19

– Вот и они. – Мария выглядывает из окна. – Бет, там твои родители приехали.

Я тоже смотрю в окно и вижу отца, который пытается открыть дверцу жемчужно-серого «Ягуара». Двое-трое журналистов постоянно дежурят у моего дома, сейчас фотограф берет под прицел своей камеры окно автомобиля.

– Помните, – говорит Мария. – Если они узнают про наши зацепки, им нельзя будет контактировать с прессой. Меньше всего нам нужно, чтобы журналюги совали нос в наши дела. Информация пока очень неопределенная.

Наши зацепки. Женщина проходила мимо полицейского участка в одном из центральных графств. Она выгуливала собаку и увидела девочку в красном, которая выглядывала из окна полицейского участка. На какой улице, не помнит. Нужно проверить маршрут ее прогулки.

Это одна из многих зацепок. Каждый раз меня предупреждают, чтобы я не питала надежд. Полагаю, мне даже не обо всех зацепках рассказывают. Нас с Кармел соединяют серебряные провода. Мне кажется, если дернуть за один конец, то на другом конце возникнет вибрация. И я всем телом ощущаю сигналы, которые она посылает, – меня сводят конвульсии тревоги и страха. Вот и сейчас я в состоянии крайнего напряжения.

– Я скажу им, попрошу никому не рассказывать. Но они не из болтливых.

– Хорошо, – вздыхает Мария.

Я снова смотрю в окно и вижу, как хрупкая женщина с аккуратно уложенными волосами и в бежевом костюме идет по дорожке. Я не видела ее много лет – как же она постарела…

Я распахиваю дверь и слышу свой собственный голос:

– Мама, мамочка, мама. – Слова размыкают судорожно сжатые губы, открывают их, словно для крика. Как будто неведомая сила без участия моей воли придает моим губам эту забытую форму.

Отец, наконец, выходит из машины – его подбородок с небольшой заостренной бородкой говорит сам за себя, в нем читаются раздражение и возмущение.

– Нет, – долетает до меня его резкий голос, – он отгоняет журналистов. – Нет, отойдите от меня.

Мамино неуклюжее объятие пахнет ее любимыми прохладно-металлическими духами. Через плечо я вижу лицо отца, нахмуренное и мрачное.

Я провожу родителей в комнату и пытаюсь успокоиться с помощью «заклинаний»: открыть шкаф, вынуть банку с чаем, поставить чайник, засыпать чай… Мария негромко представилась у меня за спиной.

Почему мы поссорились? Сейчас это кажется таким смешным, незначительным после того, что случилось, после того, как мир рухнул. Им не нравился Пол, они прямо в лицо называли его ни на что не годным бездельником. Я отказалась от университета, чтобы уехать с ним, открыть свое дело, начать новую жизнь. Я тоже была единственным ребенком в семье, может быть, это сыграло свою роль? Они не просто огорчились, они пришли в ярость, как будто Пол – коварный похититель, Свенгали, который загипнотизировал меня. Я пригласила их на свадьбу. Мама позвонила и спросила, будет ли свадьба проходить по католическому обряду. Даже если бы мы венчались в церкви, они все равно не приехали бы, чтобы только не видеть, как я выхожу за него замуж. После рождения Кармел даже телефонные звонки прекратились, так что они не видели ее с пеленок. Пол, как я теперь понимаю, очень бережно относился ко мне, помогал пережить разрыв. Для него самого полный разрыв отношений с моими родителями стал благом – и кто рискнет его обвинять? Каково ему было, когда они звонили – и сразу бросали трубку, если отвечал он. В последнее время я часто размышляла, мог ли этот конфликт способствовать нашему расставанию. Возможно, обида Пола не прошла, а ушла на дно, стала глубокой, черной трещиной, исподволь разрушавшей нашу жизнь. Пол за несколько дней до того, как уйти к Люси, говорил, как легко ему дышится рядом с ней, там его не поливают презрением.

Я заварила чай, Мария вышла, и мы остались за столом, как три совершенно чужих человека, которыми, собственно, и стали. Они срочно прилетели из Испании, прервав свой отдых, и их расширенные от потрясения глаза выделялись на ухоженных загорелых лицах.

