Что такое грабеж – спорт, профессия или же искусство? Это спорный вопрос. Понятие «профессия» подразумевает наличие жестких технических требований, а грабители таковых не придерживаются; назвать грабеж искусством мешает излишнее пристрастие его деятелей к материальным ценностям. В конечном счете выходит, что грабеж можно скорее определить как разновидность спорта, в котором правила до настоящего времени еще не сформулированы, а призы распределяются весьма нетрадиционным образом. Именно отсутствие в этом деле формальных рамок привело к прискорбной неудаче двух многообещающих новичков в парке поместья Хеммерпонд.

Главным призом в этом состязании были бриллианты и другие bric-а-brac, то бишь побрякушки, принадлежащие молодой леди Эйвелинг. Она, как, вероятно, помнят читатели, – единственная дочь г-жи Монтегю Пенгс, широко известной владелицы увеселительных заведений. Газеты взахлеб расписывали ее (дочери) бракосочетание с лордом Эйвелингом, количество и качество свадебных подарков, а также тот факт, что медовый месяц новобрачные намерены провести в Хеммерпонде. Объявление о столь ценных призах произвело немалый ажиотаж в том узком кругу спортсменов, в котором господин Тедди Уоткинс являлся непререкаемым авторитетом; было решено, что ему, в сопровождении квалифицированного ассистента, следует нанести деловой визит в деревню Хеммерпонд.

Будучи от природы человеком застенчивым и скромным, господин Уоткинс предпочел явиться туда инкогнито. Тщательно рассмотрев все обстоятельства задуманного предприятия, он остановил свой интерес на образе художника-пейзажиста и назвался непритязательным именем Смит. Уоткинс приехал один, помощник, как было условлено, должен был присоединиться к нему в последний день его пребывания в Хеммерпонде.

Надо сказать, Хеммерпонд – пожалуй, один из красивейших уголков Сассекса; здесь еще сохранилось много домов с тростниковыми крышами, церковь из серого камня, имеющая высокий шпиль и приютившаяся в низине, – одна из самых красивых в графстве, не испорченная реставрациями; а буковые леса и заросли папоротника, окаймляющие дорогу к большой усадьбе, чрезвычайно богаты тем, что заурядные художники и фотографы называют «моментами». Посему Уоткинс, прибывший с двумя чистыми холстами, новеньким, с иголочки, мольбертом, коробкой красок и саквояжем, без труда влился в компанию собратьев по искусству; их было с полдюжины, и они встретили его с распростертыми объятиями, а кроме того, с некоторой долей любопытства. Им было невдомек, что в саквояже лежала разборная лестничка (хитроумной конструкции прославленного, ныне покойного, мастера Чарльза Писа), ломик и моток проволоки. Уоткинс убедился, что выбранная им маскировка прекрасно работает, однако она же вовлекла его в сложные беседы эстетического содержания, к которым он был, мягко говоря, не готов.

– Вы много выставлялись? – спросил юный Порсон в баре гостиницы «Карета и кони», где господин Уоткинс расположился вечером после приезда, чтобы собрать полезные сведения о местной обстановке.

– Изредка, – ответил господин Уоткинс, – по случаю, в разных местах.

– В Академии?

– Бывало, что и там. Да еще в Хрустальном дворце.

– Хорошо вас повесили? – поинтересовался Порсон.

– Бросьте ваши шуточки, – буркнул Уоткинс. – Мне это не нравится.

– Я хотел узнать, хорошее ли место вам выделили?

– Чего-чего? – подозрительно переспросил Уоткинс. – Намекаете, что меня могли засадить?

Порсона воспитывали тетушки, и он был джентльменом, каких и среди художников редко встретишь; сей господин понятия не имел, что значит «засадить», но счел за лучшее заметить – не имел в виду ничего подобного. Поскольку вопрос развески явно был болезненным для господина Уоткинса, юноша попытался перевести беседу в другое русло.

– А вводить стаффаж в свои картины вы не рассчитываете?

– Нет, с расчетами у меня туго, в голове не помещаются, – сказал господин Уоткинс. – Этим всем моя мил… то бишь миссис Смит занимается.

– Она тоже художница! – восхитился Порсон. – Это, должно быть, весело!

– Очень даже, – сказал Уоткинс, хотя на самом деле так не думал и, чувствуя, что разговор выходит за пределы его понимания, добавил: – Я приехал сюда, чтобы писать усадьбу Хеммерпонд при лунном свете.

