За всю жизнь я, кажется, ни разу не видел отца с ненапомаженными волосами. И так и не узнал, какого цвета у него волосы: они были похожи на скользкую черную раковину, разделенную на узкие бороздки черепаховым гребнем, хранившимся в заднем кармане. Отец был флорентийцем, как говаривала бабушка, словно это могло объяснить его чрезмерное тщеславие. И опять же, моя мать совсем не походила на типичную итальянскую маму, по крайней мере в представлении англичан. Она была очень стройной, очень красивой, даже на склоне лет. Что хорошо видно на этой фотографии: они, точно два киноактера, слишком шикарные для нашей деревушки. За всю свою жизнь она, похоже, ни разу не приготовила обеда.

Мне было шесть лет, когда меня впервые оставили с бабушкой. Родители трудились в городе, в месте, неподходящем для ребенка, как мне постоянно твердили. Они брались за самую различную работу, в основном связанную с развлекательным бизнесом, но серьезных денег не зарабатывали, по крайней мере таких, что были необходимы для поддержания их внешнего вида. Они посылали домой конверты с лирами на мое содержание – этого не хватало даже на корм для кур, пренебрежительно говорил дедушка. Дедушка сам выращивал практически все продукты для стола – единственный способ, шлепая меня по спине, говорил он, вырастить отличного парня.

Каждые полгода они приезжали проведать меня. Поначалу я прятался за бабушкиной юбкой, так как едва их узнавал, и мой отец цокал языком и строил мне рожи у бабушки за спиной. Мама сюсюкала со мной и отчитывала бабушку за то, что одевает меня, как крестьянина, а я прижимался к материнской груди, вдыхая аромат духов и гадая про себя, как эти экзотические существа смогли произвести на свет такое безобразное животное, как я. Ведь отец именно так обзывал меня за толстый живот и двойной подбородок, а мама бранила его с улыбкой, адресованной вовсе не мне. И иногда я и сам не мог разобрать, люблю я их или ненавижу. Я точно знал лишь одно: мне не суждено оправдать их ожиданий и, возможно, это из-за меня они стараются держаться подальше от дома.

«Не обращай внимания, – утешала меня бабушка. – Город сделал их жестокими».

А затем в тот год, когда мне исполнилось четырнадцать, они уже в пятый раз вернулись с пустыми руками, без единого гроша на мое содержание. И поскольку я не должен был об этом знать, меня отослали в мою комнату, где я подглядывал в щелку двери и напрягал слух, чтобы слышать их разговор на повышенных тонах. Дедушка в сердцах обозвал моего папу бездельником, а маму проституткой.

– У вас по-прежнему достаточно денег на ваше дерьмо для лица и на блеск для новой обуви. Вы оба абсолютно никчемные, – сказал дедушка.

– Я не обязан все это выслушивать, – прикуривая сигарету, ответил отец.

– Нет, обязан. Называешь себя отцом? Ты даже цыпленка не способен убить, чтобы прокормить семью.

– Так, по-твоему, я не способен убить цыпленка?! – возмутился отец, и я понял, что он расправил плечи и выпрямился, в этом своем полосатом костюме.

– Ты ни на что не годишься, кроме как наводить красоту, точно педик.

Хлопнула дверь в комнату. Я подбежал к окну и увидел, как отец размашисто шагает по двору. Не сразу, после нескольких попыток, он умудрился схватить, под возмущенное кудахтанье, Кармелу, нашу старую курицу, которая уже давным-давно не несла яйца. Он схватил ее за шею и швырнул бедняжку через весь двор в сторону дедушки.

Во дворе воцарилась мертвая тишина, и неожиданно я увидел нечто угрожающее в позе отца. Увидел в нем нечто такое, чего не замечал ранее, некую злобную импульсивность. Бабушка это тоже заметила. Она принялась заламывать руки, умоляя всех вернуться в дом и выпить граппы.

Мама нервно переводила взгляд с отца на мужа, пытаясь понять, кого следует утихомиривать в первую очередь.

Сам воздух вокруг, казалось, застыл.

А затем, с полузадушенным квохтаньем и бессильно болтающейся головой, Кармела вдруг возникла у папиных ног, причем вид у нее был до крайности недовольный. Она помедлила, слегка качаясь на дрожащих ногах, и неуверенно заковыляла мимо отца в сторону курятника. Никто не проронил ни слова.

Затем бабушка показала на папин костюм:

– Она тебя обосрала.

Папа опустил глаза и обнаружил, что его отутюженные брюки испачканы тем, что явно можно было расценить как знак последнего протеста Кармелы.

Мама, прикрыв рот рукой, начала хихикать.

Дедушка с гордо поднятой головой развернулся и ушел в дом, его презрительное «ха!» еще долго висело в воздухе.

– Даже твой сын способен свернуть шею цыпленку, – не оглядываясь, пробормотал он.

