В полусне Роджер почувствовал, как в горле першит от дыма. Он кашлянул и снова провалился в туманные видения закопченного камина и сгоревших сосисок. Утомленный долгой и трудной дорогой сквозь густые заросли тростника, он слегка перекусил и прилег отдохнуть на берегу, в тени черной ивы.

Убаюканный журчанием воды, Роджер так и уснул бы, но тут раздался пронзительный крик, отчего он подскочил, щурясь и моргая. Крик повторился. Мул!

Роджер поспешно вскочил, спотыкаясь, бросился в сторону звука и лишь потом вспомнил, что оставил на берегу мешок с перьями, чернилами и драгоценными записями обмеров. Он метнулся за ним, подхватил и прошлепал по мелководью в направлении истерического ржания. Тяжелая астролябия била по груди; Роджер засунул ее под рубашку, чтобы не цеплялась за ветки, и огляделся, пытаясь вспомнить обратную дорогу.

Дым… Ему не приснилось – пахнет дымом. Роджер надсадно закашлялся, чуть не задохнувшись. Горло пронзила жгучая боль – кажется, разошелся внутренний рубец.

– Иду, – прохрипел он. Да если бы и закричал, Кларенс его все равно не услышал бы. Стреноженный мул остался пастись на травянистом клочке земли на краю зарослей тростника.

– Кричи, – пробормотал Роджер, бросаясь на молодые стебли, чтобы пробить дорогу. – Ну… давай же, кричи…

Небо потемнело. Еще не придя в себя, охваченный паникой, он потерял чувство направления и уже сам не понимал, где находится, не говоря уж о Кларенсе.

Черт, да что происходит? Запах дыма явно усиливался. Окончательно проснувшись, Роджер понял, что́ было не так: птицы, как правило сонные в полуденный зной, хаотично летали над головой, оглашая воздух громкими бессвязными криками. Тростник беспокойно гнулся, трепеща шероховатыми листьями; в лицо пыхнуло жаром – не влажным, липким теплом, а сухим, горячим дыханием; обожгло щеку и, как ни парадоксально, по спине тут же побежали мурашки. Господи Исусе, пожар!

Роджер сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Тростник шевелился, как живой, шурша сухими стеблями; стаи певчих птиц и попугайчиков взмывали в небо, словно горстка конфетти. Дым вполз в грудь и сжал легкие, не давая вздохнуть как следует.

– Кларенс! – выдавил Роджер изо всех сил. Бесполезно – шорох тростника заглушал голос; да и мул окончательно затих. Не могла же эта тупая скотина сгореть дотла? Да нет, скорее, порвал веревки и убежал.

Что-то задело по ноге. Глянув вниз, Роджер успел заменить лысый чешуйчатый хвост опоссума, исчезающий в кустах. Ну, можно и туда, подумал он и нырнул в заросли цветоголовника.

Где-то рядом послышалось хрюканье; из-под куста выскочил поросенок и ломанулся налево. Странно… Свиньи, опоссумы – разве у них есть чувство направления? Мгновение Роджер колебался, затем последовал за поросенком – достаточно крупный экземпляр, поможет протоптать тропу.

А тропа, похоже, и правда была: там и сям виднелись участки голой земли, вытоптанные между пучками травы, сквозь которую драгоценными камешками мерцали дикие орхидеи. Какие хрупкие, отметил он и тут же спохватился – как можно думать о таких вещах в минуту опасности?

Дым становился все гуще. Роджер вновь закашлялся, согнувшись чуть ли не вдвое и хватаясь за горло, как будто надеялся руками удержать разрывающуюся плоть. Выпрямившись, он обнаружил, что тропа исчезла. Над тростником поползло облачко дыма, словно разнюхивая дорогу, и его охватила паника.

Роджер сжал кулаки, так что короткие ногти больно впились в ладони, заставляя себя сосредоточиться. Он медленно поворачивался, закрыв глаза, внимательно прислушиваясь, подставляя лицо в надежде почувствовать струю свежего воздуха или колебание температуры – хоть какую-то подсказку. Куда бежать?..

Все заволокло дымом; густые, черные клубы низко стелились по земле, выкатывались из зарослей, душили. Теперь послышался и огонь: странный хихикающий звук, словно откуда-то из глубин ободранной гортани исходил смех.

