прежней мысли.

– Я знаю, как она выглядела, но в основном только по фотографиям, а не по памяти. – «Мама», подумал он, и вдруг перед глазами были уже не снимки, а цепочка от очков, вытянувшаяся крошечными металлическими бусинами вдоль мягких изгибов ее груди, приятное теплое прикосновение к его щеке, при котором ощущался запах мыла, хлопчатобумажное домашнее платье с цветами. Синими цветами.

– Как она выглядела? Ты хоть немного похож на нее?

Бри, приподнявшись на локте, повернулась к нему лицом. В полутьме в ее глазах блестело любопытство, которое побороло сонливость.

– Немного, – ответил Роджер. – У нее были темные волосы, как у меня.

«Блестящие, кудрявые, – продолжил он про себя. – Развевающиеся на ветру, усыпанные крупицами белого песка. Он сыпал песок ей на голову, а она со смехом вытряхивала его. Может, где-то на пляже?»

– Преподобный сохранил у себя в кабинете несколько снимков. На одном я сижу у нее на коленях, и мы явно стараемся сдержать смех. На той фотографии мы с ней очень похожи. У меня такой же рот и… наверное… изгиб бровей.

Долгое время при взгляде на снимки матери у Роджера что-то сжималось в груди. Потом это ощущение прошло, фотографии потеряли свой смысл и стали обычными предметами в беспорядке дома преподобного. Теперь он снова отчетливо их видел, и грудь сжали тиски. Роджер громко откашлялся, надеясь, что это пройдет.

– Дать воды? – Брианна потянулась за кувшином и чашкой, которые ставила для него на табурете у кровати.

Роджер покачал головой, положив руку ей на плечо.

– Не надо. – Горло саднило так сильно, как было только в первые пару недель после повешения. Он машинально нащупал шрам и провел пальцем по шероховатой линии под челюстью. – Знаешь, в следующий раз, как будешь у своей тети в «Горной реке», нарисуй автопортрет.

– Что, самой себя? – изумленно отозвалась Брианна, хотя Роджеру показалось, что эта идея ей понравилась.

– Конечно. И тогда твое изображение останется навсегда. – «И Джем запомнит тебя, если с тобой вдруг что-то случится». Невысказанные слова повисли над ними в темноте, и оба вдруг замолкли. Вот так приободрил.

– Я бы хотел иметь твой портрет, – тихо добавил Роджер и провел пальцем по щеке и виску Брианны. – Когда мы будем очень старыми, посмотрим на него, и я скажу тебе, что ты ничуть не изменилась.

Брианна фыркнула в ответ, но повернулась и чмокнула его пальцы, а затем перекатилась на спину.

– Я подумаю.

Не считая шепота пламени и легкого треска оседающих дров, в комнате было тихо. Ночь стояла холодная, но безветренная. Утром будет туман – когда Роджер выходил на улицу, он почувствовал, как от деревьев к земле притягивает сырость. Однако в доме было тепло и сухо. Брианна еще раз вздохнула, и Роджер почувствовал, что ее снова клонит в сон, как и его самого.

Искушение безболезненно поддаться дремоте было велико. Брианна на время избавилась от своих страхов, а Роджер по-прежнему слышал этот шепот: «Он бы меня даже не запомнил». Только теперь он звучал по другую сторону двери в его мыслях.

«Я помню, мама», – подумал Роджер и открыл ее настежь.

– Я был с ней. – Он лежал на спине, глядя на потолок из сосновых брусьев, стыки между которыми были едва различимы, хотя его глаза уже привыкли к темноте.

– Что? С кем? – прозвучал сонный голос Брианны.

– С мамой. И бабушкой. Когда… та бомба…

Бри резко повернулась к нему.

– Хочешь рассказать? – Она нащупала его ладонь и сжала ее. Роджер и сам не знал, хочет ли рассказывать, но сжал ее руку в ответ и кивнул:

– Да. Наверное.

Он глубоко вздохнул, чувствуя запахи кукурузной каши и лука, витающие в углах домика. Где-то в самой глубине носа витали воображаемые запахи вентиляционных шахт и каши на завтрак, сырой шерсти и бензиновых выхлопов от грузовиков, которые и проложили ему дорогу по лабиринту памяти.

– Все случилось ночью. Заревели сирены воздушной тревоги. Я знал, что это такое, и все равно каждый раз пугался до ужаса. Одеваться было некогда; мама вытащила меня из кровати и просто накинула на меня пальто поверх пижамы. Мы выскочили, побежали вниз по лестнице – там было тридцать шесть ступенек, я посчитал их в тот день, когда возвращался из магазина, – и кинулись в ближайшее бомбоубежище.

Ближе всего была станция метро через дорогу: грязно-белая плитка и мигающие лампы дневного света, пугающий поток воздуха где-то в глубине, будто дыхание дракона в пещере.

Люди толкались, смотрители пытались перекричать шум толпы. Все дрожало: пол, потолок, сам воздух.