– Вот это да! – промолвил Порсон. – Весьма оригинальная идея.

– Да, – ответил Уоткинс, – мне тоже показалось, что я это здорово придумал. Надеюсь, завтра смогу начать.

– Как! Неужели вы собираетесь работать на пленере – ночью?

– Именно так, собираюсь.

– Но вы же не сможете разглядеть свой холст?

– По-вашему, я круглый… – начал было господин Уоткинс, однако сообразил, что слишком сильно вспылил из-за столь простого вопроса, и крикнул мисс Дурган, чтобы принесла еще кружечку пива. – У меня с собой есть такая штука, называется потайной фонарь, – сообщил он Порсону.

– Однако сейчас новолуние, – возразил тот. – Луны не будет!

– В любом случае, – заметил Уоткинс, – дом-то никуда не денется. Видите ли, я буду сперва писать дом, а потом луну.

– О-о! – только и смог сказать Порсон, ошеломленный этим заявлением.

– А я вот слыхал, – вставил старик Дурган, хозяин гостиницы, хранивший почтительное молчание, пока длился этот профессиональный разговор, – будто бы в доме аж целых трое полицейских из Ейзельворта дежурят по ночам, а все из-за той леди Эйвелинг и ейных побрякушек. Один, рассказывают, обыграл шесть к четырем тамошнего лакея – бревна кидали!

На следующий день, ближе к закату, господин Уоткинс, с мольбертом, чистыми холстами и объемистым саквояжем, содержавшим нужные приспособления, не спеша прошел по живописной тропинке, которая вела через буковый лес к Хеммерпондскому парку, и установил свое оборудование в стратегически выгодной позиции на холмике, откуда открывался вид на дом. Здесь его заметил художник Рафаэль Сант (вряд ли родственник великого Рафаэля Санти), писавший днем этюды меловых обрывов, а теперь возвращавшийся домой через парк. Порсон успел возбудить его любопытство, рассказав о появлении нового собрата по искусству, и Сант решил свернуть с пути, чтобы обсудить вопросы ночного пленера.

Господин Уоткинс, по-видимому, не заметил его приближения. Он только что по-дружески побеседовал с дворецким леди Хеммерпонд. Этот почтенный джентльмен, проследив за сервировкой обеда, исполнял важную обязанность – выгуливал трех любимых собачек хозяйки, а посему проследовал дальше и уже скрылся из виду. Господин Уоткинс с великим усердием размешивал краску на палитре. Подойдя ближе, Сант с изумлением обнаружил, что эта краска – изумрудно-зеленая, невообразимо яркая, ядовитая. У Санта была врожденная восприимчивость к цвету, к тому же он сызмала развивал ее, и потому при виде столь чудовищной смеси, стиснув зубы, со свистом втянул воздух. Уоткинс обернулся. На лице его читалось раздражение.

– Зачем, скажите на милость, вам понадобился этот жуткий зеленый? – спросил Сант.

Уоткинс сообразил, что в старании выказать перед дворецким свой художественный пыл, очевидно, допустил какую-то техническую оплошность. Он неуверенно взглянул на Санта.

– Извините меня за грубость, – сказал Сант, – но этот зеленый действительно чересчур яркий. Он меня прямо потряс. Что же все-таки вы намерены с ним сделать?

Господин Уоткинс собрался с духом. Только решимость могла сейчас спасти его.

– Если вы вздумаете мешать мне работать, – буркнул он, – я, ей-богу, раскрашу вашу физиономию!

Сант отступил; он был человек мирный, хотя и шутник. Спускаясь с холма, художник встретил Порсона и Уэйнрайта.

– Этот тип либо гений, либо опасный сумасшедший, – сказал он им. – Пойдите туда и взгляните на его зеленый! Сразу все поймете.

И он продолжил свой путь. Настроение у него улучшилось от приятного предвкушения скандала, который вот-вот разразится в сумерках возле некоего мольберта и будет сопровождаться пролитием зеленой краски в больших количествах.

Однако с Порсоном и Уэйнрайтом господин Уоткинс повел себя более дружелюбно и объяснил, что слой зеленой краски послужит подмалевком для его картины. На удивленные расспросы он ответил: это абсолютно новый метод, изобретенный им лично. Но затем стал сдержаннее и заметил, что не намерен делиться с каждым встречным секретами собственного стиля, а также добавил несколько едких реплик по поводу низости некоторых особ, которые «лезут, куда не просили», стараясь подсмотреть какие-нибудь приемы мастеров. Художники тут же избавили его от своего общества.