После этого мой отец появлялся крайне редко. Но мне было наплевать. Дедушка научил меня разбираться в мясе, понимать, в чем разница между панчетто и прошутто, между дольче латте и панна-коттой, как делать паштет с инжиром и заливать его гусиным салом. И дедушка ни разу не прошелся насчет моей внешности. Десять лет спустя я открыл свой первый магазин, и теперь настала моя очередь кормить дедушку, что я и делал с превеликим удовольствием до самой его смерти.

Кармела стала единственной курицей, которую мы не стали есть.

Лилиана вставила ключ в дверь «Уникального бутика», когда на часах уже было без двадцати десять. Опустила глаза и, распахнув дверь ногой, подняла со ступеньки коробочку шоколада в золотой обертке. Лилиана повертела коробку в руках и, склонив голову сперва налево, потом направо, окинула взглядом переулок; полы ее длинного пальто развевались на ветру. Затем сделала два шага назад, чтобы получше рассмотреть магазинчик Артуро. Подождала еще минутку и, прижав коробку шоколада к груди сумочкой, вошла в свой бутик.

А через дорогу Сюзанна и Джесси, устроившие наблюдательный пункт у витрины с выставкой, посвященной Артуро, дружно переглянулись и совсем по-девчоночьи захихикали, причем одна из них словно помолодела на двадцать лет.

Это был четвертый подарок, который они уже успели оставить на ступеньках «Уникального бутика»: раз в неделю, как и договаривались. Если чаще, это было бы некоторым перебором, если реже – то вполне могло сойти за случайность. Однако они решили не останавливаться на достигнутом. Быть может, дело было в неожиданно теплой погоде, пробуждающей первобытные инстинкты и заставляющей девушек обнажать плечи и ноги, а юношей – бесцельно колесить под неодобрительными взглядами представителей старшего поколения по узеньким улочкам Дира в ревущих тюнингованных тачках, но Сюзанна с Джесси с удвоенной энергией принялись изыскивать способы свести Лилиану и Артуро. Когда у Лилианы упала полка для дамских сумочек, они уговорили Артуро предложить Лилиане свою помощь, убедив его в том, что Лилиана всегда восхищалась полками в его магазине. Они рассказали Лилиане, что оливковое масло отлично помогает при артрите, в результате чего Лилиана зашла к Артуро за бутылочкой для матери. Сюзанна и Джесси изобретали самые различные поводы: начинали вытирать совершенно чистые столики или убирали лишние стулья якобы для починки, – чтобы усадить Лилиану с Артуро вдвоем, когда те одновременно заходили на чашечку кофе. И в конце концов усилия двух посланниц Купидона были вознаграждены: Артуро с Лилианой уже обменивались застенчивыми, но довольными взглядами или смущенно краснели, когда, заскочив в магазин Сюзанны, в очередной раз обнаруживали, что один из них уже сидит за столиком. Надо же, работает! – оставаясь вдвоем, говорили друг другу новоиспеченные сводни восторженным шепотом. И прятали под прилавком очередную коробку со сластями.

А тем временем в Дир-Хаусе Виви была озабочена собственными кухонными проблемами: ей не давал покоя холодильник Розмари. В последние время, когда она заходила к Розмари навести порядок в холодильнике, что происходило два раза в неделю (Розмари не могла вынуть полку, не сломав ее), то обнаруживала там среди размокших овощей и бутылочек с просроченными лекарствами несколько открытых йогуртов, рядом вскрытые упаковки бекона, а возле них – тарелку с сырым цыпленком, кровь из которого капала прямо в открытую картонку с молоком внизу. Слова «листерия» и «сальмонелла» вдруг прозвучали со всей ужасающей очевидностью, и Виви заметила, что начинает невольно дергаться всякий раз, как Розмари сообщала, что собирается приготовить себе маленький сэндвич или немножко перекусить.

Виви хотелось обсудить это с Дугласом, но после истории с Сюзанной он стал страшно неразговорчивым. К тому же наступила пора сенокоса, и Дуглас теперь редко возвращался домой раньше девяти. Виви начала подумывать о том, чтобы подключить своих деревенских знакомых, однако она была с ними недостаточно близка, чтобы довериться в столь деликатном деле. Виви никогда не относилась к числу тех женщин, которые умели создавать собственный круг, а учитывая то, что она носила громкую фамилию Фэрли-Халм, любое признание в том, что у тебя есть домашние проблемы, было равносильно проявлению нелояльности. Виви смотрела по телевизору утренние ток-шоу, где молодые люди с легкостью делились самыми интимными подробностями своей сексуальной жизни, рассказывали о нарко- или алкогольной зависимости, и искренне удивлялась. Как так получилось, что в ее время все скелеты следовало оставлять в шкафу, а уже следующее поколение считает подобный взгляд на вещи старомодным? В конце концов Виви позвонила Люси. Дочь выслушала ее с холодной отстраненностью хорошего аналитика, благодаря чему и добилась столь впечатляющих успехов на работе, и в результате заявила матери, что, по ее разумению, Розмари достигла того критического возраста, когда ее пора отдавать в дом престарелых.

