Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Страну проиграв кауравам, пандавы
Лишились приюта, лишились державы.
Расплата за проигрыш в кости – сурова:
Двенадцать мучительных весен, без крова,
Да будут скитаться тропою лесною,
А после, с тринадцатой, новой весною,
Пусть город найдут, где в течение года
Их облик да будет сокрыт от народа…
В изгнании горя изведали много.
Юдхи́штхира, отпрыск всеправого бога,
Сын Дхармы, как старший, собрал своих братьев,
Сказал им: «Былое величье утратив,
Мы жили в двенадцатилетней кручине.
Тринадцатый год начинается ныне.
Ты, Арджуна, брат мой, поведай: где будем
Теперь обитать, неизвестные людям?»
Ответствовал Арджуна: «Дхармой всеправым
Дарована милость несчастным пандавам:
Свой облик менять по желанию можем, –
Да станет любой на себя непохожим.
Спросил ты: «Где место для жительства?» – Внемли
Кругом – превосходные, щедрые земли,
Где влага вкусна и где пища отменна:
И Мáтсья, и Пáнчала, и Шурасéна,
Югáндхара, Шáлва, Чеди́ и Дашáрна, –
О всех вспоминает молва благодарно.
Владыка царей, назови нам державу, –
Какая из них тебе больше по нраву?»
А старший: «Ты прав, многодоблестный воин,
Да будет приют наш красив и спокоен.
Потомкам Панду да пребудет защитой
Вирáта, над матсьями царь знаменитый,
Казной, добротой, благочестьем богатый, –
Весь год проживем в государстве Вираты.
Но службу какую царю мы сослужим?
Уменье и навыки в чем обнаружим?
Склоняются люди к различным занятьям, –
Какие из них предпочтительней братьям?»
Ответствовал Арджуна старшему брату:
«А сам-то обрадуешь чем ты Вирату?
Исполнен ты чести, и правды, и блага,
Известны и щедрость твоя и отвага,
Но люда простого не ведал ты тягот, –
Какое же дело ты сделаешь за год?»
Юдхиштхира молвил: «Задумал я дело,
Которое надобно делать умело.
Скажу я, придя к повелителю в гости:
«Я – брахман Канкá, я – играющий в кости.
Умением этим я славлюсь повсюду,
Тебе я в игре сотоварищем буду.
По-разному кости приводят к удаче:
Одни – словно глаз голубеют кошачий,
Из злата, из бивней слоновых – другие,
А доски что камни блестят дорогие».
С царем будем кости бросать до рассвета, –
И черного цвета, и красного цвета.
И так я скажу, если спросит Вирата:
«С Юдхиштхирой в кости играл я когда-то…»
Дошло мое слово до вашего слуха.
А ты, Бхимасéна, а ты, Волчье Брюхо,
Каким государя обрадуешь делом?»
Ответил могучий душою и телом:
Себе я присвою прозванье Баллáвы.
«Я – повар, скажу. Я готовлю приправы,
Чей запах и царские тешит покои».
Такое искусство явлю поварское,
Такие придумывать стану приправы,
Что будет доволен властитель державы.
Взвалю себе горы поленьев на плечи,
Хотя бы пришлось их таскать издалече,
Я с самыми сильными справлюсь быками,
Слонов укрощу я своими руками,
На всех состязаньях борцов одолею,
Однако соперников я пожалею,
Помилую их на высоком собранье, –
Похвалит меня властелин за старанье,
А спросит – отвечу я речью такою:
«Юдхиштхире был я когда-то слугою,
И шел обо мне во дворце его говор,
Что лучший борец, и мясник я, и повар».
Юдхиштхира молвил: «Воюющий смело,
Ты, Арджуна, выбрал ли новое дело?
Не ты ли великим и сильным родился?
За помощью Агни к тебе обратился, –
Ты двинулся, богу огня помогая,
И быстро сгорела чащоба глухая,
Ты справился с Индрой, напасти развеяв,
Ты сжег, уничтожил и бесов и змеев.
Воинственней всех из воинственной рати,
Какое же выберешь ты из занятий?
Как солнце среди вековечного свода,
Как брахман среди человечьего рода,
Среди поражающих стрел – громовая,
Среди угрожающих туч – грозовая,
Как кобра средь тварей, исполненных яда,
Как бык, что горбат, – средь коровьего стада,
Как змей Дхритараштра – средь нагов подвластных,
Как слон Айравáта – средь стад трубногласных,
Как пламя – среди обладающих блеском,
Как море – среди привлекающих плеском,
Как сын среди близких, жена – среди милых,
Воитель, что биться и с Индрою в силах, –
Средь самых могучих – ты самый могучий,
Средь лучников лучших – лишь ты наилучший,
Коней обладатель и лука Ганди́вы,
Скажи мне, о Бхараты отпрыск правдивый,
Какая в душе твоей дума созрела,
Какое избрал ты в изгнании дело?
У Индры в чертоге ты прожил пять весен,
Как Тысячеокий, ты стал громоносен.
Оружье добыл ты чудесное, мудрый,
Ты стал средь ревущих – двенадцатым Рудрой,
О ты, с затвердевшей в сражениях кожей,
С тринадцатым солнечным Адитьей схожий,
О воин, всегда приходящий с добычей,
Чьи руки насыщены силою бычьей!
Тебя средь морей океаном считаем,
Средь гор уподобился ты Гималаям,
Гарудой считаем тебя средь пернатых
И тигром – средь хищных зверей полосатых,
О лучший из доблестных в доблестной рати,
Что будешь ты делать, явившись к Вирате?»
И Арджуна молвил: «Приду я как евнух, –
Тем самым избегну последствий плачевных:
Воитель, привыкший к суровым занятьям, –
По-женски нарядным украшусь я платьем.
Приду и царю назовусь: Бриханнáда.
Украситься длинной косою мне надо,
В чертоге царя, в обиталище власти,
Предстану в блистанье серег и запястий.
Сокрыв от придворных начало мужское,
Я в женских покоях и в царском покое
Рассказывать буду старинные сказки,
Учить буду девушек пенью и пляске,
Сердца привлеку мерно-звонкою речью.
«Откуда ты?» – спросит Вирата, – отвечу:
«В державе Юдхиштхиры, в женском наряде,
Служанкою был госпожи Драупади».
Как Наль, я надену чужую личину,
Никто не узнает в служанке мужчину».
Юдхиштхира молвил: «О юноша стройный,
О Нáкула, радостей многих достойный,
А чем ты займешься, краса простодушных?»
«Надсмотрщиком стану я в царских конюшнях, –
Ответствовал Накула. – Этой работой
Начну заниматься с великой охотой.
Быть стражем коней – вот мое увлеченье,
Искусен я в их обученье, в леченье.
А спросят – отвечу: «Мне Грáнтхика имя.
Всем сердцем я связан с конями своими».
«А ты, Сахадéва, – спросил Правосудный, –
Скажи нам, что сделаешь в год многотрудный?»
Сказал Сахадева: «Одна мне отрада, –
Быть пастырем верным коровьего стада.
Я стану доильщиком, в счете искусным…
Не будешь ты, Царь Справедливости, грустным,
Поверь мне, доволен останешься мною.
Танти́палы имя себе я присвою.
Ты вспомни: и раньше, под царственным кровом,
Меня приставлял ты как стража к коровам.
Повадку я каждую знаю коровью,
Я буду стеречь их с умом и любовью.
Быки мне известны, чья стать превосходна:
Любая корова, хотя и бесплодна,
Мочу их понюхав, – тотчас отелится.
Так буду трудиться, трудясь – веселиться,
Притом никому не внушив подозренья.
Ты выслушал, брат мой, – я жду одобренья».
Промолвил Юдхиштхира, горько вздыхая:
«У нас, пятерых, есть жена дорогая,
Нам собственной жизни подруга милее!
Ее как сестрицу родную лелея,
Размыслим: вдали от родного предела
Какое найдем для возлюбленной дело?
Росла Драупади беспечной царевной,
Не ведала женской работы вседневной,
Великопрославленной, чуждой печали,
Ей только венки и запястья пристали.
Красавица нежная в тонкой одежде
Домашнего дела не делала прежде, –
Красивая, верная и молодая.
Так что же ей делать, мужьям помогая?»
Послышалась речь Драупади-смуглянки:
«Имеются в мире сайрáндхри-служанки.
Искусных, свободных, однако бездомных,
Их знают везде как работниц наемных.
Берут их внаймы на работу ручную, –
И я этой доли, видать, не миную.
Скажу: «Я – сайрандхри. Хочу потрудиться.
Владычиц причесывать я мастерица.
Займусь волосами царицы Судешны, –
Старанья служанки ей будут утешны».
Промолвил Юдхиштхира слово такое:
«Ты сделаешь, чистая, дело благое.
Исполнена ты благочестья и света,
Крепка и тверда в соблюденье обета.
Еще, поразмыслив, хочу вам сказать я,
Что выбрали вы неплохие занятья.
Пусть жрец охраняет, свершая обряды,
Священное пламя в жилище Друпады.
