Книга: Прежде чем ты уйдешь
Назад: Глава 15 10 декабря 2010 года
Дальше: Глава 17 9 июня 2012 года

Глава 16
13 января 2012 года

Господи, до чего ж неудобно! Что-то впивается мне в спину, рука согнута под неестественным углом. Я пытаюсь вытянуть ноги, ничего не получается, они упираются во что-то твердое.
Я недоуменно открываю глаза. И не сразу понимаю, где нахожусь, а когда наконец догадываюсь, в глазах вскипают слезы. Я на диване в гостиной, под запасным одеялом без пододеяльника, голова покоится на диванной подушке. Диван чуть коротковат для меня, вот потому-то ноги и упираются в жесткую боковину, а штуковина, впивающаяся в спину, – деревянная рейка, на которой лежат подушки.
Плакать мне хочется вовсе не потому, что неудобно спать. Единственная причина, почему я здесь, а не в постели с Эдом, – наша очередная серьезная размолвка.
Иногда на диване спала я, иногда – Эд, но в последние месяцы мы все чаще и чаще расходились по разным комнатам. И всякий раз, когда это случалось, связывающие нас узы становились чуть слабее, и так до тех пор, пока в конце концов практически не исчезли.
Я зябко ежусь в холодном утреннем свете. За окном слышится шум проезжающих мимо машин, цоканье по асфальту высоких каблучков, через стенку из соседней квартиры доносятся привычные глухие удары и приглушенные скрипы, но у нас дома царит тишина.
Тогда я встаю и, завернувшись в одеяло, шлепаю в ванную комнату, чтобы наполнить ванну. Голова гудит, глаза горят, – похоже, я слишком много плакала и слишком мало спала.
Возвращаясь назад, я вижу приоткрытую дверь спальни. Осторожно заглянув внутрь, я обнаруживаю на кровати безмятежно спящего Эда. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Эд неожиданно приподнимает голову и окидывает меня хмурым взглядом.
– Привет, – тихо говорю я.
Эд что-то ворчит себе под нос и отворачивается. Мне становится дурно. Эд ненавидит меня. Покачнувшись, я хватаюсь за дверной косяк. Я в полной растерянности и не знаю, как быть дальше, но продолжаю стоять в надежде, что Эд снова повернется и хоть что-то скажет. Но он лежит неподвижно. Тогда я тихонько возвращаюсь на дрожащих ногах в ванную комнату, выключаю краны и залезаю в обжигающе горячую воду.
А потом лежу, прислушиваясь к малейшему шороху, в надежде, что Эд найдет меня здесь, заговорит со мной, пусть на повышенных тонах, – я все стерплю, лишь бы пришел. Но время идет, а Эда все нет. Я слышу, как он выдвигает ящики шкафов, включает воду на кухне, проходит мимо двери ванной комнаты. Я собираюсь его позвать, но внезапно слышу, как хлопает входная дверь. Момент упущен. Эд ушел, даже не попрощавшись.
Должно быть, все очень плохо. У меня по щекам катятся слезы, смешиваясь с водой в ванне, из груди рвутся судорожные всхлипы. Я не хочу никаких напоминаний о тяжелых временах.
Когда мне все же удается взять себя в руки, вода успевает остыть и я дрожу от холода. Тогда я поспешно вылезаю из ванны и, завернувшись в полотенце, бреду на кухню. Без Эда квартира кажется осиротевшей. Внезапно я замечаю на столе под грязной кофейной чашкой сложенный пополам листок белой бумаги, на котором стоит мое имя. Развернув записку, я вижу размашистый почерк Эда.
Я не в состоянии сегодня с тобой разговаривать. Слишком тяжело. Вернусь к пяти часам, когда ты уже уйдешь.
Но помни, я по-прежнему тебя люблю.
Эд.
Вот такие дела. И тем не менее записка проливает безжалостный свет на происходящее. Я вспоминаю, какой сегодня месяц и год. Январь 2012 года. В этот день я ушла от Эда. В этот день мы поняли, что наш брак рухнул и ничего невозможно исправить.
Это началось довольно давно. Ссоры, натянутые отношения, ночи, проведенные врозь, лишь бы не видеть друг друга. И в результате естественный финал.