– Я даже не представляю, как предложить это твоему отцу, – приглушенным голосом сказала Виви, словно Дуглас, находящийся сейчас в поле, мог каким-то образом услышать их разговор и тем самым узнать о ее предательстве.

– Но тебе придется что-то предпринять, – отрезала Люси. – Сальмонелла – это убийца. А как насчет социальной службы?

Виви не хотелось признаваться в наличии мелких проблем с Леди Недержание.

– Она слишком упрямая. Ей вообще не нравится, когда я появляюсь на ее кухне. И мне приходится изобретать кучу самых разных предлогов, чтобы выбросить еду из ее холодильника.

– Она должна быть тебе только благодарна.

– Ну конечно, дорогая. Но ты ведь знаешь, что этого слова нет в лексиконе Розмари.

– Плохо дело. А нельзя просто взять и завернуть бабулины продукты в пищевую пленку?

– Я пыталась. Но она решила, что пленку можно использовать несколько раз. И поэтому завернула в пленку из-под цыпленка чеддер, а в результате мне пришлось выбросить продукты на помойку.

– Тогда скажи ей, что она создает угрозу своему здоровью.

– Я пыталась, дорогая. Правда. Но она жутко разозлилась и не стала меня слушать. Просто замахала на меня руками и выбежала вон.

– Должно быть, она понимает, – задумчиво протянула Люси. – Я хочу сказать, что у нее крыша едет.

– Да. Полагаю, что понимает, – горестно вздохнула Виви.

– Я бы тоже разозлилась. А бабуля никогда не отличалась… мягким характером.

– Что есть, то есть.

– Хочешь, чтобы я поговорила?

– А с кем?

– Ну, я не знаю… С бабулей? С папой? Представителям разных поколений иногда проще общаться.

– Конечно, дорогая. Попробуй, если не боишься. Но сомневаюсь, будет ли толк. Твой папа сейчас немножко… В данный момент у него слишком много семейных проблем.

– Что ты имеешь в виду?

Виви замялась, инстинктивно почувствовав, что ведет себя не слишком лояльно.

– Ох, понимаешь… Эта дурацкая история с Сюзанной…

– Ты, наверное, шутишь! Неужели все та же волынка?

– Она действительно страшно обижена. И боюсь, их отношения сейчас в такой стадии, что дальше может быть только хуже.

– Боже правый, поверить не могу, что они до сих пор не помирились! Ой, подожди минуточку. – (Виви услышала какой-то приглушенный разговор и чье-то поспешное «да», а затем – снова голос своей младшей дочери.) – Ну ладно, мама. Пора положить этому конец. Они ведут себя как пара форменных идиотов. И оба упрямые, точно бараны.

– Но что я могу поделать?

– Даже и не знаю. Столкнуть их лбами. Это не может тянуться вечно. Тебе придется что-то предпринять. Послушай, мам, мне надо идти. Опаздываю на встречу. Позвони мне вечером, хорошо? Скажешь, что решила насчет бабули.

И Люси отключилась так быстро, что Виви не успела даже прошептать слова любви. Виви осталась сидеть, уставившись на гудящий телефон. На нее вдруг снова нахлынуло знакомое чувство собственной неуместности. Впрочем, я никому ничего не обязана, сердито подумала Виви. Почему я должна улаживать семейные проблемы или переживать из-за их последствий? И за что мне такое наказание?!

Надин и Алистер Палмер разводятся. По мере наступления лета спокойные часы отдыха между закрытием магазина и возвращением Нила, когда Сюзанна, лениво потягивая вино, могла позволить себе спокойно полистать за кухонным столом кулинарную книгу, все чаще нарушались телефонными звонками Надин: «Как он может так со мной поступать… Если он рассчитывает, что я отпущу детей на весь уик-энд, значит он ненормальный… Знаешь, адвокат утверждает, что я тоже имею право на летний домик… Я занималась отделкой, хотя полдома и принадлежит его брату…»

Поначалу Сюзанне даже польстил звонок подруги, поскольку ей казалось, что Надин, которая по-прежнему жила в Лондоне, о ней забыла. Но спустя несколько недель Сюзанна уже была сыта по горло этими звонками с бесконечным нытьем о несправедливости бракоразводных дел и примерами того, как некогда любящие пары после развода стараются мелочно отомстить и нагадить друг другу.

«Тебе и не передать, как мне одиноко по вечерам… Я слышу малейший шум… Мама считает, что я должна завести собаку, но кто ее будет выгуливать, если мне придется снова пойти работать?»

