Пассажиры, выходящие через ворота в зале прибытия рейса 7902 из Буэнос-Айреса компании «Бритиш эруэйз», выделялись на общем фоне на редкость привлекательной внешностью. И не то чтобы аргентинцы в общем не были красивой нацией, особенно по сравнению с испанцами, размышлял Хорхе де Маренас, однако вряд ли стоило удивляться, что сто пятьдесят участников съезда пластических хирургов – и их жены – эстетически более привлекательны, нежели остальные. Женщины – сплошь загорелые амазонки, с фигурами наподобие песочных часов и волосами цвета дорогих кожаных сумок, мужчины – все как один с густыми темными волосами и неестественно квадратной челюстью. Хорхе де Маренас был единственным, кто внешне соответствовал своему биологическому возрасту.

– Мы с Мартином Серджио решили сыграть в маленькую игру, – сообщил он Алехандро, когда они устроились на заднем сиденье такси, направляющегося в Лондон. – Надо оглянуться вокруг и определить, у кого какой размер. У женщин это нетрудно. – Хорхе поднес руки к груди, изобразив два футбольных мяча, и надул губы. – В последнее время они слишком всем увлекаются. Сначала засовывают в лифчик по чуть-чуть, а затем хотят стать похожими на Барби. Но мужчины… Мы начинаем распускать слухи, будто у самолета закончилось горючее, чтобы посмотреть, кто из них еще способен наморщить лоб. Большинство из них похожи на… – Хорхе изобразил застывшую гримасу милостивого согласия. – «Ты уверен? Но это ужасно! Мы же просто умрем!» – Хорхе от души рассмеялся и хлопнул сына по ляжке.

Долгий перелет и встреча со своим обожаемым Алехандро прибавили Хорхе словоохотливости, и он так много болтал с тех пор, как они обнялись в гулком зале прибытия, что только на окраине Лондона, в Чизике, когда такси затормозило перед выездом на автостраду, до него дошло, что сын какой-то непривычно молчаливый.

– Ну и сколько у тебя выходных? – спросил Хорхе. – Мы едем на рыбалку?

– Да, папа. Уже все забронировано.

– И куда мы отправимся?

– В одно место в часе езды от больницы. Я договорился на четверг. Ты вроде говорил, будто ваша конференция заканчивается в среду, да?

– Отлично. Buenisimo. А что собираемся ловить?

– Кумжу, – ответил Алехандро. – Я уже купил наживку в Дир-Хэмптоне. Я там живу. А еще одолжил у одного доктора парочку спиннингов. Так что тебе ничего не понадобится, кроме шляпы и болотных сапог.

– Все свое ношу с собой. – Хорхе махнул рукой в сторону багажника. – Надо же, кумжа! Ну-ка, посмотрим, даст ли она нам бой.

Он сидел, не обращая внимания на проступавшую в тумане плоскую застройку окраин Западного Лондона. Мысленно Хорхе был уже на берегу прозрачной английской реки, он даже слышал резкий свист лески, разрезающей воздух и падающей в бурные воды перед ним.

– А как там мама?

Неохотно выкинув из головы кишащие рыбой потоки воды, Хорхе вернулся с небес на грешную землю. Весь полет он только и думал о том, что стоит говорить Алехандро, а что нет.

– Ты же знаешь свою мать, – небрежно произнес он.

– А она в последнее время хоть где-нибудь бывала? Выходила с тобой из дому?

– Она… она по-прежнему немного озабочена криминальной обстановкой. И мне никак не удается убедить ее, что дела налаживаются. Она смотрит слишком много новостей по телевизору, читает «Эль гуардиан», «Нотисиас» и все такое. Что не успокаивает нервы. Милагрос теперь постоянно живет с нами. Я тебе говорил?

– Нет.

– Мне кажется, твоей маме хочется, чтобы в доме кто-нибудь был в мое отсутствие. Это позволяет ей… чувствовать себя увереннее.

– Она не захотела приехать с тобой? – Алехандро отвернулся к окну, и по его голосу трудно было сказать, жалеет он или, наоборот, рад.