Пусть слуги, погнав колесницы пустые,
Войдут в Дваравáти, где стены святые,
И пусть повара и служанки царицы
К панчалам пойдут и, достигнув столицы,
Всем скажут: «Не знаем, куда из дубравы
Ушли, по домам нас отправив, пандавы».
Пандавам сказал с добротою всегдашней
Жрец Дхаумья – их наставитель домашний:
«Быть может, все то, что скажу я, не ново,
Но это – любовью рожденное слово.
Вы знаете, царские дети, прекрасно,
Что жизнь при дворе тяжела и опасна.
Скажу я, как надо, избегнув напасти,
Нести свою службу в присутствии власти.
Хотя вы могучего царского рода,
Придется и вам в продолжение года
Прожить в униженье, лишившись почета:
Нелегкой окажется ваша работа!
Без спросу не суйтесь в дворцовые двери.
Вы к царской любви не питайте доверье.
Не следует к месту стремиться такому,
Которое будет желанно другому.
Слуге, возгордившись, взбираться негоже
На царских слонов, колесницу и ложе.
Коль месту сопутствует слава дурная, –
Бегите его, клеветы не желая.
К царю, коль не спросит, с советом не лезьте,
Служите властителю молча, без лести:
Цари презирают советчиков вздорных,
А также искательных, лживых придворных.
Свой ум при дворе только тот обнаружит,
Кто с царскими женами тайно не дружит,
И с теми, кого государь ненавидит,
И с теми, кто в каждом недоброе видит,
И с теми – свободны они иль рабыни, –
Кто женщинам служит на их половине.
Без ведома царского, царского взгляда,
Свершать и ничтожного дела не надо.
Служите царю, словно богу, – иначе
Вовек не знавать вам добра и удачи,
Любому его подчиняйтесь приказу,
Чтоб ярости царской не видеть ни разу.
Царю говорите открыто и внятно
Лишь то, что полезно, лишь то, что приятно.
Ценнее приятных – полезные речи,
А все же царю не перечьте при встрече.
«Не люб я царю», – этой мыслью тревожим,
Решает мудрец: «Мы старанья умножим».
При царском дворе не лишается чести
Лишь тот, кто сидит на положенном месте.
Сидеть от царя надо справа иль слева,
Тогда вы избегнете царского гнева,
А сзади сидеть полагается страже,
А спереди сесть и не думайте даже!
Болтать при царе и шептаться – постыдно;
Ведь это и каждому будет обидно!
Царем изреченное лживое слово
Не делайте громким для слуха людского.
Не надо кричать: «Я умен! Я бесстрашен!» –
Приятен слуга, что смиреньем украшен:
За труд получив от владыки даренья,
Служите, усердья полны и смиренья, –
Не спорить же с тем, чья рука самовластна,
Чья ярость ужасна, а милость прекрасна!
Придворным не следует громко плеваться,
И ветры пускать, и чихать, и чесаться.
Царю неприятен болтливый, и грубый,
И тот, кто кривит с уязвлением губы,
Кто, шутку услышав, как буйный хохочет:
Во мненье царя он себя опорочит.
Но также нельзя никогда не смеяться,
Быть сдержанным слишком и шутки бояться.
Слуга, чтобы жизнь при дворе не затмилась,
Да встретит спокойно немилость и милость.
Лишь те проживут при дворе без печали,
Чьи мудрые мысли – царей возвышали.
Опальный слуга, без докучного слова,
По милости царской возвысится снова.
Кто преданность, верность и разум являет, –
Царя за глаза и в глаза восхваляет,
А тот, для кого лишь насилье – опора,
Поникнет, погибнет позорно и скоро.
Не надо стремиться к наградам и званьям.
Не надо царя превышать дарованьем.
Нужны при дворе правдолюбье и смелость,
Чтоб также и мягкость при этом имелась.
Как тень, за царем надо следовать всюду,
Угадывать каждую надо причуду.
Он кликнет другого, – скажите поспешно:
«Я сам сотворю это дело успешно!»
Лишь тот при дворе свое счастье добудет,
Кто близких покинет, родных позабудет.
Не надо носить, чтоб не знать посмеянья,
С царем одинаковые одеянья.
Не надо советы давать многократно, –
Царю это будет весьма неприятно.
И мзды не берите: берущие – гадки,
Тюрьмой или казнью кончаются взятки.
Должны вы беречь, словно ока зеницу,
Любое даренье царя: колесницу,
Одежду с плеча, иль кольцо, иль запястье, –
Тогда от царя вы увидите счастье.
Вот так и живите в течение года,
Пока не приблизится время ухода, –
И снова, о Царь Справедливости, царствуй!»
Юдхиштхира молвил жрецу: «Благодарствуй;
Научены мы; кроме Ви́дуры-дяди
И матери Кунти, с любовью во взгляде,
Никто бы нас так хорошо не наставил.
Отправь же нас в путь с соблюдением правил».
Уста свои гимнами брахман украсил
И пламя возжег с возлиянием масел, –
Да будет пандавам и счастье и слава!
Огонь обошли они слева направо
И в путь, процветанья и радости ради.
Пошли вшестером – во главе с Драупади.
Пошли храбрецы по дороге разлуки.
Мечи у них были, и стрелы, и луки.
К Ямуне-реке поспешили пандавы,
И воины берег увидели правый.
Блуждая в горах и зверей поражая
В лесах недоступного горного края,
Отважные стрелометатели к цели
Стремились упорно средь скал и ущелий.
Вот слева осталась панчалов держава,
Державу дашарнов оставили справа, –
И Матсья за лесом цветет и плодится!
Сказала царю Драупади-царица:
«Стемнело на поле; средь зреющих всходов
Одни лишь тропинки видны пешеходов;
Еще до столицы идти нам немало;
Останемся на ночь. Я очень устала».
Воскликнул Юдхиштхира: «Вступим в столицу,
И станем на отдых. А нашу царицу,
О Арджуна, мощью побед знаменитый,
Прошу тебя, на руки ныне возьми ты».
И Арджуна гордо понес Драупади,
Как слон, что царем почитается в стаде.
Храбрец опустил ее, из лесу выйдя,
Окраину города сразу увидя.
Юдхиштхира Арджуне молвил: «Не сможем
Мы в город войти, коль оружье не сложим,
А если мы вступим в столицу с оружьем, –
Волнение вспыхнет, себя обнаружим:
Хотя бы один будет узнан, – и снова
Скитаться начнем среди мрака лесного,
Скитаться в двенадцатилетнем изгнанье:
Мы так поклялись на высоком собранье».
Ответствовал Арджуна: «С кладбищем рядом,
Я вижу, блистает зеленым нарядом
Густое огромное дерево шами
С большими, таящими пламя, ветвями.
Нет места безлюдней, мрачнее, мертвее;
Кругом – только дикие звери и змеи;
Здесь трупы сжигают; и страшно прохожим
Идти среди ночи глухим бездорожьем.
Оружье могучее спрячем средь листьев,
Тем самым дорогу в столицу расчистив».
Сказал он, и с лука, чье имя Гандива,
Чьей мощью врагов поражал горделиво,
Он снял тетиву, что была знаменита:
Да будет оружье средь листьев сокрыто!
Спустил тетиву и Юдхиштхира смелый
С победного лука, чьи меткие стрелы
Разили врагов, незнакомы с пощадой,
Отечеству Бхаратов были оградой.
Затем тетиву с богатырского лука,
От звука которой, – от страшного звука, –
Бежали противники, рушились горы,
С того всемогущего лука, который
Властителя Синдха от жизни избавил
И землю панчалов склониться заставил, –
Снял с лука свою тетиву Бхимасена,
Идущий дорогой побед неизменно.
Затем тетиву – нерушимую жилу –
Снял Накула, в битвах являющий силу.
С открытой душой, миловидный, как дева,
Снял с лука свою тетиву Сахадева.
Взобрался на дерево Накула ловкий,
К ветвям привязал он надежной веревкой,
В местах, где оружие дождь не затронет,
А листья от взора чужого схоронят, –
Мечи, что блистали блистанием битвы,
И стрелы, что острыми были, как бритвы,
От коих враждебное войско редело.
К стволу привязали и мертвое тело.
Подумали, запах дурной обоняя:
«Отселе отпрянут прохожие, зная,
Что мертвое тело исполнено скверны, –
И каждого ужас охватит безмерный…»
Увидев: идут пастухи и служанки, –
Сказали: «То матери нашей останки,
Прожившей сто семьдесят лет. Наши предки
Велят нам: «Да будут над мертвыми ветки».
Такие рассказывая небылицы,
Вступили в окрестности пышной столицы,
Где скорби тринадцатый год, среди малых,
Решили прожить, чтоб никто не узнал их.
Им прозвища тайные дал предводитель:
Победа, Победная Рать, Победитель,
Победная Битва, Победная Сила, –
И горсточка храбрых в столицу вступила.
Юдхиштхира первым явился к Вирате, –
А тот на собранье сидел среди знати, –
К владыке явился неузнанный в гости,
Под мышкой держал он игральные кости.