Из их компании Надин с Алистером поженились самыми первыми, за шесть недель до Сюзанны с Нилом. И вот теперь Надин уже в третий раз спрашивала у Сюзанны, как у той дела с Нилом, словно ожидая услышать, что не одной ей плохо. Однако Сюзанна предпочитала не распространяться, ограничиваясь сдержанным: «Прекрасно». Развод подруги удивил Сюзанну, но поскольку в кругу их старых друзей Надин с Алистером стали уже четвертой парой, решившей разбежаться, она мало-помалу успела привыкнуть, а потому отреагировала не так бурно, как могла бы. Иногда, положив трубку, она размышляла о предопределенности судьбы знакомых семейных пар: первоначальная сумасшедшая влюбленность постепенно перерастает в более стабильные отношения, возможно с менее диким сексом, затем – супружество и создание дома, когда на смену сексуальному голоду приходит страсть к мягкой мебели. Венцом супружеских отношений становится рождение ребенка, и вот тут-то все и начинается. Женщины, выполнив свою основную миссию, становятся одержимыми и раздраженными, причем секс вообще отходит на второй план, и тогда пути супругов кардинально расходятся: она начинает отпускать едкие шуточки по поводу никчемности мужчин, а он, в свою очередь, по возможности устраняется, стараясь подольше задерживаться на работе, и в конце концов оказывается в объятиях девицы помоложе, посексапильнее и пожизнерадостнее.

«Он говорит, что больше меня не хочет. С тех пор, как у нас появились дети. Ну а я честно призналась, что уже давным-давно не хочу его, но брак ведь – это не только секс, да? Двадцатидвухлетняя профурсетка… Он соображает, что делает? Боже мой, Сюзанна! Когда принц Чарльз женился на Диане, ее еще и на свете-то не было!»

Конечно, в лучшие времена Сюзанна понимала, что так происходит далеко не со всеми, а рождение детей укрепляет некоторые браки и становится источником радости. На самом деле она не знала, не утрируют ли подруги минусы материнства: бессонные ночи, испорченные фигуры, разбросанные пластиковые игрушки и рвоту – из своеобразного сочувствия к ней, поскольку она еще не успела познать эти радости. И как ни странно, бесконечные горестные причитания подруг вызывали у нее несколько противоречивые чувства. Выслушивая жалобы Надин на то, что двое ее детишек будут проводить время с папочкиной подружкой, и на то, как тяжело просыпаться утром в притихшем доме, Сюзанна начинала понимать, что за всеми этими рассказами о домашней рутине и прозе жизни кроется глубокая, полная ревности страсть. И было нечто такое в этой страсти, несмотря на всю глубину страданий израненной женской души, что казалось Сюзанне даже заманчивым, особенно на фоне ее собственной жизни, размеренной и предсказуемой.

Впервые Нил встретил Сюзанну, когда та подавала ему суши. Она работала в ресторанчике в Сохо и, обнаружив, что сырая рыба с рисом практически не содержит жира, подсела на эту еду и на «Мальборо лайтс» в надежде похудеть с десятого размера до восьмого (сейчас она горько сожалела о том, что, вместо того чтобы в свои двадцать лет переживать насчет несуществующего целлюлита, не расхаживала в бикини). Нил пришел с клиентами. Нил, родившийся в деревушке Чим и придерживавшийся несложной диеты игрока в регби из привилегированной частной школы для мальчиков, ради интереса попробовал все предложенное Сюзанной и уже гораздо позже признался, что, попытайся кто-нибудь другой накормить его сырым морским ежом, он бы сделал этому человеку двойной нельсон.

Нил был высоким, широкоплечим и красивым, всего на несколько лет старше ее. Его кожа отличалась здоровым блеском, говорившим о том, что хорошая зарплата в Сити и частые поездки за границу способны с лихвой компенсировать скуку и однообразие офисной работы. Он заплатил ей щедрые чаевые – тридцать процентов от суммы счета, – и она не могла не признать, что он сделал это вовсе не ради того, чтобы пустить пыль в глаза своим спутникам. Она внимательно к нему пригляделась, выслушала его сделанное шепотом признание насчет гастрономических предпочтений и поняла, что готовность экспериментировать в данной области, возможно, свидетельствует о широте взглядов и во всем остальном.

Как она обнаружила в течение последующих месяцев, Нил был целеустремленным, легким в общении и, в отличие от ее предыдущих парней, не отличавшихся особой верностью, надежным как скала. Он дарил ей вещи, которые теоретически и должен был дарить хороший бойфренд: цветы регулярно, духи после заграничных командировок, романтические уик-энды время от времени и, наконец, с соответствующими интервалами, внушительные помолвочное и обручальное кольца, а также кольцо вечности. Ее родители его любили. Подруги бросали на него многозначительные томные взгляды, причем весьма настойчивые, из чего она сделала вывод, что он долго один не останется. Французские окна в его квартире выходили на железнодорожный мост Барнс. Нил с легкостью вошел в ее жизнь, и она поверила, что они предназначены друг другу судьбой.

Они поженились молодыми. Слишком молодыми, переживали ее родители, которые были не в курсе бурного романтического прошлого своей дочери. Сюзанна отмела их опасения с безапелляционностью обожаемого ребенка, не оставляющего в душе места для сомнений. Она выглядела потрясающе в платье из кремового шелка.

