Книга четвертая. Кишкиндха

[На озере Пампа]
(Часть 1)

Лазурных и розовых лотосов бездну в зеркальной
Воде созерцая, заплакал царевич печальный.

Но зрелище это наполнило душу сияньем,
И был он охвачен лукавого Камы влияньем.

И слово такое Сумитры достойному сыну
Сказал он: «Взгляни на отрадную эту долину,

На озеро Пампа, что лотосы влагою чистой
Поит, омывая безмолвно свой берег лесистый!

Походят, окраской затейливой радуя взоры,
Верхушки цветущих деревьев на пестрые горы.

Хоть сердце терзает возлюбленной Ситы утрата
И грусть моя слита с печалями Бхараты брата,

Деревьев лесных пестротой над кристальною синью,
Заросшей цветами, любуюсь, предавшись унынью.

Гнездится на озере Пампа плавучая птица,
Олень прибегает, змея приползает напиться.

Там диким животным раздолье, и стелется чудно
Цветистый ковер лепестков по траве изумрудной.

Деревья, в тенетах цветущих лиан по макушки,
Навьючены грузом цветочным, стоят на опушке.

Пленителен благоухающий месяц влюбленных
С обильем душистых цветов и плодов благовонных!

Как сонм облаков, разразившихся ливнем цветочным,
Деревья долину осыпали цветом непрочным.

Бог ветра колышет ветвями, играя цветками,
Соцветьями и облетающими лепестками.

Как сонм облаков, изливающих дождь благодатный,
Деревья даруют нам дождь лепестков ароматный.

И ветру, цветистым покровом устлавшему долы,
В лесах отзываясь, жужжат медоносные пчелы.

И кóкиля пенью внимая (он – Камы посланец!),
Деревья от ветра ущелий пускаются в танец.

Их ветер качает и цепко перстами хватает,
Верхушки, цветами венчанные, крепко сплетает.

Но, став легковейней, насыщенней свежим сандалом,
Он сладкое отдохновенье приносит усталым.

Колеблемы ветром, в цвету от корней до вершины,
Деревья гудят, словно рой опьяненный пчелиный.

Высоко вздымая цветущих деревьев макушки,
Красуются скалы, верхами касаясь друг дружки.

Гирляндами пчел-медоносиц, жужжащих и пьющих,
Увенчаны ветви деревьев, от ветра поющих.

Как люди, одетые в царственно-желтые платья,
Деревья бобовые – в золоте сплошь, без изъятья.

Названье дождя золотого дано карникарам,
Чьи ветви обильно усыпаны золотом ярым.

О Лакшмана, птиц голоса в несмолкающем хоре
На душу мою навевают не радость, а горе.

И, слушая кокиля пенье, не только злосчастьем
Я мучим, но также и бога любви самовластьем.

Влюбленный датью́ха, что свищет вблизи водопада –
Услада для слуха, царевич, а сердце не радо!

Из чащи цветущей доносится щебет и шорох.
Как сладостна разноголосица птиц разнопёрых!

Порхают они по деревьям, кустам и лианам.
Самцы сладкогласные жмутся к подружкам желанным.

Не молкнет ликующий сорокопут, и датьюха,
И кокиль, своим кукованьем чарующий ухо.

В оранжево-рдяных соцветьях, пылает ашока
И пламень любовный во мне разжигает жестоко.

Царевич, я гибну, весенним огнем опаленный.
Его языки – темно-красные эти бутоны.

О Лакшмана! Жить я не мыслю без той чаровницы,
Чья речь сладкозвучна, овеяны негой ресницы.

Без той дивногласной, с кудрей шелковистой завесой,
Без той, сопричастной весеннему празднику леса.

Я в месяце ма́дху любуюсь на пляски павлиньи,
От ветра лесного невольно впадая в унынье.

Хвосты на ветру опахалами чудно трепещут.
Глазки́ оперенья сквозными кристаллами блещут.

Взгляни, в отдаленье танцует павлин величаво.
В любовном томленье за пляшущим следует пава.

Ликуя, раскинули крылья павлины-танцоры.
Им служат приютом лесные долины и горы.

О Лакшмана, участь моя им сдается забавой.
Ведь Ланки владыка в леса прилетал не за павой!

И трепетно ждут приближения самок павлиньих
Красавцы с хвостами в глазках золотистых и синих.

О Лакшмана, сладостный месяц любви и цветенья
На душу мою навевает печаль и смятенье.

