22-
Аврора

Молнии зеброй расчертили небо. Загрохотал гром, и ливень обрушился на отель, сотрясая пальмы, заставляя трепетать соломенные крыши и усеивая поверхность воды тысячами брызг. С час назад я нашел убежище на крытой террасе винного бара. Его открыли в доме плантатора, выстроенном в колониальном стиле и напоминавшем некоторые здания Нового Орлеана. С чашкой кофе в руке я наблюдал за туристами, которых прогнал дождь. Они возвращались в уют своих апартаментов.

Мне нужно было побыть одному, чтобы прийти в себя. Я злился на самого себя, был разъярен тем, что поцелуй Билли взволновал меня, и тем, что участвовал в этом унизительном представлении только для того, чтобы заставить Аврору ревновать. Нам было не по пятнадцать лет, и все это ребячество не имело никакого смысла.

Я помассировал веки и вернулся к работе. Я в отчаянии смотрел на курсор, мигающий в верхней части экрана в левой части чистой страницы. Вот включил старый «Макинтош», привезенный Кароль, в почти безумной надежде на то, что эта машина из прошлого подтолкнет творческий процесс. На этой клавиатуре во времена моего «расцвета» я написал сотни страниц, но компьютер – это не волшебная палочка.

Неспособный сконцентрироваться даже на минуту, не в силах написать хотя бы три связных слова, я одновременно с уверенностью в себе потерял и нить моей истории.

Гроза делала атмосферу тяжелой и давящей. Неподвижно сидя перед экраном, я почувствовал, как подступает тошнота, голова закружилась. Мысли мои витали в другом месте, мозг был занят другими заботами, и написать хоть какое-то начало главы мне казалось более опасным предприятием, чем восхождение на Гималаи.

Допив последний глоток кофе, я встал, чтобы заказать еще чашку. Внутри зал выглядел как английский бар. Деревянные панели, маркетри и кожаные диванчики создавали уютную и теплую атмосферу.

Я подошел к стойке и стал рассматривать внушительную коллекцию бутылок, выстроившуюся на полках из красного дерева. Это место поощряло заказать не кофе, а виски или коньяк и смаковать напиток, затягиваясь гаванской сигарой, слушая запись Дина Мартина на старой виниловой пластинке.

В эту минуту кто-то сел за пианино в углу зала, зазвучали первые ноты «As Time Goes By». Я повернулся посмотреть, почти готовый увидеть Сэма, чернокожего пианиста-американца из фильма «Касабланка».

На табурете сидела Аврора, одетая в длинный кашемировый пуловер и черные колготки с узором в виде кружева. Ее мускулистые ноги, согнутые в коленях и отставленные чуть в сторону, казались еще длиннее в гранатовых туфлях на высоких каблуках. Она подняла голову и посмотрела на меня, продолжая играть. На ногтях фиолетовый лак, на указательном пальце левой руки кольцо с камеей. На шее я узнал маленький крестик из черного камня, который она часто надевала на концерты.

В отличие от моих, ее пальцы легко бегали по клавишам. Она ловко перешла от «Касабланки» к «Плачу холма», а затем к импровизации на тему «Моя забавная Валентина».

Бар был почти пуст, но немногочисленные посетители смотрели на нее как завороженные, околдованные тем, что в ней соединялись загадка Марлен Дитрих, соблазнительность Анны Нетребко и чувственность Мелоди Гардо.

Что же до меня, то я, ни выздоровевший, ни нечувствительный к яду, стал жертвой того же притяжения. Как же больно было ее видеть! Бросив меня, она забрала с собой все, что было во мне солнечного: мои надежды, мою уверенность, мою веру в будущее. Она высушила мое существование, лишив его смеха и красок. Аврора задушила мое сердце, лишив его возможности полюбить снова. Теперь моя внутренняя жизнь походила на выжженную землю, без деревьев и птиц, навсегда застывшую в ледяном холоде января. У меня не осталось ни аппетита, ни желания, если не считать потребности ежедневно сжигать нейроны лекарствами, чтобы унять слишком болезненные воспоминания.