– Ужасное происшествие. Чудовищное, – нахмурил брови отец. – Что-нибудь можно сделать?

Ему никто не ответил, и он замолчал.

Мама протянула руку и положила на мою, на ее коже виднелись старческие пятна.

– Я видела в газетах ее фото. У меня есть фотография моей матери в детстве, те же кудряшки, те же огромные глаза, они похожи так, что трудно поверить. Она прекрасна, Бет. Такая милая и невинная. Кто посмел совершить такое?

– Не знаю, – тихо говорю я. – Не знаю.

У отца по-прежнему сердитый вид.

– А где пребывает твой, с позволения сказать, муж?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду – где он?

– Папа, Пол бросил меня около года назад. Он ушел к другой женщине. – Я сделала паузу, чтобы они переварили эту новость. Почудилось мне, или действительно отец усмехнулся и дернул кончиком подбородка, покрытого аккуратной седой бородой, словно хотел сказать: «Я же тебя предупреждал!»

– Ах, Бет. – Мамина прохладная ладонь снова касается моей руки.

– Я уже успокоилась. Правда. Все, что меня беспокоит сейчас, – это как найти Кармел. Все остальное такая… ерунда. И то, что Пол бросил меня, ерунда, честное слово, ерунда. – И я умолкаю.

– Ну что ж, может быть, оно и к лучшему… – бормочет мама.

Я вскакиваю на ноги, у меня в голове не укладывается, как они могут обсуждать эту старую историю, в такой-то момент.

– У меня похитили дочь! – ору я, наклоняясь над чашками. – Вы что, не понимаете?

Отец закрывает лицо руками и начинает рыдать.

– Мама, папа, простите. Пожалуйста, не осуждайте Пола. Он больше не мой муж, но он всегда останется отцом Кармел, а ей нужны мы оба.

Я подхожу к отцу, который продолжает плакать, и кладу руку ему на плечо:

– Успокойся, папа. Ее ищут, ищут повсюду. Есть кое-какие зацепки, только не говорите никому. Видели девочку в красном, она выглядывала из окна. По описанию она очень похожа на Кармел, и вид у нее был растерянный. Туда уже едут, вот прямо сейчас, пока мы тут разговариваем.

Какая-то убежденность росла во мне. Я понимала, что она мнимая, но быстро превращается в настоящую. Я буквально видела свою Кармел – измученную, растерянную, не сводящую глаз с окна. Тени на ее лице.

Вошла Мария. Бьюсь об заклад, она слышала наш разговор.

– Произошла небольшая заминка, Бет. Эта дама очень преклонного возраста. Она не вполне здорова и… боюсь, немного не в своем уме. Мне очень жаль, но необходимо дождаться шести часов вечера, тогда ее сможет сопровождать дочь. Планируется пройти вместе с ней ее маршрутом и стучаться в каждую дверь.

Нет, больше я не в силах это выносить. Им не нравится, когда я ухожу из дома, но я сказала, что мне нужен свежий воздух, пусть позвонят мне, если появится что-то новое.

Конечно, вовсе не свежий воздух мне был нужен, мне необходимо было искать, искать, искать. Заглядывать под камни, в бочки для дождевой воды, в сараи и амбары, под прилавки магазинов. Я выскользнула за ворота, одержимая потребностью искать. В этой одержимости мне мерещилось, что дочка уменьшилась до размеров крошечной фигурки в красном пальто, которую можно повесить на новогоднюю елку как игрушку или на сумку как брелок. Вот почему я не могу найти ее – она очень маленькая. Она выскользнула, а я не заметила этого, и теперь нужно искать ее в дуплах деревьев или в трещинах земли. Нужно приложить ухо к земле и прислушаться – наверное, она зовет меня, и голосок ее не громче мышиного писка.

