Часть девятая
Опасное дело

В доме было тихо. Мистер Уэмисс, Лиззи и миссис Баг ушли на мукомольную мельницу, да и из Риджа вряд ли кто в столь поздний час заглянул бы в гости. Дел хватало: проверить, накормлены ли животные, наносить дров и воды, разжечь огонь, чтобы приготовить ужин.

Мой собственный зверь уже поел и устроился спать: подобрав под себя лапы и с довольным видом прикрыв глаза, Адсо сонным клубочком свернулся на карнизе, куда падали лучи закатного солнца. Мой ужин, который Фергус изящно называл lapin aux chanterelles (у нас, простых людей, это тушеный кролик), весело шипел в котле с самого утра – присматривать за ним не требовалось.

Я достала из шкафчика чернила, перо и большой журнал для записей и устроилась на солнце рядом с Адсо. Затем подробно описала в журнале опухоль на ухе Джорди Чишолма – за ней надо понаблюдать – и добавила новые измерения левой руки Тома Кристи.

Кристи действительно страдал от артрита обеих рук, но, внимательно понаблюдав за ним во время обеда, я пришла к выводу, что его левая рука стала такой не из-за артрита, а из-за синдрома Дюпюитрена – причиной скручивания безымянного пальца и мизинца был ладонный апоневроз.

Руки Кристи так сильно огрубели от многолетнего труда, что я не нащупала характерный узелок у основания безымянного пальца. Как только я впервые взглянула на его палец – когда зашивала Тому порез на ладони, – то сразу поняла, что с ним что-то не так, и с тех пор при встрече с ним всегда проверяла этот палец – если удавалось уговорить Кристи.

Несмотря на опасения Джейми, до сих пор Кристи были идеальными арендаторами – вели себя тихо и в основном сторонились других, если не считать работы Томаса Кристи в школе: он был строгим, но хорошим учителем.

Я вдруг почувствовала, что сзади меня кто-то движется. Луч солнца сместился, а вместе с ним и Адсо.

– Кот, даже не думай, – сказала я.

У моего левого уха послышалось предвкушающее мурчание, и огромная лапа осторожно коснулась моей макушки.

– Ну, ладно, – сдалась я, иначе пришлось бы пересесть и делать записи в другом месте. – Будь по-твоему.

Адсо обожал волосы. Неважно, настоящие или нет. Хорошо, что майор Макдональд стал единственным, кто рискнул сесть рядом с Адсо с париком на голове. В итоге я все же вернула майору парик, хотя ради этого пришлось залезть под дом, куда Адсо его утащил – никто другой не посмел бы вырвать добычу из пасти бравого кота. Майор довольно сурово высказался о случившемся, и хотя это не помешало ему и дальше заглядывать в гости к Джейми, шляпу он теперь не снимал. Натянув поглубже свою треуголку, он пил кофе из цикория за кухонным столом и внимательно следил за передвижениями Адсо.

Я немного успокоилась – не мурчала, конечно, но чувствовала себя очень расслабленной. Слегка выпустив когти, кот аккуратно мял мои волосы, то и дело останавливаясь, чтобы нежно потереться мордочкой о мою голову. Опасным Адсо становился только из-за кошачьей мяты, но она была надежно спрятана. Прикрыв глаза, я задумалась над тем, как описать синдром Дюпюитрена, так его не называя, – ведь сам барон Дюпюитрен еще не родился.

Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, поэтому я решила изобразить синдром в виде схематичного рисунка. Я старалась сделать его как можно более четким, одновременно думая о том, как мне уговорить Томаса Кристи прооперировать руку.

