Псс! Хе! Ах! Ох! Ум! Ах! Уф! А! Вот! Ох! Пф! Паф! Ой! Ай! А! Хо! Хе! Пфф!

Вот! А! Пф! Ох! Хе! Бац!

Это происходило около окрестностей июльского полудня. Солнце в сиянии множества стрел царило над горизонтом. Асфальт мягко трепетал, источая нежный аромат гудрона, наводящий больных раком на мысли, одновременно наивные и горькие относительно источника их заболевания. Автобус, чьи цвета — зеленый и белый, и вился таинственный стяг S, следовал от парка Монсо с малым числом избранных в кандидаты в пассажиры во влажных рамках растворения пота. На задней площадке этого шедевра современной французской автомобильной индустрии, где везомые размещены были подобно сельдям в бочке, некий повеса, постепенно приближающийся к тридцати, носящий меж шеей квазизмеиной длины и шляпой, обведенной струною, голову столь же невзрачную, сколь и плюмбаговую, поднял голос, чтобы пожаловаться с непритворной горечью, которая, казалось, исходила из стакана горечавки или другой жидкости с похожими свойствами, на явление повторяющегося тычка, которое, как он полагал, имело своим источником сопользователя hic et nunc в ООТПР. Он взялся развивать свою жалобу кислым тоном старого видама, которого ущипнули за мягкое место в писсуаре и который, по своей экстраординарности, не одобрял такого поведения и не играл в эти игры. Но, завидев свободное место, он тут же кинулся к нему.

Позже, когда солнце уже опустилось на несколько степеней по парадной лестнице знаменитого парада, и когда мчался я опять в другом автобусе той же линии, я снова увидел вышеописанного персонажа, что перипатическим образом направлялся к площади Рима в компании с индивидуумом ejusdem farinoe, на месте, посвященном циркуляции автомобилей, дававшим ему советы элегантности, которые не простирались дальше пуговицы.