Я перепрыгнула через низкую каменную стену и пошла среди колосков. Когда я раздвигала стебли, чтобы увидеть землю, их зеленые макушки щекотали мне пальцы. Я, как охотничья собака, крутила головой из стороны в сторону, выслеживала добычу, я искала: след ноги, прядь волос, красный лоскут. В ту минуту мне это не казалось безумием, я полагала, что выполняю важную задачу, что в моих действиях есть смысл. Но когда я добралась до угла поля и вскарабкалась на стену, то масштаб задачи обескуражил меня. Поля простирались передо мной одно за другим, одно похоже на другое, они уходили за горизонт, сколько видел глаз.

Я взглянула на телефон: никаких сообщений. Как будто она растворилась в воздухе.

– Где ты? – кричала я, обращаясь к пустынным полям. – Ну где ты?

К тридцатому дню мы снова стали единой семьей – я, мама, отец. Они жили у меня, приносили из супермаркета пакеты с продуктами. Отец красил забор перед домом, я говорила ему – брось, но он ответил, что ему легче, когда он занят делом. Какой нелепой кажется теперь наша вражда.

– Хватит тебе бродить, – говорили они мне, когда я надевала пальто, чтобы снова уйти из дома.

– Не могу, – отвечала я.

Девочка, которую видели в окне полицейского участка, оказалась никакой не Кармел. Ее разыскали, но выяснилось, что она внучка местных жителей. И одета она была в красное платье, а не в пальто.

В тот день я обследовала деревья в округе. Я обессилела, как принцесса, которую туфельки заставляют танцевать по холмам и по долам, а снять туфельки она не может. Уже темнело, когда я прилегла рядом с ручьем, прижалась лицом к земле с такой силой, что песок забился в рот, и я стала отплевываться.

Я долго лежала там. Так долго, что предметы вокруг меня из темных стали светлыми. Лучи солнца медленно опускались, мягкий серебристый свет пробивался меж деревьев. Этот серебристый свет напоминал мне о чем-то, я пыталась вспомнить о чем, и в это время меня привлек негромкий шум. Я подняла голову – на другом берегу ручья сидела девочка. Она сидела на корточках и бросала камушки в воду, они падали с плеском, и я подумала – как она оказалась одна в таком безлюдном месте, о чем думают ее родители, почему разрешили уйти одной так поздно и так далеко от дома? Пока я смотрела на нее, меня постепенно осенило. Я прекрасно знаю эту девочку, она не чужая. Это Кармел, моя дочь.

Я села.

– А, это ты, – фыркнула она и снова бросила камешек.

Я чуть не рассмеялась, так смешно она фыркнула, и какая-то благодать разлилась по всему моему телу до самых косточек, словно целительный бальзам, словно эликсир жизни.

– Кармел, где ты пропадала все это время, родная?

Она поднялась. Вместо красного шерстяного пальто на ней была красная куртка поверх белого платья с оборками. А куртка была расшита кругляшами, которые в серебряном свете вспыхивали рубиновым.

– Не знаю. Ты же потеряла меня, – ответила она и бросила камешек в воду. – Ты потеряла меня, словно я бусинка. Мелкая монета. Ты водила меня в такие места, где легко потеряться. Ты нарочно это делала.

Еще несколько камешков упали в воду.

– Нет! Это неправда! Ты сама хотела в такие места. Вспомни, лабиринт – это твоя затея.

Она прищурилась, потом взглянула на меня растерянно:

– Может быть. Значит, мы обе хотели потерять друг друга?

– Нет, конечно, нет. Не говори так. Иди ко мне, и мы вернемся домой.

– Я не могу перебраться через ручей, – покачала она головой. – Вдруг замочу новые туфли.

Она поворачивается и идет прочь между деревьями, ветер шевелит ее волосы, и они прядками приподымаются над головой.

– Кармел, Кармел!!! – кричу я вслед удаляющейся фигуре.

От собственного крика я просыпаюсь, крик смешался с землей у меня во рту, вскакиваю и смотрю на другой берег – кажется, там воздух еще колышется от ее недавнего присутствия.

– Я увижу тебя снова, увижу, – клянусь я себе, глядя на тот берег, словно она по-прежнему там. – В этой жизни или в следующей, но я увижу тебя!

Это был последний сон про нее, в котором она уходила прочь.