– Ты же знаешь, она не особый любитель самолетов. Не волнуйся, сынок. Они с Милагрос отлично ладят.

По правде говоря, Хорхе был даже рад получить возможность отдохнуть от жены: у нее возникла навязчивая идея насчет того, что у мужа интрижка с Агостиной, секретаршей, и она постоянно упрекала его в отсутствии интереса к ней, законной супруге. И если Хорхе согласится уменьшить окружность ее талии, немного подтянуть щеки, то, возможно, она станет для него чуть привлекательнее. Хорхе ничего не пытался сказать в свое оправдание – многолетний опыт совместной жизни говорил ему, что будет только хуже, – но он оказался не в силах озвучить истинное положение дел: со временем он перестал испытывать некогда острую потребность в физическом подтверждении своих чувств. Годы работы скальпелем с целью совершенствования юных тел, формирования более пышных форм или, наоборот, отсекания лишнего, иногда в самых интимных местах, привели к тому, что женская плоть стала интересовать его лишь чисто абстрактно – как художника или скульптора.

– Она скучает по тебе, – сказал Хорхе. – И я говорю это вовсе не для того, чтобы ты почувствовал себя виноватым. Господь свидетель, ты молодой человек и должен получать удовольствие от жизни, да и вообще немножко посмотреть мир. Но она скучает по тебе. Она положила в мой чемодан немножко мате для тебя, несколько новых рубашек, а еще парочку вещей, которые ты, может, захочешь почитать. – Тут он сделал паузу. – Думаю, она была бы довольна, если бы ты почаще писал.

– Знаю, – ответил Алехандро. – Прости. У меня было… непростое время.

Хорхе бросил проницательный взгляд на сына и собрался было прощупать почву, но передумал. У них впереди четыре дня вместе и по крайней мере один день рыбалки. Если Алехандро что-то гложет, то отец это так или иначе скоро выяснит.

– Ну что, значит, Лондон? Тебе понравится отель «Лансдаун». Мы с твоей матерью останавливались там в шестидесятых, когда поженились, и зажигали вовсю. На этот раз я забронировал двухместный номер с двумя кроватями. Какой смысл жить порознь, когда мы столько месяцев не виделись? Только я и мой мальчик.

Алехандро ответил ему широкой ухмылкой, и Хорхе почувствовал прилив привычного удовольствия от компании своего красивого сына. Хорхе вспомнил, как Алехандро крепко обнял его на выходе из ворот в аэропорту и расцеловал в обе щеки – существенный прогресс по сравнению со сдержанными рукопожатиями, которыми он обменивался с отцом даже в детстве, когда возвращался домой из школы-интерната. Говорят, разлука меняет людей, подумал Хорхе. Возможно, в этом холодном климате его сыну удалось наконец немного оттаять.

– Ну что, устроим мальчишник? Сходим в лучшие рестораны, прошвырнемся по ночным клубам. Словом, поживем полной жизнью. Нам надо многое наверстать, Турко, и для этого у нас впереди еще куча времени.

Работа конференции пластических хирургов ежедневно заканчивалась в шестнадцать тридцать, и, пока другие делегаты встречались в барах, расхваливали глянцевые фото шедевров мастерства коллег, а за спиной обзывали их мясниками, Хорхе с сыном каждый вечер кружились в вихре развлечений. Они навестили приятеля Хорхе, который жил в Сент-Джонс-Вуде, в доме с оштукатуренным фасадом, сходили на шоу в Вест-Энде, хотя ни один из них не любил театр, пропустили по стаканчику в баре отеля «Савой» и выпили чая в «Рице», где Хорхе попросил официанта их сфотографировать. («Это единственное, о чем просила твоя мама», – сказал Хорхе, когда Алехандро попытался залезть под стол.) Они беседовали о медицине, о политической обстановке в Аргентине, о деньгах и общих знакомых. Немного подпив, они хлопали друг друга по спине и говорили, как классно проводят время, как здорово быть вместе и что нет ничего лучше чисто мужской компании. А затем, еще больше подпив, они становились слезливыми, сентиментальными и начинали сокрушаться, что мать Алехандро не с ними. Отец, хотя и благодарный сыну за столь нехарактерные проявления эмоций, прекрасно понимал, что основные откровения еще впереди. Алехандро сказал, что у него умер друг, и это как-то объясняло некоторые изменения его характера, а также застывшую в его глазах печаль, но никак не объясняло напряженного состояния мальчика, а также его едва заметного беспокойства, которое даже Хорхе, толстокожий, точно слон, как частенько твердила ему жена, не мог не почувствовать.