Ивы… Там, вдалеке, едва виднеются над колышущимся тростником. Ивы растут у воды – значит, река в той стороне.

На берегу черно-красная змейка скользнула по ноге, но он даже не обратил внимания – нет времени отвлекаться на мелкие страхи, когда тебя гонит страх смерти. Роджер прошлепал на середину реки и упал на колени, как можно ниже склонившись к воде.

Здесь движение воздуха ощущалось лучше. Он жадно вдохнул и закашлялся, сотрясаясь от рвущих горло спазмов. Куда? Река тянулась на многие мили в обе стороны, рассекая заросли тростника. В одну сторону – попадешь в долину, подальше от огня; в любом случае – на открытое пространство, где можно будет оценить ситуацию. В другую – скорее всего, в самый эпицентр пожара. Однако над головой зависло лишь темное марево, и ни малейшего ключа к ответу.

Роджер крепко обхватил себя руками, стараясь подавить кашель, и тут вспомнил про заплечный мешок. Замеры! Ну уж нет! Можно смириться с угрозой гибели, но не с потерей ценных записей, стоивших многих дней тяжкого труда! Спотыкаясь и барахтаясь, Роджер выбрался на берег и принялся отчаянно рыть мягкую грязь, выдергивая пригоршни длинной, жесткой травы; стебли хвоща распадались в руках, и он небрежно бросал их через плечо, задыхаясь от усилий.

Горячий воздух обжигал легкие. Роджер смял мешок, засунул его во влажную дыру и принялся засыпать, торопливо подгребая грязь руками, ощущая на коже ее приятную прохладу. Пот высыхал мгновенно, даже не успев выступить.

Тем временем огонь приближался… Камни! Нужны камни, чтобы пометить закладку, они же не горят! Роджер снова плюхнулся в ручей и зашарил руками по дну. О боже, вода – прохладная, мокрая… какое счастье. Он нащупал булыжник, покрытый склизкой зеленой тиной, и бросил его в сторону берега. Еще один… пригоршню камней поменьше, захваченных с отчаяния… еще большой… плоский… еще… Хватит, уже достаточно, огонь все ближе…

Роджер торопливо сгреб камни в небрежную пирамидку, снова кинулся в реку и побежал, задыхаясь, спотыкаясь на скользких камнях; бежал, что было сил в дрожащих ногах, покуда дым не схватил за горло, забив нос, рот и грудь, и задушил, выжав из него воздух и саму жизнь, оставив лишь черноту перед глазами, освещенную мерцающей краснотой пламени.

Он пытался вырваться… Из петли, из веревок на запястьях, но больше всего – из той черной пустоты, что раздавила грудь и запечатала горло… Еще один, последний глоток драгоценного воздуха! Роджер дернулся, напрягаясь всем телом, и покатился по земле, разбросав руки в стороны.

Судорожно молотя одной рукой по воздуху, он попал во что-то мягкое; раздался удивленный вопль. Кто-то схватил его за плечи, за ноги, и вот он уже сидит, судорожно пытаясь вдохнуть. Что-то сильно ударило по спине; он задохнулся, глотнул воздуха, зашелся кашлем, и из обожженных глубин выплеснулась черная мокрота, теплая и мерзкая, словно тухлая устрица.

Роджер выплюнул ее и почувствовал, как следом поднимается желчь, обжигая травмированную гортань. Сплюнул еще раз, глотнул и выпрямился, ловя ртом воздух.

Сперва он не обращал внимания на происходящее вокруг, поглощенный чудесной возможностью дышать. Какие-то лица, голоса в темноте, пахнет дымом… Какая разница? Главное – кислород, наполняющий грудь, расправляющий ссохшиеся клетки, словно размокший изюм.

Вода коснулась его губ, и он поднял голову, моргая слезящимися глазами. В глазах резало от сухости; свет и тень размылись в мутное пятно. Он часто заморгал, и теплые слезы живительным бальзамом омыли воспаленные глаза, охлаждая кожу на щеках. Кто-то поднял к его губам чашку – женщина с черным от сажи лицом. Нет, постойте, это не сажа… Он моргнул, прищурился, снова моргнул. Черная сама по себе. Рабыня?