– Наверное, нам стоит немного пожить отдельно.
– Что? – Я читала газету, когда Эд подошел и неожиданно оглоушил меня.
Эд сел за стол, потупился, чтобы не смотреть мне в глаза, и сжал кулаки.
– Наверное, нам стоит немного пожить отдельно, чтобы разобраться в себе. Так продолжаться больше не может. Я… мы оба совершенно несчастны.
Я взглянула на него – на эти нежные руки, нахмуренный лоб, мягкие пухлые губы – и почувствовала, что еще немножко – и у меня разобьется сердце.
– Так ты хочешь развода? – Я споткнулась на последнем слове, мой голос предательски дрогнул, и Эд наконец поднял на меня глаза.
– Нет, Зои. Я совсем другое имел в виду. Я люблю тебя, но больше не в силах терпеть постоянные конфликты. Иногда мне кажется, будто ты меня ненавидишь, и я сыт по горло. По-моему, нам нужно ненадолго расстаться. – Он запнулся. – Я не против немного пожить отдельно. Или наоборот. Если хочешь, можешь на время перебраться к своим родителям…
– Ого! А ты, оказывается, уже успел все хорошенько обдумать. Хочешь всадить мне нож в спину?
– Ой, я тебя умоляю! Прекрати, ради бога! Неужели тебя устраивает такая жизнь? – Его голос был резким, колючим.
– Но я люблю тебя.
– Зои, я тебя вовсе не об этом спрашиваю. Ты счастлива? Учитывая то, что между нами происходит.
Я удрученно покачала головой:
– Нет.
– Тогда ладно. – Эд вопросительно на меня посмотрел. – Итак, что ты предлагаешь?
– Я? Лично я ничего не предлагаю. Вносить предложения – по твоей части.
– Зои, пожалуйста, не будь такой!
– Я не такая и не сякая. – Мое лицо покраснело, плечи поникли. Я безумно боялась потерять Эда, но была в бешенстве из-за того, что он меня отвергал, исходя из ложного предположения, что, если мы на время разбежимся, это нас только сблизит. Хотя, с другой стороны, все остальные способы наладить отношения мы уже исчерпали. Я обреченно вздохнула:
– Ты, наверное, прав. Абсолютно с тобой согласна. Просто мне тяжело слышать эти слова. Эд, мне кажется, я больше никогда не буду счастлива.
– Нет, мы еще сможем быть счастливы. И непременно будем. Нам лишь надо не наделать ошибок.
Тут я задумалась. Переехать к Джейн я не могла, у нее слишком мало места. Конечно, Эд мог пожить у своей мамы, но он и так чуть что сбегал к Сьюзан, а при всей моей любви к свекрови не хотелось признаваться, что мы с Эдом не справились и наш брак летит в тартарары. У Беки двое малышей, тесная квартира, да и вообще, я отнюдь не была уверена, что общество малолетних детей пойдет мне сейчас на пользу.
– Ладно, позвоню папе с мамой. Узнаю, можно ли перекантоваться у них.
– Ты уверена? А как же твоя работа?
– Как-нибудь разберусь. Думаю, они разрешат мне пару недель поработать дома.
Эд перегнулся через стол и горячо сжал мои руки, тем самым заставив меня невольно напрячься.
– Зои, спасибо тебе! Все будет хорошо. Я уверен.
И вот теперь я вернулась в тот самый день, когда должна была разъехаться с Эдом. Уронив записку на пол, я стояла как изваяние, прислушиваясь к глухим ударам в груди. Мне не хотелось заново проживать тот самый день, с его мучительной болью. Но еще хуже – гораздо хуже – было внезапное осознание того, что если сейчас январь 2012 года, то до дня гибели Эда осталось каких-нибудь восемнадцать месяцев.
Значит, времени у меня в обрез.
Я не знаю, что делать. Может, действительно бросить попытки что-либо изменить, а просто взять и уехать к родителям. Кому, как не мне, знать, что мы с Эдом помиримся? Или все-таки постараться переломить ситуацию и исправить положение?
Сев за стол, я достаю из кармана халата телефон. Никаких пропущенных звонков. И я принимаю решение позвонить Эду.