Однако Хорхе решил ни о чем напрямую не спрашивать.

Он не был уверен, что хочет услышать ответ.

Дом Кэт Картер находился через два дома от жилища ее покойной дочери – атавизм, сохранившийся еще с той поры, когда политика графства состояла в том, чтобы члены одной семьи селились поблизости. Джесси в свое время рассказывала Сюзанне о семьях, члены которых занимали целые уличные тупики: бабушки – рядом с матерями, сестрами и братьями, чьи дети растворялись в аморфных семейных группировках, бегая по чужим домам, как по своим собственным.

И тем не менее, пожалуй, трудно было найти два более непохожих друг на друга дома, чем у Кэт и ее дочери. Если парадная дверь и клетчатые занавески на окнах у Джесси свидетельствовали о ее тайных пристрастиях, о любви ко всему яркому и кричащему, о стремлении к ниспровержению устоев, то жилище Кэт говорило о ней как о человеке, хорошо знающем свое место в обществе, аккуратные цветочные бордюры и безупречно покрашенные стены свидетельствовали о стремлении хозяйки к образцовому порядку. Что отличало Кэт от дочери, навеки запечатленной в памяти на фоне следов разгрома, думала Сюзанна, отводя глаза от парадной двери Джесси. Ей не хотелось вспоминать свое последнее посещение этого дома. Она вообще не была уверена, что сейчас ей хочется быть здесь. Уроки в школе закончились, и район заполонили мамаши с колясками, нагруженные коробками молока из магазинчика за углом. Сюзанна шла вперед, засунув руки в карманы куртки, в одном из которых лежал конверт, приготовленный полчаса назад. А если Кэт нет дома, гадала она, может, просто сунуть конверт под дверь? Или лучше отдать при личной встрече?

Кэт выставила в окне фотографию Джесси: волосы завязаны в два хвостика по бокам, на лице привычная ухмылка. Фотография в черной рамке, а вокруг, наверное, штук сорок поминальных открыток. Сюзанна на секунду зажмурилась и, спиной ощущая любопытные взгляды, решительно позвонила в дверь.

Кэт Картер стала совсем седой. Сюзанна уставилась на ее волосы, пытаясь припомнить, какого цвета они были раньше, но вовремя спохватилась.

– Привет, Сюзанна, – кивнула Кэт.

– Простите, что не зашла раньше. Я очень хотела, просто…

– Не знала, что сказать? – (Сюзанна покраснела.) – Ничего страшного. Ты не одна такая. По крайней мере, ты пришла, а это уже лучше, чем ничего. Входи, не стесняйся.

Кэт посторонилась, и Сюзанна вошла в дом, ступая точно налившимися свинцом ногами по безупречно чистому ковру.

Хозяйка провела ее в гостиную и усадила на диван, откуда Сюзанне была видна тыльная сторона фотографии в рамке и поминальные открытки, повернутые лицом к двери. Планировка оказалась такой же, что и в доме Джесси, все очень чистенько, хотя и бедненько, однако атмосфера была другой, поскольку черное облако тоски и печали чуть ли не осязаемо нависало над головой.

Тяжелой походкой Кэт прошла через всю комнату и села в большое кресло напротив дивана, аккуратно расправив юбку натруженными руками.

– Эмма в школе? – спросила Сюзанна.

– Снова пошла на этой неделе. После каникул.

– Я пришла… узнать… как она поживает, – промямлила Сюзанна.

Кэт кивнула и машинально бросила взгляд на фотографию дочери:

– Она привыкает.

– К слову сказать, если я чем-то могу помочь… – (Кэт вопросительно подняла глаза. На каминной доске за ее спиной стояла фотография всей семьи, в центре мужчина, вероятно отец Джесси, с грудной Эммой на руках.) – Я в некотором смысле несу ответственность за случившееся.

