Глава 10
Горячо, горячее, совсем горячо!

Детский дом «Парус» еще никогда не переживал столь грубых, бесцеремонных вторжений. Несколько мужчин и одна женщина в мокрой обуви ходили, где хотели, открывали двери, выдвигали ящики, задавали вопросы. Настя Карташова понимала, что эти люди ищут следы, которые должны привести их к преступнику, но зачем для этого обыскивать кабинку охранника Андрея Лунева? Откуда там взялся окровавленный нож, торжественно пронесенный по коридору маленьким человеком в меховой шапке и стоптанных вовнутрь сапогах? Почему все эти дяди-полицейские постоянно произносят фамилию Лунева?

Ах, если бы Настя могла рассказать им, что произошло на самом деле! Описать убийцу с улыбчивым лицом и страшными пустыми глазами. Объяснить, что нож в прозрачном пакете принадлежал ему, а не Андрею Луневу. Ведь его вообще не было в доме, когда убивали бедную Клару Карповну. Это сделал тот, пустоглазый. Думая, что Настя ничего не видит, он разговаривал с ней от имени Лунева. Но она не слепая!

Не слепая, да…

Но признаваться в этом нельзя. Ни в коем случае. Потому что тогда Настю Карташову упекут в совсем другой детский дом. Она хорошо помнила порядки, царящие в подобных заведениях. На стенах кабинетов портреты президента висят, а под портретами этими мучают, избивают, насилуют. Бюджетные деньги и пожертвования воспитатели по карманам распихивают, как свои. Мясо, масло, сгущенку внаглую из кухни выносят ящиками. Наказания ужасные выдумывают. Например, девочку голой в пацанской спальне поставить и заставить всем двери открывать. Или мальчишке в задний проход швабру запихнуть.

Но даже не это самое страшное. Хуже всего друг с другом сами воспитанники обходятся. Редко у кого сердце имеется в таких сиротских домах. Лишнее оно там. Без сердца куда проще слабых топтать, у малышей пайки забирать, лгать, предавать, воровать и даже убивать.

Смерть Клары Карповны была не первой на Настиной памяти. Саньку Рыжкова физрук насмерть кулаком зашиб – написали, будто Санька сам с каната вниз головой свалился. Стукачку Ерофееву утопили в бочке с дождевой водой, а потом на озеро отволокли и в воду бросили. Гавроша повариха кипятком обварила за то, что картошку попытался уворовать. Воспитатели потом брехали, будто он из больницы в бега подался, но все знали: помер. На нем живого места не было, когда увозили.

Короче, стали детдомовские волноваться, вопросы разные задавать. Это их Настя расшевелила, у которой с Гаврошем и поцелуи были, и кое-что еще. Заведующая вызвала ее к себе, намекнула, чтобы угомонилась. Настя не послушалась. Через пару дней, когда спускалась по темной лестнице, ее догнали сзади и врезали по голове. Ломиком. Он так и валялся там, окровавленный. Настя все время его видела, когда лежала на лестничной площадке и ждала, пока ее найдут. Потом ломик стало засасывать в черную пустоту. Он был последним предметом, который Настя запомнила перед тем, как ослепнуть. Теперь она прозрела, однако возвращаться обратно не хотелось. Ни в слепоту, ни в обычный детдом. И видение ржавой железяки до сих пор преследовало ее в трудные моменты. Она боялась, что ее опять ударят по затылку, опрокинув в беспросветный мрак. Это мог быть кто угодно: знакомая воспитательница, тетка в полицейском кительке, кто-то из слепых приятелей.

Страх был как отравленная приманка. Настю пугали полицейские, вьющиеся возле кабинета Клары Карповны, как потревоженные осы, однако оставаться в стороне не получалось. Девочку тянуло туда, как магнитом. Как несчастного крольчонка, подползающего к пасти удава. Приближаясь к приемной, она старательно изображала слепую, хотя, конечно, видела все и подмечала каждую деталь: заплаканные глаза секретарши, неживые белокурые локоны полицейской дамочки, испитую физиономию одного ее коллеги, золотой зуб во рту другого. И Насте хотелось крикнуть: «Эй, я знаю, кто убийца! Перестаньте тут топтаться и ищите его! Забудьте про Лунева, он ни в чем не виноват!»