Богатый отвагою, опытом, славой,
Пред всеми предстал богатырь величавый,
Как бог, что бессмертной сиял красотою,
Как солнце за облачной сетью густою,
Как змей, прославляемый всеми зверями,
Как царь, почитаемый всеми царями,
Как бык, чье могущество гордо окрепло,
Как пламя, сокрытое грудою пепла.
Вирата спросил у советников главных,
У мудрых жрецов и воителей славных:
«Скажите мне, кто он, пришедший впервые?
Не жрец ли, отринувший блага мирские?
Иль царь, обладатель могучей десницы?
Без слуг он явился и без колесницы,
Но так величаво приходит не всякий.
На нем не виднеются ль царские знаки?
Ко мне он приблизился гордо, без дрожи,
С надменным слоном поразительно схожий,
Что в пору любви, возбужденный от течки,
Подходит к бегущей средь лотосов речке!»
Вирате, объятому думой всевластной,
Юдхиштхира молвил: «Я брахман несчастный.
О царь, у тебя, властелина земного,
Пришел я просить пропитанья и крова».
«О странник почтенный, – Вирата ответил, –
У нас да пребудешь ты счастлив и светел!
Меня ты своим осчастливил приходом.
Скажи, досточтимый: откуда ты родом?
Каким ремеслом ты гордишься по праву?
Ты имя свое назови и державу».
Юдхиштхира молвил: «Юдхиштхире другом
Я был, – он со мною делился досугом.
Я – брахман. Мой род – Крепконогие Тигры.
Зовусь я Канкá. Знаю многие игры.
Искусен я кости бросать, о Вирата!»
А царь: «Государство мое без возврата
Возьми, управляй, – и тебе я дарую,
Слуга твой покорный, награду любую.
Игрок хитроумный мне счастья дороже,
А ты и подавно, на бога похожий!»
«Слуга твой, – воскликнул Юдхиштхира, – просит:
Пускай проигравший свой проигрыш вносит,
Не то будут игры сопутствовать спорам,
Покроется наше искусство позором».
Ответил Вирата: «Будь брахман иль воин,
Но если играть он с тобой недостоин, –
Уйдет он в изгнанье, лишится он крова!
Да слышат сограждане твердое слово:
Канка, соправитель мой в царской столице,
Воссядет в такой же, как я, колеснице…
О брахман, играющий в кости искусно,
Ты будешь питаться обильно и вкусно,
Украшу тебя златотканым нарядом,
Где б ни был я, будешь со мною ты рядом,
Все двери откроются перед тобою.
А если к тебе обратится с мольбою
Несчастный, – ко мне приходи как ходатай,
И доля убогого станет богатой.
О брахман, живи при дворе без боязни!»
Услышал Юдхиштхира слово приязни
И зажил в почете, не зная печали, –
О прошлом его при дворе не слыхали…
Страша своей силой, пришел Бхимасена,
Чья львиная поступь была дерзновенна.
Черпак и мешалку сжимал он рукою,
А нож без зазубрин, без ножен, – другою.
Хотя поварское он принял обличье, –
Являл он безмерную мощь и величье,
Плечами касался небесного склона, –
И подданных царь вопросил благосклонно:
«Откуда он, бык среди рода людского?
Кто видывал прежде красавца такого?
Откуда он, лев среди сильных и смелых?
Кто видывал прежде таких мощнотелых?»
Сказал сын Панду: «Слушай, царь гордоглавый:
Я – повар искусный. Зовусь я Баллавой».
А царь: «Я не верю, что повар ты жалкий,
Чья доля – владеть черпаком и мешалкой.
Знатнейших затмил ты блистаньем высоким,
Ты выглядишь Индрою Тысячеоким!»
«И все же я – повар, – сказал Бхимасена, –
При этом искусство мое – совершенно.
Похлебки мои одобрял и приправы
Юдхиштхира – стран повелитель всеправый.
Я также борец, и борюсь я с упорством.
Не знаю, кто равен мне мощью, проворством.
Я львиную силу борол и слоновью,
Хочу я служить государю с любовью».
Вирата ответил: «Как повар служи нам,
Над нашей поварнею будь господином,
Поскольку ты хвалишься этим уменьем,
Но мы тебя выше, воинственный, ценим:
Ты мог бы владеть, с этой выей и станом,
Землей, опоясанною океаном!
Но если милей тебе доля простая, –
Служи мне, моих поваров возглавляя».
Так мощный Бхимá стал главою поварни,
Его полюбил властелин благодарный,
Он дни посвящал поварскому занятью,
Не узнан ни челядью царской, ни знатью.
Тогда свои волосы мягкие справа
Собрав, – на концах они вились кудряво, –
В одном только платье, испачканном, рваном,
Однако из шелка богатого тканном,
Служанка-сайрандхри пришла – Драупади,
С глубокой печалью в пленительном взгляде.
И женщины в царском дворце, и мужчины
Сбежались к красавице, полной кручины.
Спросили: «Откуда пришла ты? И кто ты?
Какой во дворце ты желаешь работы?»
Служанкой себя назвала Драупади:
«Работы ищу пропитания ради».
Никто не поверил смуглянке прекрасной,
Такой длинноокой, такой нежногласной,
Что будто сайрандхри-служанка явилась,
Что будто работа нужна ей, как милость.
Тогда на служанку взглянула поспешно
Супруга Вираты, царица Судешна.
Сказала измученной дальней дорогой,
Такой беззащитной, в одежде убогой:
«Скажи, благородная, чистая, кто ты?
Какой во дворце ты желаешь работы?»
А та: «Я – сайрандхри. Хочу я, царица,
На тех, кто накормит меня, потрудиться».
Судешна сказала: «С такой красотою
Как можешь ты зваться служанкой простою?
Такие, как ты, среди слуг не бывают,
А сами служанками повелевают.
Лодыжки тонки, и лицо твое смугло,
Шестью ты своими частями округла,
Тремя – глубока: то пупок, голос, разум;
Пятью ты красна, – назову я их разом:
Ладони и мочки, подошвы и губы,
Следы твоих ног, что поклонникам любы;
Звонка ты, как лебедь чудесноголосый;
Прекрасны твои заплетенные косы;
Сверкает чело, как луна, хорошея,
И раковиной изгибается шея;
Широкая в бедрах и тонкая в стане,
С высокою грудью, с движеньями лани,
С глазами, чей блеск оттеняют ресницы, –
Кашмирской пленительней ты кобылицы!
Поведай нам, кто ты? Гандхáрва? Богиня?
Не лги, благородная, ты не рабыня!
Ты Индры, Варуны иль Брахмы супруга?
Иль к нам ты пришла из бесовского круга?»
«Нет, я не богиня, – в ответ Драупади, –
Нет, я не одно из бесовских исчадий.
К тебе как сайрандхри пришла я, царица,
Причесывать волосы я мастерица,
К плетенью венков прилагаю старанья,
Готовить научена я притиранья.
Такие же я предлагала услуги
Потомков Панду многочтимой супруге,
Прелестной царице цариц Драупади…
Вот так, о большой не мечтая награде,
За скромную плату работаю всюду,
И тем, что ты дашь мне, довольна я буду.
Мне Мáлини имя. Трудиться желая,
В твой дом, о царица Судешна, пришла я».
Сказала Судешна: «Носить я готова
Тебя на руках, – и сдержу свое слово,
Но что, если царь увлечется тобою?
Ты видишь, и жены, собравшись толпою,
Глядят на тебя очарованным взглядом, –
А что, коль мужчина окажется рядом?
Смотри, и деревья пленились тобою,
В дворцовом саду зашумели листвою,
Они пред тобою склонили вершины, –
А как же, скажи мне, поступят мужчины?
Вирата, твоей красотой пораженный,
Оставит меня и возьмет тебя в жены.
Когда на мужчину, средь дня или ночи,
Поднимешь ты продолговатые очи
И пристально глянешь, – сраженный их властью,
Он богу любви покорится со страстью.
Твоим восхищен безупречным сложеньем,
Он будет служить одержимым служеньем
Владыке бесплотному страсти красивой –
Анáнге, когда-то сожженному Шивой
За то, что он Шиву пронзил оперенной
Стрелою любви, из цветов сотворенной…
Судьбы своей самочка краба не знает:
Для собственной гибели плод зачинает.
Я тоже сама себе гибель устрою,
Едва пред тобой свои двери открою!»
Тогда Драупади сказала Судешне:
«Никто – ни Вирата, ни пришлый, ни здешний, –
Не смогут сближенья добиться со мною:
Мужьям пятерым довожусь я женою.
Гандхарвы мужья у меня – полубоги,
Что песни слагают в небесном чертоге.
Они охраняют меня постоянно,
И силу дает мне такая охрана.
К тому, кто служанку остатками пищи
Не кормит, дает мне работу, жилище,
Кто мне не велит омывать ему ноги, –
Весьма благосклонны мужья-полубоги.
А тот, кто любовью ко мне воспылает, –
Умрет в ту же ночь, как меня пожелает.