Операция была простой и недолгой, однако надо учесть отсутствие анестезии и еще тот факт, что Кристи – строгий последователь пресвитерианства и трезвенник… Может, Джейми сядет ему на грудь, а Роджер придержит ноги, и если Брианна крепко сожмет его кисть…

На мгновение я отвлекалась от этой проблемы и сонно зевнула, но дремоту тут же как рукой сняло, когда в открытое окно залетела большая желтая стрекоза. Бросив жевать ленту в моих взъерошенных волосах, Адсо бросился за стрекозой. Мокрая изжеванная лента повисла за моим левым ухом. Испытывая легкую неприязнь, я сняла ее и положила сушиться на подоконник, а затем перелистала назад несколько страниц, чтобы полюбоваться изящными рисунками змеиного укуса.

Нога Джейми зажила на удивление хорошо и чисто, и, хотя кое-где кожа еще сходила, личинки отлично объели мертвую ткань, так что в итоге осталось только два небольших следа от змеиных зубов и тонкий прямой шрам поперек икры, где я делала надрез.

Довольно напевая себе под нос, я бегло просмотрела последние записи Дэниела Роулингса.

«Джозеф Говард, основная жалоба – свищ прямой кишки в таком запущенном состоянии, что развился серьезный абсцесс, а также сильный геморрой. Назначено лечение: отвар собачьей мяты, смешанный с жжеными квасцами и небольшим количеством меда и вскипяченный с соком календулы».

Затем, на той же странице, шла запись, сделанная через месяц после предыдущей; описывалась эффективность указанной смеси, были приведены иллюстрации состояния пациента до и после приема отвара. Рисунки меня поразили: художник из Роулингса не лучше, чем из меня, но ему удалось невероятно точно передать, как выглядит болезнь изнутри.

Задумавшись и потыкав пером у рта, на поля я аккуратно добавила заметку о том, что в дополнение к данному лечению рекомендуется диета из богатых клетчаткой овощей: это поможет предотвратить запор и более серьезные осложнения – такие, что тут уже не изобразишь!

Я отложила перо и перевернула страницу. Что за собачья мята? Какое-то растение, или так называют припарку для лечения собак?.. Джейми зашуршал в своем кабинете – надо пойти спросить у него.

Чуть не упустила. Внизу страницы с изображением свища мистера Говарда была едва заметная приписка, что-то вроде запоздалой мысли в конце рабочего дня.

«Гектор Кэмерон из «Горной реки» умолял прийти и осмотреть глаза его жены, ее зрение серьезно ухудшилось. До плантации далеко, но он пришлет за мной лошадь».

От сонной атмосферы раннего вечера не осталось и следа. Заинтригованная, я выпрямилась и перевернула страницу. Осмотрел ли доктор в итоге Иокасту? Однажды я – и то с трудом – уговорила ее дать мне обследовать ее глаза, так что было бы интересно узнать, к каким выводам пришел Роулингс. Без офтальмоскопа установить причину слепоты было невозможно, однако у меня имелись свои предположения – по крайней мере, я с большой долей уверенности исключила из вероятных причин катаракту и диабет. Может, Роулингс заметил нечто такое, что я упустила, или же состояние ее глаз значительно ухудшилось с момента его осмотра.

«Пустил кузнецу пинту крови, выписал его жене сенное масло (10 минимов) и 3 минима того же препарата их коту (бесплатно), так как заметил глистов в стуле животного».

Прочитав эту запись, я улыбнулась: несмотря на примитивные методы, Дэниел Роулингс был хорошим врачом. Любопытно, что с ним произошло. Повстречаемся ли мы когда-нибудь? Печальное предчувствие подсказывало, что нет: доктор обязательно вернулся бы за такими прекрасными инструментами, будь у него такая возможность.

Подгоняемый моим любопытством, Джейми услужливо навел справки. Безрезультатно. Дэниел Роулингс отправился в Вирджинию, оставив свой докторский саквояж, и словно испарился.

Еще одна страница, еще один пациент: кровопускание, промывание, вскрытие нарывов, удаление воспаленного ногтя или нарывающего зуба, прижигание незаживающей раны на ноге женщины… В Кросс-Крике у Роулингса дел хватало. Добрался ли он все же до «Горной реки»?