Кэт резко мотнула головой:

– Тебе не за что нести ответственность.

И Сюзанна вдруг почувствовала, как невыносимо давит на плечи груз несказанных слов.

– Я вот тут подумала… возможно, если бы я могла… – Сюзанна сунула руку в карман и достала конверт, – хоть как-то возместить? – (Кэт недоуменно уставилась на конверт.) – Финансово. Здесь немного. Но я подумала, что, если есть какой-то трастовый фонд или типа того… для Эммы, я хочу сказать…

Кэт принялась теребить золотой крестик на шее. Выражение ее лица стало жестким.

– Благодарю, но нам не нужны чужие деньги! – отрезала она. – Мы с Эммой как-нибудь обойдемся.

– Извините. Я не хотела вас обидеть. – Сюзанна положила конверт в карман, ругая себя за бестактность.

– Да ты меня вовсе не обидела. – Кэт встала с кресла, и Сюзанна решила, что ее сейчас попросят уйти. Однако Кэт подошла к раздаточному окну между кухней и комнатой и, просунув в него руку, включила чайник, а затем сказала: – Впрочем, ты все-таки можешь мне помочь. Мы делаем для Эммы коробку памяти. Идея ее учительницы. Попроси своих знакомых написать, чем им запомнилась Джесси… Я хочу сказать, пусть напишут о ней хорошие слова. Чтобы Эмма, когда подрастет… могла получить полное представление о том, какой была ее мать. Что о ней думали люди.

– Отличная мысль! – Сюзанна сразу вспомнила о полке в магазине, где образовалось своеобразное святилище из вещей Джесси.

– Я тоже так думаю.

– Немножко похоже на наши выставки в витрине.

– Да уж. Это у Джесс хорошо получались, да?

– Гораздо лучше, чем у меня. Полагаю, воспоминаний о ней у вас будет более чем достаточно. Хороших воспоминаний. – (Кэт Картер промолчала.) – Я… постараюсь сделать что-нибудь… Одним словом, воздать ей должное.

Кэт неожиданно повернулась к Сюзанне:

– Знаешь, Джесс старалась жить на полную катушку. Хотя для кого-то, может, это была не жизнь, а жалкое прозябание. Ведь, положа руку на сердце, она и пожить-то толком не успела. Ничего не успела сделать, нигде не успела побывать. Но она любила людей, она любила свою семью, и она оставалась верна себе. И всегда говорила, что думает. – Кэт посмотрела на фото на каминной доске. Сюзанна сидела не шелохнувшись. – Да-да, всегда говорила, что думает. Она делила людей на два типа: «водостоки» и «радиаторы». «Водостоками» она называла тех вечно несчастненьких, что мучили окружающих своими проблемами, питаясь их жизненными силами… А «радиаторы» – это люди вроде Джесс. Она нас всех согревала. – И Сюзанна, к своему стыду, неожиданно поняла, к какому именно типу относится лично она, однако Кэт, похоже, уже обращалась не к ней, а к стоявшей на камине фотографии, ее лицо немного смягчилось. – Наверное, это глупо, но я собираюсь научить Эмму тому же. Не хочу, чтобы она выросла забитой и запуганной, чересчур осторожной из-за того, что случилось. Нет, она должна стать сильной, смелой… такой, как ее мама. – Она чуть-чуть поправила фото. – Вот чего я хочу. Чтобы она стала такой, как ее мама. – Кэт стряхнула с юбки несуществующую пушинку. – А теперь давай-ка попьем чайку.

Алехандро неожиданно выпрямился во весь рост, опасно раскачивая лодку, и в сердцах швырнул на дно удочку. Отец бросил на него удивленный взгляд:

– Ты чего? Так ты всю рыбу распугаешь!

– Ни хрена не клюет! Ни хрена!

– А ты пробовал ловить на личинки стрекоз? – Хорхе протянул сыну яркую мушку. – Рыба гораздо лучше клюет на мелкую наживку.

– Да нет, ничего не выходит.

