Закон волков

И тогда настал холод. Из-за жестокой стужи, как говорят легенды, кролики не вылезали из нор многие месяцы, лоси укрывались в пещерах, у птиц на лету леденели крылья. Воздух переливался кристаллами перед носом волков Широкой Долины, когда те выходили на охоту. Каждый вдох обжигал легкие, от мороза не спасал даже густой подшерсток. Волки сотворены для зимы, но та зима была выше волчьих сил. Солнце, казалось, навечно ушло к дальнему краю земли, а луна, прежде струившая живой свет, смерзлась в темное пятно.

Царь воронов сказал, что зима будет длиться три года и принесет гибель миру. Что она послана в наказание тем, кто не чтит волю Древних. Лидда чувствовала только голод и знала лишь то, что ее стая не способна охотиться.

Лидда бродила вдалеке от семьи, даже не пытаясь по пути вынюхивать мышей и зайцев. Тахиим как вожак уже объявил стае о прекращении охоты: волки слишком ослабли и не в силах добывать даже тех немногих лосей, что еще уцелели в Широкой Долине. Оставалось ждать, когда морозная стужа обратится в стылый холод смерти. Ожидание тяготило Лидду, и она двинулась прочь, подальше от голодного взгляда щенков, чьи тонкие кости выступали сквозь шерсть. Все волки в стае – даже подростки – должны заботиться о детенышах, и если Лидда не в состоянии добыть им пищу, то она недостойна называться волчицей.

Она пробиралась через глубокие снежные завалы; каждая шерстинка на спине казалась тяжким грузом. Над головой кружили несколько воронов – ей бы такие крылья, долететь до равнины, где обычно охотилась стая… Там еще остались лоси, можно напасть на самого сильного и биться до смерти – до собственной смерти, ослабевшая Лидда в этом не сомневалась.

За гребнем заснеженного холма уже виднелась равнина. Лидда, тяжело дыша, легла брюхом на землю, но тут же вскочила; светло-бурая шерсть поднялась дыбом. Запах человека! Скорее прочь отсюда – волкам нельзя встречаться с людьми, древний запрет неумолим… Опомнившись, Лидда засмеялась над собой. Чего бояться? Она ведь ищет смерти, а человек ей поможет…

Ее ждало разочарование: найденный ею человек – подросток, как сама Лидда, – выглядел не более угрожающе, чем новорожденный лисенок. Тощий и голодный, как все сейчас на равнине, он плакал, привалившись спиной к скале; его смертоносная палка валялась рядом. Страх в человеческих глазах, вскинутых навстречу Лидде, через миг сменился покорностью.

– Ты за мной, волчица? – произнес он. – Тогда не теряй времени. Мне не добыть еды для братьев и сестер: я слишком слаб, чтоб настичь легконогого лося. А возвращаться к голодной семье с пустыми руками – выше моих сил. Возьми мою жизнь…

В глазах юноши Лидда увидела такое же отчаяние, какое испытывала сама. Ему тоже нужно кормить щенков своей стаи… Привлеченная теплом его тела, она незаметно для себя сделала несколько шагов. Юноша отбросил прочь заостренную палку и опустил руки, открывая волчице шею и живот: теперь, вздумай она покончить с ним, лишних хлопот не потребуется. Однако Лидда замерла на месте, впервые разглядывая человека пристально – наперекор былому запрету.

«Волк, вступивший в общение с человеком, будет изгнан из стаи, – говорил Тахиим волчатам Лиддиного помета, тогда еще совсем щенкам. – Люди – охотники, как и мы, они считают нас добычей. Влечение к ним подобно зову охоты. Держитесь от них подальше – или вы перестанете быть волками».

Теперь, глядя на юношу, Лидда почувствовала, о чем говорил Тахиим: ее тянуло к человеку так, словно он был щенком ее стаи или волком, который станет ей парой. От смятения ее бросило в дрожь, словно пойманного кролика. Разум приказывал уходить прочь; рвущееся из груди сердце влеклось к юноше. Лечь бы рядом с ним, выгнать холод из промерзших костей… Лидда встряхнулась и отступила на шаг, но человеческий взгляд не давал ей уйти. Ледяной порыв ветра толкнул ее в спину, она качнулась вперед. Юноша неуверенно протянул руки.

Лидда шагнула в раскрытые объятия и легла, укрыв собой ноги юноши и положив голову ему на грудь; тепло человеческого тела она ощущала даже сквозь шкуры, которыми люди – почти бесшерстые – пытаются защититься от холода. Юноша, на миг замерший от удивления, обхватил волчицу руками; Лидда не отводила от него глаз.

Так они лежали вместе, пока сердца отбивали тысячу ударов: волчье сердце замедлило бег, приноровляясь к человеческому, человеческое в ответ забилось быстрее. Лидда почувствовала, как прибывают силы; юноша, должно быть, ощутил то же. Разом поднявшись, словно единое существо, они направились к полям охоты.

Человек и волчица перешли на дальний край равнины, где водилась добыча, и не сговариваясь выбрали жертву; лось-самец, обнаруживая свою слабость, нервно задергал головой при их приближении. Стремительная, как солнечный луч, Лидда понеслась за ним, забыв о недавней усталости. Она гнала лося все дальше, запутывая и изматывая, пока окончательным броском не выгнала его на юношу, стоящего наготове. Заостренная палка со свистом рассекла воздух, глубоко вошла в грудь лося – и Лидда, настигнув споткнувшуюся жертву, вонзила зубы в лосиное брюхо.

Она вгрызалась в теплую плоть, голову дурманил запах и вкус добытой наконец еды. Что-то тяжелое ударило ей в бок – толкнул человек, подоспев за своей долей добычи. Зарычав, Лидда вернулась на прежнее место, и вдвоем они припали к туше. Прежде чем насытиться до полной неподвижности, Лидда вспомнила о голодающей стае и принялась отгрызать от туши задний окорок, чтобы отнести его своим. Юноша, орудуя острым камнем, уже отрезал второй окорок и теперь разделывал оставшуюся часть лося. Ухватив пастью тяжелую ношу, Лидда порадовалась, что дом недалеко. Сытость придала ей сил, она двинулась к своей стае.

Полный желудок, вкус свежего, еще теплого мяса во рту – она на время забыла о человеке и обернулась только на границе леса. Юноша, на тощих плечах которого громоздился окорок, тоже остановился, опустив руку с волочащимся по земле лосиным ребром. Второй рукой он помахал Лидде. Она положила добычу на землю и пригнула голову в знак приветствия.

Взрослые волки ее стаи, почуявшие мясо издалека, едва поверили собственным глазам, когда Лидда добралась до заветной поляны и тихо опустила окорок на землю.

Всю стаю таким куском, конечно, не насытить, но все же появление полноценной еды – первой за пол-луны – означало надежду. Как только волки поняли, что мясо – не предсмертное видение, а реальность, они сгрудились вокруг Лидды в радостных приветствиях, на миг забыв об изнуряющей слабости. Лидда, склонив голову, положила мясо перед Тахиимом и отступила на шаг. Он легко прикоснулся к волчице носом и дал знак стае, что можно приступать к дележу. После, взяв с собой тех из волков, кто еще годился для дальнего бега, Тахиим пустился по Лиддиному следу, чтобы принести остатки туши.

Лидда обернулась к щенкам – те скулили, почуяв запах свежего мяса. Она опустила голову и, когда один из них ткнулся в угол ее рта, отрыгнула часть пищи. Хотя изголодавшееся тело отдавало еду неохотно, радость щенков того стоила. Волчатам из стаи Широкой Долины голод больше не грозил.

Лидда устремилась вслед за Тахиимом и теми, кто отправился за остатками добычи. Она была слишком взбудоражена успешной охотой и слишком счастлива оттого, что добыла пропитание для стаи, первое знакомство с человеком кружило ей голову – и она даже не заметила, что в воздухе стало неуловимо разливаться тонкое веяние тепла, настолько легкого, что его можно было принять за иллюзию.

… Лидда и человеческий юноша лежали у скалы, где впервые встретились; теперь здесь появился клочок теплой земли, с которой сошел талый снег. На протяжении целой луны волки Лиддиной стаи охотились вместе с людьми, и делили с ними добычу, и играли с их детенышами, и пускались с ними в бег на рассвете и в закатных сумерках. Лидда не расставалась со своим человеком: ей чудилось, будто она обрела в нем нечто давно утраченное – былую потерю, о которой даже не подозревала.

Они сидели под скалой; юноша перебирал пальцами густой мех Лидды, свернувшейся у его ног. Их освещало Солнце, Земля приветственно тянулась к ним стеблями травы. Луна ревниво ожидала часа, когда вновь их увидит. А Небо – Небо простиралось вокруг, не отводя от них взгляда.

Потому что Древние были исполнены ожидания и надежды. Они вовсе не желали гибели живых существ.

Легенды гласят, что от смешения крови волков Широкой Долины и волков, живущих за ее пределами, появится волчица, которой судьба вечно стоять на рубеже между двумя мирами. Из-за нее может прийти конец не только стае, но и всему волчьему роду. Именно потому Рууко, представший перед нами в сумраке занимающегося рассвета, пришел убить моего брата, сестер и меня через четыре недели после нашего рождения.

Убийство щенка – деяние противоестественное: волк предпочтет скорее отгрызть себе лапы, чем тронуть детеныша. Мою мать могли бы простить, когда она – обычная волчица, которой не положено давать потомство, – все же принесла щенков. Но она еще нарушила закон Широкой Долины, охраняющий чистоту нашей крови, а это было много хуже. Рууко всего лишь выполнял свой долг.

Он недавно наделил Риссу целым выводком детенышей: продолжать род позволено только вожаку, прочие волки могут спариваться не иначе как с его разрешения, поскольку лишних щенков в скудные годы трудно прокормить. В Широкой Долине, вмещавшей четыре волчьих стаи и несколько людских племен, в то время царила вражда, добычи становилось все меньше. Волки, как правило, обходили наши владения стороной, зато люди то и дело норовили оттеснить нас с привычных мест охоты. Год моего рождения был не самым изобильным для стаи Быстрой Реки. Мать, видимо, до конца надеялась, что Рууко не почует в щенках кровь чужака и не станет нас убивать.

Двумя днями раньше, на рассвете, мы с братом попробовали вскарабкаться по мягкому прохладному склону, ведущему из полутемной норы в тот незнакомый мир, звуки которого отражались эхом от стен нашего жилища. Голоса взрослых волков, неведомые запахи – все казалось заманчивым, и мы норовили пробраться к выходу всякий раз, как улучали время между едой и сном.

– Погодите, – остановила нас мать, преграждая дорогу. – Сначала я вам кое-что скажу.

– Мы только взглянем, что там снаружи. – Хотя Триелл старался говорить вкрадчиво, глаза его озорно блеснули. Мы двинулись было дальше, но мать огромной лапой прижала нас к полу.

