35

У нас зима. Мы дрожим от холода под нашими вязаными одеялами, ветер бушует за стенами фургона. Дороти говорит, что у нас нет ни гроша. Все вышло совсем не так, как обещал дедушка. Мы больше не совершаем никаких исцелений в церквях. Билл заболел, а дедушка, говорит Дороти, не способен добыть даже снегу зимой. В крыше откуда-то взялась дыра, дождь мочит кастрюли и сковородки Дороти, и они ржавеют. Бабушка в сердцах вышвыривает их за дверь. «Дешевка, хлам! – кричит она. – Будет ли у меня когда-нибудь комплект кастрюль из нержавеющей стали, как у нормальных людей?» Дедушка ничего не отвечает. Он сидит на кровати в большой задумчивости. Задумчивость его столь велика, что выползает из него наружу, заполняет фургон, и кажется, в ней можно увязнуть. Дождь барабанит и барабанит. «Это все ты и твои идеи!» – кричит на него Дороти, а он ей не отвечает, только еще ниже опускает голову и даже мимолетного взгляда на нее не бросает.

Кастрюли всю ночь стоят под дождем, наутро в них полно дождевой воды и насекомых с лапками тонкими, как линии в моих школьных тетрадках, они плавают в кастрюлях, как в бассейне.

Мы, девочки, подросли, все трое. Платья нам стали коротки, жмут в талии и задираются кверху. Колготки тоже малы, но они, наоборот, сползают вниз. Резинки врезаются в попы, попы выглядят смешно, как воздушные шарики, надутые и перетянутые продавцом. Если подумать, в этом году мне исполнится девять лет, а в девять лет ты уже большая девочка. Ничего удивительного, что я выросла из своей одежды.

– Какой же здесь зверский холод, – стонет Дороти. Она сидит на кровати и кутается в одеяла. – У меня на родине не бывает таких холодов.

Когда дождь ненадолго прекращается, дедушка лезет на крышу фургона и заделывает дырку кусками какой-то черной ерунды. Мы слышим, как он топочет на крыше, словно медведь.

– Ой, он сейчас проломит крышу и свалится на нас, – говорит Силвер.

Но он не провалился, все починил, и дождь перестал капать внутрь.

Мы с двойняшками дрожим в платьях и в дождевиках. На мне старая синяя ветровка на молнии, которая принадлежала Силвер.

– Ты должна купить им новые пальто, – говорит дедушка.

– Пальто? На какие шиши? – поднимает крик Дороти. – Пальто на грядках не растут!

Дедушка снимает с полки Библию, и мне сперва кажется, что он хочет ее читать – какой-нибудь отрывок о том, что пальто и взаправду вырастут на грядках, коли положиться на Господа и довериться ему. Если он сделает это, думаю я, то Дороти точно огреет его по голове какой-нибудь своей ржавой сковородкой. Но когда он открывает Библию, она оказывается внутри пустой, как дыня, а в углублении ее лежат бумажные доллары. Теперь я понимаю, что Дороти имеет в виду, когда говорит «поживиться за счет Библии».

– Вот, возьми. Купи им все, что нужно. Я не выношу, когда люди думают, что я не могу о них позаботиться.

Городок, в который мы пришли, очень маленький, в нем всего одна улица. Но мне он нравится. Люди ходят с магазинными пакетами, улыбаются. А Дороти здесь не нравится. Хозяин бакалейного магазина смотрит на нас из окна, когда мы проходим мимо.

– Думает, поди, что мы бродяги, шаромыжники, – ворчит Дороти.

Мы с девочками не понимаем, что это значит, но по ее тону можно догадаться, что это плохо.

В магазине с одеждой я с порога замечаю то самое пальто, которое мне и нужно. Оно красное, красное, красное! Даже без примерки, просто, видя его на вешалке, я понимаю, какое оно мягкое и теплое. Я подхожу к нему, пока Дороти с двойняшками выбирают что-то в другом конце магазина. Оно не совсем такое, как мое прежнее пальто, которое выбросили. Оно даже лучше, у него есть мягкая, как подушка, желтая подкладка.

Оно мне так нравится, что я надеваю его, быстро застегиваю продолговатые деревянные пуговицы и говорю:

– Мне вот это.

Дороти натягивает на Силвер бордовый пуховик. Она мгновенно оглядывается, услышав мои слова. Когда она видит меня, ее глаза становятся черными и блестящими, как чернила, и я боюсь, что они начнут стекать каплями по ее щекам.

– Нет, только не это.

– Почему не это?

Мне так хочется это пальто, что я возражаю, хотя знаю, как Дороти этого не любит. Но я помню, что теперь она мой враг, поэтому какое мне дело, чего она любит или не любит. Я скрещиваю руки на груди и прижимаю пальто к себе.