И если чуть позже она иногда и задавалась вопросом, суждено ли ей еще раз испытать прилив радостного возбуждения, ощутить себя, с затаенным трепетом, предметом вожделения другого мужчины, то здравый смысл помогал отогнать прочь несвоевременные мысли. Однако для такой женщины, как Сюзанна, обожающей прицениваться к вещам, да к тому же пребывающей в вечном поиске, было вполне естественно рано или поздно захотеть некой экзотики. А поскольку муж теперь скорее напоминал ей занудного старшего брата, нежели пылкого любовника, Сюзанна, естественно, начала потихоньку бросать жадные взгляды по сторонам. Ведь она лучше, чем кто бы то ни было, знала, насколько затягивает состояние поиска.

После той памятной размолвки из-за охоты Нил замкнулся в себе. Ничего явного, просто несколько более холодная атмосфера в доме. И в каком-то смысле это было самым умным, что он мог сделать. Сюзанна тотчас же становилась шелковой, когда ей приходилось завоевывать внимание мужа. Некоторая зыбкость их отношений рождала в ней подсознательный страх его потерять. Слушая рассказы Надин об ужасах знакомства с холостыми мужчинами на званых обедах, о потере близких друзей, поскольку семейные пары непременно принимают сторону кого-то одного из бывших супругов, словно сохранять хорошие отношение с обоими требует непомерных умственных усилий, а также о дешевом жилье на богом забытой окраине, Сюзанна чувствовала в душе некий тревожный провидческий холодок, совсем как тогда, когда Лилиана поведала им с Джесси о своей жизни с матерью. Таким образом, хотя Нил, быть может, и придерживался несколько другого мнения, их семейная жизнь худо-бедно налаживалась, пусть и со скрипом. Сюзанне удалось достичь определенного равновесия. И у нее не было ни желания, ни сил начинать все заново.

Возможно, Нил это тоже понимал. Возможно, именно поэтому в день рождения Сюзанны он привез ее в Лондон на суши.

– Я съем все, что ты положишь мне на тарелку, – сказал Нил, – но только при условии, что ты не станешь заставлять меня есть один из этих пудингов.

– Ты имеешь в виду розовые яички?

– Вот именно. – Нил вытер рот салфеткой. – А помнишь, как ты заставила меня съесть их тогда, в китайском квартале, и мне пришлось втихаря выплюнуть их в спортивную сумку. – (Сюзанна улыбнулась, довольная, что воспоминания не вызвали у них ни раздражения, ни отвращения.) – Все дело в текстуре. Ума не приложу, как можно есть нечто такое, что по плотности больше похоже на подушку.

– Но ты же любишь пастилу.

– Пастила – совсем другое дело. Уж не знаю почему, но другое.

Это был первый вечер на ее памяти, когда они общались легко и непринужденно, без молчаливых упреков и контробвинений, которые каждый из них мысленно выдвигал другому. Может, причина в том, что им обоим было приятно снова оказаться вместе в центре Лондона? – спрашивала себя Сюзанна. И в результате решила, что основная ее проблема в том, что она слишком глубоко копает и все анализирует. Короткая память и чувство юмора – вот залог успешного брака. Именно так говорила ей бабушка, хотя сама явно не обладала ни тем ни другим.

– Хорошо выглядишь, – сказал Нил, бросив на жену взгляд поверх пиалы с зеленым чаем.

И Сюзанна простила ему банальность комплимента.

В четверть одиннадцатого, когда они уже шли по оживленной, благоухающей Лестер-сквер, он сказал жене, что сегодня они не вернутся в Дир-Хэмптон.

– Почему? – Сюзанне пришлось повысить голос чуть ли не до крика, так как рядом задорно скакали со своими бубнами кришнаиты. – А куда мы идем?

– Сюрприз, – ответил он. – Потому что наши финансовые дела налаживаются. Потому что ты так много работаешь. И потому, что моя жена заслужила, чтобы ее немного побаловали.

И он отвел Сюзанну в отель в Ковент-Гардене, где даже ящики для цветов на окнах свидетельствовали о сдержанной роскоши, хорошем вкусе и внимании к гостям, что, несомненно, гарантировало отличную ночь, хотя, положа руку на сердце, Сюзанна не испытывала особых восторгов по поводу того, как обернулся для нее сегодняшний вечер. А в номере ее ждала сумка со спальными принадлежностями, которую Нил предусмотрительно собрал и тайком отправил сюда. Забыв, правда, положить увлажняющий крем.

В супружеской жизни страсть похожа на приливы и отливы. Все так говорят. И если, ради разнообразия, Сюзанна уделит мужу максимум внимания, постарается не замечать того, что ее раздражает и незаметно сеет свои ядовитые семена, подспудно отравляя тонкие струны души, если Сюзанна постарается сконцентрироваться исключительно на положительных моментах, то не лишено вероятности, что они сумеют возродить угасшие чувства.

– Я люблю тебя, – сказала Сюзанна, и у нее словно гора с плеч свалилась, когда она поняла, что после всех прожитых лет почти верит в это.