– Щенков перед вступлением в стаю подвергают проверке. Кто не выдержит, того не оставляют в живых. Поэтому слушайте. – Ее голос, обычно мягкий и успокаивающий, теперь звучал озабоченно. – При встрече с вожаками, Рууко и Риссой, вы должны показать им, что сильны и здоровы, что вы достойны стать членами стаи Быстрой Реки. И отнеситесь к ним с почетом и уважением.

Окинув нас тревожным взглядом, мать убрала лапу и наклонилась вылизать моих сестер, тоже потянувшихся к выходу. Мы с Триеллом вернулись в угол теплой норы и принялись мечтать о подвигах, которыми мы завоюем место в стае. То, что мы можем не преуспеть, даже не приходило нам в голову.

Через пару дней, наконец выбравшись из норы, мы увидели пятерых щенков Риссы, неуверенно толпящихся на прогалине между деревьями. Двумя неделями старше нас, они уже были готовы предстать перед стаей и получить имена. Рисса стояла чуть поодаль, наблюдая, как Рууко осматривает детенышей. Нас, еще нетвердо держащихся на лапах, мать подтолкнула ближе к нему и оглядела тесную поляну.

– Рууко выбирает, кого принять в стаю. – Ее морда от волнения напряглась, голос сделался хриплым. – Поклонитесь, выкажите почтение, расположите его к себе. Он оставит тех, кто ему понравится. Слышите? Угодить ему – значит выжить!

Мир за пределами логова полнился незнакомыми запахами. Мощный и дразнящий запах стаи – по меньшей мере шестерых волков, собравшихся поглядеть на обряд принятия детенышей, – смешивался с ароматом листьев, травы и земли, от него хотелось чихать. Чистый, нагретый солнцем воздух манил прочь от норы и привычного материнского тепла. Мать следовала за нами, едва слышно поскуливая.

Рууко окинул ее взглядом и отвернулся. Его собственные волчата, крупнее и упитаннее нас, тявкали и жались к отцу, то и дело норовя лизнуть опущенную к ним морду или упасть на спину, открыв мягкий живот. Он обнюхал их одного за другим, поворачивая с боку на бок, чтоб не пропустить знака слабости или болезни. Те, чьей мордочки в итоге Рууко касался еще раз, осторожно беря ее зубами, считались принятыми в стаю – такими оказались все, кроме одного.

– Теперь вы часть стаи, – сказал им Рууко, – и любой из наших волков обязан вас кормить и защищать. Приветствуем тебя, Борлла. И тебя, Уннан. Добро пожаловать, Реел и Марра. Теперь вы – волки Быстрой Реки, наше будущее.

Мелкого взъерошенного волчонка Рууко оставил безымянным: нареченный щенок пользуется покровительством стаи, и потому вожак не дает имени тем детенышам, которые слишком слабы, чтобы выжить. Один волчонок даже не дожил до испытания: Рисса, метнувшись в нору, вытащила оттуда мягкий комок и зарыла его на краю прогалины.

Стая уже разразилась приветственным воем в честь детенышей; волки, радостно помахивая хвостом и топорща уши, подбегали к щенкам поздравить их со вступлением в стаю. Приветствия перешли в игру, и взрослые волки гоняли наперегонки и валялись по устланной листьями земле, тявкая от удовольствия при виде новых щенков – таких же, как мы. Я ткнулась носом в щеку Триелла.

– Бояться нечего: надо просто показать, что мы сильные и почтительно относимся к взрослым.

Триелл чуть помахивал хвостом, наблюдая за играми. Живые глаза, короткая сильная шея – он ничем не уступает щенкам Рууко и Риссы. Мать боялась напрасно: мы тоже крепки и здоровы, Рууко не замедлит дать нам имена и объявить нас членами стаи Быстрой Реки.

Рууко, оставив своих волчат, подошел ближе и теперь сверху вниз глядел на нас. Он был самым крупным волком в стае – на целое ухо выше остальных, с широкой грудной клеткой и внушительными мускулами под серой меховой шкурой. Помедлив мгновение, Рууко наклонился и раскрыл над нами огромную пасть. Мать, шагнув вперед, заступила ему дорогу.

– Брат, – попросила она (мать с Риссой родились в одном помете и вступили в стаю Быстрой Реки одновременно), – оставь их жить.

– В них кровь чужаков, Нееса, они будут отбирать мясо у законных детенышей. Лишних щенков стая не вместит.

От злобного голоса меня бросило в дрожь, Триелл начал поскуливать.

– Ты лжешь. – Мать бесстрашно глядела на Рууко снизу вверх, не отводя янтарных глаз. – И прежде бывали тяжкие времена, но стая выживала. Ты просто боишься всего непривычного, для вожака Быстрой Реки ты слишком пуглив. Лишь трус решится убивать щенков.

Рууко зарычал и с размаху обрушился на нее всем телом, прижав мать к земле.

– Думаешь, мне нравится убивать детенышей? – пророкотал он. – Когда мои стоят здесь же? Твои щенки – не просто непривычные, я чую в них кровь чужаков! Не мной они рождены, Нееса, не я нарушил заповедь. Отвечать за все – тебе! – Он вонзил зубы в ее шею и сжимал челюсти до тех пор, пока мать не заскулила. Лишь тогда он ее отпустил.

Мать с трудом встала на ноги и отшатнулась, теперь страшная пасть Рууко нависала прямо над нами. Мы в ужасе отбежали, сгрудившись вокруг матери.

– У них есть имена! – попробовала она вступиться еще раз.

Да, в обход обычая мать нарекла нас при рождении. «Получая имя, вы становитесь частью стаи, – сказала она тогда. – И Рууко вас уже не убьет». Моих сестер она назвала в честь цветов и трав, растущих вокруг норы, Триелла – черного волчонка со сверкающими, как звезды, глазами – в честь безлунного ночного неба. Из-за белого полумесяца, четко прорисованного посреди серой шерсти у меня на груди, я получила имя Каала – Дочь Луны.

Мы с Триеллом и сестрами, трепеща, льнули к матери. Прежде я смеялась над ее опасениями и считала, будто в стаю принимают всех, кто умеет себя вести как настоящий волк. Однако теперь стало ясно, что не только место в стае, но и сама жизнь оказывается под угрозой.

– У моих детей есть имена, брат, – повторила мать.

– Не я их нарекал. Твои щенки рождены вне закона, они не принадлежат стае. Прочь с дороги!

– Я не уйду!

Огромная, почти в рост Рууко волчица, морду которой густо покрывали шрамы, прыгнула на мать вслед за вожаком; вдвоем им удалось оттеснить ее в сторону.

– Убийца щенков! Ты мне не брат! – огрызалась мать. – Ты недостоин зваться волком!

Даже я понимала, что такие слова только озлобят Рууко. Рыча, он отогнал мать к самой норе, под присмотр волчицы со шрамами, и вернулся к нам. Рисса, оставив скулящих и жмущихся к ней щенков, вышла вперед и встала рядом с Рууко.

– Спутник, – произнесла она низким звучным голосом, – моя ответственность не меньше твоей, ведь это я не уследила за сестрой. Я сделаю что положено.

От нее пахло силой и уверенностью, белая шерсть блестела под лучами раннего солнца. Рууко лизнул волчицу в морду, на мгновение ткнулся носом в белоснежную шею, словно набираясь решимости, а затем мягким движением оттеснил Риссу назад. Остальные волки стояли по краям прогалины – одни поскуливали, другие смотрели молча; никто не пытался подойти, над нами возвышался один Рууко. Даже сейчас, много времени спустя, при взгляде на него я порой вспоминаю тот миг, когда вожак навис надо мной, готовый вцепиться зубами в глотку и вытрясти из меня дух. В живых оставалась лишь я: мои сестры и любимый брат уже лежали бездыханными.

Аззуен говорит, что я не могу помнить случившегося, ведь мне было всего четыре недели от роду. Однако я ничего не забыла. Сначала погибли сестры, затем вожак добрался до Триелла: еще мгновение назад тот лежал, прижавшись ко мне теплым боком, – и вдруг его тело взмыло вверх, поднятое с земли мощной хваткой Рууко. Триелл взвизгнул, я поймала его взгляд и, забыв о страхе, подскочила на задних лапах, чтобы удержать его, но тут же вновь свалилась на землю – неокрепшие пока лапы держали меня плохо. Острые зубы Рууко грозно сомкнулись, тело Триелла обмякло и замерло. Неужели он мертв? Неужели не поднимет голову, не взглянет на меня лучистыми глазами?..

Рууко, бросив Триелла рядом с сестрами, повернулся ко мне.

Мать потихоньку отползла от норы и теперь подобралась ближе, стелясь брюхом по земле. Опустив уши и поджав хвост, она умоляла Рууко остановиться. Он на нее даже не взглянул.

– Вожак вершит что положено, Нееса, – спокойно произнес старый волк. – В щенках течет кровь чужака, Рууко лишь ограждает стаю от опасности. Не осложняй ему выбор.

Я глядела на Рууко, не опуская головы. Ни унижение, ни мольбы не спасли моих сестер и брата. Когда тело Триелла ударилось о землю рядом со мной, вместо трепета меня обуяла ярость: мы с Триеллом спали и ели вдвоем, и вдвоем мечтали, как завоюем место в стае! А теперь он погиб! Оскалившись, я зарычала на тех же нотах, что и Рууко, и тот от неожиданности отступил. От гнева куда-то делся страх – я прыгнула, норовя вцепиться в волчье горло, но достала лишь до груди: высоко прыгать я еще не умела. Рууко легко отбросил меня в сторону и на мгновение замер, не отводя взгляда, словно вместо меня увидел самого Волка Смерти.

– Жаль, кроха, – тихо проговорил он. – Я обязан думать о благе стаи. У меня нет выбора.

Раскрытая пасть Рууко приблизилась ко мне вплотную. Послышался чей-то горестный вскрик, волки сбились к краю прогалины. Яркий луч утреннего солнца ударил мне в глаза, когда я подняла голову, чтобы встретить смерть.

– Она должна остаться в живых, Рууко.

Вожак замер на месте, бледно-желтые глаза расширились. Эхо от голоса разнеслось по поляне, и Рууко, к моему изумлению, захлопнул грозную пасть, прижал уши и отступил, приветствуя пришедшего.

Проследив взгляд вожака, я увидела огромного, небывало крупного волка: грудь его приходилась на уровне морды Рууко, а мощная шея проступала где-то там, откуда струились на поляну лучи взошедшего солнца. В странных зеленых глазах – не янтарных, как у взрослых волков, и не голубых, как у детенышей, – проглядывало удовольствие. Через мгновение на прогалину ступила такая же крупная зеленоглазая волчица с более густым и темным мехом.