Да, вот оно – спустя неделю запись через несколько страниц.

«Путь до «Горной реки» оказался ужасающим: дождь и ветер хлестали так, что могли бы перевернуть корабль на море, дорогу местами совершенно размыло, отчего пришлось ехать по бездорожью, в глаза сыпал град и летела грязь. Черный слуга мистера Кэмерона пригнал для меня лошадь, и мы отправились на рассвете, а в поместье прибыли уже затемно, измученные и проголодавшиеся. Мистер Кэмерон радушно встретил меня стаканом бренди».

Роулингс осмотрел всех рабов и слуг, а также самого хозяина, – видимо, потратившись на то, чтобы привезти доктора в поместье, Гектор Кэмерон решил использовать его на всю катушку.

«Семидесяти трех лет, среднего роста, широк в плечах, немного ссутуленный, – так описывал Роулингс Гектора, – а пальцы так скрючены ревматизмом, что ничего тяжелее ложки удержать не может. В остальном хорошо сохранился, очень бодр для своего возраста. Жалуется на вставание по ночам, болезненное мочеиспускание. Я склонен предположить, что причиной тому не мочекаменная болезнь и не хроническое заболевание внутренних мужских органов, а зудящее расстройство мочевого пузыря, так как состояние это периодически повторяющееся, но не продолжительное – в среднем обострение длится около двух недель и сопровождается жжением в мужском органе. Небольшой жар, болезненные ощущения при пальпации нижней части живота и черная моча с резким запахом подтверждают мою догадку.

В поместье достаточно сушеной клюквы; назначил отвар в загустевшем виде три раза в день по одной чашке. Также рекомендовал настой подмаренника утром и вечером – дает жаропонижающий эффект и выводит, при наличии, мочевой песок из пузыря, дабы не усугублять нынешнее состояние».

Я не всегда соглашалась с диагнозами или лечением Роулингса, но, думаю, в этот раз он совершенно прав. А что же с Иокастой?

Вот и про нее, на следующей странице:

«Иокаста Кэмерон, шестидесяти четырех лет от роду, трижды беременна, общее состояние здоровья хорошее, упитанна и довольно моложава на вид».

«Трижды беременна»? Его сухая формулировка меня поразила. Такими простыми, такими резкими словами доктор обозначил рождение – и потерю – троих детей. Каково это – вырастить их, справившись с опасностями младенческого возраста, а затем потерять?.. Солнце пригревало, однако при мысли об этом по спине пробежал холодок.

А если бы такое случилось с Брианной? Как женщине справиться с такой утратой? Я тоже пережила подобное, но ответа до сих пор не знаю. Хотя прошло уже немало времени, я по-прежнему то и дело просыпаюсь среди ночи, чувствуя тяжесть лежащей у меня на груди малютки и ее теплое дыхание на моей шее.

Возможно, легче пережить смерть малыша при родах, чем потерять взрослого ребенка, чья утрата оставит рваные раны в твоем сердце. И все же я знала Фейт в мельчайших деталях, так что она навсегда осталась в моей памяти. По крайней мере, она умерла по естественным причинам – может, поэтому мне и казалось, что Фейт по-прежнему со мной, что я не бросила ее и забочусь о ней? Но каково это, когда твоих детей забирает кровавая мясорубка войны?

В этой эпохе детей везде поджидает опасность. С тревожными мыслями я продолжила читать запись об Иокасте:

«Никаких признаков органического заболевания или внешнего повреждения глаз. Белки глаз чистые, гноя на ресницах не обнаружено, опухолей не видно. Зрачки нормально реагируют на свет. Заметил небольшое помутнение в хрусталике правого глаза, что указывает на начальную стадию катаракты, но не объясняет постепенную утрату зрения».

Я хмыкнула вслух. Наблюдения и выводы Роулингса совпадали с моими. Он кратко упомянул срок, за который ухудшилось зрение – около двух лет, – и отметил, что произошло это не сразу: поле видимости сужалось постепенно.