Темнота сгущалась, на небе одна за другой загорались звезды. Давно уже умолкли грачи, уснувшие в своих гнездах на высоких деревьях слева от дома; само здание превратилось в темно-серый контур, лишенный архитектурных деталей, но тут ярко засветились окна большой гостиной, потом зажгли свет в оранжерее, а окна спален там и сям озарились золотистым мерцанием. Если бы в этот час кто-нибудь подошел к мольберту в парке, то не застал бы никого рядом. На чистом холсте красовалось лишь одно неприличное слово, выведенное ярчайшей зеленой краской. А господин Уоткинс, укрывшись в зарослях кустарника, наставлял своего ассистента, который пробрался к нему незамеченным по подъездной аллее.

Уоткинс был весьма горд собой: ведь он сумел хитроумно доставить свое снаряжение на глазах у людей прямо к месту работы!

– Вон там гардеробная, – объяснил он ассистенту, – и, как только горничная заберет свечу и пойдет вниз ужинать, тут-то мы и заявимся. Эх! До чего же красиво смотрится эта домина в свете звезд, ей-ей, со всеми этими окнами и огнями! Надо же, Джим, мне даже немножко жаль, что я и впрямь не мазила… Ты проволоку на дорожке к прачечной натянул, а?

Он осторожно подкрался к дому, остановился под окном гардеробной и начал собирать свою складную лесенку. Он был настоящий, опытный профессионал и не испытывал никакого волнения. Джим пошел разведать обстановку в курительной комнате. Внезапно совсем рядом с Уоткинсом, в кустах, раздался громкий треск и приглушенная ругань. Кто-то споткнулся о проволоку, которую Джим только что натянул. Потом со стороны дорожки, посыпанной гравием, до Уоткинса донесся топот бегущих ног. Будучи, как и все истинные художники, человеком чрезвычайно скромным, он немедленно бросил складную лесенку и, огибая опасное место, помчался прочь прямо сквозь кусты. Он смутно ощущал, что за ним гонятся двое, а впереди, как ему казалось, различал фигуру своего ассистента. Еще минута – и он перелетел через низкую каменную ограду, отделявшую кустарник от большого парка. Судя по двум глухим ударам о землю, преследователи также преодолели ограду.

В темноте между деревьями погоня шла за ним по пятам. Уоткинс, легконогий, хорошо тренированный, мало-помалу нагонял хрипло дышащего человека, несущегося впереди. Оба молчали, но, чем ближе подбегал Уоткинс, тем сильнее его одолевало ужасное сомнение. В этот момент беглец повернул голову и удивленно вскрикнул. «Это не Джим», – успел подумать Уоткинс, однако тут незнакомец развернулся к нему и бросился прямо под ноги. В результате оба очутились на земле и теперь барахтались, вцепившись друг в друга. А сзади уже подбегал второй противник.

– Руку, Билл! – заорал незнакомец.

И Билл протянул ему руку помощи – даже не одну, а две, да в придачу также и ноги приложил. Четвертый беглец, наверное, Джим, еще раньше свернул куда-то и, очевидно, умчался в неизвестном направлении. Во всяком случае, к борющейся троице он не присоединился.

О том, что произошло в следующие несколько минут, у господина Уоткинса сохранилось весьма нечеткое воспоминание. Смутно помнится ему, что он вроде бы ткнул большим пальцем в угол рта первого противника и опасался, не откусит ли тот его перст, а еще он, кажется, сумел ухватить джентльмена, откликавшегося на имя Билл, за волосы и стукнуть головой о землю. Ему самому основательно досталось по разным местам, и, видимо, сразу от многих нападающих. Тут джентльмен, который назвался Биллом, ударил господина Уоткинса коленом под ложечку и попытался сложить его пополам.

Когда сознание Уоткинса несколько прояснилось, он обнаружил, что сидит прямо на земле, а вокруг собрались люди – восемь или десять мужчин; ночь была темная, да и в голове у него стоял туман, и точно сосчитать ему не удалось. Он понял только, что они ждут, когда он придет в себя. С прискорбием решил Уоткинс, что попался, и чуть было не высказал вслух несколько философских замечаний касательно непостоянства фортуны, но внутренний голос отговорил его от этого порыва. Ибо наш профессионал очень скоро заметил, что на его запястьях нет наручников, а потом кто-то сунул ему в руку фляжку с бренди. От такой неожиданной доброты он почти размяк.