Ревнивцев-гандхарвов боятся недаром:
Они меня любят с неистовым жаром».
«Живи у меня, – согласилась царица. –
При виде тебя вся душа веселится.
Спокойно ты ляжешь, спокойно проснешься,
Ни ног, ни остатков еды не коснешься».
Для странницы кончилось дело успешно:
Ее приняла в услуженье Судешна.
Не ведал никто, что сама Драупади –
Вот эта служаночка в бедном наряде.
Пришел Сахадева в наряде пастушьем.
С пастушеским он говорил простодушьем.
Пришел, – и Вираты услышал он слово:
«О, кто же ты, бык среди рода людского?
О, кто ты, красавец в пастушьей одежде?
Тебя во дворце я не видывал прежде».
Ответил врагов низвергатель могучий, –
Казалось, что ливень пролился из тучи:
«Из касты умельцев, – стою перед всеми, –
Пастух я по имени Ариштанéми.
Служил я пандавам усердно и честно,
Но где эти львы – мне теперь неизвестно.
Пришел я к тебе, чтоб стеречь твое стадо,
И знай, что иного царя мне не надо».
Вирата ответил: «Ты жрец или воин?
Ты с виду царем величаться достоин!
Ты слишком высок для простого удела.
Скажи, из какого пришел ты предела?
Что можешь ты делать, уменьем богатый?
Какой от меня ты потребуешь платы?»
Сказал Сахадева: «Есть братья-пандавы,
А старший – Юдхиштхира, царь мудроправый.
Числом восемь раз по сто тысяч, – коровы
Царя, плодовиты, красивы, здоровы,
Десятками тысяч, не зная напасти,
Пасутся в стадах одинаковой масти.
Тантипала, танти-веревки владетель,
Я – рода коровьего друг и радетель.
«Он ведает все, – удивлялись мне слуги, –
Что было, что есть и что будет в округе!»
В то время премного доволен был мною
Юдхиштхира, правивший гордо страною.
Я знал, как корову лечить от болезни
И средства какие корове полезны,
Чтоб стельною стала; я знал благородных
Быков: я коров приводил к ним бесплодных,
И те, лишь мочу их понюхав, телились,
Своим молоком с нами щедро делились».
«Прими мое стадо, – ответил Вирата, –
Да будет положена пастырю плата».
Пошел Сахадева к коровьему стаду.
Не узнан владыкой, вкушал он отраду.
Явился другой – богатырь настоящий,
Но в женской одежде, нарядной, блестящей.
Звенели браслеты его и запястья.
Как слон с наступленьем поры сладострастья,
Он был, многодоблестный, грозен и страшен,
Хотя, как прелестница, златом украшен.
С пронзающими, как железо, глазами,
С распущенными – ниже плеч – волосами,
С безмерною мощью, с могучею дланью,
Пошел он навстречу царю и собранью.
Того, чье чело несказанно блистало,
Того, под которым земля трепетала,
Того, кто родился на свет исполином,
Того, кто был Индры всегрозного сыном,
Того, кто предстал в одеяньях узорных,
Увидев, Вирата спросил у придворных:
«Откуда пришел он, могучий и статный?»
Царю ни простой не ответил, ни знатный.
Воскликнул тогда государь изумленный:
«О всеми достоинствами наделенный!
Ты молод и смелости полон крылатой,
Могуч, как слонового стада вожатый!
Сними же ты косу, сними и браслеты,
И серьги, что в уши неженские вдеты!
Тебе не к лицу, богатырь, побрякушки!
В пучок собери волоса на макушке,
Как лучник оденься в броню и кольчугу,
Промчись в боевой колеснице по лугу!
С моими сынами, со мною ли вскоре, –
Сравняйся: я стар и нуждаюсь в опоре.
Возвысься в державе над всеми бойцами, –
Такие, как ты, не бывают скопцами!»
Ответствовал Арджуна: «Царь многовластный!
Я – ловкий плясун и певец сладкогласный.
Учителем танцев, – уменьем прославлен, –
Да буду к царевне Уттáре приставлен.
Не думаю, царь, что сочтешь ты уместным
Рассказ о моем недостатке телесном:
Во мне увеличит он боль и досаду!
Владыка, ты знай меня как Бриханнаду,
Как дочь или сына, чья доля – сиротство».
А царь: «Я увидел твое благородство.
Учителем танцев к царевне Уттаре
Тебя приставляю, но я в твоем даре
Весьма сомневаюсь: скорей твое дело –
Страной управлять, что не знает предела!»
Был тот Бриханнада владыкой испытан.
Увидели: правду царю говорит он.
Искусно поет он и пляшет отменно,
А то, что он евнух, – увы, несомненно!
К царевне властитель послал его старый:
Да в танцах наставником будет Уттары.
Царевну, а также служанок царевны,
Воитель, когда-то столь грозный и гневный, –
И пенью и танцам учил Бриханнада,
И в этом была для подружек отрада.
Никто, – ни в стране и ни в царском чертоге, –
Не ведал, что этот плясун легконогий,
Сей евнух, чей голос так тонок, как птичий, –
Есть Арджуна, Завоеватель Добычи!
Затем на сверкающем травами лоне,
Где гордо паслись государевы кони,
Еще появился воитель, и слугам
Казался он вспыхнувшим солнечным кругом.
Рассматривать стал он коней укрощенных.
Вирата спросил у своих приближенных:
«Откуда пришел этот муж богоравный?
С вниманьем каким на земле многотравной
За нашими он наблюдает конями!
Бесспорно, знаток лошадей перед нами.
Скорей приведите пришельца: наверно,
Он отпрыск бессмертных, чья сила безмерна».
Воитель сказал государю: «С победой,
О царь, подружись и печали не ведай!
Знаток лошадей, я мечтаю возничим
Служить при царе, наделенном величьем».
Вирата сказал: «Богатырь мощнолицый,
Я дам тебе деньги, жилье, колесницы,
Ты станешь возничим моим, о пришелец.
Откуда ты родом, знаток и умелец?»
Ответствовал Накула речью такою:
«Юдхиштхиры некогда был я слугою,
Был царским возничим и главным конюшим, –
Смотреть не могу на коней с равнодушьем!
Быть стражем коней – вот мое увлеченье,
Искусен я в их обученье, в леченье.
Среди жеребцов и кобыл неисчетных,
Мне вверенных, не было робких животных,
Растил их, берег я для битв и забавы…
Я – Грантхика: так меня звали пандавы».
Тогда повелителя речь зазвучала:
«Отныне тебе отдаю под начало
Я всех лошадей своих, все колесницы,
Всех конюхов нашей страны и столицы.
Но, с царственным станом и властным обличьем,
Как можешь ты конюхом быть иль возничим?
Гляжу на тебя – и волнуюсь, не скрою:
Не сам ли Юдхиштхира передо мною?
О, где он, владыка великоблестящий,
В какой он блуждает неведомой чаще?..»
Так юноша, словно бессмертных вожатый,
Был принят с почетом и лаской Виратой.
Потомки Панду, подчиняясь обету,
В скорбях и мученьях скитаясь по свету, –
Владыки приют обрели на чужбине:
У матсьев, неузнанны, жили отныне.
Юдхиштхира, чуждый коварства и злости,
Играл постоянно с придворными в кости.
И царь и царевич пленились игрою,
Играли и ранней и поздней порою,
Сидели, не зная занятья иного,
Как птицы, попавшие в сеть птицелова.
Удачлив Юдхиштхира был не однажды,
Делил он меж братьями выигрыш каждый.
Остатки еды продавал Бхимасена, –
Он их от царя получал неизменно;
Торговлей занялся и Арджуна ловкий:
Он стал продавать, со стараньем торговки,
Одежду, ненужную женщинам боле:
Всю выручку делит на равные доли, –
Да будет и братьям за службу награда;
Прилежный блюститель коровьего стада, –
Давал Сахадева, чтоб жизнь не погасла,
Творог, молоко и чудесное масло;
И Накула, как и положено брату,
Делил между ними конюшего плату;
Скрывая свое настоящее имя,
Ухаживала Драупади за ними;
Так жили они, помогая друг другу
И тайно свою охраняя супругу.
Треть года прошла. Пожелав веселиться,
В честь Брахмы устроила праздник столица.
Борцы появились, могучие телом.
Сверкала решимость в их облике смелом.
Бесстрашьем и силой помериться рады,
Они от царя получали награды.
Сильнейший соперников вызвал на поле,
Но все устрашились его поневоле.
Вирата бороться велел Бхимасене.
Направился тот неохотно к арене.
С такой беззаботностью двигался повар,
Что сразу раздался восторженный говор!
Схватил он противника, сильный, отважный,
Как демона засухи – бог многовлажный.
Подобно слонам, чья блистательна зрелость,
Бойцы проявили горячую смелость.
Вдруг поднял врага своего Бхимасена.
Как тигр заглушает слона дерзновенно, –
Он голос борца заглушил своим кличем,
Он всех поразил удальством и обличьем,
Сто раз покрутил храбреца над собою
И наземь швырнул его вниз головою.
