Девушка в костюме из синего букле вышла из поезда, с трудом стащив огромную детскую коляску, зацепившуюся за бортик. Коляска выпуска 1940-х годов действительно была страшно громоздкой, и девушка кивком поблагодарила проводника, помогшего спустить эту махину на платформу, и почему-то сразу вспомнила свою квартирную хозяйку, которая непрерывно жаловалась, что коляска загромождает узкий коридор. Хозяйка уже дважды требовала убрать коляску, но девушка, заметившая, что старуху пугает ее аристократический выговор, сразу пускала в ход это бронебойное оружие. Безотказно оно подействовало и на проводника, который ухмыльнулся ей, попутно отметив про себя, что пассажирке не нужно помогать с багажом, поскольку такового не имеется, а затем посмотрел ей вслед, наградив оценивающим взглядом ее длинные стройные ноги.

День выдался ветреным, и девушка, покинув станцию, нагнулась над коляской и аккуратно подоткнула края детского одеяльца. Затем пригладила волосы, подняла воротник и тоскливо посмотрела на промчавшееся мимо такси. До ресторана было не менее полутора миль, но денег у нее оставалось лишь на обратный билет. Ну и на пачку сигарет.

А сигареты ей сегодня точно понадобятся.

Когда она свернула на Пикадилли, как назло, пошел дождь. Она подняла капюшон коляски и, низко опустив голову, зашагала быстрее. На ней не было чулок, и дурацкие туфли моментально натерли пятку. Он уговаривал ее заменить эти туфли на другие, более удобные. Однако мизерные крупицы оставшегося у нее тщеславия не позволили ей появиться в дешевых теннисках. Не сегодня.

Ресторан находился на боковой улочке за театром, темно-зеленый интерьер и витражные окна недвусмысленно говорили о его скрытых достоинствах, а именно о том, что это заведение для людей обеспеченных и ценителей хорошей кухни. Девушка замедлила шаг: ее не слишком тянуло в это место. Она остановилась у входа и уставилась на меню, словно пытаясь решить, входить или нет. На лесах над ее головой трудилась бригада работяг, время от времени прячущихся от дождя под навесом, из приемника доносился голос Дайон Уорвик, исполнявшей «Walk On By», один из парней насвистывал мелодию. Работяги с неприкрытым интересом следили за тем, как она, несмотря на ветер и отсутствие зеркала, по-новому закалывает волосы и смотрится в ближайшее окно проверить, не размазалась ли косметика.

Девушка зажгла сигарету и закурила короткими, жадными затяжками, переминаясь с ноги на ногу и рассеянно оглядывая улицу, точно до сих пор пыталась решить, куда лучше пойти. Наконец она повернулась к стоявшей рядом коляске и посмотрела на спящего в ней младенца. И внезапно оцепенела, ее взгляд был до странности неподвижен, она словно на время забыла и об отвратной погоде, и о глазеющих на нее рабочих. И взгляд этот отнюдь не был похож на то, как смотрят на детей обычные матери: с нежностью, но небрежно. Она протянула руку, будто желая дотронуться до лица ребенка, а второй рукой оперлась на коляску, чтобы не упасть. Затем низко наклонилась, и лицо ее исчезло под капюшоном коляски.

Спустя какое-то время она выпрямилась, судорожно вздохнула, что-то тихо пробормотала. И медленно покатила коляску к входу в ресторан.

– Выше нос, красотка! – раздался голос с лесов, когда она уже открывала дверь. – Авось обойдется!

– Ой ли, – едва слышно прошептала она. – Вот тут ты, парень, здорово ошибаешься.

Толстуху с перманентом пришлось долго уламывать присмотреть за коляской, девица нудно бубнила насчет политики ресторана, поэтому Афине пришлось снова пустить в ход свое аристократическое произношение и отдать в качестве чаевых деньги, отложенные на сигареты, да к тому же пообещать, что она больше чем на полчаса не задержится.

– Она спит, дорогая, – сказала Афина с вымученной улыбкой. – Вам ничего не придется делать. А если вдруг что-нибудь понадобится, вы меня всегда найдете.

Толстуха, оказавшись бессильна против этого включенного на полную мощность обаяния, бросила на Афину красноречивый взгляд, лучше всяких слов говоривший, что Афина явно не та, за кого себя выдает: ведь благородная дама не может носить костюм, сшитый по моде двухлетней давности, и заявляться с коляской в ресторан.

Афине пришлось чуть ли не десять минут просидеть в дамской комнате, чтобы хоть немного прийти в себя.