– Тогда возьми леску с более тяжелым поплавком. От твоей что-то мало проку. Она вообще не тонет.

– Дело не в леске. И не в наживке. Просто у меня сегодня душа не лежит.

Хорхе сдвинул шляпу на затылок:

– Не хочу расстраивать тебя, сынок, но другого времени у меня уже не будет.

– Извини, но я больше не могу.

– Это все потому, что ты, точно собачка, дергаешь туда-сюда этих мушек.

Отец нагнулся, поправил удочку Алехандро на дне лодки, затем положил и свою рядом с садком, где блестела серебристой чешуей пойманная рыба. Еще немного – и он достигнет разрешенного по разовой лицензии лимита в шесть рыбин. И тогда, пожалуй, придется воспользоваться лицензией сына.

Хорхе, поерзав на месте, достал из корзины для пикника пиво и протянул Алехандро, словно пальмовую ветвь в знак примирения:

– Что происходит? Ты всегда был более искусным рыбаком, чем я. А сегодня ты точно пятилетний малыш. Где твое терпение?

Алехандро сел, печально понурившись. За последние несколько дней его апатия успела исчезнуть, как исчезают после брошенного камня круги на воде.

– Ладно. – Хорхе положил сыну руку на плечо. – Ладно. Съешь хоть что-нибудь. Может, еще пива… Или чего-нибудь покрепче? – Он похлопал по карману жилетки, где лежала фляжка с виски. – Ты почти не притронулся к еде.

– Что-то не хочется.

– А вот я проголодался. И если продолжишь взбаламучивать воду, там вообще рыбы не останется.

Они молча ели приготовленные Алехандро сэндвичи, позволив лодке дрейфовать к середине озера. Квартира у Алехандро вовсе неплохая, сказал Хорхе. Просторная. Светлая. Безопасная. И куча молоденьких сестричек вокруг. Правда, последнее замечание Хорхе оставил при себе. Вообще-то, ему здесь все пришлось по душе: и холмистые деревенские пейзажи, и очаровательные старомодные коттеджи, и английские пабы с низкими потолками. Ему понравилась безмятежная гладь озера, а также предусмотрительность англичан, которые каждый год восстанавливали популяцию рыбы. Англия, похоже, не меняется, сказал он. И всегда приятно знать, что в мире еще остались такие места, где культурные стандарты и человеческое достоинство по-прежнему хоть что-нибудь да значат, особенно по сравнению с его родной, некогда процветающей Аргентиной, которая теперь катится к чертям собачьим. Тогда Алехандро рассказал ему о квартирных хозяевах, отказавших ему, потому что он «черный», и Хорхе, раскипятившись, заявил, что здесь наверняка полно полудурков и невежд.

– И это еще называется цивилизованная страна, – пробормотал он. – Здесь половина женщин носит мужские туфли.

Бросив тоскливый взгляд на воду, Алехандро повернулся к отцу и с тяжелым вздохом сказал:

– Можешь передать маме, что я возвращаюсь домой.

– И чем, интересно, им не угодили красивые женские туфли? Почему здешние женщины хотят быть похожими на мужчин? – Хорхе вдруг запнулся и, проглотив остатки сэндвича, переспросил: – Что?

– Я уже подал заявление. Возвращаюсь домой через три недели.

На секунду Хорхе засомневался, не изменяет ли ему слух.

– Твоя мама будет довольна, – осторожно произнес он, вытер усы и положил носовой платок обратно в карман. – А в чем дело? Мало платят?

– Нет, платят нормально.

– Тебе не нравится работа?

– Работа отличная. Ты же знаешь, она универсальная. – Алехандро не улыбнулся.

– Все не можешь успокоиться? Это твоя мать, да? Она тебя изводит? Она рассказала мне о том локоне… Прости, сынок. Она не понимает. Впрочем, ты и сам знаешь. Она воспринимает жизнь не так, как другие люди. Потому что слишком редко выходит из дому, понимаешь? И слишком много думает о разных вещах… – Хорхе внезапно захлестнуло чувство вины. Вот почему ему всегда было спокойнее держать свои мысли при себе. Лишние разговоры до добра не доводят. – Ты не должен позволять ей волновать тебя.