– Нет и нет. Потому что нет. Это вообще не то, что нужно. – Дороти подходит ко мне и вытягивает из-за шиворота ярлык с ценой. – К тому же очень дорого.

Дама за прилавком прислушивается к нашему разговору. Она надевает очки, которые висят у нее на золотой цепочке, подходит к нам и тоже смотрит на ярлык.

– Давайте подумаем. Эта модель висит уже довольно долго. Не понимаю почему. Пальто действительно прекрасное. Наверное, дело вкуса. Я готова сделать хорошую скидку. И этим двум девочкам я тоже продам со скидкой, – она указывает на двойняшек, которые стоят в своих пуховиках.

Я улыбаюсь даме, она улыбается мне в ответ. Она немолодая, у нее яркая розовая помада и кожа вся в веснушках. Волосы выкрашены в чудесный золотистый цвет и поблескивают на солнце, которое падает в окно.

– Спасибо вам, – говорю я. Мы нравимся друг другу, в этом нет сомнений.

Но Дороти недовольна тем, что я поблагодарила ее, как будто вопрос уже решен.

– Ну, я не знаю, не знаю… – бормочет она. Даже краснота проступила на ее смуглом лице, такое я впервые вижу.

– В чем дело? Я не хочу быть навязчивой, но не могли бы вы объяснить, что вас останавливает? Это прекрасная покупка, – говорит дама. – И прослужит это пальто гораздо дольше, чем те, – она показывает на пуховики и оборачивается ко мне: – У тебя такой чудесный выговор, детка. Откуда ты приехала?

– Хорошо, мы берем, – внезапно говорит Дороти, и я удивляюсь.

Она вдруг начинает дико спешить, считать деньги еще до того, как дама подходит к прилавку. Она делает это торопливо, совсем не так, как обычно обращается с деньгами – бережно, уважительно. Мне не хочется уходить из этого магазина вообще. Остаться бы здесь навсегда, помогать пожилой даме раскладывать трусики под стеклом на прилавке. Или наряжать вместе с ней мальчиков и девочек с яркими нарисованными лицами, которые стоят в витрине, поправлять им руки-ноги.

Дама-продавщица провожает нас до дверей. Мы выходим на улицу, она стоит на пороге, смотрит на меня и спрашивает:

– У тебя все в порядке, детка?

Дороти хватает меня:

– Все у нее в порядке. Она наша приемная дочь. Мы ее взяли из… Спасибо вам за пальто. Теперь девочкам будет тепло и уютно.

Она тащит нас по улице. Издалека я оглядываюсь еще раз на даму из магазина. Она покачивает золотистой шевелюрой, и мне почему-то кажется, что она пытается выбросить меня из головы, и в какой-то момент ей это удается, и я выпадаю оттуда, выпадаю на землю, а она захлопывает дверь магазина, и колокольчик еле слышен отсюда.

– Хочу есть! – говорит Мелоди.

Дороти останавливается посреди дороги.

– Черт, будь оно все неладно… – говорит она. Мы заходим в кафе с желто-синими пластмассовыми столиками, и Дороти заказывает нам бургеры и молочный коктейль.

– Попробуй только не съешь! – говорит она мне.

Я не отвечаю. Я уже привыкла к тому, что она то милая, то противная. Чаще всего противная. Я жую бургер, смотрю на нее, не говорю ни слова, а мое новое пальто застегнуто на все пуговицы до самой шеи. Я не хочу расставаться с ним никогда.

Когда мы поели, Силвер начала плакать и жаловаться, что у нее никогда не бывает новых вещей. Это потому, что она насмотрелась на витрины магазинов. Видно, что Дороти очень хочется отшлепать ее, но она не может – кругом же люди. Она шипит: «Чтоб я еще… это в последний раз» – и дает нам несколько монет, чтобы мы купили, что захотим. Мы идем в универмаг, где продают всякую всячину, и долго-долго выбираем. Силвер перерыла целые горы игрушек. Я начинаю думать, что Дороти все-таки отшлепает ее прямо тут, у всех на глазах. Наконец, Силвер откладывает набор пластмассовых предметов для куклы – бутылочки, подгузники, крошечный горшок. Мелоди следует ее примеру. Я выбираю несколько открыток. Когда мы выходим из магазина, я прячу их в карман нового пальто.

– Зачем они тебе? – спрашивает Дороти.

– Пошлю папе и Саре, – говорю я.

Дедушка выходит из-за фургона, он возился с мотором. Руки у него в масле, он вытирает гаечный ключ тряпкой.

– Дороти говорит, ты хочешь послать привет домой, дорогая?