Громко топая по деревянным ступеням, поток беженцев хлынул вниз, на уровень ниже платформы, потом еще и еще, продвигаясь к безопасной глубине.

Бомбы проходили на пятнадцать метров вглубь, на самых нижних уровнях было безопасно.

Преодолев первый лестничный пролет, они в толкотне поспешили через туннель из белой плитки к следующей лестнице. Верхняя площадка была широкой, но вниз вели узкие ступени, и толпа водоворотом заполонила их, спускаясь тонким ручейком, пока беженцев из туннеля позади все прибывало.

Вокруг площадки была стена, и бабушка переживала, что меня прижмут к ней, – так сильно напирали сзади.

Приподнявшись на цыпочках и прижавшись к бетонной стене, Роджер заглянул за нее. Внизу вдоль стен мигали аварийные лампы, полосами освещая спускающуюся массу людей.

Стояла поздняя ночь, люди были одеты в то, что успели схватить, когда завыла сирена, и неровные вспышки света выхватывали то голые ноги, то странноватые вещи. Одна женщина, например, к ветхому пальто надела причудливую шляпку с перьями и фруктами.

Роджер завороженно наблюдал за толпой внизу, пытаясь разглядеть, правда ли на шляпке уместился целый фазан. Кто-то кричал, смотритель в белой каске с большой черной буквой «С» бешено махал рукой, подгоняя и так спешащую толпу к дальнему краю платформы, чтобы хватило места тем, кто спускался с лестницы.

– Многие дети плакали. Только не я, мне совсем не было страшно. – Он не боялся, потому что мама держала его за руку. Раз она с ним, то ничего не случится. – Рядом послышался грохот от тяжелого удара. Свет замигал. Звук был такой, будто над нами что-то рушится. Все посмотрели наверх и закричали.

На вид трещина в скошенном потолке не казалась пугающей – просто тонкая черная линия, которая зигзагом расползлась вдоль плитки. А потом линия вдруг разошлась в стороны и превратилась в зияющую пасть дракона, с потолка посыпалась грязь и плитка.

Роджер давно согрелся, и все же от воспоминаний кожа покрылась мурашками. Сердце бешено застучало в груди, вокруг шеи словно опять туго затянули петлю.

– Она отпустила, – сдавленным шепотом сказал он. – Отпустила мою руку.

Бри крепко сжала его ладонь обеими руками, стараясь спасти того ребенка…

– У нее не было выбора, – убедительным тоном прошептала Брианна. – Роджер, она ни за что бы не выпустила твою руку просто так, ей пришлось.

– Нет, – резко покачал он головой. – Я не об этом… погоди. Погоди-ка минутку.

Роджер крепко зажмурился, пытаясь замедлить дыхание и собрать воедино осколки воспоминаний о той ночи. Неразбериха, безумие, боль… что же там на самом деле случилось? В памяти не осталось ничего, кроме ощущения всеобщего хаоса. Но он ведь пережил это, он должен знать, что произошло – если заставит себя пережить это снова.

Брианна с силой вцепилась в его руку.

Роджер закрыл глаза и поддался воспоминаниям.

– Сначала я не помнил, – наконец тихо сказал он. – Точнее, я помнил, но только по рассказам других. – В памяти Роджера не отложилось то, как его, потерявшего сознание, несли через туннель и как потом он несколько недель мотался между приютами и приемными семьями вместе с другими онемевшими от ужаса сиротами. – Конечно, я знал, как меня зовут и где я живу, только толку-то. Отец к тому времени уже уехал, а когда нашли брата бабушки – преподобного, который затем и забрал меня, – история о том, что случилось в бомбоубежище, уже сложилась воедино. Мне сказали, я чудом выжил на той лестнице. Сказали, что мать, наверное, в суматохе потеряла меня, и меня унесло толпой вниз по лестнице – так я и очутился на нижнем уровне, где потолок не обрушился.

Брианна по-прежнему держала его руку, словно защищая.

– Теперь ты помнишь, что произошло? – тихо спросила она.

– Я помнил, как она отпустила мою руку, – ответил Роджер. – И я думал, что все остальное тоже правда. Но это не так. Она отпустила мою руку, – слова давались легче, напряжение в горле и груди исчезло, – она отпустила мою руку… а потом подняла меня. Мама, такая миниатюрная, подняла меня и перебросила через стену. В толпу людей на платформе внизу. Наверное, из-за падения я потерял сознание, но я помню, с каким гулом обрушился потолок. Никто из тех, кто остался наверху лестницы, не выжил.

Брианна прижалась к его груди, и Роджер почувствовал, как она сделала глубокий неровный вдох.

– Все хорошо, – прошептал он, хотя его хриплый голос дрожал, а из-за слез свет пламени расплывался перед глазами. – Мы не забудем. И Джем, и я, что бы ни случилось, мы не забудем.

Роджер четко видел лицо своей матери среди звезд. «Умный парнишка», – сказала она и улыбнулась.