– Это женщина, па. Она меня убивает.

Счастье, что они были посреди огромного озера, поэтому никто не видел, как Хорхе поднял к небу округлившиеся от удивления глаза и практически беззвучно пробормотал: «Слава Богу!»

– Женщина! – Он старался, чтобы в его голосе не слышалось явной радости. – Женщина! – Но когда Алехандро уронил голову на колени, улыбка тотчас же слетела с лица Хорхе. – А это что, проблема?

– Она замужем, – не поднимая головы, произнес Алехандро.

– И что с того?

Алехандро с озадаченным видом посмотрел на отца. И тогда Хорхе прорвало.

– Ты становишься старше, сынок. И тебе вряд ли удастся найти женщину… без прошлого.

Хорхе так и подмывало станцевать джигу вокруг сына. Женщина!

– Прошлое? Но это еще не все.

Женщина! Хорхе хотелось петь, громко пропеть это слово. Чтобы оно разнеслось над озером и эхом отдалось от берега. Женщина!

Алехандро по-прежнему сидел, спрятав лицо и согнувшись, точно от острой боли. Хорхе взял себя в руки и в знак сочувствия к сыну сразу сменил интонацию:

– Итак. Эта женщина…

– Сюзанна.

– Сюзанна. – Хорхе произнес это имя с почтительным придыханием. – Сюзанна. – Ты что, принимал у нее роды?

Дурацкий вопрос. Алехандро поднял голову, и Хорхе сразу вспомнил, каково это – быть молодым и насколько мучительны бывают превратности любви.

Алехандро говорил запинаясь, убитым голосом:

– Она… все для меня. Кроме нее, мне никто не нужен, понятно? И даже когда я с ней, то боюсь лишний раз закрыть глаза из страха, что потеряю ее…

Возможно, если бы на месте Алехандро был кто-нибудь другой, Хорхе изрек бы некую банальность насчет первой любви, сказал бы, что все проходит и это пройдет, да и вообще, всегда можно поймать другую рыбку, причем не одну, с грудями точно спелые дыни, и почти не видно швов. Но это был Алехандро, и Хорхе, усиленно старавшийся скрыть чувство невероятного облегчения, счел за благо промолчать, поскольку хорошо знал своего сына.

– Папа? Скажи, что мне делать? – Казалось, Алехандро вот-вот взорвется от разочарования и невыносимой тоски. И то, что он наконец выплеснул эмоции, раскрыв причину своих терзаний, не принесло облегчения, а лишь усилило страдания.

Хорхе де Маренас расправил плечи и участливо поинтересовался:

– А ты говорил ей о своих чувствах? – (Алехандро с несчастным видом кивнул.) – А она отвечает тебе взаимностью? – (Молодой человек задумчиво посмотрел вдаль на зеркальную поверхность воды, потом повернулся к отцу и пожал плечами.) – Она хочет остаться с мужем, да?

Алехандро попытался что-то сказать, но, похоже, не нашел нужных слов и только сильнее стиснул зубы.

Если бы они сидели рядом, Хорхе непременно обнял бы сына. Ведь что может быть лучше дружеского объятия двух гетеросексуальных мужчин? Но Хорхе ограничился тем, что положил руку сыну на колено.

– Тогда ты совершенно прав. Пора возвращаться домой. – Вода тихо плескалась о борт лодки. Хорхе закрепил в уключинах весла, открыл очередную банку пива, протянул сыну. – Кстати, совсем забыл сказать. Эта София Гишане… та, что передавала тебе привет… – Хорхе откинулся назад, мысленно вознося хвалу Господу за радости рыбалки. – Люди говорят, они с Эдуардо Гишане разводятся.

Не успела Сюзанна выйти от Кэт, как тут же наткнулась на преподобного Ленни. Он размашисто шагал по тротуару с каким-то мешком под мышкой, ветер раздувал полы сутаны.

– Ну как она? – Преподобный кивком показал на дом Кэт. Сюзанна лишь грустно поморщилась. – Я рад, что ты к ней зашла. Мы слишком мало для нее делаем. Просто стыд и позор.