Набираю знакомый номер и, в ожидании соединения, машинально обвожу пальцем царапины на деревянном столе. В трубке слышатся длинные гудки, и у меня резко учащается пульс. Не знаю, что скажу Эду, если он ответит, но я не могу сидеть сложа руки. Длинные гудки продолжаются, а затем слышится механический, безжизненный голос Эда: «Извините, в данный момент я не могу ответить. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после короткого сигнала».
– Эд, это я, Зои. Я… я люблю тебя. Ладно, я перезвоню позже, хорошо?
В моем голосе звучат отчаянные, умоляющие нотки, но мне наплевать. Действительно наплевать. Не желаю бездарно тратить подаренный мне судьбой день. Я хочу видеть Эда.
Выключив телефон, я встаю из-за стола. Записка Эда по-прежнему валяется на полу. Я наклоняюсь, чтобы поднять ее. Открываю и перечитываю, снова и снова. От слов Эда веет таким холодом, таким равнодушием, что меня начинают мучить сомнения. Да, я действительно хочу с ним встретиться, но что, если я перестараюсь и больше никогда его не увижу? Сейчас я по крайней мере знаю, что мы в тот раз помирились, а значит, есть хотя бы малая вероятность того, что в другой день я проснусь рядом с ним.
Нет, тут уж ничего не поделать, придется уехать.
Я возвращаюсь в спальню, одеваюсь, торопливо запихиваю вещи в чемодан, который нашла под кроватью. Затем качу чемодан к входной двери, но возвращаюсь за сумочкой, где у меня телефон и кошелек. На пороге меня вдруг одолевают сомнения. Может, стоит написать Эду пару слов?
Я вырываю листок из того же блокнота, которым утром воспользовался Эд, и чиркаю несколько слов:
Я люблю тебя. Не забывай наши клятвы. И пожалуйста, не ставь на мне крест. Зои. Целую.
Приписав «целую», я складываю листок, пишу имя Эда и оставляю на том же месте, где нашла адресованную мне записку. Потом беру чемодан, решительно закрываю за собой дверь и иду к станции метро навстречу самому ужасному – если судить по прошлому разу – дню в моей жизни.

 

Всю дорогу я была точно в тумане и не успела опомниться, как поезд уже прибыл в Донкастер – пункт моего назначения. Какой-то мужчина, стоявший сзади, помогает спустить чемодан, а мне хочется плакать даже от такого банального проявления человеческой доброты. Слава богу, что из-за завесы волос не видно моих слез!
Я иду по платформе, спускаюсь по лестнице, затем поднимаюсь и неожиданно вижу маму: она с встревоженным видом спешит мне навстречу.
Мама останавливается напротив меня, я бросаю чемодан, и мы обнимаемся прямо посреди станции.
– Ох, мама! – Я с трудом могу говорить, буквально захлебываясь слезами.
– Тсс… – Мама нежно гладит меня по спине, совсем как в детстве. Затем отстраняется, заглядывает мне в лицо. Нежно заправляет за уши упавшие мне на глаза волосы, пальцем вытирает с моей щеки слезы. – Ладно, а теперь поехали домой.
Я послушно киваю, поднимаю чемодан и иду за ней к машине. Мы едем по скоростному шоссе, дождь стучит в ветровое стекло, дворники ритмично шаркают, словно гипнотизируя меня. Мама ни о чем не спрашивает, и я благодарна ей за молчание.
Мы подъезжаем к знакомому дому, и впервые за сегодняшний день мои губы трогает улыбка. В конце подъездной дорожки нас встречает папа, готовый предложить свою помощь.
Я выхожу из машины.
– Привет, пап.
– Здравствуй, милая. Можно взять твои вещи?
Пока папа вытаскивает из багажника чемодан, я вхожу в дом, и у меня перехватывает дыхание. Наши с Беки фотографии на стенах; маленький столик с телефоном и каким-то зеленым, словно резиновым, растением; полка с висящими ключами, украшенная фарфоровыми кошечками, птичками и кроликом. Как хорошо вернуться домой! Дома и стены помогают.
Здесь я чувствую себя спокойно.