Я думаю, что процесс длился дольше: иногда зрение ухудшается так медленно, что человек замечает неладное слишком поздно.

«…остатки зрения будто ветром унесло. Если пациентка и может что-то увидеть, то лишь при тусклом свете, так как солнечный свет вызывает сильное раздражение и болезненные ощущения.

Ранее я дважды сталкивался с подобным заболеванием, это тоже были пациенты в возрасте, но их состояние не являлось настолько серьезным. Вероятно, вскоре зрение будет полностью утеряно, и улучшить его не представляется возможным.

К счастью, одна черная служанка мистера Кэмерона умеет читать, и теперь она сопровождает жену хозяина, помогает ей обходить препятствия, а также читает ей и сообщает об окружающей обстановке».

Сейчас все стало куда хуже, Иокаста полностью ослепла и не различает свет. Значит, заболевание прогрессирующее. Но что это дает? Большинство подобных болезней прогрессируют.

Вряд ли мы имеем дело с отслоением сетчатки, иначе потеря зрения была бы внезапной. Причиной могли послужить многие заболевания – дегенерация желтого пятна, опухоль зрительного нерва, паразитарное поражение, пигментный ретинит, височный артериит, но прежде всего я бы заподозрила глаукому. Я вспомнила, как Федра, служанка Иокасты, замачивала ткань в холодном чае, приговаривая, что у хозяйки «опять» болит голова – судя по ее тону, такое случалось часто, – а Дункан просил сделать подушечку с лавандой, чтобы жену отпустили «мигрени».

Правда, головные боли могут и не иметь ничего общего со зрением, ведь я тогда не поинтересовалась, что их вызывает. Возможно, это просто головная боль напряжения или мигрень, а не давящая боль, которой иногда сопровождается глаукома, да и при артериите тоже часто болит голова. Проблема в том, что именно у глаукомы совершенно нет предсказуемых симптомов – за исключением слепоты, которую она провоцирует. Приводит к этому нарушение отток жидкости внутри глазного яблока, отчего давление в глазу возрастает до такой степени, что вызывает повреждения, только ни пациент, ни врач предвидеть этого не могут. Однако и другие виды слепоты зачастую бывают бессимптомны…

Я раздумывала о возможных причинах болезни, как вдруг поняла, что на этом запись Роулингса не закончилась – он добавил на обороте кое-что на латыни.

Это меня поразило. Запись явно была сделана в продолжение предыдущих наблюдений: видно, как то темнеют, то тускнеют написанные пером слова, и заметно, что записи о разных пациентах сделаны разными чернилами. Нет, доктор точно написал это сразу после описания болезни на предыдущей странице.

Но зачем вдруг переходить на латынь? Роулингс немного разбирался в латинском – что свидетельствовало о наличии у него формального образования, пусть и не медицинского, – однако в своих медицинских записях он почти не использовал этот язык, разве что для официального наименования той или иной болезни. Здесь же почти полторы страницы на латыни аккуратным, мельче, чем обычно, почерком, как будто доктор тщательно обдумал содержание своей записи – или хотел сохранить написанное в тайне, иначе как объяснить использование латинского?

Я пролистала назад докторский журнал, чтобы проверить правильность своих догадок. Нет, местами все же попадаются записи на латыни, но их не так много и в основном в такой же манере, как здесь – в продолжение описания на английском. Странно. Я вернулась к записи о посещении «Горной реки» и попыталась разобраться в написанном.

Через пару предложений я сдалась и решила найти Джейми. Он был у себя в кабинете, писал письма.

Под рукой у него стояла только что наполненная чернильница из бутылочной тыквы, закрытая пробкой, чтобы чернила не засохли. На столе лежало новое индюшиное перо, заточенное так остро, что скорее походило на нож, чем на письменный прибор, а поверх промокательной бумаги – чистый лист бумаги и всего три одиноких черных слова в заголовке письма. Одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять, что там написано.