– Не уверена, что от меня был хоть какой-то прок, – призналась Сюзанна.

– А что там с твоим магазином? Ты сейчас туда направляешься? Я заметил, в последнее время магазин в основном закрыт.

– Мне было… слишком тяжело…

– Там находиться, – закончил за нее священник. – Когда следствие закончится, тебе сразу полегчает.

У Сюзанны привычно засосало под ложечкой. Ужасно не хотелось давать свидетельские показания.

– Я пару раз выступал свидетелем, – сказал преподобный Ленни, закрывая за собой калитку. – Не так страшен черт, как его малюют. – (Сюзанна выдавила некое подобие смелой улыбки.) – Этот твой парень, кажется, тоже не горит желанием это делать. Судя по тому, что он мне сказал.

– Что?

– Алехандро. Сказал, что собирается уехать в Аргентину.

– Так он что, возвращается домой?

– Обидно, да? Славный парень. Хотя кто ж его за это осудит? Наш город не самое легкое место для жизни. И дорога у парня оказалась поухабистей, чем у других.

Ночью Сюзанна практически не сомкнула глаз. Она думала о Кэт Картер, о Джесси, о своем разгромленном пустом магазине. За окном тем временем занимался рассвет, голубые лучи просачивались сквозь неплотно задернутые шторы, которые ей никогда не нравились.

И уже на кухне, где Нил, громко хрумкая тостом, обшаривал рабочие поверхности в поисках запонок, она сказала ему, что уходит.

Поначалу он, похоже, не услышал. А затем удивленно спросил:

– Что-что?

– Нил, я от тебя ухожу. Прости.

Нил застыл как вкопанный, с торчащим изо рта кусочком тоста. Сюзанне даже стало за него неловко.

– Это что, шутка такая? – наконец проглотив тост, спросил Нил.

Сюзанна покачала головой.

Несколько минут они просто молча смотрели друг на друга. Потом Нил повернулся и начал собирать портфель.

– Сюзанна, сейчас я не намерен ничего обсуждать. Опаздываю на поезд. Утром у меня важная встреча. Поговорим вечером.

– Вечером меня здесь не будет, – спокойно заявила она.

– Так в чем все-таки дело? – Нил был ошарашен. – В твоей матери? Послушай, я понимаю, для тебя это стало настоящим шоком, но ведь нужно уметь видеть вещи и с хорошей стороны. Теперь тебя больше не будет мучить комплекс вины. Мне показалось, ваша семья наконец нашла общий язык. Ты ведь сама говорила, что жизнь налаживается.

– Говорила.

– Тогда в чем дело? Это как-то связано с детьми, да? Но я же осадил назад, сама знаешь. Не начинай. Мы эту тему вроде бы закрыли.

– Дело вовсе не…

– Глупо принимать жизненно важные решения в расстроенных чувствах. Ты сейчас не способна трезво мыслить.

– Способна.

– Послушай, я понимаю, ты до сих пор переживаешь из-за своей подруги. Мне ее тоже очень жаль. Она была славной девчонкой. Потерпи, время – самый лучший доктор. Обещаю. – Он задумчиво кивнул, будто в подтверждение своих слов. – Мы с тобой пережили несколько трудных месяцев. Магазин высасывает из тебя последние силы. Должно быть, тебя здорово угнетает, что он выглядит… Ну, когда все это еще носится в воздухе. Скоро привезут окна. Кстати, когда?

– Во вторник.

– Значит, во вторник. Сюзанна, я знаю, ты несчастна, но не стоит принимать случившееся слишком близко к сердцу, ладно? Давай разложим все по полочкам. Ты ведь горюешь не только из-за Джесси, но и из-за вашей семейной истории, возможно из-за своей матери. Это твой магазин. И твоя жизнь.

– Нил… это уже не тот магазин, о котором я когда-то мечтала.

– Нет, ты хотела именно такой магазин. Ты только о нем и твердила. И не надо мне вкручивать, будто ты никогда его не хотела.

Она уловила панические нотки в его тоне. А вот ее голос, как ни странно, звучал на редкость спокойно.