Как пава – в павлине, во мне бы искала утехи,
Любовью пылая, прекрасная дева Видехи.

Усыпаны ветви горящими, как самоцветы,
Соцветьями, но не сулят мне плодов пустоцветы!

Без пользы они опадут, и осыплются пчелы
С деревьев, что будут зимою бесплодны и голы.

Мой Лакшмана, в благоухающих кущах блаженно
Пернатых певцов переливы звучат и колена.

Пчела шестиногая, как бы пронзенная страстью,
Прильнула к цветку и, дрожа, упивается сластью.

Цветет беспечально ашока, но дивное свойство
Священного древа меня повергает в расстройство.

Цветущие манго подобны мужам, поглощенным
Любовной игрой, благовонной смолой умащенным.

Стекаются слуги Куберы в лесные долины, –
Кимнары с людским естеством, с головой лошадиной.

И лилии «нáлина» благоуханные блещут
На озере Пампа, где волны прозрачные плещут.

Везде в изобилии гуси и утки рябые,
И влагу кристальную лилии пьют голубые.

Над светлыми водами лотосы дышат покоем.
На глади озерной, как солнце, блистающим слоем
Тычинки слежались, пчелиным стрясенные роем.

К волшебному озеру Пампа слоновьи, оленьи
Стада устремляются, жажде ища утоленья.

Приют чакравáк златопёрых, оно, посредине
Лесами поросшего края, блестит в котловине.

Подернута рябью от ветра внезапных усилий,
Колышет вода белоснежные чашечки лилий.

Но тягостна жизнь без моей дивноокой царевны!
Глаза у нее словно лотосы, голос напевный.

И горе тому, кто терзается думой всечасной
Об этой безмерно прекрасной и столь сладкогласной!

О Лакшмана, свыкнуться с мукой любовной нетрудно,
Когда б не весна, не деревья, расцветшие чудно.

Теперь досаждает мне блеском своим неуместным
Все то, что от близости Ситы казалось прелестным.

Сомкнувшийся лотос на яблоко Ситы глазное
Походит округлостью нежной и голубизною.

Порывистым ветром тычинки душистые сбиты.
Я запахом их опьянен, как дыханием Ситы!

Взгляни, порожденный Сумитрой, царицею нашей,
Какие деревья стоят над озерною чашей!

Вокруг – обвиваются полные неги лианы,
Как девы прекрасные, жаждой любви обуянны.

Мой Лакшмана, что за веселье, какая услада,
Какое блаженство для сердца, приманка для взгляда!

Роскошные эти цветы, уступая желанью
Вползающих пчел, награждают их сладостной данью.

Застелены горные склоны цветочным покровом,
Где царственно-желтый узор переплелся с пунцовым.

Красуясь, как ложе, укрытое радужной тканью,
Обязана этим земля лепестков опаданью.

Поскольку зима на исходе, цветут, соревнуясь,
Деревья лесные, природе своей повинуясь.

В цветущих вершинах гуденье пчелиного роя
Звучит, словно вызов соперников, жаждущих боя.

Не надобны мне ни Айодхья, ни Индры столица!
С моей дивноглазой желал бы я здесь поселиться.

Часы проводя без помехи в любовных забавах,
Царевну Видехи ласкать в усладительных травах.

Лесные, обильно цветущие ветви нависли,
Мой ум помрачая, в разброд приводя мои мысли.

На озере Пампа гнездятся казарки и цапли.
На лотосах свежих искрятся прозрачные капли.

О чадо Сумитры! Огромное стадо оленье
Пасется у озера Пампа, где слышится пенье
Ликующих птиц. Полюбуйся на их оперенье!

Но, Лакшмана, я с луноликой подругой в разлуке!
Лишь масла в огонь подливают волшебные звуки.

Мне смуглую деву с глазами испуганной лани
Напомнили самки оленьи на светлой поляне.

Царицу премудрую смею ли ввергнуть в печаль я?
Ведь спросит меня о невестке своей Каушалья!

Не в силах я, Лакшмана, вынести Ситы утрату.
Один возвращайся к достойному Бхарате, брату».

Расплакался горько царевич, исполненный блеска,
Но Лакшмана Раме промолвил разумно и веско:

«Опомнись, прекрасный! Блажен, кто собою владеет.
У сильного духом рассудок вовек не скудеет.