Над мощным борцом, прославляемым всюду,
Победа казалась подобною чуду!
Вирата возвысил наградой Баллаву, –
Пришлась ему повара удаль по нраву.
А тот, поражая врагов на арене,
Обрел от властителя много дарений.
Когда всех борцов он в стране обесславил,
Баллаву бороться Вирата заставил
То с грозными львами, то с тигром пустыни, –
И тот их на женской сражал половине.
Был взыскан и Арджуна царского лаской
За то, что он радовал пеньем и пляской;
Был также доволен конюшим Вирата –
У Накулы лошади мчались крылато;
Была от царя Сахадеве награда
За то, что коровье умножилось стадо;
Так братья, скрывая свой облик до срока,
Служили Вирате-царю без порока.
Прошло десять месяцев службы примерной.
Была Драупади рабынею верной.
Царевна, достойная тысяч служанок,
До ночи трудилась теперь спозаранок.
Узрел ее Кичака – войска Вираты
Начальник могучий и зоркий вожатый:
На женской блистала она половине,
Подобная лотосоокой богине.
Он, бога любви пораженный стрелою,
Предстал пред сестрой, пред Судешной, с хвалою:
«Скажи мне, сестра: появилась откуда
Служанка твоя – дивноглазое чудо?
Схожу я с ума, красотой изумленный,
Как будто вином молодым опьяненный.
Готов я, как раб, подчиняться приказам
Красавицы, властно смутившей мой разум.
Я жизнь обрету, покорясь ее власти,
Иначе умру от сжигающей страсти.
В мой дом изобильный, богатый, радушный,
Где есть колесницы, слоны и конюшни,
Ковры и каменья, рабыни и слуги,
Пускай она вступит по праву супруги!»
Затем к Драупади, служанке-царице,
Пришел, – так шакал приближается к львице, –
Со льстивою речью: «Поверь, ты прекрасна, –
Зачем же должна ты поблекнуть напрасно?
Хотя, как цветок, ты достигла расцвета,
Гирлянда цветов на тебя не надета.
Всех жен моих старых возьми ты в рабыни, –
Да стану рабом твоим верным отныне!»
Ему Драупади сказала в то утро:
«Зачем ты стремишься ко мне, Сутапутра, –
Такой неприглядной и низкой по касте?
Зачем от запретной трепещешь ты страсти?
Тебе – не жена я, люблю я другого,
И в этой любви – честной жизни основа.
Чужую жену возжелать – преступленье:
Позор обретешь и впадешь в ослепленье.
Меня охраняют мужья-полубоги.
Гандхарвы злопамятны, мстительны, строги.
Их грозная ревность тебя уничтожит,
Погибнешь – безумцу никто не поможет!
Стоишь, как дитя, у реки, и на правый
Ты с левого берега ждешь переправы, –
Пойми, неразумный: и за океаном,
И в недрах земли, и на небе туманном, –
Нигде, ни в каком ты не скроешься месте,
От их не спасешься карающей мести.
Желая меня, ты подобен мужчине,
Что, вдруг заболев, устремился к кончине.
Чтоб месяц схватить, словно глупый ребенок,
Ты высунул руку свою из пеленок!»
Отвергнутый, снова к Судешне пришел он,
Сказал: «Я желаньем пылающим полон.
Чтоб я не погиб, помоги мне, царица,
С прекрасной служанкою соединиться».
Судешна ответила, брата жалея,
А также о собственной пользе радея:
«Ты в доме своем прикажи в преизбытке
Готовить и вкусную снедь и напитки.
Пришлю Драупади, и ты без помехи
Склони ее лестью к любовной утехе».
Воитель, в свои возвратившись покои,
Питье приказал приготовить хмельное,
Зарезать баранов и коз в изобилье, –
Его повара преискусными были.
Узнав, что исполнил он дело успешно,
Сказала красивой служанке Судешна:
«Питье принеси мне от Кичаки. Стражду,
Хочу поскорей утолить свою жажду».
А та: «Не пойду. Ты ведь знаешь, царица,
К чему он, порочный и подлый, стремится.
Распутною в доме твоем я не стану,
Законным мужьям изменяющей спьяну.
Ты вспомни, внимающая славословьям,
С каким я к тебе нанималась условьем.
Нет, к Кичаке я не пойду. В исступленье
Он мне, одурев, нанесет оскорбленье.
Есть много рабынь у тебя, о благая,
Скажи, пусть пойдет к сластолюбцу другая».
Судешна: «Поскольку ты послана мною,
Ступай к нему в дом со спокойной душою».
Сказала и кубок дала ей из злата.
Пошла Драупади, волненьем объята.
Решила: «Пойду, ибо верность – охрана:
Мужьям пятерым я верна постоянно».
И Солнцу – светящему Сурье – взмолилась,
И Сурья послал слабой женщине милость:
Он рáкшаса дал ей, – да станет ей стражем,
Незримой преградою проискам вражьим!
Увидев красавицу, тонкую в стане,
Подобную робкой, испуганной лани,
Был Кичака счастлив, – бесстыжий, лукавый, –
Как лодку увидевший у переправы.
Сказал: «Госпожа и владычица счастья!
И шкуры степных антилоп, и запястья,
И серьги получишь ты, и ожерелья,
А также вино для любви и веселья!
Ты вместе со мною взойди госпожою
На ложе, что устлано пышной парчою».
А та: «Утолить свою жажду желая,
Царица велит, чтоб напиток взяла я».
А Кичака: «Так по тебе я тоскую!
К царице отправлю служанку другую».
Он обнял ее, но она, вырываясь,
Толкнула бесчестного, намереваясь
Найти у Юдхиштхиры-мужа спасенье.
Но только собранья достигла в смятенье,
За косу схватил ее Кичака дикий,
Ударил ногой на глазах у владыки.
Но ракшас, – ей данная Солнцем охрана, –
Как вихрь, повалил сластолюбца нежданно,
И тот без сознанья упал, опозорен,
Свалился, как ствол, что подрублен под корень.
Пред взором Юдхиштхиры и Бхимасены
Ударил красавицу воин презренный,
И жаждал Бхимá, разъяренный, расплаты, –
Хотел он убить полководца Вираты,
Но в страхе, что узнаны будут скитальцы,
Юдхиштхира пальцами сжал его пальцы.
Тогда, на супругов подавленных глядя,
Сказала Вирате, в слезах, Драупади,
Мужьям предана и душой справедлива, –
Казалось, что оком сжигал ее Шива:
«Жену храбрецов, перед кем супостаты
Дрожат, – он ударил ногою, проклятый!
Жену повелителей, правящих мудро, –
Ногою ударил меня Сутапутра!
Жену гордецов с тетивою тугою, –
Ударил меня Сутапутра ногою!
Жену благородных и чистых, как утро, –
Ударил ногою меня Сутапутра!
Жену ратоборцев, опасных вселенной,
Ударил ногой Сутапутра презренный!
Но где же отныне для слабых защита?
Где витязей гордая удаль сокрыта?
Мужчины они, может быть, только с виду,
Коль женщины терпят позор и обиду!
Где ярость сердец правосудных и гневных, –
Иль, может быть, каждый бессилен, как евнух?
Где видано, чтоб оставались спокойны
Мужья, если бьет их жену недостойный?
Как терпит Вирата бесчестье такое, –
Чтоб мне наносили, безвинной, побои?
О царь, не как царь ты ведешь себя ныне,
В стране у тебя правды нет и в помине,
Такого, как Кичака, в доме взлелеяв,
Как видно, ты ценишь одних лишь злодеев.
Ни ты, и ни Кичака, и ни вельможи
Твои – на достойных судей не похожи!
О царь, справедливым ты станешь едва ли,
Стерпев, чтоб меня при тебе избивали.
Так пусть Сутапутры поступок позорный
Осудит и каждый судья, и придворный!»
Вирата: «Не зная причин вашей ссоры,
Свершу ли я суд справедливый и скорый?»
Но поняли знатные слуги Вираты,
Что в Кичаке – дело, что он – виноватый.
Сказали придворные о Драупади:
«Подобна, прекрасная, высшей награде
Тому, кто женат на такой длинноокой,
Пленительной телом и мыслью высокой».
Юдхиштхира потом покрылся: «Уйди ты
К царице, – жене приказал он, сердитый, –
Ведь витязей жены, шагая сквозь беды,
Совместно с мужьями достигнут победы.
Я мыслю: не время теперь для волненья.
Мужья твои, видно, такого же мненья, –
Недаром, не гневаясь и не печалясь,
Гандхарвы на помощь к тебе не примчались.
Не знаешь ты времени гнева и злости,
Мешаешь ты людям, играющим в кости,
Вбежала сюда, как плясунья-певица, –
Ступай же, гандхарвов сердить не годится».
В ответ – Драупади: «Бессилье их зная,
Мужьям своим все ж пребываю верна я.
Так слабы они, что страшат их злодеи,
А старший, – он в кости игрок, – всех слабее!»