– Дело было в другом. Всегда. Мне просто надо было… заполнить вакуум.

– Заполнить вакуум?!

– Нил, мне действительно очень жаль. Но мы обманывали друг друга. Мы годами обманывали друг друга.

Нил наконец понял, что Сюзанна не шутит. Он тяжело опустился на кухонный стул:

– У тебя кто-то есть?

Она замялась всего на секунду, и ответ прозвучал вполне убедительно:

– Нет.

– Тогда что? Что ты этим хочешь сказать?

Сюзанна сделала глубокий вдох:

– Нил, я несчастна. И делаю несчастным и тебя тоже.

– А-а… – саркастически протянул он. – Снова здоро́во. Твои любимые разговоры в жанре «это-не-ты-это-я». Ну вот, приехали.

– Нет, виноваты мы оба, – вздохнула она. – Мы больше не подходим друг другу.

– Что?

– Нил, ты можешь, положа руку на сердце, сказать, что счастлив? На самом деле?

– Не начинай! Сюзанна, а чего ты, собственно, ждешь? У нас обоих было тяжелое время. Очень тяжелый год. Люди попадают в психушку даже при меньшей эмоциональной нагрузке, чем та, что выпала на нашу долю. Да и вообще, человек не может быть постоянно счастлив. Так не бывает.

– Я сейчас говорю не о радостях жизни. Типа я ужасно-ужасно счастлива.

– Тогда о чем?

– Я говорю о… Ну, я не знаю. Может, об удовлетворении, о том чувстве, когда кажется, будто все идет как надо.

– Сюзанна, у нас с тобой и так все идет как надо. Но мы женаты, а супружеская жизнь – это не только букеты и шоколадные сердечки. – Резко поднявшись, Нил принялся мерить шагами комнату. – Ты не можешь пустить все коту под хвост, подыскивая вариант получше, только потому, что, проснувшись, не поешь по утрам. Ведь жизнь – безумно сложная штука, требующая постоянной работы. Да, Сью, жизнь требует упорства. Надо держаться друг друга. И ждать, когда вернутся счастливые времена. Сюзанна, мы ведь с тобой были когда-то счастливы. Да-да, были и еще обязательно будем. Ты просто должна верить. И оставить пустые мечтания. То есть быть реалисткой.

Не дождавшись ответа, Нил снова сел, и какое-то время они оба молчали.

– Нил, у тебя еще будет нормальная семья, – нарушила тишину Сюзанна. – У тебя впереди уйма времени, даже если сейчас тебе кажется, что это не так.

Нил снова встал и подошел к жене. Уныло сгорбившись, он взял ее руки в свои:

– Сью, не надо. Пожалуйста. – Его карие глаза потемнели от душевного надрыва. – Сью… – (Она продолжала упорно смотреть себе под ноги.) – Я люблю тебя. Неужели это вообще для тебя ничего не значит? Двенадцать лет вместе? – Он нагнулся, пытаясь заглянуть жене в лицо. – Сюзанна?

Она ответила ему твердым взглядом, в котором не было сожаления. И медленно покачала головой:

– Нил, к сожалению, этого недостаточно. – В голосе Сюзанны звучала железная решимость.

Нил прочитал окончательный приговор на лице жены и бессильно уронил руки:

– Похоже, Сюзанна, тебе вряд ли хоть кто-нибудь сумеет угодить. Тебе всегда будет мало. – Он выплюнул ей в лицо горькие слова, поскольку действительно понял, что это конец. Что шутки закончились. – Реальная жизнь не бывает достаточной. А ты придумала себе красивую сказку, которая не принесет тебе счастья. – Он распахнул настежь дверь. – И я вот что тебе напоследок скажу. Когда ты это поймешь, даже не думай возвращаться ко мне, потому что я сыт по горло. Идет? Господь свидетель, я действительно сыт по горло!

Сюзанна, мучимая угрызениями совести, не стала ничего говорить Нилу. Не стала говорить, что она скорее рискнет, поставив на карту все, чем продолжит жить прежней жизнью, где впереди ее будут ждать – и она это прекрасно знала – сплошные разочарования.