Он прижал ее к себе и, что было отнюдь не характерно для него, не произнес ни слова.

В четверть двенадцатого, когда они потягивали заказанное в номер шампанское, Нил повернулся к жене, покрывало сползло, обнажив тело. Очень бледное, как успела заметить Сюзанна. Первый год, когда им пришлось отказаться от отпуска за границей. Через пятнадцать месяцев мне стукнет сорок, сказал он.

И?..

Он всегда мечтал стать отцом до сорока лет.

Она ничего не ответила.

И он вот о чем подумал. Если на то, чтобы зачать ребенка, в среднем уходит восемнадцать месяцев, почему бы не попробовать прямо сейчас? Лишний шанс, только и всего. Ему просто ужасно хочется стать отцом, тихо произнес он. Иметь собственную семью. Он поставил бокал и сжал ее лицо в теплых ладонях. В глазах у него притаился страх, словно он понимал, что, поднимая этот вопрос, может нарушить условия их соглашения, а тем самым – и тот хрупкий мир, благодаря которому сегодняшний вечер стал настолько волшебным.

Однако он не знал, что просит у нее то, о чем она уже приняла решение. Она ничего не сказала, а только откинулась на спину, поставив бокал рядом с собой.

– Тебе нечего бояться, – ласково произнес он.

В голове шумело от шампанского, и Сюзанна вдруг почувствовала себя выброшенной на берег рыбой. Бьющейся, задыхающейся, но в конце концов смирившейся со своей судьбой.

Виви шла по коридору, сгибаясь под тяжестью двух не слишком равномерно набитых пакетов из магазина, и думала о том, что когда нужно, то сына никогда нет на месте. Оказавшись на кухне, она бросила пакеты на пол и принялась изучать в угасающем свете дня красные рубцы на пухлых ладонях.

Обычно Виви не ездила в супермаркет в такое время, но надо было срочно восстановить запас продуктов, которые утром она выбросила из холодильника Розмари. Ревизию холодильника свекрови теперь приходилось производить дважды в неделю. По этому случаю Виви залезла в верхние шкафчики, где нашла не только мясные консервы, срок годности которых истек три года назад, но и, что более тревожно, среди чистой посуды – убранные в шкаф грязные тарелки. Виви пришлось для надежности с полчаса подержать тарелки в содовом растворе. Затем, дабы быть уверенной в отсутствии застарелых следов плесени, она залезла на стул и вынула содержимое четырех верхних шкафчиков.

Из-за всей этой суеты Виви пришлось отменить свою еженедельную поездку в Уолсток, где она помогала дамам из общества верховой езды для инвалидов, однако к ней отнеслись с должным пониманием. Линн Гарднер, руководительница программы, недавно поместила отца в дом престарелых, и Виви, еще не успевшая оправиться от утренних хлопот, впервые изменила себе, честно признавшись, почему не смогла приехать в Уолсток.

– Боже мой, бедная вы моя, бедная! Советую проверить ящик под духовкой. Там, где вы греете тарелки, – загудела Линн Гарднер. – В свое время мы нашли в нем чуть ли не ведро личинок. Он ставил туда грязную посуду, точно в посудомойку. – (Виви в ужасе оглянулась на свою духовку.) – А она у вас, случайно, лунатизмом не страдает?

– Что?

– Ох! По ночам они начинают бродить по дому. Что страшно нервирует, уж можете мне поверить. Пришлось под конец посадить папочку на таблетки, так как я ужасно переживала, что он в конце концов выберется во двор и случайно окажется в загоне для овец.

Мужчины, как всегда, не потрудились убрать кружки из-под чая в раковину, и Виви, давно переставшая укоризненно вздыхать по этому поводу, убрала кружки сама. Она подмела крошки, оставленные на память об их ланче, поставила грязные тарелки в посудомойку, аккуратно разгладила смятые бумажки. Когда она разбирала покупки на кухонном столе, до ее слуха донесся властный голос Розмари, которая о чем-то беседовала с Дугласом в гостиной. Розмари была слишком упрямой и полной жизни; пожалуй, она не шла ни в какое сравнение с отцом Линн, бродившим, точно бестелесный дух, в пижаме по дому, и Виви сама толком не знала, радоваться этому или нет. Она решила заглянуть в гостиную, чтобы поздороваться, но, к своему стыду, поняла, что ее туда как-то не слишком тянет; ей хотелось лишние пять минут побыть в одиночестве. Посмотрев на часы, Виви с удовольствием обнаружила, что еще успеет дослушать по радио свою любимую мыльную оперу «Арчеры».

– Мы просто немножко насладимся миром и спокойствием. Ведь так, Манго?

Услышав свое имя, терьер, пребывавший в состоянии перманентного ожидания упавшего со стола лакомого кусочка, затрясся от нетерпения и посмотрел на хозяйку преданными глазами.

– Не судьба, малыш, – сказала Виви, укладывая в холодильник мясные продукты. – Ты свое уже получил.