Я влюбился в Аврору так, как подхватывают смертоносный и разрушительный вирус. Мы встретились в аэропорту Лос-Анджелеса в очереди на самолет «Юнайтед Эйрлайнз», направляющийся в Сеул. Я летел в Южную Корею, чтобы рекламировать мои книги, ей предстояло играть там Прокофьева. Я полюбил ее в первую же минуту, за все сразу и ни за что: за грустную улыбку, за прозрачный взгляд, за особую манеру заправлять волосы за ухо, за манеру поворачивать голову как будто в замедленной съемке. Потом я полюбил каждую интонацию ее голоса, ее ум, чувство юмора, явную отстраненность от собственной внешности. Впоследствии я полюбил ее за каждый из скрытых недостатков, за боль жизни, за все раны под ее кольчугой. В течение нескольких месяцев мы узнали бесстыдное счастье, вознесшее нас в самые высокие сферы, где останавливается время, где слишком много кислорода и кружится голова.

Разумеется, я предчувствовал, что за это придется заплатить. Я преподавал литературу и запомнил предупреждения писателей, которыми я восхищался: Стендаль и его кристаллизация; Толстой и его Анна Каренина, бросившаяся под поезд после того, как всем пожертвовала ради любимого; Ариана и Солаль, любовники из «Любви властелина», закончившие свое падение в парах эфира в мрачном одиночестве гостиничного номера. Но страсть как наркотик: знание последствий никому не мешает продолжать разрушать себя, сунув палец в шестеренку.

Одержимый ложной уверенностью в том, что я настоящий только с ней, я в конце концов убедил себя, что наша любовь продлится долго и мы преуспеем там, где провалились другие. Но Аврора не только пробуждала самое лучшее во мне. Она извлекала из меня черты характера, мне ненавистные, с которыми я привык сражаться: собственничество, поклонение красоте, вера в то, что прекрасная душа непременно скрывается за ангельским личиком, и самовлюбленная гордость от сознания того, что со мной рядом настолько роскошная женщина. Это был знак моего отличия от прочих самцов моей породы.

Разумеется, Аврора умела дистанцироваться от своей известности и делала вид, что ни о чем таком не подозревает. Но слава редко делает лучше тех, кто ее достиг. Слава растравляет раны самовлюбленности, но не излечивает их.

Я все это сознавал. И то, что больше всего на свете Аврора боится увидеть увядание своей красоты и потерять талант пианистки, эти два волшебных дара, данные ей Небом, которые отличали ее от других смертных. И то, что ее поставленный голос мог задрожать и оборваться. Знал, что за уверенной иконой скрывается неуверенная в себе женщина, неспособная обрести внутреннее равновесие. Знал, что Аврора избавляется от своих тревог с помощью суперактивности, вихрем проносясь по мировым столицам, планируя даты концертов на три года вперед, начиная короткие отношения и заканчивая их без колебаний. До самого конца я все же думал, что смогу стать ее якорем, а она сможет стать моим. Для этого мы должны были быть уверены друг в друге, но она, как всегда, использовала для соблазнения двуличие и ревность, что не слишком благоприятствовало созданию спокойного климата. Наша пара в конце концов распалась. Думаю, мы были бы счастливы на необитаемом острове, но жизнь не имеет с ним ничего общего. Ее друзья, парижские, нью-йоркские или берлинские псевдоинтеллектуалы, считали дурновкусием мои популярные романы, тогда как с моей стороны Мило и Кароль видели в Авроре лишь снобизм, высокомерие и эгоизм.

Гроза разбушевалась, за окнами повисла плотная пелена дождя. В уютном и изысканном интерьере бара «Бурбон-стрит» пальцы Авроры сыграли последние аккорды песни «A Case of You», которую она только что исполнила бархатным блюзовым голосом.

Под аплодисменты она сделала глоток бордо из бокала, стоявшего на фортепьяно, и наклоном головы поблагодарила публику. Потом она опустила крышку инструмента, давая понять, что выступление закончено.

– Достаточно убедительно, – сказал я, подходя к ней. – Норе Джонс следовало бы опасаться конкуренции, если бы ты решила пойти по этому пути.

Аврора протянула мне свой бокал, бросая вызов:

– Посмотрим, не потерял ли ты навык.

Я коснулся бокала губами там, где она касалась его своими, и попробовал вино. Ей удалось приобщить меня к своей страсти к энологии, но она бросила меня раньше, чем я успел освоить азы.

– Э… «Шато-Латур» тысяча девятьсот восемьдесят второго года, – выпалил я наудачу.

Аврора чуть улыбнулась тому, что мне недоставало убежденности, потом поправила:

– «Шато-Марго» тысяча девятьсот девяностого.

– Я всегда пью кока-колу «лайт», чтобы не брать в голову год.

Она засмеялась, как смеялась до того, когда мы еще любили друг друга. Медленное движение головой, привычное для нее, когда она хотела понравиться, и золотистая прядь выпорхнула из-под заколки, удерживавшей ее волосы.