«Моя дорогая сестра».

Взглянув на меня, Джейми криво усмехнулся и пожал плечами:

– И что мне написать?

– Не знаю. – Я встала позади Джейми, положила руку ему на плечо и слегка сжала. В ответ он накрыл мою ладонь своей, а потом взялся за перо.

– Не могу же я все время извиняться. – Он медленно перекатывал перо между большим и средним пальцами. – Я просил прощения в каждом письме. Будь она склонна простить меня…

Будь Дженни склонна простить, она бы уже ответила хотя бы на одно из писем, которые Джейми исправно посылал в Лаллиброх каждый месяц.

– Иэн тебя простил. И дети тоже.

Пусть нерегулярно, но послания от зятя Джейми все же приходили – бывало, с записками от его тезки, малыша Джейми, а иногда и с парой строчек от Мэгги, Китти, Майкла и Джанет. Однако молчание Дженни было настолько оглушительным, что голоса остальных за ним терялись.

– Да, было бы хуже, если… – Джейми замолк, уставившись на чистый лист. На самом деле не было ничего хуже этой отчужденности. Дженни была для него ближе всех, важнее всех в этом мире – возможно, не считая меня.

Я разделяла с ним постель, любовь, мысли. Сестра же разделяла его сердце и душу с самого рождения – и до того момента, когда он потерял ее младшего сына. По крайней мере, так это видела она.

Джейми до сих пор чувствовал себя виновным в исчезновении Иэна, и поведение Дженни вызывало у меня неприязнь. Я понимала всю глубину ее утраты и соболезновала ее горю, и все же, насколько нам было известно, Иэн не погиб. Только она одна могла снять с Джейми груз вины, и она наверняка это знала.

Пододвинув табурет, я села рядом. С одной стороны лежала стопка бумаг, исписанных его аккуратным почерком. Писать другой рукой вместо искалеченной было невероятно трудно, и все же Джейми почти каждый вечер упрямо делал записи о случившемся за день. О визитах в Ридж, о здоровье животных, о ходе строительства, о новых поселенцах, о вестях из восточных графств… По слову за раз, он вел записи, чтобы потом отправить накопившиеся страницы в рискованный путь в Шотландию с каким-нибудь приезжим. Пусть не все, но какие-то из писем дойдут до получателя. Как и послания из Шотландии – большинство из них до нас добиралось. При условии, что их отправляли.

Сначала я надеялась, что письма Дженни просто были отправлены не по тому адресу или потерялись по дороге. Но прошло слишком много времени, и я потеряла надежду. В отличие от Джейми.

– Может, отправить ей вот это? – Покопавшись в бумагах, лежащих на краю стола, он достал небольшой листок, весь заляпанный и оборванный с одной стороны, выдранный из книги.

Это было послание от Иэна, единственное реальное доказательство того, что мальчик жив и здоров. Мы получили его в ноябре на Собрании, через Джона Куинси Майерса, охотника, который исследовал дикие места и чувствовал себя одинаково хорошо в компании индейцев и поселенцев, а еще лучше – с оленями и опоссумами. В записке на корявой латыни сообщалось, что Иэн здоров и счастлив. Что он женился на девушке «по традиции могавков» (то есть, как я поняла, он решил разделить с ней ее дом, постель и очаг, а она ему позволила), что сам скоро станет отцом – «по весне». На этом все. Давно прошла весна, но больше писем мы не получали. Иэн не был мертв, но все равно что погиб: Джейми знал, что шансы увидеться с ним ничтожно малы. Иэна поглотила дикая природа.

Джейми осторожно коснулся потрепанного листка, провел пальцами по округлым буквам. Я знала не только то, что он сообщил Дженни об этом послании, но и почему он не отправлял ей оригинал. Это письмо – единственная вещественная связь с Иэном, и отдать его значило окончательно смириться с тем, что Иэн теперь среди могавков.