Роджер сделал глоток, не желая надолго задерживать дыхание, хотя вода приятно охлаждала натруженное горло. М-м, вкусно… Он обхватил чашку ладонями, ожидая резкую боль в сломанных пальцах, онемевшей плоти. Однако руки, к его немалому удивлению, были целыми и вполне подвижными. Он рефлекторно схватился за шею, ища янтарную трубку, и недоверчиво ощупал гладкую кожу; вдохнул – и воздух засвистел в носу. Мир вокруг прояснился и стал отчетливей.

Какая-то ветхая хижина; рядом толпились люди, кто-то заглядывал с улицы. Почти все оказались неграми, и, судя по выражению лиц, настроены были весьма недружелюбно.

Женщина, подавшая ему воду, выглядела испуганной. Роджер попытался улыбнуться и вновь закашлялся. Она взглянула на него из-под тряпки, повязанной по самые брови, кровавыми белками глаз; веки тоже покраснели и распухли. Судя по ощущениям, он выглядел не лучше. В воздухе по-прежнему было дымно; с улицы доносился треск сухих стеблей тростника. Где-то неподалеку тревожно пискнула птица.

У двери шел ожесточенный спор. Время от времени спорящие поглядывали на него с выражением страха и недоверия. Снаружи начался дождь: запаха он не чувствовал, но в лицо ударила струя прохладного воздуха, а по крыше забарабанили капли.

Роджер выпил воду и передал чашку женщине. Та шарахнулась от него, как от чумного. Он кивнул, поставил чашку на пол и вытер глаза тыльной стороной кисти; опаленные волоски тут же рассыпались в прах.

Слова было не разобрать. Язык незнакомый – не английский, не французский и не гэльский. На таком хриплом наречии переговаривались между собой свежие рабы на ярмарке в Уилмингтоне. Какой-то африканский язык – или даже несколько языков.

Кожа покрылась горячими, болезненными волдырями; в хижине было удушающе жарко, пот ручьем тек с лица. Несмотря на это, по его спине пробежал озноб. А ведь он не на плантации – поблизости ни одной нет. Здесь, в горах, поселенцы слишком бедны, чтобы иметь рабов, не говоря уж о таком количестве. Некоторые индейцы держали рабов, но не черных.

Напрашивается только один вывод – а их поведение лишь подтверждает догадку: его захватчики (спасители?) – беглые негры.

Значит, их свобода – а возможно, и жизнь – зависит от соблюдения тайны, а он – реальная угроза. Только сейчас Роджер понял, насколько шатко его положение. Если они и спасли чужака от пожара, то сейчас, судя по злобным взглядам, об этом жалеют.

Наконец от группы отделился один из спорщиков, оттолкнул женщину и присел перед ним на корточки. Узкие черные глаза обшарили его с головы до пят.

– Ты есть кто?

Вряд ли забияка интересовался именем; скорее, хотел узнать род занятий. Роджер лихорадочно соображал: какой вариант выбрать? Кем прикинуться, чтобы спасти свою жизнь?

Охотник? Нет. Если поймут, что он – англичанин, да еще один, убьют наверняка. Может, притвориться французом? Пожалуй, для них это менее опасно.

Он еще раз проморгался и уже открыл было рот, чтобы сказать «Je suis Francais – un voyageur», как вдруг почувствовал резкую боль в груди.

Видимо, при пожаре металлическая часть астролябии нагрелась – тут же вздулись и лопнули волдыри, приклеив ее к коже. Сейчас, шевельнувшись, он сдвинул ее в сторону, и вместе с ней оторвался кусок кожи в центре груди, оставив болезненную рану.

Роджер запустил руку за ворот рубашки и осторожно вытащил кожаный ремешок.

– Зем…ле…мер… – прохрипел он, выталкивая слоги через узел сажи и шрамов.

Допрашивающий уставился на золотой диск, выпучив глаза. Люди, стоявшие у двери, протолкались поближе, вытягивая шеи.

Кто-то протянул руку и сдернул астролябию. Роджер не сопротивлялся, воспользовавшись моментом: пока остальные рассматривали причудливую штуку, он медленно подтянул ноги поближе к себе и постарался сгруппироваться. Глаза так и норовили закрыться: даже мягкий дневной свет из дверного проема казался невыносимым.