– Как поживаешь?

– Хорошо, – ответила Аврора. – А ты, кажется, задержался в нижнем палеолите, – заметила она, намекая на мою бороду. – А что с твоим ртом? Тебе сумели его пришить?

Я недоуменно сдвинул брови:

– Что пришить?

– Тот кусок губы, который откусила та блондинка в ресторане. Это твоя новая подружка?

Я не ответил на вопрос, заказав за стойкой «то же самое, что у мисс».

Аврора настаивала:

– Красивая девушка. Не элегантная, но красивая. В любом случае, то, что между вами, напоминает вулкан…

Я бросился в контратаку:

– А как у тебя с твоим спортсменом? Все хорошо? Возможно, это не самый остро наточенный нож в ящике, но физиономия у него что надо. В любом случае, вы хорошо смотритесь вместе. И это большая любовь, если судить по тому, что я прочел.

– Теперь ты читаешь такого рода журналы? Они написали столько глупостей о нас с тобой, что я думала, ты на эту удочку уже не попадешься. Что же до большой любви… Брось, Том, тебе отлично известно, что я в нее никогда не верила.

– Даже со мной?

Аврора сделала еще глоток вина, встала с табурета, подошла к окну и облокотилась о подоконник.

– Кроме нашей с тобой истории, мои романы никогда не были слишком пылкими. Они были приятными, но мне всегда удавалось экономить страсть.

Это была одна из тех ее способностей, которые нас развели. Для меня любовь была как кислород, единственное, что придавало жизни немного блеска, сияния и интенсивности. Для Авроры, какой бы волшебной ни была любовь, она в конечном итоге оказывалась только иллюзией и обманом.

Глядя в пустоту, Аврора уточнила свою мысль:

– Узы образуются и распадаются, такова жизнь. Однажды утром один остается, а другой уходит, и никто никогда не знает, почему. Я не могу отдать другому все с этим дамокловым мечом над головой. Я не хочу строить мою жизнь на чувствах, потому что чувства меняются. Они хрупкие и неопределенные. Ты их считаешь глубокими, а они устремляются за первой попавшейся юбкой или призывной улыбкой. Занимаюсь музыкой, потому что она никогда не уйдет из моей жизни. Люблю книги, потому что книги всегда будут со мной. И потом… Не знаю людей, которые любят друг друга всю жизнь.

– Потому что ты живешь среди самовлюбленных личностей, среди артистов и знаменитостей, где связи рвутся со скоростью света.

В задумчивости Аврора медленно вышла на террасу и поставила бокал на балюстраду.

– Мы не сумели выйти за пределы первого экстаза, – рассуждала она вслух. – Мы не сумели проявить настойчивость…

– Ты не сумела проявить настойчивость, – убежденно поправил я. – Это ты в ответе за провал нашей любовной истории.

Последняя молния распорола небо, и гроза удалилась с такой же скоростью, с какой налетела.

– Я хотел разделить с тобой жизнь, – продолжал я. – В глубине души я верю, что это и есть любовь: желание проживать все вместе, делая свою жизнь богаче благодаря отличиям в характере твоей «второй половины».

Облака начинали рассеиваться, вскоре среди облаков появилось голубое окно.

– Я хотел, – продолжал настаивать я, – чтобы мы что-то построили вместе. И был готов к этому союзу, готов преодолевать препятствия бок о бок с тобой. Едва ли нам было бы легко – легко никогда не бывает, – но именно этого мне хотелось: повседневности, торжествующей над препятствиями, которыми усеяно наше существование.

В баре кто-то сел за рояль. До нас доносилась интимная и чувственная вариация «India Song».

Вдалеке я увидел Рафаэля Барроса, который направлялся к нам с доской для сёрфинга под мышкой. Чтобы не знакомиться с ним, я направился к деревянным ступеням, но Аврора удержала меня за запястье.

– Я все это знаю, Том. Знаю, что ничем нельзя владеть, ничего никогда не обещают…

В ее голосе было что-то волнующее и хрупкое, лакированная оболочка роковой женщина начала покрываться трещинами.

– Я знаю, что заслужить любовь можно, только отдаваясь душой и телом, рискуя все потерять… Но я не была готова сделать это, как все еще не готова к этому и сейчас…

Я вырвал руку из ее пальцев и спустился на несколько ступеней. Она добавила мне вслед:

– …Я прошу у тебя прощения, если заставила тебя думать иначе.