В покои Судешны пошла со слезами,
С рыданьем, с распущенными волосами,
Как месяц, пробивший тяжелые тучи,
Сверкал ее лик многогневный и жгучий.
Судешна: «Зачем ты приходишь, рыдая?
Скажи, кто ударил тебя, дорогая?
Кто будет сегодня наказан сурово?
Поведай, о лотосоглазая, слово!»
А та: «На глазах у вельмож и Вираты
Ударил меня Сутапутра проклятый».
«Велю, если хочешь ты, прелюбодея
Убить!» – отвечала Судешна, краснея.
Служанка: «Другие найдутся для мести.
Сегодня умрет совершивший бесчестье!»
Ушла дивнобедрая с думой о мщенье.
Сперва совершила она очищенье,
От скверны очистила плоть и одежду,
Обиду копя и лелея надежду,
Заплакала в жажде расплаты мгновенной.
Тогда-то пришел ей на ум Бхимасена.
Решила: горячий и неукротимый,
Поможет он преданной, верной, любимой.
Она поднялась среди ночи с постели,
Отправилась к мужу, пошла к своей цели,
Измучена бременем тяжких мучений,
Но, духом воспрянув, пришла к Бхимасене.
Казалось, что сила быка ей желанна!
Она, как могучее древо – лиана,
Руками его обвила, как ветвями,
Того разбудила, кто спорит со львами, –
Как птиц и животных владычица-львица!
Казалось, что музыка ви́ны струится,
Когда разбудила его со словами:
«Вставай же, вступающий в битву со львами!
Ты спишь, как мертвец, тратишь время впустую,
Но жив возжелавший супругу чужую!
Не спи, ибо жив полководец Вираты,
Сей грешник преступный и враг мой заклятый».
Разбуженный, сел Бхимасена на ложе,
И встал, и взглянул, с темной тучею схожий.
Сказал: «Ты осунулась и побледнела.
Какое тебя привело ко мне дело?
Ты можешь доверить мне радость и горе,
Прибегнув ко мне как к надежной опоре.
И то, что противно, и то, что приятно,
Поведав, скорей возвращайся обратно».
А та: «Как не плакать мне, горем сожженной.
Юдхиштхире ставшей женою законной?
Не он ли, скажи, проиграв меня в кости,
Велел: «Как рабыню, жену мою бросьте
К ногам властелина»? Поведай, какая
Царевна в живых бы осталась, страдая
Как я, Драупади? Того ли мне мало,
Что в плен я к властителю Синдха попала?
Жена, чьи мужья – столь могучие братья,
Должна ли снести оскорбленье опять я?
Ударил меня Сутапутра ногою.
Как жить мне с обидой моей и тоскою?
При всех он избил меня, воин Вираты, –
Как жить мне теперь, коль не вижу расплаты?
Сей Кичака подлый, душою – уродец,
Сей родич Вираты, его полководец,
«Женою мне стань», – грязный, низменный, грешный, –
Не раз предлагал мне, служанке Судешны.
Как плод, что созрел, – по вине его страсти, –
Мое разрывается сердце на части.
Но также в печали моей бесконечной
Повинен и брат твой, игрок бессердечный.
Кто мог бы, как он, променять государство
На жизнь игрока, на скитанья, мытарства?
Все годы свои он проигрывал нишки.
Казалось, казною владел он в излишке,
Но где же теперь колесницы, каменья,
Где кони и мулы, стада и именья?
Глупец, он когда-то был самонадеян,
Игрок, он богинею счастья осмеян.
Игра для него – ремесло, а когда-то
Владел он слонами в гирляндах из злата,
Пред ним в Индрапрастхе склонялись вельможи,
А сам возлежал он на царственном ложе.
Гостей угощали весь день спозаранок
Сто тысяч его поварих и служанок,
Он тысячи нишков дарил неимущим,
А стал игроком и бродягою сущим!
Певцы-златоусты его величали,
С утра и до ночи хваленья звучали,
Сто тысяч ученых, изведавших веды,
Исполнены знаний, вели с ним беседы.
Оказывал помощь Юдхиштхира кроткий
Бессильным и старым, слепцу и сиротке,
А ныне, игрок, стал он жалким слугою
Правителя матсьев, зовется Канкою.
Он требовал дани с царей, но Вирату,
Как шут, он теперь развлекает за плату.
Он был господином царей-властелинов,
А стал он рабом, государство покинув.
Весь мир озарял он блистаньем когда-то,
А ныне с ним в кости играет Вирата.
Жрецов и героев где прежний владыка?
На сына Панду, сын Панду, погляди-ка!
Проводит он годы бездумно, безвольно, –
Ужель за Юдхиштхиру брату не больно?
На отпрыска Бхараты, Бхараты отпрыск,
Взгляни, – только слабый увидишь ты отблеск!
Ты понял, что я погибаю средь моря
Страданья и горя, с волнами их споря?
Еще об одной расскажу тебе муке,
И ты не сердись на меня, крепкорукий.
Сражаешь ты тигров и львов на собранье,
А я, ужасаясь, теряю сознанье.
От зрелища вдруг оторвавшись, царица
Тогда восклицает: «Моя мастерица
Влюбилась в Баллаву. Ей, бедненькой, страшно,
Чуть повар сойдется со львом в рукопашной.
Кто женщин поймет? Но подходит же, право,
Красивой служанке красавец Баллава.
Давно уже, видно, друг с другом спознались:
В одно они время у нас оказались».
Иль мало мне видеть Юдхиштхиры участь?
Вдобавок – насмешек язвительных жгучесть!..
Взгляни на другого: он бился с богами, –
Теперь добывает он пищу ногами!
Вступавший со змеями в бой без опаски, –
Царевну теперь обучает он пляске!
Леса вместе с Агни сжигал полководец,
А ныне – он пепел, попавший в колодец!
Страшились воители стрел его гневных,
А ныне живет он средь женщин, как евнух!
Он мир потрясал тетивы своей звоном, –
Теперь звонким пением нравится женам!
В венце – в блеске солнца – был недругам страшен,
А ныне косой и кудрями украшен.
Божественным прежде владевший оружьем,
Он серьги надел, – будто не был он мужем!
В боях побеждавший царей-чужестранцев,
Он сделался ныне учителем танцев!
Дрожала от грома его колесницы
Земля, – и селенья в лесах, и столицы,
И то, что недвижно, и то, что подвижно,
А ныне, а ныне – уму непостижно! –
В нарядные женские платья одетый,
Звенит он серьгами и носит браслеты!
Поет он, когда все красавицы в сборе,
Смотреть мне на грозного Арджуну – горе!
Как слон в пору течки средь самок, – таков он
Средь женщин, прелестницами очарован!
О, горе мне! Лучник, возглавивший рати,
Теперь состоит плясуном при Вирате!
Известно ли Кунти, их матери славной,
Что стал плясуном ее сын богоравный,
Что старший, чей недруг еще не родился,
В презренные кости играть подрядился!
А третий? Смотрю я с печалью во взгляде:
Идет Сахадева в пастушьем наряде!
За ним я не знаю поступка дурного,
Хотя о нем думаю снова и снова.
За что же наказан твой брат? Разве надо,
Чтоб шел он, как бык, средь коровьего стада?
Он бродит в одежде пастушеской красной,
И больно смотреть мне на мужа, несчастной.
Свекровь говорила мне о Сахадеве:
«Отважен, подобен стыдливостью деве,
Любимец мой, с речью, звучащею нежно.
Служи ему в долгих скитаньях прилежно!»
И вот – мое сердце заходится в плаче,
Как вижу, что спит он на шкуре телячьей.
Четвертый стал конюхом… Где ж его свойства,
Три качества: ум, красота и геройство?
Воитель, блиставший отвагою ратной, –
Коней обучает. Как счастье превратно!
Великоблестящий и великодушный, –
О, горе мне, ныне он пахнет конюшней!
Сын Кунти, о доле моей поразмысли.
Все беды земли надо мною нависли!
Юдхиштхира – ваших несчастий причина,
Но есть у меня и другая кручина.
С тех пор как твой брат проиграл меня в кости,
Я стала добычей позора и злости.
Служанка Судешны, в ее помещенье
Прислуживаю при ее очищенье.
Я – царская дочь, и, страдая жестоко,
Я все-таки жду заповедного срока.
Все бренно в пределах удела земного,
Мужья мои – верю – возвысятся снова.
Судьба от единой причины зависит,
И то, что унизит нас, то и возвысит.
Сперва отдаем, а потом сами просим,
Нас бросивших в яму потом сами сбросим.
Нельзя нам уйти от судьбы: оттого-то
Я, веря в судьбу, жду ее поворота.
Сменяются легкими трудные годы,
Где были, там вновь заволнуются воды.
Кто, жертва судьбы, не исполнил стремлений, –
Пусть страстно стремится к ее перемене.
Ты спросишь, – зачем говорю я об этом?
Спроси, – облегчу свое сердце ответом:
Могу ль не страдать, свою гордость низринув,
Я, царская дочь и жена властелинов?
Панчалы скорбят, и страдают пандавы,
Я плачу: остались мужья без державы!