Один из присутствующих покосился на него и что-то буркнул резким тоном – тут же двое встали перед дверью, сверля пришельца взглядом кровавых глаз, словно василиски. Человек, держащий астролябию, крикнул неразборчиво куда-то в сторону выхода; толпа зашевелилась, и кто-то протолкался в хижину.

Вошедшая женщина мало отличалась от остальных: в мокрых от дождя лохмотьях и с тряпкой на голове, закрывающей волосы. И все же была одна отличительная черта: тонкие веснушчатые руки и ноги, выступающие из-под рубашки, принадлежали белому человеку. Она подошла ближе, не сводя с Роджера глаз, и лишь вес астролябии в руке заставил ее отвлечься.

Вперед пробился тощий одноглазый мужчина, ткнул пальцем в астролябию и, видимо, задал вопрос. Женщина медленно покачала головой, зачарованно рассматривая гравировку на краю диска, затем перевернула обратной стороной. Вдруг ее плечи напряглись, и у него засветилась слабая искорка надежды – женщина прочла фамилию владельца и узнала ее.

Роджер поставил на «землемера», рассчитывая на понимание: результатов работы ждут другие люди, и если он не вернется, за ним придут. Таким образом, нет никакого смысла его убивать. Однако если женщине знакомо имя Джеймса Фрейзера…

Та метнула в него суровый взгляд, не вязавшийся с ее прежними колебаниями, и медленно приблизилась.

– Ты не Джеймш Фрейжер, – постановила она.

При звуке шепелявого голоса Роджер дернулся, часто заморгал и поднялся на ноги, заслонив глаза ладонью, чтобы лучше ее рассмотреть.

Возраст не поддавался определению: на вид ей могло быть и двадцать, и шестьдесят, хотя русые пряди у висков не поседели. Лицо покрыто морщинами, но скорее от голода и лишений, чем из-за возраста. Роджер намеренно улыбнулся, и ее губы рефлекторно растянулись в ответ – ненадолго, но он успел увидеть передние зубы, сломанные под углом. Прищурившись, он разглядел и тонкий шрам над бровью. Она была куда худее, чем описывала Клэр, но в данных обстоятельствах это и неудивительно.

– Нет, я не Джеймс Фрейзер, – хрипло согласился он и закашлялся. Деликатно отвернувшись, он выплюнул сажу и мокроту. – Зато ты – Фанни Бердсли, правда?

Несмотря на зубы, он не был уверен в своей догадке, но шок, отразившийся на ее лице, подтвердил предположение. Судя по всему, остальные тоже знали имя женщины: одноглазый быстро шагнул вперед и схватил ее за плечо; толпа угрожающе двинулась ближе.

– Джеймс Фрейзер – мой тесть, – поспешно добавил Роджер, опережая их намерения. – Хочешь узнать… о ребенке?

Она замерла; в ее глазах зажглось пламя такой силы, что он чуть не отпрянул.

– Фа-ни? – Долговязый все еще держал руку на ее плече. Он подобрался ближе, переводя подозрительный взгляд с женщины на Роджера.

Она что-то пробормотала едва слышно и накрыла его руку своей ладонью. Лицо мужчины мгновенно закаменело, словно все эмоции стерли ластиком. Она обернулась к нему и заговорила горячо и требовательно.

Атмосфера в хижине переменилась: теперь к общей враждебности добавилось недоумение. Прогремел гром, заглушая звук дождя, но никто не обратил на это внимания. Пара шепотом спорила; стоявшие у двери переглядывались. Сверкнула молния, высвечивая силуэты людей. Снаружи послышались удивленные голоса. Еще один раскат грома.

Роджер замер, собираясь с силами. Ноги были словно резиновые; каждый вздох щекотал легкие и обжигал горло. Если придется бежать, далеко не уйти.

Внезапно спор прекратился. Долговязый резко махнул рукой в сторону двери и что-то сказал; остальные недовольно забормотали, но все же вышли. Какой-то коротышка свирепо глянул на Роджера, оскалился и с шипением провел ребром ладони по горлу; зубы у него оказались сточены, как зубцы у пилы.

Едва закрылась дверь, женщина вцепилась в его рукав.