Волки материнской стаи, прижав уши и опустив хвост, один за другим подползали на брюхе к середине поляны, чтобы почтительно приветствовать невиданных и грозных гостей.

– Это верховные волки, – шепнула мать, подобравшись ближе ко мне, – Яндру и Франдра. Двое из тех, что еще остались в Широкой Долине. Они говорят с Древними, мы им подчиняемся.

Верховные волки милостиво принимали приветствия.

– Добро пожаловать, владыки, – уважительно опустив голову, проговорил Рууко. – Я лишь исполняю свой долг и забочусь о стае. Этот помет появился без моего дозволения.

– Второй помет тоже часто оставляют жить. – Яндру, опустив голову, обнюхал недвижное тело Триелла. – И ты, Рууко, прекрасно это знаешь: четыре года назад тебе с братьями сохранили жизнь. Ты, вероятно, за давностью забыл, но для меня срок невелик.

– То было время изобилия, владыка.

– Один щенок много не съест. Я хочу, чтобы она осталась в живых.

Рууко помедлил с ответом, остерегаясь гнева Яндру.

– Не все так просто, владыка, – произнесла, выходя вперед, Рисса. – В ней течет кровь чужака. Мы не вольны нарушать закон Долины.

– Чужака? – Яндру резко взглянул на Рууко, в голосе его больше не слышалось ни мягкости, ни усмешки. – Почему ты не сказал?

Рууко склонил голову еще ниже.

– Мне не хотелось показаться неумелым вожаком.

Яндру молча задержал на нем взгляд, затем обернулся к моей матери, не сдерживая гнева:

– Как ты посмела? Ведь от этого зависит жизнь стаи!

Франдра сверкнула глазами; сильный и уверенный голос прозвучал неожиданно громко – я даже отскочила назад, не устояв на лапах.

– Легко говорить, Яндру, когда тебе не запрещено плодить потомство где и когда пожелаешь. Не в одиночку же она зачала. – Взглянув на Яндру, смущенно приопустившего уши, Франдра повернула огромную голову к матери. – Но как ты позволила щенкам дожить до возраста, когда придет пора зваться волками? Ты ведь знала, что таким не место в стае, их надо было убить при рождении!

– Я хотела, чтобы стая их приняла, волчата могли оказаться полезны, – робко проговорила мать. – Мне снилось, будто они спасут волчий род. Остановят добычу, уходящую из Долины, или оттеснят людское племя. В моих снах щенки всегда спасают нам жизнь. Взгляни, ведь она не знает страха!

Я поднялась с земли и попыталась унять дрожь в лапах – чтобы больше походить на приличного волка, достойного принятия в стаю.

– Владыки, сестра всегда мечтала о большем влиянии, – снова вступила Рисса. – Бывало, ее сны приносили нам удачу на охоте, но ей хотелось щенков.

– Не важно, – отрезал Яндру. – Щенки, рожденные от чужака, не должны оставаться в живых. Делай что положено, Рууко.

Поворачиваясь уходить, Яндру чуть не наступил на меня, я снова зарычала.

– Мне очень жаль, Мелкозубка, – отозвался он. – Я бы сохранил тебе жизнь, но не могу идти против заповеди. Да будет скорым твое возвращение в Широкую Долину.

Происходящее отзывалось обидой и несправедливостью – так тянуло иногда сырым холодным ветром в материнской норе. Неужели величественный волк не властен поступать как пожелает?.. Я оглянулась, высматривая место, куда можно спрятаться, и уже хотела бежать, когда Франдра шагнула вперед, отгородив меня от острых зубов Рууко.

– Я не позволю ее убить! – прорычала она. – Пусть обычный порядок вещей диктует иное, – жизнь меняется, спутник, нельзя вечно стоять на месте. Люди захватывают все больше добычи, и с каждым днем их все труднее сдерживать. Равновесие поколебалось, нам нельзя оставаться в бездействии, нужно что-то менять. И чем скорее, тем лучше. – Волчица посмотрела на меня. – Если в ней кровь чужака – так тому и быть. Эта храбрая кроха, останься она в живых, может добавить нам забот, зато с ней может прийти и надежда. Воля к жизни в ней слишком сильна – нельзя отмахиваться от знаков, даруемых нам Древними.

– Франдра…

– Ты потерял не только чутье, но и слух, Яндру? – огрызнулась она в ответ. – Ты ведь знаешь, что время на исходе, а мы почти бессильны.

– Я не приму такую ответственность. Закон нарушен в обход нашего позволения, нам незачем идти против Совета верховных волков.

– Ответственность тут не только твоя. – Франдра твердо взглянула ему в глаза. – Хочешь решить спор битвой – будем биться.

Яндру на миг застыл, и Франдра проговорила торопливым шепотом так, что слышали лишь Яндру и мы с матерью:

– Взгляни, спутник! У нее на груди знак луны, знак Равновесия. Совет волков слишком закоснел и часто не видит дальше своего носа. А вдруг мы ждем именно ее? Вдруг она избрана Древними?

– Я назвала ее Каалой, Дочерью Луны, – вставила мать.

Яндру помедлил, затем огромной лапой перевернул меня на спину, разглядывая полумесяц на груди. Я лихорадочно пыталась придумать хоть что-нибудь, что сохранит мне жизнь, но взгляд зеленых глаз не давал соображать. Наконец Яндру, приняв решение, отступил на шаг и склонил голову перед Франдрой.

– Оставь ее жить, – проговорил он, поворачиваясь к Рууко. – Если решение окажется неверным, верховные волки примут ответственность на себя.

– Владыки…

– Тебе не позволено ее убивать, малый волк, – жестко бросила Франдра, перебивая Рууко. – Законы Долины устанавливаются верховными волками, мы вольны делать исключения. У нас есть причины оставить этого щенка в живых.

Рууко попытался было возразить, но Франдра, зарычав, прижала его к земле передними лапами. Когда она отступила, он с трудом встал на ноги и склонил голову в знак подчинения, хотя в глазах его затаился злобный огонь. Франдра обратилась ко мне:

– Доброй удачи, Каала Мелкие Зубки. – Она улыбнулась и подтолкнула Яндру к краю прогалины. – Наверняка мы еще встретимся.

Когда Франдра и вслед за ней Яндру скрылись в лесу, мать настойчиво зашептала мне в ухо:

– Каала, послушай и запомни. Теперь Рууко не даст мне здесь жить, это точно. Но ты обязана остаться. Делай все, чтобы войти в стаю. Вырастешь – отыщи меня: я должна рассказать тебе об отце. Обещаешь?

Она не отводила от меня взгляда, и я не могла ей отказать.

– Обещаю, – прошептала я. – А можно мне уйти с тобой?

– Нет. – Она приблизила ко мне морду, прижавшись мягкой шерстью к моему лицу, чтобы я запомнила ее запах. – Ты должна остаться и войти в стаю. И только потом ищи меня. Ты обещала.

Мне хотелось спросить почему. Хотелось спросить, как ее отыскать, – однако было поздно: как только верховные волки скрылись из виду, Рууко подскочил к моей матери и, повалив на землю, вонзил зубы ей в шею. Брызнула кровь, мать взвыла от боли, хотя успела оттолкнуть меня прочь – я, не устояв, шлепнулась на землю, но тут же снова встала на ноги.

– Ты принесла раздор в стаю, отняв покой у меня и детей! – прорычал Рууко. – Из-за тебя стая Быстрой Реки нарушила Равновесие!

Обычно волки не ранят друг друга: каждый знает свое место в стае и избегает стычек, – однако сейчас Рууко не мог выместить гнев ни на мне, ни на верховных волках, и потому налетел на мать. Она пыталась защититься, однако, когда на нее налетели Минн, волк-однолетка, и Веррна – огромная волчица с покрытой шрамами мордой, – мать заскулила и отползла к краю поляны; едва она попробовала приблизиться к остальным, на нее снова напали и оттеснили в сторону. Меня тянуло бежать за ней, чем-то помочь… увы, силы мне изменили, оставалось лишь в ужасе смотреть на происходящее.

Рисса подхватила ближайшего щенка, Реела, и в зубах отнесла его в нору.

– Дай мне хотя бы выкормить щенка, брат, – в отчаянии молила мать. – Не прогоняй меня до тех пор.

– Уходи сейчас, ты больше не в стае. – Рууко теснил ее к краю прогалины; несколько раз она пыталась обернуться, и все-таки вожак с двумя волками отогнал ее, окровавленную и поскуливающую, далеко в лес.

Вернувшись, Рууко издал повелительный рык, и все взрослые волки, кроме Риссы, устремились прочь с поляны: вожаку нужно заботиться о добыче, а солнце уже делалось жарким, для охоты оставались немногие часы.

Я хотела было двинуться в лес, по следам матери, но измученные душа и тело отказывались служить, я бессильно опустилась на жесткую землю, прохладную даже под теплым утренним солнцем.

Самые крупные и самодовольные из щенков Риссы, Уннан и Борлла, подобрались ко мне и оглядели с головы до ног, не скрывая презрения. Борлла, на вид покрепче Уннана, больно ткнула мордой мне в ребра и обернулась к брату:

– Да уж, долго она не протянет.

– Точно! Только и годна, что в пищу медведям.

– Эй, медвежья еда! – подхватила Борлла. – Не вздумай подступиться к нашему молоку!

– А то мы довершим начатое отцом! – Подлые глазки Уннана смерили меня от носа до хвоста.

Щенки припустили рысью к норе, где прежде скрылась Рисса. Борлла по пути не упустила случая отвесить шлепок самому мелкому из братьев – взъерошенному волчонку, которому не дали имени; Уннан, глядя на нее, зарычал на Марру – вторую из своих сестер – и повалил ее в пыль. После этого Уннан и Борлла, довольные собой, победно задрали хвосты и важно двинулись дальше. Марра отряхнулась и поспешила за ними; меньший волчонок остался лежать, припав к земле.

Весь день я провела на поляне, несмотря на жарко палящее солнце. Мне казалось, что если ждать долго, то мать вернется и заберет меня с собой.

Прошел день, настала ночь; взрослые волки вернулись с утренней охоты, выспались и ушли на вечерний промысел, темный лес ожил незнакомыми пугающими звуками. Мать все не возвращалась. Меня оставили в живых, но я была обречена на одиночество, страх и презрение со стороны родной стаи.