Кто, равная мне, столь возвышенной ране,
Познала так много скорбей и страданий?
Быть может, причина теперешних бедствий –
Тот грех, что пред Брахмой свершила я в детстве?
Смотри, что со мною, измученной, сталось.
Не лучше ль была я, когда я скиталась?
Ты вспомни: я прежде всегда веселилась,
Теперь в моем сердце – тоска и унылость.
Не в том ли причина, что, воин могучий, –
Стал Арджуна пепла потухшего кучей?
Кто знает, как движется в мире живое?
Кто мог бы предвидеть паденье такое?
Вы, равные Индре, в лицо мне смотрели,
Чтоб волю мою угадать, – неужели
Я знала, что я, госпожа и царица,
Начну недостойным заглядывать в лица?
Взгляни, сын Панду: разве я не владела
Землей, никогда не знававшей предела, –
Смотри же: служанка теперь Драупади!
И спереди шли мои слуги, и сзади, –
Теперь я хожу за Судешною следом.
Когда же настанет конец моим бедам!
Чтоб мазь приготовить, я ветви сандала
Когда-то для Кунти одной растирала.
Сын Кунти, на руки мои посмотри ты:
Натруженные, волдырями покрыты!»
И руки в мозолях она показала,
И с горьким отчаяньем мужу сказала:
«Ни Кунти, ни вас не боялась когда-то,
А ныне бывает мне страшен Вирата, –
Служанке, у ног его в прахе простертой:
Он ценит сандал, только мною растертый,
И жду я: одобрит ли он притиранья?»
Расплакалась, сердце воителя раня:
«Какой совершила я грех, Бхимасена?
Ужели страдать я должна неизменно?»
И сжалась душа Бхимасены от боли.
Он руки ее, на которых мозоли,
Приблизил к лицу своему, крепкостанный,
Губитель врагов. Он не плакал от раны,
А ныне заплакал, в лицо ее глядя,
Распухшие руки дрожащие гладя.
Сказал он: «Пусть наши покроются руки
Позором, и пусть опозорятся луки,
За то, что тебя обрекли мы трудиться,
Что руки в мозолях твои, о царица!
Хотел я начать на глазах у Вираты
Побоище ради великой расплаты,
Но старшего брата увидел я рядом, –
Меня удержал он косым своим взглядом.
А то, что доселе с возмездием правым,
С погибелью мы не пришли к кауравам,
Что, царство утратив, живем на чужбине, –
Стрелою сидит в моем сердце поныне!
Жена дивнобедрая, будь справедлива,
Избавься от гнева, от злого порыва.
Юдхиштхира, Царь Правосудья высокий,
Умрет, если эти услышит упреки,
Иль Арджуна, Завоеватель Добычи,
Иль два близнеца – и пастух и возничий –
Погаснут, – погибну, их смертью сраженный!
Ты вспомни, как прежде вели себя жены.
Суканья была всей душою невинной
С супругом, что в куче лежал муравьиной;
Пошла Индрасена и лесом и лугом
За старым, за тысячелетним супругом;
Царевна, чье имя досель не забыто,
Скиталась с супругом прекрасная Сита;
Измучена ракшаса злобой упрямой,
Шла Рамы супруга повсюду за Рамой;
Отвергнув тщеславье, корысть, любострастье,
Верна Лопаму́дра осталась Агастье;
У женщин таких и тебе, о царица,
Супружеской верности нужно учиться.
За горем последует вскоре отрада:
Терпеть полтора только месяца надо,
Тринадцать исполнится лет, – и по праву
Ты славу опять обретешь и державу».
А та: «Я страдаю и горько рыдаю,
Но разве Юдхиштхиру я осуждаю?
Оставим былое, Бхима знаменитый,
В лицо настоящему зорко взгляни ты.
Царица всегда опасеньем объята,
Что прелесть мою возжелает Вирата,
И Кичака, зная тревогу Судешны,
Ко мне пристает, многолживый и грешный.
Безумным от страсти он стал, и сказала
Я Кичаке, гнев затаив свой сначала:
«Страшись! Пять мужей у меня, и с тобою
Гандхарвы расправятся с яростью злою».
«Сайрандхри! – сказал он, исполнен порока, –
Гандхарвов твоих презираю глубоко.
Пусть будет не пять их, а тысяча даже, –
Я их уничтожу в сраженье тотчас же!»
Сказала я: «Пусть ты победами славен,
Но разве гандхарвам ты силою равен?
Ты жив, от погибели мною спасенный,
Затем что добра почитаю законы».
В ответ рассмеялся не знающий срама,
Законы добра отвергая упрямо,
Но если меня этой страстью слепою
Он вновь оскорбит, – я покончу с собою.
Погибнет добро, хоть добра вы хотите,
Лишитесь жены, хоть условие чтите.
Жену ограждая, детей ограждают,
Детей ограждая – себя утверждают.
«Для воина, – учат нас брахманы свято, –
Единый закон – умертвить супостата».
Пред взором Юдхиштхиры и Бхимасены
Ударил меня сластолюбец презренный.
Не ты ль меня спас, о душою великий,
От ракшаса злого и Синдха владыки?
Пойди – и да будет разрублен на части
Сей Кичака, грешной исполненный страсти.
Его размозжи, как о камень посуду,
Тогда лишь обиду и горе забуду.
А если взойдет над вселенною утро,
Увидев: остался в живых Сутапутра, –
Умру я от яда: и смерть мне – отрада,
Коль жить под владычеством Кичаки надо!»
Супруга припала к груди его с плачем,
И он ее словом утешил горячим,
И, губы кусая, сказал: «Ради мести
Убит будет Кичака с близкими вместе.
Тая отвращенье, с любезною речью,
Пойди и назначь в эту ночь ему встречу.
Для танцев воздвиг помещенье Вирата,
Где пусто становится после заката,
И есть там постель, и на этой постели
Я Кичаку к предкам отправлю отселе.
Никто пусть не знает, что с ним в это зданье
В условленный час ты придешь на свиданье».
Прошла эта ночь. К Драупади с рассветом
Вновь Кичака низкий пришел за ответом:
«Ударив тебя на глазах у Вираты,
Я был ли наказан, во всем виноватый?
Он только зовется царем, а на деле –
Я правлю страной и веду ее к цели.
Пойми свое счастье, мне стань госпожою,
Сто нишков я дам тебе вместе с душою!
Нужны тебе слуги, рабы, колесница?
На встречу со мной ты должна согласиться!»
Сказала служанка: «Тебе не перечу,
Но в тайне от всех сохрани нашу встречу.
Гандхарвов страшусь, опасаюсь их мести.
Дай слово, – тогда мы окажемся вместе».
А тот: «Обманув любопытство людское,
Один я приду к тебе в место глухое,
Таясь от гандхарвов, сгорая от страсти,
Познаю с тобой, круглобедрая, счастье».
Она: «Дом для танцев построил Вирата,
Где пусто становится после заката.
Гандхарвы об этом не ведают зданье, –
Туда в темноте приходи на свиданье…»
Для Кичаки день, словно месяц, был долог.
Он ждал, чтобы ночь распростерла свой полог.
Не знал он, в любовной горя лихоманке,
Что смерть свою в облике видит служанки.
Глупец, он себя торопливо украсил
Цветами, убранством, дыханием масел.
Пылая, он ждал с нетерпением ночи,
Желая лобзать удлиненные очи.
Живой, он не думал о скором уходе:
Ведь пламя горит, хоть фитиль на исходе!
Уверенно ждал он лобзаний, объятий:
Не знал он, что жизнь, как и день, – на закате!
Меж тем Драупади, как полдень весенний
Блистая, на кухню пришла к Бхимасене.
«Я с Кичакой, – молвила мужу-герою, –
Свидание в доме для танцев устрою.
Он вступит в безмолвное зданье надменно,
И ты его должен убить, Бхимасена.
Гандхарвы смешны ему, – будь к поединку
Готов: словно слон, раздави камышинку!
Раздавишь его – и пандавов прославишь,
Утрешь мои слезы, от горя избавишь».
«Будь радостна, – молвил он, – тонкая в стане.
Есть в слове твоем – исполненье желаний.
Я счастлив, что с Кичакой биться придется,
И я, как Хиди́мбу, убью полководца,
Как Индра убил непотребного Вритру!
Я слезы твои, дивнобедрая, вытру.
Добро защищая, врага уничтожу,
А вступятся матсьи, – их гибель умножу.
Затем, почитая и братьев и право,
Дуръйодхану я погублю – каурава,
И даже без помощи старшего брата
Я вызволю землю из рук супостата».
Она: «Приходи, но тайком, а иначе
Условье нарушишь, лишимся удачи».
А он: «Успокой ты, о робкая, душу,
То слово, что дали мы, я не нарушу.
Погибнет зломышленный, мной обезглавлен,
Как плод, что слоновой пятою раздавлен!»
Явился Бхима, чтоб с пороком бороться.
Как лев ждет оленя, он ждал полководца.