«Приветствую! – писал Иэн своим незрелым почерком. – Ian salutat avunculus Jacobus». То есть Иэн шлет привет своему дяде Джеймсу.

Иэн был для Джейми не просто одним из племянников. Он обожал всех детей Дженни, но Иэна особенно – как приемного сына, как Фергуса, только в отличие от Фергуса Иэн был одной крови с Джейми и в какой-то мере заменял ему сына, которого тот потерял. Вокруг было слишком много потерянных детей.

– Да, думаю, стоит отправить. Оно должно быть у Дженни, даже если… – Я кашлянула и вдруг вспомнила о записи из докторского журнала. В надежде отвлечь Джейми я достала журнал. – Кстати, к слову, о латыни… вот тут есть странный отрывок. Не посмотришь?

– Давай, конечно. – Джейми отложил послание Иэна, взял у меня из рук журнал и положил так, чтобы на страницу падало закатное солнце. Слегка нахмурившись, он стал водить пальцем по строчкам. – Боже, его познания в латинской грамматике не лучше твоих, саксоночка!.. Странно… «Я проснулся»… нет, наверное, он имеет в виду «меня разбудили», «звуки из комнаты, смежной с моей. Я думаю»… нет, «я подумал», – что пациент пошел помочиться, и встал, чтобы последовать за ним…». Зачем это ему, интересно?

– У пациента – кстати, речь о Гекторе Кэмероне – были проблемы с мочевым пузырем. Роулингс хотел понаблюдать за его мочеиспусканием, понять, в чем он испытывает трудность, есть ли болезненные ощущения, кровь в моче и все такое.

Подняв бровь, Джейми искоса посмотрел на меня, затем покачал головой и вновь обратился к журналу, бормоча себе под нос что-то про причуды врачей:

– «Homo procediente»… человек идет дальше… Почему он не называет его по имени, а пишет «человек»?

– Доктор писал на латыни, соблюдая секретность, – ответила я. Не терпелось услышать, что дальше. – Увидь Кэмерон свое имя в журнале, это наверняка привлекло бы его внимание. Так что случилось?

– «Человек выходит наружу»… не пойму, на улицу или просто из своей комнаты? Наверное, на улицу… «Выходит, я иду за ним. Он идет быстро, уверенно…» И что в этом такого? Хм, вот здесь я не уверен. «Я даю – дал – ему двенадцать гран настойки опия…»

– Двенадцать гран? Там точно так написано? – Я заглянула через плечо Джейми, и он показал на запись – так и есть. – Таким количеством опия можно лошадь свалить!

– Да, «двенадцать гран настойки опия для лучшего сна». Неудивительно, что ночной бег Кэмерона по газону изумил доктора.

Я тыкнула его локтем.

– Давай дальше!

– Хм-м-м. Ну, он пишет, что пошел в уборную в полной уверенности, что застанет там Кэмерона, но внутри никого не было и не чувствовалось никакого запаха… э-э… В общем, уборную недавно не посещали.

– Со мной можешь не деликатничать, – сказала я.

– Знаю, – улыбнулся Джейми, – но сам я, саксоночка, все еще чувствителен к таким вещам, несмотря на наш давний союз. Ай! – Он отдернул руку, потирая ее в том месте, где я ущипнула.

– С вашего позволения, довольно о чувствительности, – топнула я ногой. – Раньше я ее что-то не замечала – иначе бы ты вообще на мне не женился. Так где был Кэмерон?

Джейми просмотрел страницу, неслышно проговаривая слова.

– Он не знает. Доктор обошел весь двор, пока не наткнулся на дворецкого, – тот принял его за грабителя и пригрозил бутылкой виски.

– Какое страшное оружие, – с улыбкой отметила я, представив набравшегося Улисса, потрясающего в воздухе таким орудием. – И как будет на латыни «бутылка виски»?

Джейми взглянул на запись.

– Он пишет «aqua vitae» – «вода жизни», по-другому никак не назовешь. Но это наверняка именно виски – доктор отмечает, что дворецкий дал ему глоток, дабы помочь справиться с потрясением.