Я не стала возвращаться в материнскую нору – там пахло погибшими сестрами и братом, там ждало лишь одиночество. Внезапно донесся запах молока и теплых тел, послышалось чмоканье, – и голод сорвал с меня оцепенение, не отпускавшее весь день. Часть меня еще недоумевала: как я смею думать о еде, когда мою мать навсегда изгнали? Однако неужели я выстояла против Рууко лишь для того, чтобы умереть от голода в нескольких шагах от теплого молока Риссы? Я не знала, захочет ли она меня накормить, но ведь я дочь ее сестры, во мне течет та же кровь – я должна попытаться! Я не забыла угроз Уннана и Борллы, и тем не менее страх пересиливался голодом. Я отползла от тел брата и сестер и двинулась было к норе, откуда доносились манящие запахи и звуки, как вдруг заметила взъерошенного волчонка, неловко свернувшегося на краю поляны. После удара Борллы у него поперек правого глаза осталась царапина, а тело из-за спутанной шерсти казалось еще более мелким и жалким.

– Ты умрешь от голода, если здесь останешься!

В ответ он лишь молча на меня взглянул. Яркие, лучащиеся серебристым светом глаза напомнили мне Триелла, и я уже не могла пройти мимо, как ни манила еда.

– Кроха, – я назвала его тем же ласковым словом, каким обращалась к нам мать, – если ты не научишься давать отпор, то так и проживешь всю жизнь с поджатым хвостом, и тебя станут звать низкохвостом.

В каждой стае есть слабый волк: его презирают, с ним не считаются, ему перепадает меньше еды. Таких и зовут низкохвостами. Впрочем, если взъерошенный волчонок сейчас не поест, то ему и не придется дожить до возраста, когда его вздумают наградить такой кличкой.

Он прикрыл лапы облезлым хвостом и оглянулся на такую же облезлую траву рядом.

– Тебе-то легко, за тебя верховные волки… – Он нахмурился, прикрыв лучистые глаза. – Все хотят, чтобы я умер. Мне даже не дали имени.

Я нетерпеливо отвернулась: незачем терять время на щенка, который не собирается выжить. Триелл, останься он в живых, отдал бы за такой шанс что угодно и не подумал бы скулить и дрожать от страха. А слабым не место в стае.

Я просунула морду в нору, раздался голос Риссы:

– Входите, щенки, пора пить молоко и отдыхать!

Обрадовавшись, я полезла было внутрь, но на полпути вспомнила, какой одинокой и брошенной я себя чувствовала совсем недавно, – и оглянулась на безымянного волчонка. Не оставлять же бедолагу на голодную смерть… Я вылезла обратно и без лишних слов пропихнула его в нору. С удивленным визгом он кувыркнулся вниз, а я влезла следом.

Нора Риссы оказалась больше материнской, прочные земляные стены поддерживались корнями огромного дуба, росшего прямо над ней. Здесь я почувствовала себя в безопасности. При нашем появлении Уннан, с тремя остальными щенками жадно припавший к животу Риссы, скосил на нас глаза и зарычал; безымянный волчонок вздрогнул и попятился.

Я была слишком подавлена потерей брата с сестрами и изгнанием матери, слишком обозлена отношением стаи ко мне, все тело горело, мускулы свело, шерсть на загривке встала дыбом – и при виде Уннана и Борллы, сосредоточенно сосущих молоко и не намеренных им делиться, я просто оттолкнула Уннана в сторону, освобождая нам место. Я даже не задумалась о том, что наживаю врага в лице Уннана, мной владело безумие. Безымянный волчонок все медлил, я сгребла его зубами за мягкий загривок, подтащила к Риссе и велела:

– Ешь!

Уннан попытался меня отпихнуть, Борлла зарычала, но мне было не до них: я уже припала к вкусному, животворному молоку Риссы. Безымянный волчонок угнездился между мной и Маррой – самой мирной из всего помета. Затем, сытые и согретые, мы уснули, прижавшись к сильному телу волчицы.

На следующее утро Уннан и Борлла попробовали избавиться от меня насовсем. Рисса, уставшая от долгого заточения, ушла с Рууко на предрассветную охоту, оставив нас, как принято в стае, под присмотром двоих годовалых волков. Минну, драчуну и забияке, помогавшему Рууко прогнать мою мать, было лень с нами возиться, но он опасался старшей сестры – Иллин, а уж она-то отнеслась к поручению всерьез. Поэтому играли с нами так, будто мы боремся взаправду, и когда мы налетали на старших и кусали их за хвост, Минн с Иллин рычали на нас совсем как в настоящей драке. Постепенно утомившись, они прилегли в тени и оттуда следили за нашей возней, то и дело задремывая. Я продолжала играть с Маррой и безымянным щенком. Он был не крупнее меня, хоть и старше на целых две недели, и в нем не чувствовалось крепости и силы, без которых невозможно выжить. Однако блестящие глаза уже глядели живее, из них исчезли усталость и обреченность, и даже несмотря на притеснения Уннана и Борллы, то и дело отгонявших его от еды, он выглядел более жизнерадостным, чем прежде. Удивленная такой переменой, я радостно прыгнула на него, перевернулась – и мы покатились по земле, довольно повизгивая.

Такой же черный, как Триелл, и такой же невысокий… Мне вдруг показалось, что я знаю безымянного щенка гораздо дольше, чем один день, и я легко коснулась носом его щеки. Обрадованный, он с налету ткнулся в меня мордой так стремительно, что я не устояла на ногах и неподобающе шлепнулась на землю, подняв облако пыли, – он даже смутился, однако тут же прыгнул на меня, чтобы снова завязать шуточный бой; Марра, радостно взвизгнув, прыгнула сверху. Трое остальных щенков поначалу не обращали на нас внимания. Упитанная Борлла – светлошерстная в мать, но грязно-тусклого оттенка – возилась в пыли с серо-буроватым Уннаном, чья острая морда и узкие глаза делали его похожим скорее на ласку, чем на волка. Реел – уступавший им в росте, хотя и более крупный, чем Марра и безымянный волчонок, – присоединился к Уннану и Борлле и старался держаться с ними на равных. Вскоре Марра пустилась вслед за безымянным щенком, который вздумал укрыться в тени большого дуба, а я, устав от драк, прилегла под колючим ягодным кустом. Меня убаюкивало утреннее солнце, по утомленному игрой телу разлилась приятная тяжесть, я закрыла глаза…

Звук шагов я услышала за миг до нападения и успела вскочить на ноги. Реел, Борлла и Уннан бросились в атаку одновременно, опрокинув меня на спину и стараясь ухватить зубами побольнее. Для Иллин и Минна, сонно следивших за нами из-под дерева, все наверняка выглядело как продолжение игры, однако напавшие и не думали шутить: их острые зубы то и дело впивались в меня, каждый миг грозя смертью.

– Рууко не посмел тебя убить, но мы уж постараемся, – прорычал Уннан.

– Тебе не место в стае, – прошипела Борлла, пытаясь прокусить мою шею.

Реел просто молча вгрызался мне в живот.

Я рычала, кусалась, хрипела, отбивалась от них как могла – но понимала, что втроем меня одну если и не убьют, то уж точно покалечат так, что мне не выжить.

Силы уже были на исходе, когда Уннан и Борлла вдруг разом отпустили меня; я цапнула Реела за плечо и с трудом встала на ноги. Оказалось, что безымянный щенок, к удивлению собственных сестер и брата, пришел мне на помощь и скинул их на землю. Уннан, тут же вскочив, прижал волчонка к траве, и Борлла уже готова была вгрызться ему в горло, когда я, перепрыгнув через нее, вцепилась зубами в пыльную шерсть Уннана, пытаясь столкнуть его с волчонка. Борлла оставила безымянного щенка и кинулась выручать Уннана, вдвоем они прижали меня к земле.

– Твой отец был гиеной, – фыркнула Борлла, глядя на меня сверху вниз, – а твоя мать – предательница и трусиха.

– Потому она тебя и бросила, – поддакнул Уннан, рыча и оскаливаясь.

Они явно рассчитывали, что я струшу – ведь они крупнее и сильнее. Но я была разозлена уже тем, что они накинулись на безымянного щенка, и нападки на мать меня только ожесточили.

«Как они смеют?! – Громкий голос, зазвучавший где-то внутри меня, перекрыл все внешние звуки. Острый запах крови заполнил ноздри и заглушил собой волчий запах, смешанный с ароматом хвои и дубовых листьев. – Убей их, они недостойны быть волками!» Ярость подбросила меня на ноги, как буря взметает в воздух легкий лист, я сбросила с себя обоих щенков и уже готова была их растерзать, когда увидела безымянного волчонка в лапах Реела и кинулась ему на выручку, еще успев заметить, что Марра со всех ног полетела за помощью к Минну и Иллин. Я вырвала безымянного щенка из-под лап Реела, и теперь мы вдвоем стояли, рыча, лицом к лицу с тремя противниками. От Борллы и Уннана пахло ненавистью, от Реела – страхом. Во взгляде, который бросил на меня спасенный щенок, читалось что-то вроде благоговения. Ему явно повредили правую переднюю лапу, он держал ее перед собой. Моя левая задняя лапа кровоточила от глубокой раны, не замеченной в драке, я едва держалась на ногах.

Поверх головы врагов я увидела, что через поляну уже мчится Иллин вместе с разгневанным Рууко – охота, наверное, оказалась неудачной, и стая вернулась раньше обычного. Борлла, Уннан и Реел, проследив за моим взглядом, обернулись и тут же отскочили от нас, припав на брюхо перед вожаком. Иллин что-то договаривала ему на бегу.

– Прости, Рууко, – услышала я, когда они приблизились, – щенки просто играли, потом сильные напали на маленьких, и тем пришлось защищаться. Они смелые, – решилась добавить Иллин, несмотря на грозящий гнев Рууко: ей ведь вполне могло достаться за то, что не уследила за дракой.

Однако вожак лишь поднял уши и не стал ее отчитывать. Иллин ему, кажется, нравилась – по крайней мере ей он спускал то, что не сошло бы с лап любому другому однолетке. Он взглянул на нас:

– Волк не калечит и не станет беспричинно убивать члена своей стаи! Если вы этому не научитесь, в стае вам не место. Любой волк Быстрой Реки знает разницу между статусным поединком и смертельной схваткой. В чем она состоит? – обратился он к съежившемуся Реелу.

Тот обернулся было к Борлле и Уннану за помощью, но тут же получил оплеуху от Рууко.

– Я спрашиваю не их, а тебя. Ну?

Реелу ничего не оставалось, как вместо ответа виновато опрокинуться на спину, жалобно поскуливая.

– Иллин, – велел вожак, – объясни им.

Иллин вздернула уши и хвост.

– Статусный поединок происходит, когда волк отстаивает свое место в стае или вожак усмиряет непокорных, чтобы сохранить порядок. В таких боях ранить противника можно только символически, чтобы показать свою силу. А в смертельной схватке стараешься убить или серьезно ранить, и драться насмерть можно лишь тогда, когда нет иного выбора.

Рууко одобрительно фыркнул.