Поначалу все было даже забавно. Она никогда не жила, перебиваясь с хлеба на воду, не зная, где придется ночевать и, даже более того, в каком городе она окажется. Это было самое настоящее приключение. И поскольку страсть затуманила ей взор, заставив забыть о менее приятных сторонах их жизни – грязных комнатах, отвратительной еде, – она искренне наслаждалась этим праздником непослушания. Она смеялась, представляя, как мать отчаянно ищет объяснение своего отсутствия на непременной игре в бридж по средам; как отец сердито фыркает над газетой, взвешивая все последствия последней выходки дочери; как бесится Розмари с ее постоянно кислой физиономией, вечно осуждающая всех и вся, Розмари, которая столь непререкаема в своих оценках и которая при первом же знакомстве посмотрела на Афину так, будто отлично знала, к какому типу девиц та относится, хотя Афина была совершенно уверена, что она вовсе не такая.

Она старалась не думать о Дугласе. Афина с Тони были два сапога пара. Она поняла это с первого взгляда, когда он появился у нее на пороге и ухмыльнулся так, будто точно знал: ей здесь не место. А ведь и правда не место.

Афина докурила сигарету, медленно вышла из дамской комнаты и пошла на шум обеденного зала, где, уткнувшись в газету, сидел он.

Ему всегда шел костюм, но именно этот своим покроем и цветом стал для нее неприятным напоминанием о дне их свадьбы. Когда Дуглас повернулся, она обнаружила у него на лице новые морщинки – печать опыта (или боли?), – которые придавали ему некую зрелую красоту.

– Дуглас? – окликнула Афина бывшего мужа, и он вздрогнул, как от удара. Его пристальный взгляд, казалось, обжигал кожу, и, чтобы заполнить паузу, заставить его отвести лихорадочно блестевшие глаза, она весело прощебетала: – Боже, какой ты элегантный!

Она села за столик, ей отчаянно хотелось выпить.

Официант, принесший выпивку, незаметно для Дугласа игриво пихнул ее локтем в бедро.

– Ты… ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, и она услышала неприкрытую боль в его голосе.

Афина что-то небрежно бросила в ответ, и они завели эту ужасную, убийственную застольную беседу. Хотя, положа руку на сердце, она с трудом понимала, как ей вообще удается выдавливать из себя слова.

– А ты часто приезжаешь в Лондон?

Поначалу она решила, что он над ней издевается. Правда, с другой стороны, Дуглас никогда не отличался остроумием. В отличие от Тони.

– Ой, Дуглас, ты же меня знаешь! Театры, ночные клубы. Мне без этого города никак!

У нее щемило в груди. Более того, она постоянно прислушивалась, не заплакала ли Сюзанна, давая понять окружающим, что проснулась.

Дуглас сделал заказ, выбрав за нее блюдо. Камбалу. В поезде Афина буквально умирала с голоду, так как со вчерашнего дня у нее крошки во рту не было. А теперь она поняла, что не может даже смотреть на еду: ее тошнило от вида застывающего масла, густого рыбного запаха. Дуглас пытался вести светскую беседу, но она не слышала, о чем он говорит. У нее вдруг мелькнула мысль, что совершенно не обязательно проходить через эти круги ада. Можно просто спокойно поесть и вернуться домой к родителям. Ведь ее никто ни к чему не принуждает. И в конце концов все обойдется, разве нет? Но затем она вспомнила о телефонном разговоре с родителями в начале недели, за день до того, как она позвонила Дугласу. «Афина, ты сама постелила себе постель, – заявила мать. – И теперь тебе на ней спать». Она не получит от них ни пенни, пусть не рассчитывает. Отец оказался еще более непреклонным: она запятнала честь семьи, сказал он, так что пусть и не помышляет о возвращении. Словно своими действиями он не причинил куда больше вреда. Она даже не потрудилась сообщить им о ребенке.

Афина вспомнила о жутком сосновом комоде, нижний ящик которого служил кроваткой для Сюзанны, о мокрых подгузниках, развешанных по всей комнате, о постоянных угрозах квартирной хозяйки выселить их на улицу. Об отчаянии Тони из-за невозможности найти работу.

Нет, наверное, так будет лучше для всех.

– Дуглас, будь лапочкой, попроси принести мне еще сигарет, хорошо? У меня, похоже, закончилась мелочь.