О Рама! Не знают ни в чем храбрецы преткновенья,
Мы Джáнаки дочь обретем, – лишь достало бы рвенья!

Прославленный духа величьем и твердостью воли,
Не бейся в тенетах любви, отрешись и от боли!»

Одумался Рама, и Лакшмана вскоре заметил,
Что полон отваги царевич и разумом светел.

[Слово Рамы о поре дождей]
(Часть 28)

«На горы походят, клубясь, облака в это время,
Живительной влаги несущие дивное бремя.

В себя океаны устами дневного светила
Всосало брюхатое небо и ливни родило.

По облачной лестнице можно к Дарителю Света
Подняться с венком из кутáджи и áрджуны цвета.

Мы в сумерки зрим облаков розоватых окраску,
Как будто на рану небес наложили повязку.

Почти бездыханное небо, истомой объято,
Желтеет шафраном, алеет сандалом заката.

Небесными водами, точно слезами, омыта,
Измучена зноем земля, как невзгодами – Сита!

Но каждого благоуханного облака чрево
Богато прохладой, как листья камфарного древа.

Ты ветра душистого можешь напиться горстями.
Он áрджуной пахнет и кéтаки желтой кистями.

Чредою летучей окутали черные тучи
Грядою могучей стоящие горные кручи:

Читающих веды, отшельников мудрых фигуры
Застыли, надев антилоп черношёрстые шкуры.

А небо, исхлестано молний златыми бичами,
Раскатами грома на боль отвечает ночами.

В объятиях тучи зарница дрожащая блещет:
В объятиях Раваны наша царица трепещет.

Все стороны неба сплошной пеленою одеты.
Исчезла отрада влюбленных – луна и планеты.

Тоской переполнено сердце! Любовных услад же,
О младший мой брат и потомок великого раджи,
Я жажду, как ливня – цветущие ветви кутаджи…

Воды небесной вдоволь есть в запасе.
Кто странствовал – стремится восвояси.
Прибило пыль, и, с ливнями в согласье,
Для воинов настало междучасье.

На Мáнас-озеро в лучах денницы
Казарок улетают вереницы.
Не скачут по дорогам колесницы:
Того и жди – увязнешь по ступицы!

Небесный свод, повитый облаками, –
Седой поток, струящийся веками!
И преграждают путь ему боками
Громады гор, венчанных ледниками.

Павлин кричит в лесу от страсти пьяный
Окрашены рудой темно-багряной,
Уносят молодые воды рьяно
Цветы кадамбы желтой, сарджи пряной.

Тебе дано вкусить устам желанный,
Как пчелы – золотой, благоуханный,
Розовоцветных яблонь плод медвяный
И, ветром сбитый, манго плод румяный.

Воинственные тучи грозовые
Блистают, словно кручи снеговые.
Как стяги – их зарницы огневые,
Как рев слонов – раскаты громовые.

Обильны травы там, где ливень, хлынув
На лес, из туч, небесных исполинов,
Заворожил затейливых павлинов,
Что пляшут, опахалом хвост раскинув.

На пики, на кремнистые откосы
Присядут с грузом тучи-водоносы –
И побредут, цепляясь за утесы,
Вступая в разговор громкоголосый.

Небесный свод окрасила денница.
Там облаков блистает вереница.
По ветру журавлей летит станица,
Как лотосов атласных плетеница.

Листву червец обрызгал кошенильный.
Как дева – стан, красотами обильный, –
Одела покрывалом, в чан красильный
Окунутым, земля свой блеск всесильный.

На миродержца Вишну, по причине
Поры дождей, глубокий сон отныне
Нисходит медленно; к морской пучине
Спешит река, и женщина – к мужчине.

Земля гордится буйволов четами,
Кадамбы золотистыми цветами,
Павлинов шелковистыми хвостами,
Их пляской меж душистыми кустами.

Слоны-самцы трубят на горных склонах.
Густые кисти кéтак благовонных
Свисают с веток, влагой напоенных,
Громами водопада оглушенных.

Сверкают мириады капель, бьющих
По чашечкам цветов, нектар дающих,
По сотням пчел, роящихся и пьющих
Медовый сок в кадамбы мокрых кущах.

Дивлюсь розовоцветных яблонь чуду!
К ним пчелы льнут, слетаясь отовсюду.
Их плод – нектара дивному сосуду
Под стать, а цвет похож на жара груду.