– Всякий волк, претендующий на место в стае, должен знать законы битвы, – продолжил он. – Только вожак имеет право убить члена стаи или велеть кому-то это сделать. Что до чужих – мы, волки Быстрой Реки, убиваем, лишь если на нас напали или кому-то из стаи грозит опасность.

Борлла попыталась было встать, но шлепок Рууко вновь заставил ее упасть на брюхо. Уннану и Реелу достало ума не шевелиться. Затем вожак обернулся ко мне и безымянному щенку – мы припали к земле, ожидая удара. Рууко, не удостоив меня взглядом, обнюхал безымянного волчонка и произнес громко, словно бы для всех, но на деле обращаясь к троим провинившимся щенкам:

– Чтобы быть волком, мало уметь выиграть схватку или настигнуть добычу. Рост, сила и выносливость – еще не все: благородство и бесстрашие важны не меньше. Кроме того, каждый волк должен служить не своим прихотям, а интересам стаи. Если кто-то этого не усвоит, – вожак обвел взглядом Борллу, Уннана и Реела, – им не место в стае Быстрой Реки.

Стыдно признаться – я не могла скрыть удовольствия, глядя на дрожащих и повизгивающих Борллу с Реелом, и особенно на Уннана, который вжался в землю чуть не до ушей. Однако дальнейшего от Рууко я не ожидала. Обычно щенка, оставленного без имени, принимают в стаю самое раннее через три месяца и относятся к нему с пренебрежением. Рууко же, не сходя с места, обернулся к безымянному волчонку.

– Сегодня ты выказал благородство, храбрость и присутствие духа – все качества настоящего волка. Я принимаю тебя в стаю Быстрой Реки, – произнес вожак и коснулся мордочки щенка, осторожно взяв ее в зубы.

Рисса, чей белоснежный мех сиял на солнце, вздернула хвост и выступила вперед прежде, чем Рууко успел продолжить.

– Нарекаем тебя Аззуен – воинским именем, которое носил мой отец, – проговорила она. – Будь его достоин, пусть оно послужит к чести стаи.

Так волчонка приняли в стаю Быстрой Реки. Все произошло стремительно, я даже не успела разобраться в чувствах: боюсь, я не столько радовалась, сколько завидовала. Ведь у меня есть имя, данное матерью, – и меня никто им не зовет! Ведь я сражалась отчаяннее Аззуена – и Рууко ни словом не упомянул о моей храбрости, он на меня даже не глянул! На какой-то миг, к своему стыду, я готова была схватить Аззуена за загривок и тряхнуть его посильнее, но он так гордо шагал к жилищу Риссы, помахивая коротким хвостиком, что вся моя обида куда-то испарилась и я не устояла: подкравшись сзади, я прыгнула и весело куснула его за хвост. Аззуен обернулся – и я, довольная проделкой, улыбнулась ему и припустила к норе. С тявканьем намного более громким, чем можно было ожидать от такого мелкого щенка, Аззуен кинулся за мной к пахнущему молоком жилищу. И пусть я хорошо знала, что Триелла мне не вернуть, все же в Аззуене я вновь обрела брата.

Несмотря на то что Рууко не посмел ослушаться верховных волков и открыто меня убить, он не признал моего имени и теперь всячески осложнял мне жизнь. В первый же раз, когда Рисса кормила нас у норы, Рууко с грозным видом заступил путь и пропускал щенков по одному, отгоняя меня рыком: мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы пробраться мимо него к еде. С тех пор он рычал всякий раз, едва меня завидев. Уннан и Борлла, беря пример с вожака, не упускали случая меня задеть, хотя убивать больше не пытались.

На третью ночь после того, как верховные волки явились меня спасти, Рууко воем собрал стаю и велел готовиться в путь к следующему утру.

– Рууко! – Рисса, отдыхавшая у входа в нору, возмущенно подняла голову. – Щенки еще слишком малы для такого перехода!

– Что за переход? – спросил Реел у Борллы.

– Переход к летним угодьям, – ответила за нее Иллин, стоящая рядом, в тени большого дуба. – К лучшему из наших владений, где вам ничто не будет грозить, пока мы охотимся и добываем еду. Здесь, на поляне, летом бывает слишком тесно и душно.

– Это далеко? – спросила я.

– Для щенка – да. У других стай путь к летним владениям близок, а у нас прежние норы затопило паводком в прошлую зиму, теперь нам придется идти дольше. – Иллин нахмурилась. – Год назад Рууко ждал, пока нам сравняется восемь недель. Не знаю, почему сейчас он решил по-другому.

Рисса посмотрела на вожака, вышагивающего по прогалине, и сощурила глаза.

– Ты просто хочешь поквитаться с верховными волками! Ты хочешь, чтобы она погибла! – обличающе произнесла волчица, и никому не пришлось спрашивать, о ком речь. Рисса подошла к Рууко и коснулась носом его щеки. – Тебе известно решение, спутник. Ты не можешь нарушить волю Яндру и Франдры.

– Верно. Но тогда я рискую прогневить Древних. Ты ведь знаешь, что волки Широкой Долины обязаны сохранять чистоту крови, иначе грозит беда. Если оставить полукровку в живых, то Древние, чтобы погубить всю дичь, могут наслать засуху или мороз, а то и чуму. Легенды говорят, такое случалось. – Вожак невесело покачал головой: – И чем нам помогут Франдра и Яндру, если о щенке, рожденном от чужака, узнают прочие верховные волки? Или прочие стаи в Долине? У верховных волков своя жизнь: не всякое их повеление идет нам на пользу. Я не хочу, чтобы моей стае пришлось худо.

Веррна, волчица со шрамами, самая сильная в стае после Рууко и Риссы, ступила вперед.

– Когда волки Гнилого Леса оставили в живых целый помет полукровок, стая Скалистой Вершины вырезала их всех, от вожака до щенков! И верховные волки лишь стояли и смотрели! – Она резко обернулась ко мне. – А эту не спрячешь – на ней проклятая метка, дурной знак!

Рисса даже не повела головой в сторону Веррны.

– Самых маленьких волчат можно нести, если они устанут по дороге.

– Никаких «нести»! – отрезал Рууко. – Щенку, которому не под силу переход, нечего делать в стае. Если Лунная Волчица назначила полукровке выжить – пусть выживает.

– Рисковать жизнью моих щенков ради твоей гордыни? – огрызнулась Рисса. – Не позволю!

– Не ради гордыни, Рисса, ради сохранения стаи. Выходим завтра с рассветом.

Рууко нечасто осмеливался приказывать или угрожать своей волчице, хотя и не скрывал, что считает себя главнее. Рисса, ослабленная выкармливанием детенышей, сейчас уступала вожаку в силе: вздумай она затеять поединок – победить ей не удастся.

Голос Рууко смягчился.

– Еще смолоду мы знали, Рисса, что обязаны чтить заповедь – каких бы жертв это ни стоило. – Я никогда прежде не слышала печали в его голосе. Интересно, о чем он…

Рисса надолго задержала взгляд на вожаке, затем обернулась и пошла прочь. Уши и хвост Рууко, глядящего ей вслед, постепенно опустились.

Ранним утром следующего дня стая выступала в путь. Пока остальные волки исполняли положенный перед дорогой ритуал, Рисса стояла в стороне и лишь наблюдала, как они с приветственным подвыванием теснятся вокруг Рууко и тянутся носом к его морде и шее, а вожак в ответ касается головой их шей и плеч, стараясь лизнуть подставленные морды.

– Так и останешься в стороне, Рисса? – обернулся он к ней. – Добрая дорога начинается с доброго напутствия!

– Добрая дорога начинается с доброго намерения, – огрызнулась Рисса. – Мне нечего ей радоваться.

Оставив Риссу без ответа, Рууко издал громкий вой, к которому присоединились остальные волки, и путешествие началось.

Обойдя старый дуб, мы взошли на пригорок, ограждающий поляну; стало ясно, что наша прогалина лежит у самого края чащи. За перелеском расстилалась просторная равнина, переходящая в пологий холм, дальше ничего не было видно.

Начало путешествия я почти не помню. Когда ты младше Риссиных щенков на две недели и при этом тебе всего месяц от роду – разница огромна: ноги не такие длинные, дыхание не такое надежное и зрение не такое четкое, как хотелось бы. Раненая задняя лапа еще не зажила, я не могла толком на нее опереться; Аззуен тоже с трудом наступал на больную ногу. Страх не поспеть за стаей затмевал все мысли: мы с Аззуеном и Маррой, стараясь угнаться за более крупными щенками, не обращали внимания на новые запахи и звуки. Время тянулось бесконечно. Наконец стая, намного опередившая нас, остановилась в тени большого валуна, и мы из последних сил поспешили к привалу. Когда мы в изнеможении рухнули рядом с остальными, я поняла, что для Уннана и Борллы путь тоже оказался непростым – они еле дышали от усталости и даже не пытались меня тронуть. Отдыхать почти не пришлось: взрослые подняли нас почти сразу, чтобы вновь двинуться в путь. Добравшись к привалу позже всех, я не успела толком перевести дух и теперь едва держалась на слабеющих лапах.

Когда мы взошли на гребень холма, откуда виднелись заросли деревьев на другом конце равнины, Рисса испустила радостный вой:

– На той стороне, малыши, ваш новый дом! Дойти до леса и к нашему месту у лежачего дерева – и испытание закончится! Там вам ничего не грозит.

Ее вой подхватили остальные:

– Не отставать! Собирайтесь с силами!

После уютного леса огромное открытое небо давило как гнет, непривычный простор и неведомые звуки широкой равнины обрушивались на нас, захлестывая чувства. Путь казался нескончаемым, хотя солнце еще только перевалило за середину неба. Я не верила, что мы успеем дойти засветло. Рууко и Рисса шли впереди, остальные взрослые держались ближе к щенкам; Рисса, однолетки и старый волк по имени Тревегг то и дело нас подбадривали, не оставляя надолго. Марра, двумя неделями старше меня и более крупная, чем Аззуен, еще могла двигаться вместе с прочими, мы же с Аззуеном вскоре безнадежно отстали.

Рууко, обернувшись, велел взрослым подтянуться вперед. Шагавший рядом с нами Тревегг мягко подхватил меня, чтобы нести в зубах, но Рууко его резко осадил:

– Щенки должны идти сами! Либо они проделают путь собственными лапами, либо звание волков не для них!

Тревегг помедлил, затем все же опустил меня на землю:

– Не останавливайся, кроха! Не отступай, тогда ты нас найдешь. Держись. Ты – часть Равновесия.

Стая двинулась дальше, я лишь глядела ей вслед, не в силах встать на ноги. Аззуен, сидя рядом со мной, тихо поскуливал.