Когда официант принес сигареты, оставив на столе сдачу, она окинула деньги жадным взглядом, ведь этого вполне хватило бы, чтобы купить еды на несколько дней. Или заплатить за ванну. Настоящую горячую ванну с мыльной пеной. Она смотрела на деньги и вспоминала о тех счастливых временах, причем не слишком далеких, когда столь незначительная сумма показалась бы ей несущественной, не стоящей того, чтобы заморачиваться. Как и ее пальто, и ее туфли, и ее новая шляпа, которые тоже казались ей несущественными: легко пришли – легко ушли. Она в очередной раз уставилась на деньги, а потом перевела глаза на Дугласа, понимая, что ее проблема имеет еще одно решение, которое она пока как следует не рассматривала. Что ни говори, он был видным мужчиной. И она явно была ему небезразлична: она поняла это из их телефонного разговора. А Тони без нее прекрасно обойдется. Тони без всех прекрасно обойдется.

– Почему ты решила позвонить?

– Мне что, теперь и поговорить с тобой больше нельзя? – игриво спросила она.

И тогда она посмотрела, посмотрела по-настоящему, на бывшего мужа. Она прочла у него на лице тоску и отчаяние. И любовь. Несмотря на ее предательство. И поняла, почему не способна сделать то, что одним махом решило бы все проблемы.

– Афина, я тебе не дорогой! Я так больше не могу. Реально не могу. Я должен знать, зачем ты здесь.

Теперь он уже злился. Его лицо побагровело. Она попыталась сосредоточиться на том, что он говорит, но неожиданно почувствовала некие тревожные сигналы, настроенные на невидимую материнскую частоту. И потеряла нить разговора.

– Знаешь, так приятно видеть тебя таким красавчиком. – Ей отчаянно хотелось прямо сейчас встать и уйти. Она может убежать, вынуть Сюзанну из этой ужасной допотопной коляски и просто исчезнуть. И никто ничего не узнает. Можно, к примеру, поехать в Брайтон. Или занять денег и уехать за границу. В Италию. Они там, в Италии, любят детей. Она открыла рот и не узнала своего голоса, так как голова была занята совсем другим. – Ты всегда выглядел роскошно в этом костюме.

Теперь она уже отчетливо слышала плач Сюзанны, и все остальное вдруг сделалось несущественным.

– Афина! – возмутился он.

И тут рядом с их столиком возникла толстуха с ее наглой рожей. Она явно обратила внимание и на отсутствие обручального кольца, и на нетронутую еду на тарелке.

– Простите, мадам, но ваш ребенок плачет. Вы должны пойти забрать малышку.

Как выяснилось позже, дальнейшие события практически стерлись из ее памяти. Она помнила только побелевшее, опрокинутое лицо Дугласа, помнила, как взяла на руки Сюзанну, отчетливо понимая, что держит дочь в последний раз, а потому стараясь не смотреть на это крохотное личико. А тем временем Сюзанна, словно предчувствуя неизбежное, беспокойно заворочалась, и Афина принялась ее укачивать, радуясь возможности скрыть от всех трясущиеся руки.

А затем был тот трагический эпизод, который она страстно хотела забыть, эпизод, память о котором преследовала ее во сне и наяву, эпизод, оставивший у нее в душе зияющую пустоту и неизбывную тоску по потерянному ребенку.

Практически не отдавая себе отчета в своих действиях, Афина Фэрли-Халм взяла ребенка, которого любила чистой незамутненной любовью (она сама от себя не ожидала этого), и отдала это маленькое, почти невесомое, завернутое в одеяло создание мужчине напротив.

– Афина, поверить не могу, что ты…

– Пожалуйста, пожалуйста, Дуглас, дорогой! Я не могу сейчас ничего объяснять. Честное слово! – Слова, налившись свинцовой тяжестью, застревали в горле, пустые руки напоминали о ее предательстве.

– Ты не можешь вот так взять и оставить у меня ребенка…

– Ты ее полюбишь.

Он держал малышку очень бережно, очень осторожно, заметила Афина, и ее пронзило острое чувство благодарности к этому мужчине. Она знала, он не подведет. Господи, прости мне мой грех, мысленно взмолилась она. Еще немного – и она, казалось, потеряет сознание.

На секунду ее охватила паника, что он все-таки откажется. Но другого выхода не было. Тони именно так говорил, неоднократно.

Она сама постелила себе постель.

Она накрыла его ладонь прохладной рукой, пытаясь передать свои чувства одним умоляющим взглядом:

– Дуглас, дорогой, разве я когда-нибудь тебя хоть о чем-нибудь просила? В самом деле?