Я вхожу на кухню, где мама целеустремленно что-то ищет в буфете.
– У меня есть чай в пакетиках, который тебе нравится. – Она встает на цыпочки, тщетно пытаясь дотянуться до верхней полки. – Но похоже, твой папа слишком высоко их положил. – Признавая свое поражение, она бессильно опускает руки.
– Ладно, оставь. Я достану.
Я подхожу к буфету, шарю рукой по верхней полке. Нахожу коробку чая без кофеина. Когда-то он мне действительно нравился, но у меня не хватает духу сказать маме, что теперь я его больше не пью.
– Зои… – начинает она и останавливается.
Я знаю, ей отчаянно хочется спросить, что случилось.
– Мам, давай посидим, попьем чайку, и я тебе все расскажу.
– Хорошо, милая.
Приготовив чай, она ставит его на стол, бережно подложив под кружки салфетки. На мой взгляд, абсолютно бессмысленное занятие, если учесть украшающие допотопную столешницу бесчисленные царапины и разводы. Но я молчу и с благодарностью пью поданный мне чай.
Мама садится напротив, осторожно подносит кружку к губам и ждет моего рассказа. Я рассеянно смотрю на потемневшее небо за окном, толком не зная, с чего начать. Честно признаться, последнее время я разговаривала с мамой и папой гораздо реже, чем следовало бы. Впрочем, так же как с Джейн и Беки – одним словом, со всеми теми, кто был мне дорог. Ведь когда у меня настали тяжелые времена, я сознательно отгородилась от них, чтобы они не видели моих страданий.
Но сейчас у меня идеальный шанс все изменить. Я вспоминаю свой прошлый приезд сюда после этой самой ссоры с Эдом. Тогда я категорически отказалась говорить с родителями, да и вообще толком не объяснила им, в чем, собственно, дело. Мама отчаянно хотела помочь, но мне было стыдно признаться, что я провалилась по всем статьям.
Но на сей раз я поступлю по-другому. Все честно расскажу и не стану отказываться от помощи. Тем более что помощь мне ох как нужна.
Я оглядываюсь на звук шагов за спиной. Это папа, взяв кружку, собирается сесть за стол. Но мама незаметно качает головой. Папин взгляд мечется между мной и мамой, а затем снова останавливается на мне:
– Ну ладно, я просто пришел за своим чаем.
В доказательство своих слов папа поднимает кружку, чай выплескивается на линолеумный пол. Мама выразительно поднимает брови, но, прежде чем она успевает схватиться за тряпку, папа вытирает лужу подошвой тапка.
– Боже мой, Джон!
Папа невозмутимо пожимает плечами:
– Ладно, тогда я пошел смотреть по телику игру в бильярд.
И с чувством явного облегчения он выкатывается из кухни, плотно закрыв за собой дверь.
Я поворачиваюсь к маме, которая сидит с недовольным видом.
– Наш папа вообще не меняется, да?
– Милая, он становится только хуже!
В разговоре возникает долгая пауза, но я понимаю, что больше не могу держать маму в неведении. Я набираюсь мужества и говорю:
– Знаешь, я никак не могу родить ребенка, и Эд ненавидит меня за это.
Вот уж не ожидала, что скажу такое! Я сама себе удивляюсь. Неужели я и вправду думаю, будто Эд винит меня в том, что у нас нет детей?
Однако мама все понимает как надо.
– Ох, милая моя, ну что за глупости! Разве он может тебя ненавидеть?! Как только такое могло взбрести тебе в голову?!
И тогда я выкладываю все как на духу: все то, в чем не смогла признаться в прошлый раз; все то, что держала в себе до тех пор, пока не поняла, что терпеть больше нет сил.
Я рассказываю маме, что поначалу не хотела детей, а Эд, наоборот, мечтал об идеальной семье; рассказываю о навязчивой идее родить, когда поняла, что у меня ничего не выходит; об ЭКО, о физической боли и мучительном ожидании результата, от которого зависело наше будущее. О том, как непереносимо было видеть счастливые семьи с детьми, о комплексе неполноценности, о зависти к тем, кто имел то, чего мне так страстно хотелось иметь; о крахе последних надежд, отчаянии и разочаровании, об упреках, обвинениях, угрюмом молчании и, конечно, о последней, самой серьезной ссоре.