Иллин, резко оторвавшись от стаи, настигла нас в несколько прыжков – мне, разбитой и измученной, даже не верилось, что мои лапы когда-нибудь сделаются такими же крепкими и проворными. Я не сомневалась, что Иллин, острая на язык и ни в ком не терпящая слабости, осыплет меня насмешками, но когда она поравнялась с нами, не обращая внимания на гневные окрики Рууко, в ее глазах светилось лишь озорство.

– Не отставай, сестренка! Когда я возглавлю стаю Быстрой Реки – а я намерена этого добиться, – мне нужна будет надежная подруга. Не разочаровывай меня! – Наклонившись, чтобы слышала только я, она заговорила тише: – Нынешний путь – первое испытание, которое должен пройти волк. Тем, кто выдержит все три – переход, первую охоту и первую зиму, – вожаком дается «ромма», метка принадлежности к стае: тогда любой встречный волк будет знать, что ты из стаи Быстрой Реки. Случается, что при испытаниях вожак помогает слабым щенкам – ведь все волки любят малышей и стараются, чтобы они выжили. Однако порой он ужесточает испытания: если щенок выкажет силу и упорство – стая его примет, если нет – на долю каждого придется больше добычи, вот и все.

И прежде чем Рууко успел бы вновь оглянуться и выбранить ее за неповиновение, Иллин унеслась вперед – я увидела, как она, нагнав остальных, поджала хвост и извинилась перед вожаком.

Стая уходила все дальше, я уже едва различала темные фигуры, пересекающие равнину. Доброта Тревегга и ободряющее вмешательство Иллин добавили мне сил, я встала и потихоньку, преодолевая боль, двинулась вперед, Аззуен за мной. Вскоре дыхание начало сбиваться, снова открылась рана в задней лапе, каждый шаг отзывался болью; я шла все медленнее, то и дело поджидая Аззуена, из последних сил тянувшегося следом.

Мы брели и брели, я не чуяла под собой лап и проклинала необходимость дышать – каждый вдох стоил непомерных усилий. Стая исчезла из виду, ее запах стал совсем слабым; я даже не знала, по верному ли следу я иду.

Небо темнело.

Взрослые волки часто выходят в путь по ночам, когда отступает дневной зной, но щенков в ночные переходы не берут – волчата неспособны себя защитить и потому могут стать легкой добычей.

– Медвежья еда! – сегодня утром, еще до выхода, прошипел мне в ухо Уннан, пока Рисса с Рууко спорили о предстоящей дороге. Поглощенная их разговором, я не слышала, как он подкрался. – Не пройдет и дня, как тебя съедят медведи! Или длиннозуб утащит на обед детенышам!

Я тогда отошла от него с самым гордым видом, какой могла изобразить, но теперь, стоя с Аззуеном посреди открытой равнины, вспомнила слова Уннана с содроганием.

И все же мы шли дальше. Сколько бы меня ни злило безразличие стаи, которой все равно, жива я или нет, – другой семьи у меня не было. Хватило нас ненадолго: скоро лапы отказали вовсе, а нос перестал различать запах стаи в насыщенном воздухе Долины. Я бессильно опустилась на землю, ожидая лишь смерти; Аззуен упал рядом. Облака сгущались, вечернее небо стремительно темнело.

На меня навалилась дрема, во сне перед глазами замелькали медведи и чьи-то острые зубы. Погружаясь все дальше в сон, я внезапно увидела лицо – доброе лицо молодой волчицы. Совершенно незнакомой, явно не из нашей стаи. От нее пахло можжевельником и еще чем-то теплым и едким, на груди виднелся ни у кого больше не виданный белый полумесяц – такой же, как у меня. Может, мне привиделась мать, какой она была в юные, более счастливые дни?

Волчица из сна засмеялась, ее тепло окутало меня, облегчая боль измученного тела.

– Нет, Мелкозубка! Я из давних твоих праматерей, живших в далекие времена, каких ты и не представишь!.. Тебе не судьба умереть сегодня, сестра: ты ведь обещала матери, что выживешь и войдешь в стаю. Ты должна уцелеть и продолжить начатое мной. Дел хватит с избытком, тебе придется нелегко. – Приветливое лицо на мгновение стало печальным и гневным, однако тут же разгладилось. – Но ты встретишь и великие радости. Теперь же поднимайся, сестра. Пора в путь, дочь моя. Дороги будут трудны, надо выучиться упорству. Ступай, Каала Мелкие Зубки! Разбуди своего спутника – и вперед: туда, где вас ждет новый дом.

Ошеломленная, я поднялась на ноги, не обращая внимания на больную лапу. Заставила встать Аззуена; тот в ответ зарычал и вновь повалился на землю. Мне пришлось его укусить.

– Вставай! – Горло у меня пересохло, вместо голоса раздавался лишь хрип. – Я иду дальше, ты со мной, иначе погибнешь.

– Имя-то мне дали, а вот жив я или умер – им все равно, – пролепетал он жалобно. – Меня просто бросили…

Разозленная сетованиями, я укусила его снова – на этот раз намного сильнее.

– Хватит ныть о своих несчастьях! Когда на меня напали, ты спас мне жизнь и теперь пойдешь со мной. Докажи им, что достоин быть волком! Или пусть Уннан с Борллой считают, что тебе и вправду не место в стае?

Аззуен помедлил.

– Плевать, что скажут Борлла и Уннан. Ты одна заботилась о том, чтобы мне доставалось молоко. Я пойду за тобой, Каала. – Он взглянул просто и доверчиво, словно я была взрослой волчицей, и его вера придала мне сил. Если Аззуен на меня полагается – значит, я должна привести его к остальным.

Боль в ноге и в груди притупилась; вместо запаха семьи, давно затерявшегося, меня вел запах волчицы из сна – я не знала, приведет ли он к стае, но выбора не было. Свет полной и яркой луны хоть и не грел, как солнечный, зато освещал дорогу и придавал бодрости, я шла уверенно. Краем глаза я то и дело замечала впереди мелькающий силуэт молодой волчицы и старалась не отставать, хотя она, словно в шутку, пропадала из виду всякий раз, чуть только я пыталась взглянуть на нее пристальнее. Аззуен усердно вышагивал рядом, и я, видя его безраздельное доверие, продолжала путь, даже когда усталость делалась невыносимой.

И в тот миг, когда лапы уже совсем отказывались идти, ночь вдруг сделалась чернее, земля под ногами – прохладнее, луну скрыли подступившие вплотную деревья. Страшная равнина осталась позади. Волчица растаяла вместе с лунным светом, к телу снова прилила боль. И тут я уловила знакомый запах.

– Я тебя ждала! – У кромки леса стояла Иллин. – Я знала, что ты найдешь дорогу, сестренка! Рада видеть и тебя, малыш, – улыбнулась она Аззуену. Моих сил хватило лишь на то, чтобы благодарно ткнуться носом в ее опущенную морду.

Когда мы, идя по следу, через час добрались до стаи и бессильно повалились на землю, Рууко не удостоил нас ни словом.

– Она может остаться, – бросил он Риссе, глядевшей на него с вызовом. – Когда обрастет зимней шерстью – тогда посмотрим. Я ничего не обещаю.

Я не поняла его слов: Иллин вроде бы упоминала что-то похожее, но я была слишком измучена, чтоб выяснять. А вскоре стало и вовсе не до того – Рисса и за ней вся стая потянулись ко мне, чтобы лизнуть в знак приветствия и назвать меня по имени.

Тенистая прогалина, где нам предстояло набираться сил и учиться законам стаи, лежала всего в часе ходьбы от края леса, если ступать слабыми щенячьими лапами. Поляну окружали можжевеловые кусты и ели, в точности как на старом месте, здесь пахло защитой и надежностью. С небольшого холма на северном краю поляны открывался вид в глубь леса; для большей безопасности Рууко всегда выбирал места рядом с буграми, скалами или завалами деревьев – чтобы было откуда взглянуть вокруг. Два крепких дуба стояли стражами на западной стороне прогалины; поперек нее, чуть ли не из конца в конец, лежала поваленная ель. Упругий мох, к которому так и тянет припасть, мягкая земля для щенячьих игр, высокие тенистые деревья, под которыми не страшен зной подступающего лета, близкое журчание чистого ручья – этим вполне окупался и тяжкий путь, и ноющее тело.

Мы с Аззуеном и Маррой стояли у корней лежачей ели, с удовольствием оглядывая новое место. Борлла и Уннан косились на нас из-под большого валуна и о чем-то перешептывались, Реел то и дело норовил протиснуть между ними морду, чтобы подслушать. Они наверняка замышляли против нас новую каверзу, но Тревегг, перебежав поляну, притащил всех троих поближе к нам. Борлла не упустила случая наступить Аззуену на больную лапу так, что тот взвизгнул, и я готова была хорошенько ей поддать, чтобы лишь хвост над ушами мелькнул, – однако прежде заговорил Тревегг:

– Послушайте меня, щенки! Вы добрались до места у лежачего дерева – одного из тех пяти мест на нашей территории, где может собираться стая. Запомните его! – Тревегг, старейший волк стаи, приходился вожаку дядей, даже глаза у них были с одинаковым темным ободком, хотя открытый и добрый взгляд Тревегга не имел ничего общего с беспокойными глазками Рууко. Более светлая, чем на теле, шерсть вокруг морды придавала ему вид мягкий и располагающий. Он оглядел поляну и вдохнул запахи нашего нового дома. – В местах сбора мы договариваемся об охоте или решаем, как лучше защитить свою территорию. Сюда возвращаются волки, уходившие на промысел, здесь остаются щенки во время охоты. Дело взрослых волков – добывать еду, а удобное и надежное место сбора дает защиту всей стае. Такие места надо помнить: никогда не знаешь, в какой нужде оно может понадобиться.

Я подняла морду навстречу ветру и вдохнула пахнущий желудями воздух поляны, постаралась запомнить слабый шелест можжевеловых кустов и запах земли, смешанный с запахом стаи.

– Глядите, малыши! – Иллин, стоявшая в центре прогалины, припала плечом к земле, опрокинулась на спину и теперь каталась в пыли, урча от удовольствия. И она, и ее брат Минн, рожденные Риссой и Рууко в прошлом году, уже выросли величиной со взрослого волка и считались почти полноправными членами стаи, и все же в них оставалось много щенячьего; на радостную возню Иллин мы смотрели с любопытством. Тревегг – неуловимо молодеющий, словно сбрасывающий с себя годы жестоких схваток каждый раз, когда брался нас учить, – объяснил:

– Когда вы оставляете часть себя на кусте или дереве, или на земле, или на теле животного, чей дух вернулся к Луне, – тогда вы обращаетесь к Равновесию, которое не дает миру распасться. Те, кого мы зовем Древними – Солнце, Луна, Земля и праматерь Небо, властвующие жизнями всех существ, – создали Равновесие для того, чтобы никто не мог стать сильнее, чем нужно, и причинить зло другим. О Древних вы узнаете больше, – строго обернулся Тревегг к Аззуену, уже было открывшему рот для вопроса, – если переживете свою первую зиму. Пока же знайте, что могущественнее их нет никого: вы должны подчиняться их законам и не нарушать Равновесие. Все существа и растения, любое дуновение воздуха – часть Равновесия, и что бы мы ни делали, мы должны уважать мир, в котором живем. И даже когда что-то берем – воду из реки, мясо на удачной охоте, – мы должны в ответ отдать, оставить что-то свое, как благодарность Древним за их дары.