Она выложила бараньи отбивные на поднос, аккуратно срезав жир с той, что предназначалась Розмари. Свекровь вечно ворчала, когда ей попадалось мясо с жиром. Затем Виви поставила варить молодой картофель с мятой и начала резать салат. Они наверняка будут недовольны, что ужин слишком легкий, однако на этот случай она специально купила ягодный бисквит. И если заранее вынуть его из упаковки, то у Розмари не будет повода пройтись на тему преимуществ домашней выпечки.

Когда «Арчеры» закончились, Виви на секунду застыла у окна и выглянула наружу. В это время года кухонный садик выглядел лучше всего: тонкий аромат трав волнами просачивался в окна, лаванда, колокольчики и лобелия пышно разрослись на старых клумбах с подложкой из кирпича, вьющиеся и ползучие растения, зимой превратившиеся в темно-коричневые мертвые стебли, сейчас радовали глаз буйством зеленых красок. Розмари разбила кухонный садик сразу после замужества. Сад был одной из тех немногих вещей, за которые Виви не уставала благодарить свекровь. В свое время Виви очень надеялась, что Сюзанна заинтересуется садоводством, ведь, подобно Розмари, она обладала верным глазом, а также талантом аранжировщика и умением подать товар лицом.

Вдыхая под ленивое жужжание пчел вечерние ароматы примулы, Виви расслабилась, но неожиданно расслышала в голосе Розмари непривычно воинственные нотки. Голос Дугласа звучал гораздо мягче, словно он пытался урезонить мать. И у Виви невольно возник неприятный вопрос: а не ее ли они прямо сейчас обсуждают? А что, если Розмари обиделась на невестку за генеральную уборку кухонных шкафов? Или до сих пор не простила ей неудачный визит докторши по поводу Леди Недержание?

Виви отвернулась от окна и положила отбивные на плиту. Вытерла руки о передник и с тяжелым сердцем направилась к двери.

– Поверить не могу, что ты даже рассматриваешь такую возможность.

Розмари сидела в кресле-качалке, которое облюбовала себе, хотя практически не могла самостоятельно встать с него. Она чопорно сложила на коленях руки и отвернула от сына искаженное злобой лицо, словно давая ему понять, что решительно не желает его слушать. Виви, войдя в комнату, сразу заметила, что свекровь застегнула блузку сикось-накось, но, к своему огорчению, не посмела ей этого сказать.

Дуглас стоял возле фортепьяно со стаканом виски в руке. Фамильные часы, висящие на стене еще со времен рождения Сирила Фэрли-Халма, с ненавязчивой регулярностью пробили четверть часа.

– Мама, я очень много об этом думал.

– Очень может быть, Дуглас. Но, как я тебе уже неоднократно говорила раньше, ты не знаешь, что лучше, а что хуже для нашего поместья.

На губах Дугласа появилась легкая улыбка.

– Мама, если мне не изменяет память, последний раз мы беседовали на эту тему, когда мне было двадцать семь.

– Я отлично помню. У тебя голова тогда была забита дурацкими идеями.

– Просто с финансовой точки зрения Бену невыгодно наследовать все поместье. И мы сейчас говорим не о традициях, а о финансовой стороне вопроса.

– Может, кто-нибудь из вас меня просветит, о чем речь? – Виви перевела взгляд с мужа на свекровь, которая по-прежнему сидела, упрямо уставившись в окно.

Виви попыталась улыбнуться, но улыбка мгновенно увяла, поскольку была сейчас явно неуместной.

– Я хотел обсудить с мамой кое-какие новые идеи…

– Дуглас, пока я жива и имею право голоса в том, что касается управления поместьем, все останется так, как было.

– Я только предлагаю некоторые…

– Я прекрасно знаю, что ты предлагаешь. Ты уже в который раз об этом заговариваешь… И я тебе заявляю: мой ответ – нет.

– Ответ на что? – Виви подошла поближе к мужу.

– Дуглас, я не собираюсь больше обсуждать данную тему. Ты отлично знаешь, что в этом вопросе твой отец был непреклонен.

– Но я уверен, что папа не хотел бы, чтобы кто-нибудь из членов его семьи был несправедливо обижен тем…

– Нет, нет и еще раз нет! Можешь даже не рассчитывать на мое согласие. – Розмари сжала руки. – Ну-с, Виви, а когда у нас ужин? Мне всегда казалось, что мы ужинаем в половине восьмого, а сейчас уже явно позднее.

– Быть может, вы потрудитесь объяснить мне, что вы обсуждаете?

Дуглас поставил стакан на фортепьяно:

– У меня тут возникли кое-какие мысли. Насчет изменения завещания. Насчет учреждения некоего фонда, который даст детям равные права в управлении поместьем. Возможно, еще при моей жизни. Но… – понизил он голос, – мама категорически против этой идеи.

– Равные права? Для всех троих? – Виви удивленно уставилась на мужа.

– Кто-нибудь поможет мне подняться? С этого дурацкого кресла невозможно встать.