Когда я все это выложила, то словно сняла груз с души. Мама смотрит на меня через стол. Мамина кружка пуста, в моей остывает недопитый чай. В мутной коричневой жидкости отражается свет кухонной лампы.
– Поверить не могу, что тебе пришлось в одиночку пройти через весь этот ужас, – тихо, почти шепотом говорит мама, и я невольно поднимаю голову. – Но, ради всего святого, почему ты держала это в себе?
– Не знаю.
Тогда мама встает, садится передо мной на корточки, обхватывает обеими руками, крепко прижимает к себе. И у меня внутри будто прорывается нарыв: я сотрясаюсь от рыданий, выпуская наружу всю боль утрат до и после сегодняшнего дня; я плачу и плачу, а слезы, похоже, никак не кончаются.
Но мало-помалу мне удается успокоиться, и только редкие всхлипы периодически сотрясают грудь. А когда я перестаю рыдать, мама по-прежнему рядом со мной, она стоит на коленях и ждет, когда я приду в себя. И я чувствую безмерную благодарность.
– Мама, спасибо тебе.
– Ох, солнышко! Именно для того я и здесь.
Мама садится на стул возле меня, склоняется надо мной, берет мои ладони в свои, точно желая взять на себя мои страдания.
Потом несколько минут мы сидим молча, слушаем, как тикают часы, и ждем, когда висящие в воздухе слова улягутся, заняв свое законное место.
– Ты не можешь себя винить. – Мама наконец нарушает тишину и, поймав мой удивленный взгляд, неуверенно улыбается. – Это несправедливо. С чего вдруг тебе взбрело в голову, что ты виновата?
– Просто у меня такое чувство, будто мы не справились. Я не справилась. Мы с Эдом… ну, ты сама понимаешь. Наш брак разваливается прямо на глазах, в чем наверняка есть моя вина. А чья же еще?
Мама на секунду задумывается.
– Зои, когда в семье случаются подобные вещи, они скорее разъединяют людей, нежели соединяют, и это естественно. В вашем случае именно так и произошло, что отнюдь не означает, будто вы не справились. – Мама делает паузу, явно сомневаясь, стоит ли продолжать, но пересиливает себя. – Видишь ли, Зои, в жизни не все так просто, как кажется, и постоянно возникают сложные ситуации. Но их можно преодолеть. Нам с твоим папой тоже не удавалось с первого раза, скажем так, тебя зачать. В наше время не имелось каких-то специальных способов лечения подобных вещей, и я не стану утверждать, что все это никак не отразилось на нашем браке. Мы постоянно ссорились, грызлись, короче говоря, все было плохо. Положа руку на сердце, я не уверена, чем бы все закончилось, если бы так продолжалось и дальше. Но потом я, слава богу, забеременела, родилась ты, и мы с твоим папой снова начали жить дружно. Ведь никто из нас не идеален, более того, никто не ждет, что после таких испытаний ты будешь счастливой и довольной, да и вообще, лучшей женой на свете. Поэтому ты должна перестать себя грызть. Ваша ситуация вполне типичная, и вы непременно с ней справитесь. Знаю, что справитесь. Вы любите друг друга, а это главное.
– Но почему ты не рассказала мне раньше?
Мама качает головой:
– Я не придавала этому особого значения, по крайней мере… до настоящего времени. Но хочу, чтобы ты поняла одно. Вы с Эдом просто обязаны помириться и бороться за ваш брак. Девочка моя, даже если у вас не получится завести ребенка – а я уверена, что это не так, – вы должны быть сильнее, чем в свое время были мы с твоим папой, вы должны помешать превратностям судьбы разрушить все, что с таким трудом создавалось. Это слишком важно для вас.
Да, мама совершенно права. Что вовсе не означает, будто у меня есть хоть малейшее представление, как жить дальше. И как, спрашивается, мне выбираться из этой ситуации? Последние несколько месяцев мы с Эдом практически не разговаривали, а если и разговаривали, то в основном спорили и грызлись между собой.