Один за другим мы валились через плечо на спину и начинали перекатываться по земле, где еще остался запах умершего кролика – резко пахнущая лисица давно утащила его с прогалины, но запах того, что когда-то было жизнью, сохранился до сих пор. Мы купались в нем, добавляя свой мускус к ароматам земли и деревьев, и поляна лежачего дерева по праву становилась нашим домом. Тогда я впервые поняла, что Рууко распоряжается лишь моим принятием в стаю; никто не запретит мне быть волчицей и частью Равновесия. «Я здесь, – подумала я, глядя на ласочью морду Уннана, косящегося на меня с хитрой ухмылкой, – и тебе с этим ничего не сделать».

Знакомство с новым местом и ритуал оставления запаха отняли много сил, навалилась усталость. Пошатываясь на ногах и едва не засыпая на ходу, я направилась было к мягкой подстилке мха под большим валуном, когда Борлла и Уннан, налетев как пыльный ураган, заступили мне путь.

– Что, к нашему валуну захотела? – прошипела Борлла, уставясь на меня сощуренными глазками.

Чувствуя каждый вздыбленный волосок на своем теле, я уже представила себе, как вгрызаюсь ей в глотку. Борлла, приоткрыв пасть и учащенно дыша, явно ожидала нападения, но голос Аззуена охладил мою злобу:

– Каала, иди к нам! – Они с Маррой нашли тенистое местечко под лежачей елью, и, поскольку отдохнуть мне хотелось больше, чем проучить Борллу, я стряхнула с себя остатки ярости, задрала нос перед Борллой и Уннаном и, вздернув хвост, показала им зад, направляясь к своим друзьям. Почва под деревом была мягкой и приятно влажной, солнце проникало сюда ровно настолько, чтобы не дать воздуху слишком остыть, и я с удовольствием опустилась на ласковую землю, благодарно ткнувшись носом в шею Аззуена. Марра, пристроив голову ему на спину, немедленно провалилась в сон, сам же Аззуен еще долго смотрел на меня в задумчивости.

– Спасибо тебе, – произнес он наконец, – я не добрался бы сюда без твоей помощи.

– Мы оба помогали друг другу, – ответила я растерянно.

– Нет, – помотал он темно-серой головой, заставив Марру вздрогнуть во сне. – Ты сильная.

Мне хотелось рассказать ему, что не так уж я вынослива, что всей моей силой я обязана бесплотной волчице, – теперь, после драк с щенками и перехода через равнину, Аззуен стал мне намного ближе, а я так устала от одиночества в стае… И все же я промолчала: незачем давать новые поводы считать меня странной, я и без того слишком отличаюсь от других. Я просто легонько коснулась носом морды Аззуена – и позволила себе уснуть.

Меня разбудил резкий рывок за ухо. Я вскочила – боль только усилилась, ухо явно хотели оторвать. Мотая головой и недоумевая, кому, во имя Луны, понадобилось меня трогать, я отскочила, но это не помогло. Аззуен безмятежно посапывал здесь же, не подозревая о новой напасти; Марры я не видела, однако, судя по запаху, она была где-то рядом. Я обернулась поглядеть, что за враг притаился за спиной, – и никого не увидела, зато боль стала еще резче.

Я изогнулась так, что голова чуть не оторвалась от шеи, и наткнулась на взгляд круглых карих глаз. Гладкая голова, длинные глянцевые перья, запах листвы и ветра – большая черная птица защемила мое ухо острым клювом и теперь, клокоча горлом, смотрела на меня с явным удовольствием. Встретив мой взгляд, птица вцепилась в меня сильнее, пока я не заскулила; тогда она разжала клюв, оглядела меня блестящими глазами и оглушительно гаркнула:

Странная манера изъясняться не могла не удивить, и я в замешательстве уставилась на птицу, которая разглядывала меня, откровенно ожидая ответа. Такие же птицы кружили над Минном и Иллин, и те носились по поляне, то уворачиваясь от клювов и когтей, то подпрыгивая, чтобы схватить птиц на лету. Что это – еще одно испытание? Мне захотелось свернуться в комок и заплакать, но острый клюв маячил слишком близко, приходилось быть начеку.

Птица пока не нападала, лишь искоса следила за мной, склонив голову. Устало поднявшись на ноги, я попробовала зарычать – и сама поняла, что рык вышел неубедительным; зато он разбудил Марру, которая, вскочив, замерла рядом и теперь тоже разглядывала птицу. Аззуен по-прежнему спал, пришлось его толкнуть. Он нехотя разлепил веки и тут же, вытаращив глаза и раскрыв рот от удивления, взвизгнул и юркнул мне за спину. Птица захохотала и захлопала крыльями, от поднятой пыли мы раскашлялись.

Я вновь обернулась к стае, надеясь на помощь. На поляне царила кутерьма: старшие волки наконец вступили в драку, хотя явно не принимали ее всерьез; птицы то и дело пикировали сверху, щипля волчьи хвосты, уши, зады – что подвернется под клюв. Волки в ответ клацали зубами, стараясь ухватить воронов пастью, и при этом повизгивали от возбуждения и помахивали хвостами: ни злобного рычания, ни окровавленных птиц…

– Они забавляются, – проговорила Марра в задумчивости. – Это просто игра с воронами.

Я чуть было не решила, что она спятила, но в этот миг Рууко в погоне за птицей кувыркнулся через поляну так, что только лапы сверкнули, – и я поняла, что Марра права. Вороны носились взад-вперед, не уследить и не сосчитать – кажется, не меньше дюжины. Большая птица, крупнее головы Иллин, уселась ей на шею, тут же взлетела, едва Иллин обернулась схватить ее зубами, и теперь зависла над волчицей, хлопая крыльями и хохоча.

Моя обидчица, заглядевшаяся было на суматоху, вдруг больно вцепилась мне клювом в другое ухо.

– Пусти, гнусная птица! – завизжала я.

Птица отпустила мое ухо и, пока я с облегчением мотала головой, вцепилась мне в нос. Я завопила и свалилась на Аззуена.

– Дурацкий ворон, – пробормотала я про себя. – Разгрызть тебя пополам!

Птица расхохоталась и тут же, вспарывая воздух крыльями, взлетела над Иллин и Минном, прыгнувшими на нее сзади. Иллин усмехнулась:

– Да ладно тебе, Песнь Дождя, оставь щенков в покое. Или ты пристаешь только к маленьким? – Иллин лукаво обернулась к Минну: – Взрослых волков она, должно быть, опасается!

Я поразилась смелости Иллин. С другой стороны, она ведь настолько крупнее глупых птиц…

– Это вы, что ли, взрослые волки? – парировала Песнь Дождя, оставив странную манеру выражаться. – Давно ли вы хныкали по-щенячьи и питались отрыгнутым мясом?

Она вспорхнула над головой Иллин, и волчица взвилась за ней в немыслимом прыжке – я была уверена, что в тот же миг полетят перья. Однако Песнь Дождя оказалась проворнее: взмыв вверх и вбок, она теперь с хохотом летала над нашими головами. Смелая Марра тщетно пыталась до нее допрыгнуть.

– Иллин, почему они нападают? – Голос Аззуена, следившего за птицами, дрожал от усталости и страха. – Я думал, нам тут ничего не грозит…

Не спуская глаз с Песни Дождя, Иллин фыркнула:

– Они не нападают, глупый! Неужто ты не отличаешь битву от игры? Не научишься играть – не сможешь и охотиться!

– Полегче, Иллин, ты ведь тоже когда-то была щенком! – послышался голос Риссы. Оставив поляну, она уже подходила к нам, стряхивая с шеи ворона, черное оперение которого ярко выделялось на фоне ее белоснежного меха; птица в ответ попыталась ухватить волчицу за стремительно движущийся хвост, и Рисса, сверкнув глазами, весело на нее зарычала. Все еще исхудалая после родов и выкармливания детенышей, она оставалась необычайно энергичной; я даже не заметила, как стала помахивать хвостом от удовольствия.

Иллин, не поведя ухом, пренебрежительно фыркнула.

– Мне не случалось быть такой робкой, – бросила она, устремляясь в погоню за двумя воронами.

– Случалось, случалось, – ласково проговорила Рисса вслед дочери.

При виде Риссы, подошедшей к нам с разговорами, Борлла, Уннан и Реел выскочили из-за валуна и подскочили к матери, прячась от двух птиц, которые тут же прекратили погоню и с издевательскими криками улетели. Рисса обернулась к нам и, легонько куснув каждого, чтобы привлечь внимание, заговорила:

– Послушайте, малыши! Среди тех, кто не принадлежит к волчьему роду, бывают существа, которые не добыча и не враги. – Мы, наверное, выглядели растерянно; Рисса поразмыслила и начала снова: – В мире бывают волки и не-волки. Для волков главное – стая: ее благо важнее судьбы любого волка, важнее охоты и самой жизни. Помимо стаи, есть еще чужие волки – враги или друзья. А среди не-волков есть те, кто считается добычей, их мы убиваем – любую добычу можно убивать, если не нарушаешь законов охоты.

– А как распознать, добыча оно или нет? – Аззуен, по обыкновению, подоспел с вопросом раньше других.

– Научишься, – проговорила Иллин, запыхавшаяся после погони за воронами. – Если оно убегает, настигай!

– Не все так просто, – приоткрыв пасть в улыбке, ответила Рисса. – Узнаете больше, когда вас начнут брать на охоту. Не отвлекайся! – Она отвесила шлепок Уннану, который уже примерялся схватить Марру за хвост, и продолжила: – Помимо добычи, есть еще враги. Лисы, красные волки и большинство хищных птиц норовят утащить у нас добычу, с ними приходится часто сталкиваться; взрослому волку они не соперники – даже красные волки, которые охотятся стаями, как и мы. На нас они нападают редко. Зато медведи, длиннозубы, скалистые львы и иногда гиены могут нас одолеть, их нужно остерегаться. Прочие же существа, которые не добыча и не враги, – тоже часть Равновесия, хотя жизнь волков с ними почти не связана.

Я попыталась вспомнить, какие существа мне знакомы. А скольких еще я не встречала! Насекомые, мелкое лесное зверье, пугающие меня совы… Для первого раза сведений было многовато, я изо всех сил старалась все понять и запомнить.