Клубясь потоками вспененной влаги,
Неистовые, как слоны в отваге,
Несутся в небе грозных туч ватаги.
Их осеняют молнии, как стяги.

Приняв за вызов – гром, вожак слоновий
Вполоборота замер наготове.
Соперничества голос в этом реве
Почуяв, он свирепо жаждет крови.

Меняется, красуясь, облик чащи,
С павлинами танцующей, кричащей,
С пчелиным роем сладостно жужжащей,
Неистовой, как слон, в лесу кружащий.

Леса, сплетая корни в красноземе,
Хмельную влагу тянут в полудреме.
Павлины ошалелые, в истоме,
Кричат и пляшут, как в питейном доме.

Пернатым ярким Индра благородный
Подарок приготовил превосходный:
Он в чашечки цветов налил холодной
Кристальной влаги, с жемчугами сходной.

Мриданги туч гремят в небесном стане.
С жужжаньем ищут пчелы сладкой дани,
И кваканье лягушечьих гортаней
Напоминает звук рукоплесканий.

Свисает пышный хвост, лоснится шея
Павлина, записного лицедея.
Плясать – его любимая затея
Иль припадать к верхушке древа, млея.

Мридангом грома и дождем жемчужин
От спячки род лягушечий разбужен.
Весь водоем лягушками запружен.
Все квакают блаженно: мир остужен!

И, наглотавшись ливней, как дурмана,
Обломки берегов качая рьяно,
Бросается в объятья океана
Река, супругу своему желанна.

А цепи туч, водою нагруженных –
Как цепи круч, пожаром обожженных,
Гряды холмов безлесных, обнаженных,
Подножьем каменистым сопряженных.

Где тик в соседстве с áрджуной прекрасной
Растет, мы слышим крик павлинов страстный,
И по траве, от кошенили красной,
Ступает слон могучий, трубногласный.

Кадáмбы хлещет ливень и толчками
Колеблет стебли с желтыми цветками,
Чей сок медвяный тянут хоботками
Рои шмелей с мохнатыми брюшками.

Утешены лесных зверей владыки,
Цари царей – земель, морей владыки:
Сам Индра, царь богов прекрасноликий,
Играя, льет с небес поток великий.

Из туч гряды, гонимой ураганом,
Грохочет гром над вздутым океаном,
И нет преград гордыней обуянным
Стремнинам, с дождевой водой слиянным.

Наполнил Индра облаков кувшины
И царственные окатил вершины,
Чтоб красовались горы-исполины,
Как после бани – смертных властелины.

Из облаков лиясь неугомонно,
Поток дождей поит земное лоно,
И заслонила мгла неблагосклонно
От глаз людских светила небосклона.

Свой гром даря природным подземельям,
Громада вод, искрящихся весельем,
С громады скал жемчужным ожерельем
Свисает, разливаясь по ущельям.

Рождают водопады гор вершины,
Но побеждают их напор теснины,
Жемчужный блеск несущие в долины,
Что оглашают криками павлины.

Небесные девы любви предавались и, в тесных
Объятьях, рассыпали нити жемчужин чудесных.

Божественные ожерелья гремучим потоком
На землю низверглись, рассыпанные ненароком.

Сомкнувшийся лотос, и царство уснувшее птичье,
И запах ночного жасмина – заката отличье.

Цари-полководцы забыли вражду, и в чертоги
Спешат по размытой земле, повернув с полдороги.

Пора благодатных дождей – для Сугривы раздолье!
Вторично супругу обрел и сидит на престоле!

Не царь, а изгнанник, в разлуке с возлюбленной Ситой,
О Лакшмана, я оседаю, как берег размытый!»

[Слово Рамы об осени]
(Часть 30)

«Сам Индра теперь отдыхает, поля наши влагой
Вспоив и зерно прорастив, человеку на благо.

Царевич! Покой обрели громоносные тучи,
Излившись дождем на деревья, долины и кручи.

Как лотосов листья, они были темного цвета
И грозно неслись, омрачая все стороны света.

Над áрджуной благоуханной, кутáджей пахучей
Дождем разрешились и сразу истаяли тучи.

Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада,
И клики павлиньи, и топот слоновьего стада.

При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи,
Как будто от масла душистого сделавшись глаже.

Люблю красы осенней созерцанье,
Зеркальный блеск луны и звезд мерцанье,
И семилистника благоуханье,
И поступи слоновьей колыханье.