– То есть Кэмерона он не нашел?

– Нашел-нашел, потом. Тот лежал в своей белоснежной постельке и похрапывал. На следующее утро доктор спросил о случившемся, но Кэмерон ничего не помнил о прошлой ночи. – Одним пальцем Джейми перевернул страницу и посмотрел на меня. – Он мог все забыть из-за опия?

– Да, – нахмурилась я, – вполне. Невероятно, что человек, принявший такое количество опия, вообще мог разгуливать среди ночи… если только… – Мне вспомнились слова Иокасты во время нашей беседы в «Горной реке», и, изогнув бровь, я спросила: – Твой дядя Гектор, случаем, не покуривал опиум? Если он принимал вещество в больших количествах и прежде, тогда доза Роулингса могла и не оказать на него никакого воздействия.

Намеками на безнравственность родни Джейми не шокировать; он задумался над моими словами, затем покачал головой.

– Даже если так, я об этом ничего не слышал. С другой стороны, – логично добавил он, – кто стал бы мне об этом рассказывать?

Верно подмечено. Если Гектор Кэмерон и был в состоянии позволить себе привозные наркотики – в чем не стоит сомневаться, ведь «Горная река» считалась одной из самых процветающих местных плантаций, – то это было его личное дело. И все же я думала, что кто-то мог упомянуть об этом.

Мысли Джейми были заняты совсем другим.

– Саксоночка, зачем человеку среди ночи выходить на улицу в туалет? У Гектора Кэмерона был ночной горшок, я знаю это, потому что сам им пользовался. На нем даже есть его имя и эмблема Кэмеронов.

– Хороший вопрос. – Я внимательно посмотрела на страницу с секретной записью. – Если Гектора Кэмерона мучили боли – например из-за камней в почках, – он мог выйти наружу, чтобы никого не разбудить в доме.

– Я не в курсе, курил ли мой дядя опиум, но покой жены или слуг его точно особо не заботил, – довольно цинично заметил Джейми. – По общему мнению, Гектор Кэмерон был той еще скотиной.

Я рассмеялась.

– Поэтому твоей тете так по душе Дункан.

В кабинет вошел Адсо с остатками стрекозы в зубах и сел у моих ног, чтобы я могла оценить его добычу.

– Молодец, – легонько погладила я кота. – Только не перебивай аппетит, тебе еще предстоит разобраться с кучей тараканов в кладовой.

– «Ecce homo», – задумчиво пробормотал Джейми, показывая пальцем в журнал. – «Се человек». Может, француз?

– Что? – уставилась на него я.

– Тебе не приходило в голову, саксоночка, что доктор следил не за Кэмероном?

– До этого момента нет. – Я наклонилась и глянула на страницу. – Почему ты думаешь, что это кто-то другой, и уж тем более француз?

Джейми указал на поля с какими-то мелкими рисунками, которые я приняла за обычные каракули. Прямо под его пальцем оказалась лилия.

– «Се человек». Доктора что-то тревожило в человеке, за которым он шел, поэтому он и не называет его по имени. Если Кэмерона свалил опиум, значит, ночью вышел кто-то другой – к сожалению, доктор не упоминает, кто еще был в доме.

– Он упоминает только тех, кого осматривал, – заверила его я. – Иногда вставляет кое-какие личные заметки, но в основном здесь истории болезней, записи об осмотре пациентов и назначенном лечении. И все-таки… – Я нахмурилась, глядя в журнал. – Лилия на полях может вообще ничего не значить и не намекать на присутствие какого-либо француза. – За исключением Фергуса, в Северной Каролине было не так уж много французов. Французские поселения располагались к югу от Саванны, в сотнях миль отсюда.

Возможно, эта лилия – просто ничего не значащий рисунок, но в журнале Роулингса я почти не встречала каракулей на полях. Если он и добавлял рисунки, то аккуратно и по делу, в качестве напоминания самому себе и руководства для врача, который впоследствии займет его место.