Рисса поглядела на двух воронов, подкрадывающихся к Рууко, и продолжила:

– А еще бывают почти-волки – существа, ближайшие к нам по Равновесию: им позволено многое из того, что доступно волкам. Вороны – из таких. Они помогают нам находить пищу и не терять навыков охоты. – Рисса вновь стряхнула с себя Песнь Дождя, которая, сидя у нее на спине, покачивалась в такт словам волчицы.

Да, тут было над чем поразмыслить. Уннан и Борлла уже ерзали от нетерпения, зато Аззуен застыл на месте, явно пытаясь уложить в голове все услышанное.

– Нет ничего проще, малыши! – Иллин мягко ткнула Аззуена носом под ребра. – Мы с ними играем, а вороны указывают нам места хорошей охоты.

– Игра с воронами учит охотиться, – улыбнулась Рисса, – можете мне поверить. А учиться охоте никогда не рано!

Она перебежала рысцой к середине поляны, где Минн, Рууко и Тревегг воевали сразу с несколькими воронами. Уннан, Борлла, Марра и Реел устремились ей вслед, Аззуен посмотрел на них скептически.

– Игра, говорите? – пробормотал он тихо, словно для одной меня. – Ну тогда пойдем играть, Каала.

Из уст щенка это прозвучало так по-стариковски, что я не выдержала и засмеялась, глядя, как он побрел вслед за остальными.

Я ради пробы решила подкрасться к совсем маленькому ворону, стоящему в стороне от других. Во мне проснулся охотничий азарт, я ничего не видела вокруг, взгляд сошелся на черной спине. Птица обо мне явно не подозревает, я останусь незамеченной… Не обращая внимания на больную лапу, я подобралась – и прыгнула. Вороненок резко обернулся и, взлетев надо мной, захлопал крыльями перед моим носом.

Разозленная, я уселась на землю и гневно смерила взглядом вороненка, который не отрывал от меня глаз. Он пару раз моргнул и раскрыл было клюв что-то сказать, но, к моему и его удивлению, налетевший сзади Минн чуть его не схватил, – и взъерошенный Тлитоо предпочел отлететь подальше, под защиту взрослых воронов, хотя и оттуда продолжал наблюдать за мной, не отводя пристального взгляда.

Внезапно, по какому-то незаметному знаку, волки с воронами прекратили игру. Самый крупный ворон с блестящими перьями уселся рядом с Рууко на валуне, который Борлла с Уннаном утром пытались объявить своим.

– Итак, Гладкое Крыло, что за добычу видел ты в Долине? – обратился Рууко к ворону как к равному. – Лосей на Великой Равнине нет.

– Добыча по-прежнему уходит, Долина пустеет. И все же есть где поохотиться, лосей осталось много. – Воронам, очевидно, ничто не мешало разговаривать нормальным языком, когда они того хотели. Гладкое Крыло, высокий и величественный, гордо возвышался над притихшими птицами – теперь, когда они сидели спокойно, я наконец их сосчитала: всего семь, а не дюжина, и многие едва ли крупнее Тлитоо. Гладкое Крыло продолжал: – Волки Скалистой Вершины и люди захватывают что могут, но для знающих волков добыча есть. И коней много, и лоси никого не боятся.

– То, что нам надо, – встрял Минн. – Бесстрашные лоси!

– А-а, прошлогодний щенок! – Гладкое Крыло, хоть и более сдержанный, чем Песнь Дождя, все же не прочь был подразнить Минна. – Бесстрашная добыча – лучшее средство от ожирения и неповоротливости. Вот туры, например, вкусные: на прошлой неделе длиннозуб завалил для нас такого – перышки оближешь. Может, и ты поймаешь тура, Минн-волчишка?

О турах нам рассказывал Тревегг – мол, одного зверя хватит, чтобы целая стая не голодала многие недели: они огромные и опасные, каждый самец весит, как два десятка волков…

Слова Гладкого Крыла явно задели Минна.

– И против тура не побоюсь выйти! – заявил он, с вызовом глядя на Рууко. – Почему мы на них не охотимся? Самое время показать Скалистой Вершине, кто тут хозяин!

– Пока есть другая добыча, туров мы не трогаем, – терпеливо объяснил вожак. – И туры, и сломанные ребра пусть достаются верховным волкам, нам достаточно лосей. Отстань от него, Гладкое Крыло.

– А над кем тогда потешаться? – обиженно, как отшлепанный щенок, вскинулся ворон. – С каких пор волки так посерьезнели? «Ах, не смейтесь над волчонком, а то он не сможет охотиться, бедняжка!»

Минн прыгнул, чтобы его ухватить, и Гладкое Крыло прокаркал:

– Гладкое Крыло! – предостерегающе бросил Рууко.

Рууко зарычал уже не шутя и прыгнул на вожака птиц; тот успел перелететь на лежачее дерево, Песнь Дождя устроилась рядом.

– У тебя совсем нет чувства юмора, Рууко! – заявил Гладкое Крыло, приглаживая встрепанные перья.

– Потому ты и выглядишь стариком до времени, не в обиду Тревеггу будь сказано, – поддакнула Песнь Дождя. Старый волк, поймав ее взгляд, лишь ухмыльнулся в ответ.

– Наверняка красавица Рисса легко найдет другого спутника… – задумчиво произнес ворон, привставая, словно для нападения на Рууко.

– Я сказал – довольно! – огрызнулся волк. – А теперь, Гладкое Крыло, если не собираешься все лето питаться мошками и ягодками, давай подробнее о добыче.

Вожак воронов, обиженно вздохнув, тряхнул перьями, устроился поудобнее и заговорил неожиданно серьезным тоном – так что Аззуен, чуть не оттолкнув меня, даже протиснулся вперед, чтобы лучше слышать.

– И волки Скалистой Вершины, и люди оттесняют добычу с привычных мест и не думают брать нас в долю… Вокруг все меняется. – Рууко сунулся было перебить, и Гладкое Крыло смерил его взглядом. – Меняется больше обычного, причем в худшую сторону. Я не понимаю, что происходит. Что-то творится со зверьем, что-то беспокойное зреет в воздухе. Это настораживает. – Помолчав, ворон встряхнулся, в глазах мелькнуло прежнее озорство. – И все же равнины Высокой Травы богаты дичью, вокруг полно коней и антилоп, возвращаются лоси. Вас ждет хорошая охота.

– А что такое люди? – звонко тявкнула рядом со мной Марра. – И кто такие волки Скалистой Вершины?

– Тихо! – прошептал Аззуен. – Не мешай.

– Равнина Высокой Травы примыкает к Скалистой Вершине, – произнес Рууко, не обращая на нас внимания, – стая Скалистых давно на нее претендует. Да и люди там слишком близко.

– Если там добыча, туда нам и идти, – решительно вмешалась Рисса. – Скалистые по клочку отбирают наши земли, хватит уже терпеть!

– Я буду иметь в виду, – блеснул глазами Гладкое Крыло. – Тогда давайте обсудим охоту, а то я устал жить на одних кротах и мышах, слишком уж костисты.

Он оценивающе оглядел нас, щенков, будто раздумывая, не наброситься ли на нас вновь, потом с тоскливым вздохом отвернулся и полетел к скале, где сидела Рисса. К ним присоединились Рууко, Тревегг и еще два ворона.

Говорили они слишком тихо, прислушиваться мне вскоре наскучило; я наблюдала, как волки устраиваются на отдых перед ночной охотой, как вороны скачут по поляне без дела…

Кто-то дернул меня за хвост. Я вовремя спохватилась, чтобы не взвизгнуть: пусть только попробуют назвать меня плаксой-щеночком! Обернувшись, я увидела Тлитоо.

– Пойдем со мной, щеночек! – Голос вороненка звучал легче и звонче, чем у взрослых птиц. Перелетев к краю прогалины, он в ожидании остановился под большими дубами.

Зализывая ущипнутый хвост, я смерила его взглядом.

– Мне нельзя уходить с поляны, – ответила я осторожно. Вдруг за деревьями меня поджидают его братья и сестры, которые не прочь задать трепку волчонку…

Тлитоо в ответ разразился карканьем:

Подлетев, он приблизил клюв к моему уху – будто вновь собираясь в меня вцепиться.

– Верховные волки сказали, чтоб ты пришла, Каала Мелкие Зубки! – проговорил вороненок и, пока я собиралась с мыслями, взлетел на ветку дуба.

Удивляясь собственному безрассудству, я пошла за ним, временами оглядываясь – не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я ухожу с поляны. Сразу за дубами, на поросшем редкой травой каменистом пятачке, я остановилась.

– Большие волки мне все про тебя рассказали, – проговорил слетевший ко мне Тлитоо. – Ты не настоящая волчица.

– Неправда! Я перешла через Великую Равнину, и еще у меня есть имя! Я волчица из стаи Быстрой Реки! – Уязвленная, я всячески отгоняла мысль о том, что, пока Рууко не примет меня в стаю, я так и буду считаться изгоем.

Тлитоо повертел головой.

– Главные волки говорят, что ты не похожа на других: ты и больше, и меньше, чем просто волчица. Мне велели за тобой приглядывать. Я тоже не такой, как все вороны. Меня назвали в честь нашего предка, который говорил с Древними от имени всех существ, я отмечен его знаком. – Он гордо поднял крыло, на внутренней стороне которого виднелся белый полумесяц. – Я рожден на гибель или спасение своему народу. Как и ты.

– Заодно не расскажешь ли, зачем ты меня сюда вытащил? Меня ведь могут наказать!

Тлитоо издал тихий клокочущий звук.

– Если думать о наказаниях, нам ничего не удастся.

– А мы должны что-то делать? Коли ты так сведущ – расскажи!

Вороненок бросил на меня нетерпеливый взгляд.

– Щеночек, главные волки велели передать, чтоб ты их нашла. И чтоб вела себя поосторожнее и не ссорилась со стаей. И еще – чтобы ты приглядывала за мной, а я за тобой. Вот так.

Он выглядел задетым – кажется, верховные волки сказали ему меньше, чем он рассчитывал. Выспросить бы у него подробнее, что говорили и зачем, – но раздался гневный голос Риссы, и вороненок тут же исчез в зарослях. Я кинулась обратно к поляне.

– Не отходи от лежки! Или хочешь стать добычей медведей? Ты еще не знаешь законов леса! – Позади рассерженной Риссы я заметила Уннана и Борллу: вот кто наябедничал о моем исчезновении! Рисса тем временем продолжала: – Хотя тебя, Каала, оставили пока со стаей, не забывай: тебе многому надо учиться!

Когда Рисса, лизнув меня, поспешила обратно к Рууко и воронам, я обернулась в сторону леса. Среди деревьев мелькнуло черное крыло, послышался шелест листвы. Значит, где-то здесь и Тлитоо, не спускающий с меня внимательных глаз.