Он растерянно посмотрел на нее, и это неприкрытое смятение, беззащитное выражение его лица сказали ей, что он сдался. Что он будет заботиться о Сюзанне. Любить ее так, как его самого когда-то любили в детстве. Пожалуй, что ни делается, все к лучшему, сказала себе Афина. Да-да, к лучшему. Как будто уговорами она могла заставить себя в это поверить. Она с трудом встала и с высоко поднятой головой направилась к выходу; ей казалось, что она вот-вот упадет. Стараясь не думать о том, что оставляет позади, она просто механически переставляла ноги, пока шум ресторана за спиной окончательно не стих. Ей очень хотелось оставить что-нибудь Сюзанне на память. Маленький знак любви. Но у них ничего не было. Все ценное было продано, чтобы купить еды.

До свидания, дорогая, мысленно сказала она, увидев впереди дверь ресторана; высокие каблучки громко цокали по каменной плитке пола. Я вернусь за тобой, когда дела наладятся. Обещаю.

Да, что ни делается, все к лучшему.

– Неужели ты даже не хочешь сказать «до свидания»? – донесся до нее голос Дугласа.

И Афина, чувствуя, как ее решительность тает прямо на глазах, побежала что было сил.

Никогда такого не видела, уже позже рассказывала гардеробщица сомелье. Эта высокомерная девица, та самая, черноволосая, завернула за угол, села на тротуар и разрыдалась так, что у нее, казалось, вот-вот разорвется сердце. Гардеробщица видела ее, когда выходила подышать свежим воздухом. Сидела съежившись у стены и выла, точно собака. Не обращая внимания на прохожих.

– Уж я бы точно сумел ее развеселить, – похотливо ухмыльнулся сомелье, а гардеробщица с наигранным отчаянием покачала головой и ушла к своим пальто.

Когда она вернулась, Тони лежал на кровати. Впрочем, ничего удивительного, хотя вечер еще не наступил: в тесной комнатушке не на что было присесть. Они попросили у квартирной хозяйки стул, рассчитывая втиснуть его в свободное пространство возле окна, но хозяйка сурово ответила, что они и так задержали квартплату на две недели, да и вообще у них на одного человека больше, чем оговорено, тогда с какого перепугу она должна обеспечивать их дополнительной мебелью, а?

Афина вошла в комнату. Тони резко открыл глаза, словно до того крепко спал, и сразу сел на кровати, растерянно моргая и вглядываясь в ее лицо. В комнате пахло затхлостью: уже несколько недель они не могли отнести постельное белье в прачечную-автомат, а окно плохо открывалось, практически не впуская внутрь свежий воздух. Она смотрела, как он широкими ладонями приглаживает волосы.

– Ну как? – спросил он.

Она не могла говорить. Просто молча подошла к кровати и, даже не потрудившись убрать газету с жеваного пикейного покрывала, сразу легла спиной к нему; туфли соскользнули со стертых в кровь пяток.

Он положил ей руку на плечо и неуверенно сжал его:

– Ты в порядке?

Афина не ответила. Она лежала, уставившись в стену напротив, на зеленые тисненые обои, которые уже начали отклеиваться от плинтусов, на электрический радиатор, которым они не пользовались из-за отсутствия денег, на комод, нижний ящик которого был устлан старыми джемперами Афины, с ее шелковой блузкой поверх них – единственной вещью, достойной нежной кожи Сюзанны.

– Ты все правильно сделала, – вкрадчиво произнес Тони. – Понимаю, тебе сейчас тяжело, но ты все правильно сделала.

Ей казалось, будто она никогда больше не сможет оторвать голову от подушки. Она ощущала себя такой усталой, словно прежде вообще не понимала, что такое настоящая усталость.

Она не замечала, что Тони целует ее в ухо. Ее отстраненность разбудила в нем желание.

– Любимая? – (Она не ответила.) – Любимая?

– Да? – прошептала она, не чувствуя в себе сил поддерживать разговор.

– Я искал работу. – Он явно пытался ее убедить, что тоже выполняет свою часть сделки. – В Стэнморе есть фирма, которая ищет торгового агента. Комиссионные и бонусы. Пожалуй, позвоню им чуть позже. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, а?

– Да.

– Фина, все образуется. Правда. Уж я постараюсь.