Больше всего на свете мне хочется вернуть те времена, когда мы любили друг друга безоговорочно и безоглядно. Но только я одна могу придумать, как это сделать. Значит, придется совершить невозможное.

 

Оставшуюся часть вечера я ощущаю себя самой настоящей обманщицей. Мама проявила бесконечную доброту, папа – несвойственную ему деликатность. А я впервые за все время была с ними по-настоящему откровенной, и мне ужасно неприятно, что приходится скрывать от них самое важное: что я во второй раз проживаю этот день нашего прошлого и сейчас – в настоящем – они, возможно, сидят у моей постели в больнице, ожидая, когда я выйду из комы. Если, конечно, в данный момент я нахожусь именно там.
Но представив, как невероятно будет звучать моя история, я понимаю, что не смогу никому ее рассказать.
Мам, ты не поверишь, но однажды я уже прожила этот день и теперь проживаю его снова. Впрочем, так же, как и некоторые другие дни моего прошлого. Ой, кстати, Эд скоро умрет, и, по-моему, я возвращаюсь в прошлое, чтобы попытаться его спасти.
Нет. Эти слова никогда не вырвутся у меня изо рта.
Поэтому за обедом – кусок пастушьего пирога и бутылка красного вина – мы говорим о Беки и ее ребятишках.
– Скажи, ты с ними часто видишься? – спрашивает мама и тут же в ужасе зажимает рот рукой. – Милая, прости, ради бога, я не хотела… – Мама пристыженно замолкает. – Это было бестактно.
– Мама, не глупи. Все нормально. Конечно, я с ними вижусь, но не так часто, как следовало бы. Но я исправлюсь. Обещаю.
– Хорошо. Может, Беки тогда прекратит причитать в каждом телефоном разговоре, что ты у них вообще не показываешься. – Папа с видимым удовольствием уписывает за обе щеки картофельное пюре.
– Джон!
– Что? – Папа сконфуженно поднимает глаза. – Это я так, к слову.
– Ну почему надо быть таким… таким грубым?
– Ничего страшного. Я знаю, что папа имеет в виду, – улыбаюсь я.
– Вот видишь? Вообще-то, я ничего не имел в виду. А Зои, оказывается, знает. – Папа делает глоток вина и продолжает есть, не обращая на нас внимания.
– Милая, я хочу извиниться за папу. – Мама бросает в его сторону гневный взгляд, но, похоже, без толку.
– Ладно, проехали. Кстати, а как ваши дела?
– Ох, милая! Все как обычно. Твой отец когда-нибудь сведет меня с ума. С тех пор как он вышел на пенсию, вечно путается под ногами, ну ты знаешь. Но хорошо, что он рядом. Хотя и не всегда.
Папа ухмыляется, и, поскольку разговор переходит на более безопасные темы, мама расслабляется.
Я пытаюсь последовать ее примеру, но тщетно. Меня терзает одна мысль, которая не дает мне покоя, словно попавший в туфлю камешек. Я понимаю, что, прежде чем ложиться спать, нужно позвонить Эду, но очень страшно. Страшно, потому что я не знаю, о чем говорить и как сдержать слезы. Потому что, возможно, это последний день, который мне суждено прожить заново, причем без Эда.
Наконец в половине одиннадцатого мама встает, зевая:
– Ладно, кто как, а я в постель. Милая, не хочешь позвонить Эду по домашнему телефону?
– Нет, мам. Я лучше по мобильному.
– Хорошо. Тогда спокойной ночи.
Папа остается сидеть, потягивая вино.
– Джон.
Мамин резкий тон моментально приводит папу в чувство.
– Ладно. Приятных тебе снов, моя милая. – Он залпом осушает бокал и кладет его в раковину. – Удачи тебе.
– Спасибо, папа.
И вот они уходят, оставив меня наедине с моими мыслями. Я слышу, как родители поднимаются по лестнице, как снуют туда-сюда, готовясь ко сну. С шумом спускается вода в унитазе, загорается красная лампочка на бойлере – они включили горячую воду, – звякают о держатель зубные щетки, скрипят половицы. Дом затихает, и я понимаю, что дальше тянуть уже невозможно.