Значит, она ему сообщила. Лучше бы Дороти этого не делала, потому что дедушка не любит, когда я завожу разговор про дом. Обычно он говорит что-то вроде: «Есть вещи поважнее, Кармел, о них сейчас нужно думать. Например, о нашей новой жизни».

На этот раз он, как ни странно, говорит:

– Очень хорошая мысль, Кармел. Может, тебе нужна моя помощь?

Я не сразу киваю.

– Давай так поступим. Ты напиши, что хочешь, а я отвезу открытки на почту.

Я раскладываю открытки на кровати. Картинки не то чтобы очень – белки и коты в шляпах. И краска кое-где вылезает за границы рисунка. Но мне и такие сгодятся. Я пишу красивым, аккуратным почерком, а на открытке, которая для папы с Люси, приписываю: «Пожалуйста, приезжайте и заберите меня, если можете». Я заклеиваю конверты, потому что не хочу, чтобы дедушка с Дороти читали. Я отдаю оба послания дедушке, и тут мне приходит мысль:

– А как же они узнают, где я? Я ведь не знаю нашего адреса.

– Не волнуйся, дорогая. Я напишу его на обороте, четко и ясно.

Даже в новых пальто мы не можем как следует согреться. Дедушка купил печку, которую топит бензином, он включает ее каждый вечер на час, чтобы прогреть фургон перед сном. Дороти говорит, что он хочет нас угробить, а он отвечает: «А что еще я могу поделать?» Двойняшки подбираются поближе к печке и просят: «Не уноси ее, папа». Они прикладывают к ней окоченевшие пальцы и смотрят на него жалобными, несчастными глазами. У Дороти такой вид, как будто она сдалась. Она начинает готовить еду на этой печке.

– На юг, мы едем на юг, – заявляет однажды дедушка. Он говорит это после того, как все утро смотрел на дождь. Дороти обнимает его и сразу преображается.

– На юг. – Она чуть не плачет. – Конечно, на юг! Я слышала, там много братьев во Христе, подлинно верующих.

– А как же мои письма? – спрашиваю я. – Как папа узнает мой новый адрес?

– Ничего страшного. – Она усмехается сквозь слезы, как будто я пристаю к ней с какими-то пустяками. – Я попрошу сотрудницу почты переслать нам письма.

Надо будет потом напомнить про это дедушке, потому что я не уверена, что Дороти все сделает.

Одна хорошая новость – в новом красном пальто я снова чувствую себя настоящей Кармел. Я ношу его целый день, снимаю только перед сном. Дороти спрашивает:

– Может, ты хоть за ужином разденешься?

Я трясу головой. Я всегда хочу быть в красном, всегда – это цвет Кармел. Непохоже, чтобы Мёрси могла любить этот цвет.

Все-таки у меня не выходит из головы Мёрси, поэтому я решаю выкрасть маленькую книжку с ее фотографией – это последний секрет в шкатулке с тайнами, до которого я пока не добралась. На этот раз я даже не затеваю игру в детектива Уэйкфорда и не жду, когда они уйдут подальше. Когда все выходят из фургона, я залезаю на кровать и шарю между книгами. Мне везет, я сразу нахожу то, что нужно. Вся кожа на голове покрывается иголками, пока я крадусь, чтобы уйти подальше от фургона и спокойно все изучить. Я прячусь за большим камнем, смотрю на фотографию Мёрси, трогаю пальцем ее личико. Потом беру вырезку из газеты, разворачиваю и делаю глубокий вдох, потому что там тоже ее фотография. Она сидит, за спиной у нее стоит дедушка, он положил руку на спинку ее стула. Заголовок: «Церковь истины. Девочка ступает на путь целительства».

Мёрси на этой фотографии вышла размыто, бледно. Дедушка, напротив, получился ярко, отчетливо. Вот что я читаю:

«Воистину благословенны! Собственное чадо нашей Церкви истины вскоре покинет нас, отправившись к чужеземным берегам. Пастор Деннис, который проповедовал в нашей маленькой общине последние три месяца, угадал в Мёрси Робертс сверхъестественный дар целительства. Он дал согласие развить этот Богом данный ей дар. Он возьмет ее с собой, обучит всему, что знает сам о силе духа в целительстве, и приобщит ее к опыту церквей всего мира. Наша община собрала тысячу семьсот долларов для этого путешествия. Мы провожаем их обоих в путь, посылая им вослед наше благословение и надежду на будущую встречу с Мёрси, когда она вернется к нам оперившимся целителем, вернется, чтобы оказывать помощь ближним и спасать несчастных членов нашего братства. Хвала Господу!»

Всю ночь я лежу без сна, прижимаю к груди маленькую книжку, и мое сердце колотится от страха – вдруг они заметят пропажу, прежде чем мне удастся вернуть ее на место.