Если он поехал на поезде, то Сюзанна, должно быть, уже в Дир-Хэмптоне. Дуглас тоже наверняка намучается с этой коляской. Афина представляла, как он, сражаясь с огромным капюшоном и нескладной ручкой, требует от проводника помочь затащить ее в вагон. А в вагоне склоняется над Сюзанной – проверить, все ли в порядке. Склоняется над Сюзанной в этом своем элегантном костюме, с печатью озабоченности на лице. Пожалуйста, только не давай ей слишком много плакать без меня, подумала она, и крупная одинокая слеза упала на подушку.

– С ним ей будет гораздо лучше. Да ты и сама знаешь. – Тони гладил Афину по белой холодной руке, словно это могло ее успокоить. И шептал ей прямо в ухо, страстно, настойчиво: – С двумя нам точно не справиться. Только не здесь. Мы и так еле-еле сводим концы с концами… Афина? – Тони уже начало угнетать ее молчание.

Она лежала на смятых объявлениях о работе, равнодушно уставившись на дверь.

– Нет, – сказала она.

Афина пролежала на кровати четверо суток, беспомощно рыдая, отказываясь покидать комнату, разговаривать и принимать пищу, глядя широко раскрытыми остановившимися глазами, пока наконец Тони, опасаясь за ее здоровье, а скорее – за состояние ее рассудка, не решил взять дело в свои руки и пригласить доктора. Квартирная хозяйка, наслаждаясь собственной ролью в этой драме, встретила доктора на площадке верхнего этажа и громогласно объявила ему, что у нее порядочный дом, чистый и опрятный.

– У нас тут сроду не было никаких болезней. Ничего грязного. – Хозяйка усиленно старалась заглянуть в дверь в надежде узнать, что не так с этой девицей.

– Не сомневаюсь. – Доктор с отвращением посмотрел на заскорузлый ковер в холле.

– Я прежде никогда не пускала к себе не состоящих в браке, – заявила она. – Это в первый и последний раз. Мне ни к чему лишние заботы.

– Она здесь, – сказал Тони.

– И никакой заразы в моем заведении! – Хозяйка буквально пылала благородным негодованием. – И я требую, чтобы мне сообщили, если у нее что-то заразное!

– Если тут что и есть заразное, так это твоя луженая глотка, – пробормотал молодой человек и захлопнул дверь.

Доктор оглядел крошечную комнату с сырыми стенами и покрытыми копотью окнами, сморщил нос от затхлого запаха висевшего в углу мокрого белья, и у него невольно возник вопрос: сколько людей в этом районе живут в условиях, скорее подходящих для животных? Он выслушал сбивчивые объяснения молодого человека и повернулся к лежавшей на кровати женщине:

– Где-нибудь болит? – Он откинул покрывало, обнажив живот, который еще только-только начинал увеличиваться. Она ответила, и доктора немного удивило ее изысканное произношение. Ну и парочка! Аристократка и неотесанный северянин! Хотя в наше время это обычное дело. Так называемое бесклассовое общество, чтоб его! – Проблемы с мочеиспусканием? Боль в горле?

Осмотр не занял много времени: физически женщина оказалась здорова. Однако врач диагностировал депрессию, в чем не было ничего удивительного, если учесть условия, в которых она жила.

– Многие женщины становятся несколько истеричными во время беременности, – закрыв чемоданчик, сказал врач молодому человеку. – Постарайтесь, чтобы она не нервничала. Прогуляйтесь вместе по парку. Свежий воздух пойдет ей на пользу. Я выпишу ей таблетки, содержащие железо. Постарайтесь сделать так, чтобы она хоть немного порозовела.

Молодой человек проводил доктора и остался стоять в дверях, смущенно засунув руки в карманы.

– Что же мне делать? – растерянно твердил он. – Она не хочет меня слушать.

Доктор перехватил встревоженный взгляд будущего отца в сторону кровати. Девушка уже уснула. Но в сорок седьмом номере был туберкулез под вопросом, в другой комнате – пролежни, и, кроме того, оставался бурсит миссис Бейкер, которым следовало заняться еще вчера, а потому доктор при всем желании не мог больше здесь задерживаться.

– Некоторым женщинам материнство дается чуть труднее, чем другим, – заметил он, надел шляпу и ушел.

– Но мне сказали, что моя мать умерла при родах, – удивилась Сюзанна, когда Виви рассказала ей все, что знала, о последних днях Афины. И это еще больше укрепило Сюзанну во мнении, что ей еще рано становиться матерью.

– Да, действительно при родах. – Виви взяла Сюзанну за руку. Ласковый материнский жест. – Но тебя она родила раньше. У нее это был второй ребенок.