Сердце дико колотится, у меня не хватает храбрости это сделать.
Не будь идиоткой! Это Эд. Твой Эд. Мужчина, которого ты любишь. Которого знаешь с восемнадцати лет. И нет ничего страшного в том, чтобы позвонить.
Собравшись с духом, я беру телефон. Нажимаю на зеленую кнопку, прикладываю к уху, жду длинных гудков.
– Зои? – Эд отвечает после первого гудка, застав меня врасплох.
Я слышу любимый голос, и мне сразу хочется крепко обнять Эда, прижать к себе и никогда больше не отпускать. Но он сейчас в 200 милях от меня, а эмоционально – еще дальше.
Слова застревают в горле.
– Привет, – едва слышно говорю я.
– Слава богу! Я не знал, стоит ли тебе звонить, но ужасно хотелось пообщаться с тобой перед сном, – тоскливо говорит Эд.
– Как… как ты там? – спрашиваю я и слышу сперва какой-то треск на линии.
– Я… не слишком здорово. Совсем не здорово.
– Я тоже.
– Зои, извини, что сегодня утром ушел из дома, не попрощавшись. Я просто не знал, что сказать. И боялся, что мне будет невыносимо видеть, как ты уезжаешь.
– Знаю. Я скучаю по тебе.
– Да. Я тоже. – Пауза. – Я ездил к маме. Она устроила мне выволочку.
– За что?
– За то, что я, как последний мудак, тебя отпустил. Хотя слово «мудак» она, естественно, не произнесла.
– Конечно нет. – Я представляю, как Сьюзан отчитывает Эда, и невольно улыбаюсь. – А что ты ей ответил?
– Ну конечно, я с ней согласился. Да и вообще, я не понимаю, как мы дошли до жизни такой.
Мне хочется сказать, что разъехаться было его идеей, но Эд, похоже, совсем другое имел в виду.
– Не знаю. Правда не знаю.
Эд тяжело, с присвистом, дышит, так что у меня начинает звенеть в ухе.
– Господи, это ужасно! – говорит он внезапно охрипшим голосом. – А ты сообщила своим родителям?
– Да. Я все рассказала маме. А она, естественно, тут же доложила отцу.
– Боже, они наверняка меня ненавидят!
– Конечно же нет. Они хотят, чтобы мы помирились. Ради нас. Ради меня.
– Да, мы непременно так и сделаем. Поверь мне, все это лишь временная мера. – Очередная длинная пауза. – Ну и что теперь?
– Не знаю. По-моему, мне стоит ненадолго задержаться у родителей. Я взяла с собой работу. Ведь если я вернусь прямо сейчас, мы придем туда же, откуда ушли, да?
– Да, полагаю, что так. Но мне кажется, я уже знаю, чего категорически не хочу.
– Неужели?
– Да. Я не хочу тебя терять.
– Прекрасно. Я тоже не хочу тебя терять.
– Итак… когда ты вернешься? На следующей неделе?
– Возможно. Очень может быть. Давай воспользуемся этой передышкой и хорошенько все обдумаем. Чтобы не было так мучительно больно. И, Эд!..
– Да?
– Не забудь покормить Джорджа.
– Не забуду. Он здесь. И очень по тебе скучает.
– Я тоже по нему скучаю.
В трубке снова повисает напряженная тишина. Интересно, о чем сейчас думает Эд? Наконец он нарушает молчание:
– Хорошо, любимая, а теперь давай попробуем немного поспать. Я могу позвонить тебе завтра?
– Естественно.
– О’кей. Тогда спокойной ночи.
– Спи спокойно.
Я заканчиваю разговор, экран чернеет.
Мое лицо мокрое от слез, я даже не заметила, что плачу. Невыносимо больно слышать убитый, одинокий голос Эда, и мне хочется все бросить, сесть на ближайший поезд до Лондона, кинуться в объятия Эда. Но нет, я слишком устала. Поэтому я поднимаюсь по лестнице в свою комнату, залезаю под одеяло и засыпаю в надежде, проснувшись, снова увидеть Эда.
Назад: Глава 15 10 декабря 2010 года
Дальше: Глава 17 9 июня 2012 года