– Рашкажывай, – велела она.

– Не так… быстро. – Роджер закашлялся, вытирая губы тыльной стороной ладони. Горло саднило; слова приходилось выталкивать из груди, как горящие угли. – Вытащи… меня… отсюда… тогда расскажу. Все, что знаю.

– Говори!

Пальцы впились ему в руку; карие радужки глаз мерцали, словно угли, в окружении кровавых прожилок. Он покачал головой, кашляя.

Долговязый отодвинул женщину и схватил Роджера за грудки. Что-то смутно блеснуло перед глазами, и к запаху гари добавилось зловоние гнилых зубов.

– Быстро говори, а то кишки выпущу!

Роджер выставил руку и с усилием его отпихнул.

– Нет, – упрямо повторил он. – Сначала… выведи меня… Потом скажу.

Тот помедлил, неуверенно покачивая кинжалом; единственный глаз вопросительно уставился на женщину.

– Ты точно он знать?

Не отрывая взгляда от лица Роджера, она медленно кивнула.

– Жнает.

– Это была… девочка. – Роджер твердо смотрел ей в глаза, изо всех сил стараясь не мигать.

– Она жива?

– Выведи… меня…

Фанни не была ни высокой, ни крупной, и все же исходящая от нее волна заполнила хижину. С минуту она пристально смотрела на Роджера, сжав кулаки, затем резко повернулась и бурно заговорила на странном африканском наречии.

Поток слов ударил в него, как вода из пожарного шланга. Одноглазый в отчаянии взметнул руки, затем стащил тряпку с ее головы, длинными, ловкими пальцами распутал узлы и сложил ее в форме повязки.

Последнее, что увидел Роджер, была Фанни Бердсли: тощие грязные косички, мерцающие, как угли, глаза и оскал сломанных зубов. Если бы она могла, то укусила бы его.

Выбраться оказалось не так просто: их окружил хор злых голосов, кто-то хватал его за руки и одежду. Судя по всему, спор решил нож одноглазого. Послышалось чье-то восклицание, шарканье ног и пронзительный крик. Голоса умолкли, руки исчезли.

Роджер держался за плечо Фанни, чтобы не упасть. Судя по всему, поселок был небольшим; по крайней мере, довольно скоро вокруг него сомкнулись деревья. Ветви задевали лицо, запах нагретой смолы на жаре усиливался. По-прежнему шел дождь, однако дым так и не выветрился. Земля была бугристая, усеянная пнями и упавшими ветками; сквозь слой гниющей листвы пробивались острые булыжники.

Мужчина и женщина изредка обменивались репликами, но вскоре замолчали. Одежда промокла и прилипла к телу; швы брюк натирали при ходьбе. Тесная повязка не позволяла видеть дорогу; по свету, проникающему снизу, удавалось лишь определять примерное время суток. Когда они вышли из хижины, было около трех часов; когда остановились, солнце почти зашло.

Повязку сняли, и Роджер заморгал, щурясь от внезапного обилия света, хоть и приглушенного. Они стояли в ложбине, наполовину окутанной сумерками. Небо над горами пылало багрово-оранжевым, в воздухе светилась легкая дымка, словно еще горела сама земля. Тучи над головой чуть разошлись, и в прореху сияла долька чистого неба, яркого от звезд.

У Роджера было достаточно времени, чтобы обдумать ситуацию. Рассказать правду или сделать вид, что он ничего не знает? А вдруг она захочет забрать ребенка? Чем это обернется – для девочки, для рабов и даже для Джейми и Клэр?

Никто из них и словом не обмолвился о событиях, произошедших на ферме, кроме сухого факта: Бердсли умер от апоплексии. Однако Роджер достаточно знал обоих, чтобы сделать молчаливый вывод на основе встревоженного лица Клэр и невозмутимого – Джейми. Он был не в курсе, что случилось на самом деле, но Фанни знала – и вполне возможно, Фрейзеры предпочли бы не вытаскивать эту историю на свет божий. Если миссис Бердсли появится в Браунсвилле, неминуемо возникнут вопросы – и ответы вряд ли пойдут кому-то на пользу.

Пылающее небо омыло лицо женщины огнем и высветило такую боль в глазах, что он не смог лгать.