Осенней обернулась благодатью
Сама богиня Лакшми, с дивной статью,
Чьи лотосы готовы к восприятью
Лучей зари и лепестков разжатью.

И осень – воплощение богини –
Красуется, лишенная гордыни,
Под музыку жужжащих пчел в долине,
Под клики журавлей в небесной сини.

Стада гусей, угодных богу Каме,
С красивыми и крепкими крылами,
С налипшею пыльцой и лепестками,
Резвятся с чакравáками, нырками.

В слоновьих поединках, в том величье,
С которым стадо выступает бычье,
В прозрачных реках – осени обличье
Являет нам свое многоразличье.

Ни облака, ни тучки в ясной сини.
Волшебный хвост линяет на павлине,
И паву не пленяет он отныне:
Окончен праздник, нет его в помине!

Сиянье при́яки златоцветущей
Сильнее и благоуханье гуще.
И пламенеет, озаряя кущи,
Роскошный цвет, концы ветвей гнетущий.

Охваченная страстью неуемной,
Чета слонов бредет походкой томной
Туда, где дремлет в чаще полутемной
Заросший лотосами пруд укромный.

Как сабля, свод небесный блещет яро.
Движенье вод замедлилось от жара,
Но дует ветер сладостней нектара,
Прохладней белой лилии «кахлáра».

Где высушил болото воздух знойный,
Там пыль взметает ветер беспокойный.
В такую пору затевают войны
Цари, увлекшись распрей недостойной.

Быки ревут, красуясь гордой статью,
Среди коров, стремящихся к зачатью
Себе подобных с этой буйной ратью,
Что взыскана осенней благодатью.

Где переливный хвост из перьев длинных?
Кая жар, они горели на павлинах,
Что бродят, куцые, в речных долинах,
Как бы стыдясь насмешек журавлиных.

Гусей и чакравак спугнув с гнездовий,
Ревет и воду пьет вожак слоновий.
Между ушей и выпуклых надбровий
Струится мускус – признак буйства крови.

Десятки змей, что спали, в кольца свиты,
Порой дождей, в подземных норах скрыты,
Теперь наружу выползли, несыты,
Цветисты и смертельно ядовиты.

Как смуглая дева, что светлою тканью одета,
Окуталась ночь покрывалом из лунного света.

Насытясь отборным зерном, журавлей вереница
Летит, словно сдутая ветром цветов плетеница.

Блистают лилии на глади водной.
Блистает пруд, со звездным небом сходный
Один, как месяц, льющий свет холодный,
Уснул меж лилий лебедь благородный.

Из лотосов гирлянды – на озерах;
Стада гусей, казарок златоперых
Блестят, как пояса, на их просторах.
Они как девы в праздничных уборах!

И ветер, заглушая вод журчанье,
Прервет к закату тростников молчанье.
В них, под густое буйволов мычанье,
Рогов и флейт пробудит он звучанье.

Душистый цвет лугов, с рекою смежных,
Еще свежей от ветерков мятежных,
Отмыта полоса песков прибрежных,
Как полотно, – созданье рук прилежных.

Не счесть лесных шмелей, жужжащих яро,
Как бы хмельных от солнечного жара,
От цветня желтых, липких от нектара,
Огрузнувших от сладостного дара.

Всё праздничней с уходом дней дождливых:
Луна, цветы оттенков прихотливых,
Прозрачность вод и спелый рис на нивах,
И вопли караваек суетливых.

Надев из рыб златочешуйных пояс,
Бредет река, на женский лад настроясь,
Как бы в объятьях мысленно покоясь,
От ласк устав, с рассветом не освоясь.

В кристально-зыбкой влаге царство птичье
Отражено во всем своеобычье.
Сквозь водорослей ткань – реки обличье
Глядит, как сквозь фату – лицо девичье.

Колеблют пчелы воздух сладострастный.
К ветвям цветущим липнет рой согласный.
Утех любовных бог великовластный
Напряг нетерпеливо лук опасный.

Дарующие влагу всей природе,
Дарующие нивам плодородье,
Дарующие рекам полноводье,
Исчезли тучи, нет их в небосводе.

Осенней реки обнажились песчаные мели,
Как бедра стыдливой невесты на брачной постели.

Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным.
Черед между тем наступает раздорам и войнам.

Для битвы просохла земля, затвердели дороги,
А я от Сугривы доселе не вижу подмоги».

Отправить