Над лилией Роулингс изобразил что-то вроде треугольника с изогнутым основанием и небольшим кругом у вершины, а под ним – несколько букв. «Au et Aq».

– A… u, – медленно произнесла я, глядя на запись. – Аурум.

– Золото? – удивленно посмотрел на меня Джейми.

Я кивнула:

– Да, так в науке обозначается золото. «Aurum et Aqua». «Золото и вода» – наверное, он имеет в виду goldwasser, чешуйки золота в водном растворе. Это средство от артрита – как ни странно, оно помогает, хотя никто не знает почему.

– Дорогое удовольствие, – заметил Джейми. – Впрочем, Кэмерон мог себе такое позволить – наверняка у него осталась пара унций от золотых слитков.

– А ведь Роулингс упоминал, что Кэмерон страдал от артрита. – Я хмуро посмотрела на неразборчивые записи на полях. – Может, он собирался рекомендовать ему «золотую воду» в качестве лечения. Однако по поводу лилии или вот этой штуки, – показала я на рисунок, – я ничего сказать не могу. Насколько мне известно, таким символом никакое лечение не обозначается.

К моему удивлению, Джейми рассмеялся.

– Еще бы, саксоночка. Это ведь компас франкмасонов.

– Правда? – изумленно посмотрела я на рисунок. – Кэмерон был масоном?

Джейми пожал плечами, провел рукой по волосам. Он никогда не говорил о своей связи с франкмасонами. Его, как говорилось, «посвятили» в Ардсмуре, и так как общество было тайным, Джейми редко упоминал о том, что происходило за теми сырыми каменными стенами.

– Роулингс, видимо, тоже, – ответил Джейми. – Иначе бы не знал, что это такое. – Длинным пальцем он показал на компас.

Адсо спас меня от необходимости что-то ответить, выплюнув два янтарных крыла и запрыгнув на стол в поисках очередной закуски. Джейми вооружился новым пером, другой рукой схватил чернильницу. Оставшись без добычи, Адсо медленно подошел к краю стола и уселся на стопку писем, слегка помахивая хвостом и притворяясь, будто наслаждается видом.

Глядя на такую наглость, Джейми гневно сузил глаза.

– А ну-ка убери свою пушистую задницу с моей корреспонденции, зверюга! – сказал он, тыкнув в Адсо острым кончиком пера. Широко раскрыв огромные зеленые глаза, Адсо сосредоточился на движущемся перышке и напрягся в предвкушении. Джейми дразнил его, покачивая пером, и Адсо попытался поймать его лапой – но промахнулся.

Пока эта игра не переросла в беспорядки, я поспешно схватила кота, и тот удивленно и возмущенно мяукнул в ответ.

– Нельзя, это его игрушка, – сказала я коту и укоризненно посмотрела на Джейми. – Идем, тебя еще ждут тараканы.

Я потянулась за журналом, но, к моему удивлению, Джейми меня остановил.

– Оставь его пока здесь, саксоночка. Француз-франкмасон, разгуливающий ночью по «Горной реке», – это очень странно. Хочу посмотреть, что еще доктор Роулингс тут пишет, когда переходит на латынь.

– Хорошо. – Я посадила Адсо, громко заурчавшего в ожидании тараканов, себе на плечо и выглянула в окно. Пылающий круг солнца скрылся за каштанами, слышно было, как возятся на кухне женщины и дети: миссис Баг готовилась подавать ужин, а Брианна и Марсали ей помогали.

– Скоро к столу. – Я наклонилась и поцеловала Джейми в макушку – там, где головы касались закатные лучи. Улыбнувшись, он поднес пальцы к своим губам, а затем к моим, но не успела я выйти из кабинета, как мыслями он уже вернулся к изучению исписанных страниц журнала. Одинокий листок бумаги с тремя черными словами лежал на краю стола, на время позабытый.