– Твоя дочь… жива и здорова, – начал Роджер решительно. Фанни издала странный горловой звук. К концу рассказа по ее щекам катились слезы, оставляя дорожки в слое сажи и пыли, но она не отводила глаз, боясь пропустить малейшее слово.

Мужчина стоял поодаль, держась настороже. Его внимание было сосредоточено главным образом на женщине, хотя периодически он бросал на Роджера подозрительные взгляды. Под конец он встал рядом, и единственный глаз заблестел не хуже, чем у нее.

– Она есть денги? – В голосе слышалась индийская напевность, да и кожа цвета темного меда выдавала происхождение. Он был бы даже красив, если бы не несчастный случай, лишивший его глаза, на месте которого зияла синевато-багровая глазница под нависающим искривленным веком.

– Да, она унаследовала… все имущество… Аарона Бердсли. – Роджер устал говорить, и каждое слово царапало наждаком. – Мистер Фрейзер позаботился об этом. – Они с Джейми ходили на слушание опекунского совета – тот должен был установить ее личность. Опекунство над ребенком (и ее имуществом) получили Ричард Браун с женой. Девочку назвали Алисией; трудно сказать, какие чувства ими двигали – тоска или злость.

– Черная? – Единственный глаз раба метнулся в сторону Фанни Бердсли и скользнул прочь. Миссис Бердсли уловила в его голосе нотку неуверенности и напружинилась, как змея, готовая к прыжку.

– Она твоя! Ты отец!

– Ага, ты сказать, – парировал он, и лицо его помрачнело. – Дали денги черная?

Она беззвучно топнула ногой и отвесила ему пощечину. Он выпрямился и отвернулся, но не сделал попыток отойти.

– Неужели ты думаешь, я бы оштавила ее, будь она белой? – выкрикнула Фанни и замолотила кулаками по его груди. – Это ты виноват, что мне пришлош ее брошить! Вше ты и твое чертово убежище, чтоб тебя…

Роджеру пришлось вмешаться. Схватив мелькающие запястья, он крепко сжал их и удерживал, пока женщина не охрипла от визга и не разразилась наконец слезами.

Раб, наблюдавший эту сцену со смешанным выражением гнева и стыда, чуть протянул руки в ее сторону. Жест был едва заметный, но этого хватило: она тут же вырвалась от Роджера и кинулась любовнику на грудь, рыдая и всхлипывая. Он неловко обнял ее и прижал к себе, чуть покачиваясь на пятках; его злость уже прошла.

Роджер прочистил горло и поморщился от боли. Раб взглянул на него и кивнул.

– Иди, – сказал он тихо.

Не успел Роджер повернуться, как он окликнул его:

– Стой! Правда она все хорошо?

Роджер кивнул, чувствуя нечеловеческую усталость. До этого он держался на адреналине или инстинкте самосохранения, бог знает, но теперь окончательно выдохся. Пылающее небо обратилось в пепел, все вокруг стремительно серело и проваливалось в темноту.

– С ней все… хорошо. О ней позаботятся. – Роджер мучительно подыскивал, что бы еще сказать. – Она… хорошенькая, – прошептал он наконец, почти совсем потеряв голос. – Красивая… девочка.

На лице раба отразилась сложная палитра эмоций – от смятения до удовольствия.

– Это от мама. – Он нежно погладил Фанни по спине. Та уже перестала рыдать и затихла, прижавшись лицом к его груди. Почти стемнело, цвета полиняли, и стало трудно их различать.

На мужчине была оборванная рубаха, мокрая насквозь, так что темная кожа местами проступала через ткань. На веревочном поясе висела холщовая сумка; пошарив в ней одной рукой, он достал астролябию и протянул Роджеру.

– Не собираешься… оставить? – спросил тот, ощущая себя внутри облака: все вокруг затуманивалось, слова доносились словно сквозь вату.

Беглый раб покачал головой.

– На что оно мне? И потом, – добавил он с усмешкой, – может, никто не придет за тебя, но хозяин эта штука искать будет.

Роджер взял тяжелый диск и со второй попытки надел ремешок на шею – руки налились свинцом.

– Никто… не придет, – сказал он, развернулся и побрел прочь без малейшего представления о том, куда идти.