– Кажется, опамятовался, – произнес некто, как показалось Тедди, голосом, принадлежавшим второму лакею из усадьбы Хеммерпонд.

– Мы их схватили, сэр, обоих схватили, – сказал хеммерпондский дворецкий (это он снабдил пострадавшего фляжкой). – Благодаря вам!

На реплику никто не отозвался. Но Тедди не сообразил, что она относится к нему.

– Он еще не вполне очнулся, – сказал кто-то незнакомый. – Эти мерзавцы его едва не убили!

Господин Тедди Уоткинс решил оставаться «не вполне очнувшимся», пока не разберется в ситуации получше. Ему удалось заметить, что две из фигур, окружавших его, стоят бок-о-бок с унылым видом, и что-то в очертании их плеч подсказало его опытному взгляду: эти двое связаны друг с другом. Двое! В мгновение ока его осенило. Он опустошил маленькую фляжку и попытался, пошатываясь, подняться на ноги. Услужливые руки поддержали его, раздались сочувственные возгласы.

– Позвольте пожать вашу руку, сэр, пожать руку, – сказал один из тех, что стояли рядом с ним. – Разрешите представиться. Я весьма благодарен вам. Ведь эта пара негодяев явилась сюда, привлеченная драгоценностями моей жены, леди Эйвелинг.

– Очень приятно познакомиться, ваша светлость, – ответил Тедди Уоткинс.

– Вы, видимо, увидели, как злоумышленники пробираются через кустарник, и напали на них?

– Именно так и было, – господин Уоткинс не счел нужным уточнять.

– Пожалуй, вам стоило бы выждать, пока они не заберутся в окно, – продолжал лорд Эйвелинг, – им крепче досталось бы, будь они пойманы с поличным, за грабежом. И вам повезло, что двое полицейских дежурили у ворот и сразу побежали за вами тремя. Вы вряд ли справились бы с обоими в одиночку – хотя вы повели себя весьма храбро, без сомнения.

– Вы правы, лучше было бы мне продумать это получше, – сказал господин Уоткинс. – Но нельзя же думать сразу обо всем!

– Конечно нельзя, – согласился лорд Эйвелинг. – Боюсь, они вас несколько помяли, – добавил он, когда вся компания направилась к дому. – Вы, я вижу, прихрамываете. Позвольте предложить вам мою руку?

Итак, вместо того чтобы проникнуть в Хеммерпонд через окно гардеробной, господин Уоткинс вступил в дом, пребывая в состоянии легкого опьянения, опираясь на руку самого настоящего аристократа, – и через парадный вход. К нему вернулась обычная жизнерадостность. «Вот это, – думал господин Уоткинс, – что называется, элегантный грабеж!» Разглядев «мерзавцев» при свете газовых ламп, господин Уоткинс убедился, что они ему незнакомы – какие-то местные любители. Их отвели в кладовую и там оставили под надзором трех полицейских, двух егерей с заряженными ружьями, дворецкого, конюха и кучера, с тем чтобы отправить их, как рассветет, в полицейский участок в Хейзелуорте. А господина Уоткинса окружили заботой в гостиной. Его уложили на диван, о том же, чтобы он вернулся немедля в деревню, и слушать не захотели. Леди Эйвелинг, уверенная, что высказывает блестящую мысль, заявила: знаменитый художник Тернер, по ее мнению, был вот таким же – грубым, полупьяным, храбрым и умным, с глубоким взглядом. Кто-то принес интересную складную лесенку, обнаруженную в кустах, и гостю показали, как она раскладывается. Ему также сообщили, что среди кустарника нашли натянутую в нескольких местах проволоку, явно предназначенную для того, чтобы неосторожные преследователи об нее споткнулись. Художнику повезло, ведь он избежал этих ловушек. И наконец, ему показали драгоценности.

Господину Уоткинсу хватило ума держать язык за зубами, и при малейшем затруднении в беседе он тут же начинал страдать от своих ушибов. В конце концов его хватил приступ боли в спине и зевота. Компания внезапно осознала тот факт, что стыдно докучать разговорами человеку, побывавшему в такой переделке, и вскоре он удалился в отведенное для него помещение – маленькую комнату с красными обоями, рядом со спальней лорда Эйвелинга.

Утренняя заря застала в парке поместья Хеммерпонд покинутый мольберт с зеленой надписью на холсте, а в господском доме поместья Хеммерпонд – ужасное смятение. Но если заря и застигла где-то господина Тедди Уоткинса с бриллиантами Эйвелингов, она не известила об этом полицию.