Он тихо таился во тьме непроглядной,
А Кичака – гордый, блестящий, нарядный,
Не зная, что встретится с недругом кровным,
Пришел, истомленный томленьем любовным.
Он шел и горячей не сдерживал дрожи,
Так жаждал он лечь с Драупади на ложе, –
И что же? Внезапно, во тьме сокровенной,
Не с женщиной встретился, а с Бхимасеной!
Глаза полководца желаньем блестели,
Не знал он, что смерть его – там, на постели.
Сказал, сладострастного полон горенья:
«Богатые утром получишь даренья.
Я слышу от женщин хвалебное слово:
«Нет равных тебе среди рода мужского!»
Вскричал Бхимасена: «Но это слова лишь,
И благо тебе, что ты сам себя хвалишь.
Что сладостным сам ты себе показался, –
Но кто к тебе так, говори, прикасался?»
Сказал – и, могучей отвагой владея,
Схватил он за волосы прелюбодея,
Но, благоухавший, цветами венчанный,
Тот вызволил волосы, – муж крепкостанный.
Схватились, померились мощью стальною,
Как будто слоны из-за самки весною!
Казалось, что плохо пришлось Бхимасене:
Швырнул его недруг во прах, на колени,
Но он, как змея, что ударена палкой,
Поднялся, смеясь над попыткою жалкой!
Боролись две силы, две злобы средь ночи.
Борьба становилась упорней, жесточе,
Но жажда возмездья порок не сражала,
Роскошное зданье для танцев дрожало.
Кругом было мрачно, безлюдно и глухо.
Ударил противника в грудь Волчье Брюхо,
Но был удальцом Сутапутра недаром, –
Не пал под неслыханно сильным ударом,
Он только поддался на миг, и мгновенно
Заметил, что он ослабел, Бхимасена,
И поднял его, задыхаясь, и разом
Померк у могучего Кичаки разум.
За волосы витязь схватил его снова,
Взревел, точно тигр среди мрака лесного,
Схвативший, голодный, большого оленя!
Как Шива, возжаждавший жертв истребленья,
Чтоб жертвенный скот погибал от трезубца,
Схватил он, скрутил он в комок женолюбца.
Супруге, дождавшейся светлого часа,
Комок показал он кровавого мяса:
«Смотри на него, о панчалов царевна,
Ты видишь, как похоть карается гневно!»
Убив Сутапутру, свой гнев успокоив,
На кухню пошел он из этих покоев.
Ликуя, что враг уничтожен супругом,
Пошла Драупади и молвила слугам:
«Смотрите: мужьями моими убитый,
Лежит Сутапутра, позором покрытый,
Смотрите: чужую жену пожелавший,
Лежит, от гандхарвов погибель познавший!»
Светильники взяли дворцовые слуги
И тысячами устремились в испуге,
Увидели: Кичака, гордость державы,
Убитый, в комок превратился кровавый:
«Увы, искромсали его полубоги…
Где грудь, голова его, руки и ноги?»
Все родичи Кичаки, с плачем всеобщим,
Пришли и склонились в тоске над усопшим.
Подобен он был, – все увидели в страхе, –
Ножом изуродованной черепахе!
Затем выносить его стали наружу,
Чтоб почесть воздать погребальную мужу.
Тогда, совершая обряд похоронный,
Служанку увидели возле колонны.
Вскричали: «В сей смерти она виновата,
Убить ее надо, исчадье разврата!
Нет, с Кичакой вместе сожжем ее лучше,
Пусть близостью с ней насладится могучий!»
«Хотим ее сжечь, – обратились к Вирате, –
Повинна она в нашей тяжкой утрате.
Согласен?» И царь разрешил недостойным.
Пусть быстро сожгут ее вместе с покойным.
Толпа, на мгновенье оставив останки,
Крича, подступила к дрожащей служанке.
Связали красавицу с дивным сложеньем,
Пошли, чтобы дело закончить сожженьем.
Тогда, уносимая злобной толпою,
К мужьям обратилась царица с мольбою:
«Гандхарвы, ужель я покинута вами?
Влекут меня родичи Кичаки в пламя!
Гандхарвы, чьи стрелы блестят, как зарницы,
И грому подобно гремят колесницы,
Услышьте, жена вас о помощи просит:
В костер меня род Сутапутры уносит!»
Вскочил Бхимасена с обличием грозным, –
Он внял всей душою тем жалобам слезным.
Вскричал: «О сайрандхри, бояться не надо.
Иду я, защита твоя и ограда!»
Одежды сменил он, и в ярком наряде
Он выскочил, чтобы помочь Драупади.
Из хода Бхима побежал потайного,
Взволнованный, вала достиг крепостного,
И дерево с корнем он вырвал из вала,
Помчался туда, где толпа бушевала.
То дерево поднял он вместе с листвою, –
Бог смерти, казалось, грозит булавою!
На родичей Кичаки, с бешенством гнева,
Длиной в десять вья́ма обрушил он древо.
На землю упали деревья и люди,
Сплетаясь в единой низвергнутой груде.
Их так устрашил полубог разъяренный,
Что быстро прервали обряд похоронный.
Увидев: земля под гандхарвой трясется, –
Весь род, собиравшийся сжечь полководца,
Воскликнул: «Свирепость гандхарвы измерьте:
Он Яме подобен, властителю смерти!
Отпустим служанку, жену полубога, –
Да сразу развеются страх и тревога!»
Свободу вернули они Драупади
И ринулись в город спасения ради.
Воитель ударил их древом с листвою,
Как Индра стрелою своей громовою, –
Сто пять из бегущих легли без движенья.
Сказал он супруге слова утешенья:
«О робкая, видишь, убиты злодеи,
Не бойся, домой возвратись поскорее,
На кухню пойду я дорогой другою…»
Сто пять уничтожил он мощной рукою,
Казалось, в лесу повалились деревья
И кровоточили на месте корчевья.
Сто пять полегли, неподвижны, безгласны,
И был сто шестым Сутапутра всевластный.
Сто пять полегли от единого взмаха, –
И люди замолкли, исполнены страха.
Явились к царю потрясенные слуги.
«Гандхарвой убиты, – сказали в испуге, –
Сородичи Кичаки, сто или боле.
Как будто на камни рассыпалась в поле
Гора, что ударом расколота грома!
А эта сайрандхри, наверное, дома,
Но гибель над городом нашим нависла:
С гандхарвами грозными биться нет смысла,
Жена их, сайрандхри, – предмет вожделенья,
Мужчин доведет она до исступленья!
Подумай, как с ней поступить, ибо вскоре
Державе твоей причинит она горе».
Вирата велел: «Похороним с почетом
Сородичей мертвого Кичаки, счетом
Сто пять, – да сгорят, как и надо мужчинам,
Они на костре погребальном едином
В своих драгоценных камнях, с благовоньем.
Когда же мы наших друзей похороним,
Да скажет красивой служанке царица:
«Наш царь от гандхарвов погибнуть боится,
Иди куда хочешь дорогой своею…»
Я сам это слово сказать ей не смею:
Гандхарвов страшусь я! А скажет царица, –
Так разве на женщину будут сердиться?»
Избавясь от смерти, с весельем во взгляде,
Меж тем направлялась домой Драупади, –
Как лань, что от тигра умчаться сумела.
Омыла царица одежду и тело.
Завидев гандхарвов жену молодую,
Пред ней разбегалась толпа врассыпную.
Глаза закрывались от страха у многих,
Иные в смятенье тряслись на дорогах.
Царевна панчалов пришла к Бхимасене,
Сказала, как цвет улыбаясь весенний
И взглядами слово свое объясняя:
«Властитель гандхарвов, тобой спасена я!»
«Мужья твои, – ей отвечал Бхимасена, –
Везде исполняют свой долг неизменно».
Вот Арджуна, Завоеватель Добычи,
Нарядной гурьбой окруженный девичьей,
Из дома для танцев пришел, грознолицый.
Сказали царевне его ученицы:
«О, счастье, сайрандхри, свободна ты снова,
Спаслась ты от родичей Кичаки злого!»
Спросил Бриханнада: «Сайрандхри, поведай, –
О, как от злодеев ушла ты с победой?»
Она: «Бриханнада, тебе что за дело
До бедной служанки? Ты пляшешь умело,
Без горя на женской живешь половине, –
Что можешь ты знать о страданьях рабыни?
Вопрос ты мне задал, плясун, для того ли,
Чтоб высмеять все мои муки и боли?»
А тот: «Посмотри, я сравнялся с животным,
Но мукам не внемлю ль твоим неисчетным?»
Не ведая страха, сияя, как вешний
Цветник, Драупади явилась к Судешне.
«Иди куда хочешь, – сказала царица, –
Затем, что Вирата гандхарвов боится.
А так ты красива, о тонкая в стане,
Что всюду рождаешь ты сотни желаний».
Сайрандхри: «Я скоро уйду без возврата, –
Тринадцать лишь дней да потерпит Вирата.
Меня унесут полубоги отселе,
А к вам возвратятся покой и веселье».
Войти с помощью соц. сетей: