Книга: Стеклянный Джек
Назад: Кодекс Улановых
Дальше: Примечания

Псалом Мак-Оли

Боже, я знаю, космос – лишь тень, что отброшена светом Твоим;
Человеку должно утешиться межпланетным полетом одним.

Некогда в сердце моем был раздор, признаюсь как на духу,
Однако до звезд нас не допустить решено на Самом Верху.

Стяжные крюки, шейки валов и тяга – Господи, благослови;
Вращают сердечник из антиматерии милость и гнев Твои.

Библия – сложный механизм: деталей мильоны в машине той,
И едва ли поймет человек, как они сочетаются меж собой.

Каждый стих и каждое слово взаимодействуют: весь расчет
На то, чтоб в итоге духовный мотор душу отправил в полет.

Параболическая скорость да победит тяготенье греха,
И нас с благодатью состыкует любовь Господня, так сладка!

И как инженер выбирать не волен компоненты корабля —
Пока наладишь одни, другие ржавеют, ломаются и сбоят,—

Так и душа не выбирает из заповедей библейских одну:
Или ты принимаешь всю Книгу, или идешь к духовному дну.

* * *
Сон не идет – старые кости ломит в теле, от жизни усталом;
Стану на вахту наедине с Господом и корабельным металлом.

Гудят двигуны: сто дней в корабле, тягой и скоростью напряженном,
Мы рассекаем континуум где-то меж Солнцем Твоим и домом.

Плачется вал: «Не выдержу больше!»; расшатались ангелы-дюзы;
Двадцать мильярдов миль пути любому покажутся тяжким грузом.

Вокруг совершенный Божий мрак, чернее черного, глаз морочит;
Мистическое ничто, бесконечность Самого Древнего Дня – ночи.

Меня сменит Фергюсон. Он три года отдал на милость космопутей.
На Марсе, в доме за куполом его ждут жена и двое детей.

Он истосковался по дому – и кто из нас может его упрекнуть?
Слишком долго длится контракт, и каждому хочется отдохнуть.

Меня же никто и нигде не ждет, хоть медленно, хоть быстрей лети,
С тех пор как тридцать лет назад Мия Чун ушла к Тебе, Господи.

С той поры я вижу: посредник Твой – не вакуум и не пустота,
Но благоговейная беспредельность вселенского черного цветка.

Чаще других вспоминаю Мкоко, познавшего космоса благодать:
Если тело его найдут, межзвездная гонка начнется опять.

Но Бог не даст свершиться такому, и будет мой не напрасен труд!
Пусть кругами летает вовеки в космической тьме его хладный труп.

Он там не один: на космопутях мало ли мрачных мертвецких орбит,
Жалких и неприкаянных грузов, которых никто уж не вознаградит?

Когда горел «Новый Аполлон» – что толку было в нашем пути?
От Венеры к Нептуну по эллипсу – и обратно к Земле мы летим,

Но толку? Причалили к Орбитали, ждали команды выходить,
И вспыхнул пожар, и многих из нас успело пламя испепелить.

А Торговцы вежливы. Вот Иванов – подойдет, бывало, и скажет:
«Инженер Мак-Оли! Как там у нас тахионная тяга – пашет?»

Ему не дается технарский жаргон – но что мне все их манеры,
Коль можно пахать в полную мощь? Я в Доме – глава Инженеров.

«Нянчишься с тягой? – мне твердят. – Ты был в Кейпе звезда физтеха!
Синяя ленточка, „наша надежда“ – что, это лишь для смеха?

Всепланетно известный уже в универе, топ-спец по тахионной тяге,—
Как ты променял такую карьеру на жизнь инженера-бродяги?»

Да, у меня была куча грантов, я мог оставаться лучшим доныне,
Но разглядел, что дьявол хочет меня подцепить на крючок гордыни.

Я бросил космошколу Кейпа, ушел прямо с лекции, налегке,
И подписал контракт на полвека на космическом грузовике.

Начинал как помощник заправщика, отвечал за топливопровод
На старых дырявых ведрах, ведомых пилотами старой школы.

Десять в секунду – максимум, на котором жестянки могли ползти:
Подумать только – сегодня тягач мчит на пятидесяти пяти!

А скоро будем летать быстрее – вот путь мы прошли какой!
Нет, в машинах я не сомневаюсь: только как же быть с душой?

Космической скорости предел положили континуум и Господь:
Лишь дураки лезут вон из кожи, чтобы этот предел обороть.

Я забирался далеко, мой путь тоже можно измерить в «це» —
Два световых года… Повсюду я видел свет на Твоем лице.

Ты был со мной днем и ночью. Той сшибки мне не забыть вовек,
Когда нераспознанный космомусор расколол наш главный отсек

И рой осколков быстрее пуль весь корабль насквозь прошил:
Двадцать пробоин в корпусе и декомпрессия – вой баньши;

Пламя, тревога, паника; Энсон, бездыханная и без ног,—
Грамм космического льда мгновенно ей подписал некролог.

Кровь ее вытекла и клубится, кабину застлала красная мгла,
И я ощущаю дьявольский дух Гога-Магога, дыхание зла.

И я молюсь, опять и опять – словом и делом; слово – одно,
Но лучшая из молитв Тебе – работа: деяние истинно.

Латаю дыры, ровняю курс, двигатели запускаю вновь;
Не отвлекаюсь, чтобы стереть с костюма моих товарищей кровь.

В жизни не видел, чтоб корабли оживали после аварий таких:
Это было бы невозможно, если б не воля чудес Твоих.

Чем я Тебе воздал, мой Боже? До Орбитали домолотил,
Принял душ, выжрал ящик виски, шлюху нашел и ей заплатил.

Шрамами от тогдашних ожогов руки покрыты мои и спина,
Но хуже шрамов то, что внутри душа моя неизбывно черна.

Грех мой в ядерном пламени Солнца не сгорит до скончанья дней;
Всей и надежды, что затеряться в звездной безмерности Твоей.

Пятьдесят пять лет прегрешений: «Аполлон», и «Геспер», и «Пак».
Хватит ли Божьей милости, чтоб искупить мой внутренний мрак?

Рейсы, в которых я дрочил месяц подряд, не зная стыда,
Годы, когда в каждом доке меня поджидала грехов гряда.

Ночи, когда я смотрел на друзей, гневом и завистью исходя,
Ненавидел всю их любовь и в ярости, слеп, забывал Тебя.

Вычеркни, Боже, часы порока, когда на суше чернела душа —
Под сомой, в «Лунарии» в Патавейо, мысль притупляя и греша.

Хуже всего, что я сделал, Боже, – гордыни и богохульства грех.
Десять лет механиком в трюме: внутри и снаружи чернее всех.

Я видел, как строились города на Сатурне под великим кольцом,
И был очарован тем, как сияют игрушки рождественским венцом.

Отвергая темную сторону, ты растворяешься в чудесах:
Звезды сверкают – искры от сварки в черных нефтяных небесах.

Я проглядел весь иллюминатор, ища созвездия в пустоте,
Ища те звезды, к которым (я думал) мы обязаны полететь.

Гордыня, чистая гордыня! Весь космос славит лишь волю Твою.
Ты устанавливаешь пределы человеку и муравью!

Ослушание и кощунство – скорость света превозмогать!
Ты сделал ее такой, не иной, и человеку ль Тебя упрекать?

Яснее ясного твой завет: у Солнца жить – вот людей удел.
Но на орбите Сатурна вкрадчивый голос беса мне спел,

Обманный, ласковый: «Эй, Мак-Оли! Видишь звезду? Она твоя!
Ты инженер, сделай же так, чтоб к ней устремилась твоя ладья!»

Тихо, без спешки и похвальбы, голос тек в уши, как цемент,
И застывали холодные факты, собой подкрепляя аргумент:

«Пусть дело займет два поколения – должно решиться наверняка!
Господа почитай Многомерного, плюнь на Медленного Божка.

Новых Элевсинских мистерий познай стремительный хоровод!
Сверхсветовая скорость ждет тебя – так сорви этот сладкий плод!»

* * *
В корабле миллион деталей, ведущих слаженный диалог;
Библия столь же сложна, как машина, и не зря ее создал Бог.

Начало ясно: «Да будет свет». Благая Книга дает сигнал:
Бог сотворил Вселенную – и скоростью света ее сдержал.

Свет! То же самое, что и Бог: общепризнанная святыня:
Глас, что нашептывает иное, – это греховная наша гордыня.

Но мне едва ли стукнуло двадцать, я от грез вконец отупел
И кайфовал при мысли о том, что «це» – это вовсе не предел.

Та мысль лучилась во мне авророй, меня пронизывала собой:
Меня искушали уже не речью, но неименуемой новизной…

Тебе мои ведомы ум и сердце, Ты знал, как низко я паду…
Второй инженер на «Геспере», но первый, увы, в аду!

Меня озарило как молнией, ударившей ниотколе:
Надо перекрутить сингулярность внутри бергсонова поля —

И создать вторую грав-струнную оболочку с обратным спином
(Субквантовая инерция ей станет отличным трамплином).

Когда оба порога Хокинга к «це» приблизятся микротреньем,
Перекрестная гравитация пузырю придаст ускоренье!

А внутри конверта – корабль! Он тяжелой броней одет,
Замер в точке, где сил скрещенье обе силы сводит на нет.

А внутри корабля – экипаж, людские души обоих полов,
Адамы и Евы, блазнимые змеем моих премерзких грехов:

Они б долетели до звезд за недели – не за века, вернее,
Они преступили бы Божий Закон – деяния нет дурнее.

Я был молод, я был порочен, я не видел второго дна,
Потому я решил заработать, чтоб проект оплатить сполна.

Лишь недавно свершились битвы великих Торговых домов.
Lex Ulanova был в новинку: справедлив, но жесток и суров.

По-любому в бюро патентов я заявку подать не рискнул;
Проработал втайне все схемы, никому ничего не сболтнул.

О богатстве грезя, не думал человекам секрет подарить.
Тогда я считал, что алчен; на деле вела меня Божья нить.

Ты меня направлял десницей, о бедных ногах заботясь моих,—
От хлада Сатурна до зноя Венеры дорогой печалей немых

Прибыл «Геспер» в сельхозугодья: сотни тысяч зеленых сфер
Парят вокруг Солнца, купаясь в свете, лишенном бесовских скверн.

Десять мильонов тонн белка с фермерских мы увезли равнин
По незримой дуге к лунно-земной станции в точке Лагранж-А1.

До тахионной тяги все грузы перевозили тихо-спокойно,
И я в пути размышлял, может ли умное быть достойным, —

И первые строки Библии передо мною предстали зримо:
«Я создал космос из света, и да будет он нерушимым».

Дремал в каюте, пьян, изможден и сомнениям сопричастен:
«Лучше себя ослепить, чем глядеть на звезды с греховной страстью!»

Но возражает другой голос: «Эти дороги в космос ведут,
Чтоб был человек парящим орлом – не жабой, застрявшей в пруду!»

Бог и дьявол бьются во мне за душу, и я понимаю, что влип,
И правой рукой сжимаю работу всей моей жизни – один инфочип.

Один лишь чип: только на нем – схема сверхсветового скачка;
Ересь и грех под маской нейтрального математического языка.

Уничтожить ли чип – или открыть людям тайну, и пусть летят?
Убьют мои действия Дух Святой – или же мертвых воскресят?

Вдруг я слышу сигнал тревоги, кто-то бежит, потом – шарах!
Взрыв стоп-поля мгновенно разносит двигатель в пух и прах.

Управляющие программы мерцают и гаснут; корабль плох;
Электроэнергия исчезает; тьма застает меня врасплох.

Мкоко мертв – он погиб при взрыве; Вэй Ху-чо накрыло волной;
Воздух уходит, тепло вместе с ним, скорость близится к нулевой.

Повсюду – тьма, она чернее души, лишенной Божьих огней;
Космос вовне черен как смерть, но все же внутри душа темней.

Мы как раз проходили мимо Луны с бессолнечной стороны:
Ни один фотон не нарушил пространства необоримой тьмы,

Пока мы не вылетели навстречу ясной солнечной белизне,
И я Твоей милостью при свете не осознал, что делать мне.

Светил один лишь иллюминатор, и я, о чуде Тебя моля,
Понял: нельзя терять ни секунды ради спасения корабля.

Сдвинул вручную переборки (пизомоторы взрыв погубил)
И вместе с мейнфреймами В и С корневую сеть перезагрузил.

Спас корабль и все наши жизни (только Мкоко погиб в огне) —
Все потому, что Солнце Господне живительный свет явило мне!

После, готовя тело Мкоко для космических похорон,
Я запрятал свой инфочип в его «покойницкий балахон»:

Обрызгал труп особым составом и запечатал чип внутри,
Поскольку не мог его уничтожить – Боже, гордыню мою смири!

Но я хоть знал, что обязан сдаться, что мне нельзя идти до конца:
Твой свет осветил мой грех – спасибо, что не отвратил от меня лица.

Так я сразился с Аполлионом – ах! – расстроившись, как дитя,
Кинул труды и мечты о богатстве в вакуум, голову очертя.

Выбросил годы упорной работы в бесконечье космических трасс,
Зря потратил силы и деньги, зато бессмертную душу спас.

* * *
Двигатель сердца жрет энтропия, боль и утраты им правят равно,
Вот почему Совершенный Корабль людям построить не суждено.

Мне не придумать его очертанья, не оценить его форму и плоть.
Но я жил, я летал в космосе. Я благодарен Тебе, Господь!

И я сделал то, что я сделал, – Ты вскоре подвергнешь меня суду,—
И вряд ли мне светят кущи в раю – уж скорее место в аду.

Но, одолев притяженье смерти, душа, свободна, в светлом венце,
Смеет надеяться полететь в Корабле Совершенном быстрее «це».

Бог – пилот, благодать – горючее: лет световых пролетев миллион,
Мы во мгновенье ока прибудем в наш дом – небесный Авилион.

* * *
Не дают они мне покоя: «Где, Мак-Оли, заметки твои?
Ты ведь их восстановишь, верно? Построишь межзвездные корабли?

Начни с нуля, одолей матчасть! За воспоминания уцепись!
Скинь с небес старика Эйнштейна, хотя бы теорией поделись!»

Снедаем гордыней, я похвалялся тем, сколь планы мои велики.
Лучше б я вырвал язык ради Бога, себе отрезал обе руки!

«Поведай, как покорить континуум, дай человеку межзвездный рай;
Не совершай такого злодейства, наше грядущее не отнимай!»

Я мог бы сказать им: есть инфочип – он витает незнамо где,
Спрятан в саване трупа, могилу обретшего в пустоте;

Хотите – ищите, но только знайте: вам вовек не сыскать ничего;
Всякая тварь в нашем Солнечном царстве подчиняется воле Его.

Да, с точки зрения физики способ есть – но он не благ.
А Бог ревнив и потому нуждается в братстве верных служак.

Инженеры – вот Его присные! Кто знает Закон так, как они?
Нам ведома Божья заповедь: здесь летай – а дальше ни-ни.


notes

Назад: Кодекс Улановых
Дальше: Примечания