Дуглас пожал плечами. Судя по выражению его лица, он пребывал в состоянии крайнего раздражения.

– Я попытался. Не могу сказать, что меня сильно радует эта ситуация.

– Ты попытался?

Розмари решила встать с кресла без посторонней помощи, перенеся вес тела на костлявые руки. Но упала обратно и раздраженно проворчала:

– Ты что, игнорируешь меня? Дуглас?! Дай мне руку! Руку!

– Значит, ты идешь на попятную?

– Я не иду на попятную, старушка. Просто боюсь, как бы не получилось хуже. – Дуглас подошел к матери и взял ее под руку, чтобы помочь подняться.

– Хуже?! Все так плохо, что хуже некуда.

– Ви, это и мамино решение тоже. Мы все здесь живем.

Розмари с трудом выпрямилась.

– Твоя собака, – начала она, сверля Виви глазами, – снова лежала на моей кровати. Я нашла шерсть.

– Розмари, в следующий раз не забудьте закрыть дверь на свою половину, – спокойно ответила Виви, продолжая смотреть на Дугласа. – Но, дорогой, это разом решило бы наши проблемы. И Сюзанне стало бы легче. Ведь единственное, чего ей хочется, – это почувствовать себя равной. Она отнюдь не жаждет управлять поместьем. И остальные тоже не будут возражать. По-моему, они всегда чувствовали себя немного неловко из-за подобного расклада.

– Я знаю, но…

– Довольно! – вмешалась в разговор Розмари, направляясь к дверям. – Довольно. Мне бы хотелось наконец получить свой ужин. Все, разговор закончен.

Дуглас легонько коснулся рукой плеча жены:

– Прости, старушка. Я сделал все, что мог.

И когда Розмари прошла мимо Виви, той показалось, что у нее перехватило дыхание. Она увидела, как Дуглас открывает перед матерью дверь, и поняла, что эти двое исчерпали тему, а значит вопрос закрыт. И неожиданно Виви услышала собственный голос, непривычно злой и достаточно громкий, чтобы Розмари застыла на месте.

– Полагаю, вы оба страшно довольны собой. Теперь вы окончательно оттолкнули от себя бедную девочку.

Оторопевшие муж и свекровь не сразу поняли, о чем она говорит.

– Что? – Розмари вцепилась в руку сына.

– Ну, она ведь не знает всей правды, разве нет? И не надо на меня так смотреть! Никто не сказал Сюзанне правды о ее матери. И после этого вы еще можете удивляться, почему она выросла такой обиженной и неуравновешенной. – Виви наконец-то удалось заставить их себя слушать. – Хватит! Я сыта этим по горло! Дуглас, или ты делаешь Сюзанну своей наследницей, или учреждаешь для нее специальный фонд, или говоришь ей правду о ее матери, включая и то, чего мы не знаем, – заявила Виви и, тяжело дыша, добавила: – Вот так-то. Я все сказала.

В гостиной повисла напряженная тишина. Затем Розмари гордо вскинула голову и начала говорить так, словно обращалась к кому-то, у кого явно не в порядке с головой:

– Виви, в нашей семье не принято…

– Розмари, – перебила ее Виви, – если вы, грешным делом, запамятовали, я тоже член этой семьи. Я готовлю еду, глажу одежду, поддерживаю порядок в доме, причем без малого тридцать лет. Так что я тоже, черт бы вас побрал, член вашей семьи! – У Дугласа отвисла челюсть, но Виви уже понесло. Ее словно охватило какое-то безумие. – Все верно. Да-да, я именно тот человек, кто стирает ваше грязное белье, кто вечно служит мальчиком для битья, кто убирает за чужими домашними животными, кто отчаянно пытается сохранить в этом треклятом доме мир и порядок. Я член этой семьи. Да, быть может, у Дугласа я и вторая жена, но это отнюдь не означает, что меня можно держать за второй сорт…

– Никто никогда и не говорил тебе…

– И я заслуживаю право высказать свое мнение. Я… тоже… заслуживаю… право… высказать… свое мнение. – Виви задыхалась, слезы застилали глаза. – Сюзанна и моя дочь тоже, а не только чья-то там еще, и мне противно, противно, говорю я вам, что эта семья, что моя семья раскололась из-за дома и нескольких акров треклятой земли. А ведь это такая ерунда. Да, Розмари, по сравнению с моим счастьем, счастьем моих детей – это действительно ерунда. Вот так-то, Дуглас. Я все сказала. Или ты делаешь Сюзанну такой же наследницей, или говоришь ей чертову правду! – Стянув через голову передник, Виви швырнула его на спинку дивана, затем посмотрела на мужа и добавила: – Кстати, не смей называть меня старушкой. Мне это не нравится.

И на удивленных глазах мужа и свекрови Виви Фэрли-Халм прошла через кухню, где престарелая кошка Розмари с юношеским задором грызла бараньи отбивные, а оттуда – прямо на вечернее солнце.