Вместо этого Настя незаметной мышкой проскальзывала мимо и, держась за стену, удалялась по коридору, чтобы через несколько минут вернуться обратно. Занятия отменили, воспитатели шушукались по углам, поэтому можно было сколько угодно болтаться без дела. Время от времени Настя звонила Луневу с подаренного им телефона, но он не отвечал. Как же предупредить его, что на рабочем месте появляться небезопасно? Эти глупые следаки уже и Алену Дмитриевну сюда приплели. Мол, она являлась пособницей охранника, а теперь оба сбежали. Что будет? Неужели их арестуют и посадят в тюрьму? Запросто. Полицаи делают что хотят, а судьи выносят приговоры, не моргнув глазом. Нужно во что бы то ни стало дозвониться Луневу! Почему он не отвечает?

Занятая своими мыслями, Настя не заметила, как к ней приблизился худощавый, бледный и весь какой-то вялый человек в узких очках. Положив ей руку на плечо, он развернул ее к себе и произнес:

– Здравствуй.

Настя едва не вытаращила глаза от неожиданности. Это было бы ужасной ошибкой. Она сразу выдала бы себя, если бы испуганно посмотрела на незнакомца. Слепые так себя не ведут. Они очень сдержаны, их лица невыразительны, их глаза устремлены в пустоту, они прислушиваются и принюхиваются, а не приглядываются.

– Здравствуйте, – прошелестела Настя, глядя чуть выше головы бледного человека. – Вы кто?

– Старший следователь Карпентер Семен Александрович. А ты Настя Карташова, верно? Та самая девочка, которая последней заходила в кабинет заведующей.

– Откуда вы знаете?

– Мы все знаем. Профессия такая.

– Но как вы меня нашли?

– Не важно. Главное, что нашли.

До сих пор Настя впопыхах рассказала про убийство только своей лучшей подруге Вале Химич, которая, конечно же, не могла ее выдать. Тогда кто указал на Настю полицаям? Выходит, кто-то видел ее, когда она заходила или выбегала из приемной. Но кто? Воспиташка? Училка? Теперь это не важно, как правильно заметил бледный следователь Карпентер. Главное, что Настю вычислили и теперь придется давать показания.

– Я ничего не видела, – быстро произнесла она.

Карпентер кивнул:

– Понимаю. И сочувствую. Пойдем поговорим.

Его пальцы, до сих пор не отпустившие Настино плечико, сжались чуть сильнее. Она непроизвольно напряглась, упираясь подошвами в пол:

– Куда?

– Для меня освободили компьютерный класс. Там нам никто не помешает. И не бойся меня.

– А почему я должна вас бояться?

Настя позволила повести себя по коридору. Привычно держа голову поднятой, она смотрела куда-то вверх, что не мешало ей видеть взрослых, уступающих им дорогу. Тут были и полицейские, и работники детского дома, и несколько воспитанников. Смерть одного человека переполошила всех остальных. Казалось, они были озабочены поисками убийцы только потому, что не хотели тоже быть убитыми. Все они боялись. Настя, сделавшаяся очень чуткой за время полной слепоты, ощущала их эмоции кожей. Чужая смерть пугала людей потому, что напоминала о собственной.

А Настя просто вспомнила, как Клара Карповна наряжала ее Снегурочкой, и расплакалась. Допрос, проведенный старшим следователем Карпентером, не удался. Настя путалась, твердила, что она ничего не слышала и, естественно, не видела. Никакой Лунев на месте убийства с ней не разговаривал. Ничего она не знает. И вообще ей плохо. Голова болит и сердце. Пусть ее отпустят. Она рассказала все, что знала.

– Да, конечно, – кивнул следователь, не поверивший ни единому слову Насти Карташовой. – Можешь быть свободна.

Как только она ушла, он позвонил своему оперативнику и распорядился прощупать круг общения девочки, найти самых близких друзей и доставить к нему. Эта Карташова что-то скрывала. И Карпентер начинал догадываться, что именно.

Лучшему другу и защитнику Насти сейчас было не до нее. Похоже, он даже самого себя спасти не мог.

Лунев понимал, что если не оторваться от погони в течение нескольких ближайших минут, то будет поздно. Вся полиция Славногорска подключится к облаве, зеленый «ланос» будет заблокирован, а остальное – дело известное. Наручники, допрос, камера с уголовниками. И это в лучшем случае, потому что полицейские начали охоту на «ланос» вскоре после телефонного разговора с Кларой Карповной. Они точно знали, где встречать Лунева и Колесникову, значит, что-то имеют против них. В таком случае допросы будут сопровождаться побоями и угрозами, а соседи по камере станут ломать там, где не удастся доломать полицаям. Ни в коем случае нельзя было подвергать Алену таким испытаниям. Лунев хотел улучить хотя бы минутку, чтобы незаметно высадить ее где-нибудь, а потом всячески отрицать ее присутствие.

Конечно же, мысли, проносившиеся в его мозгу, не могли быть и не были связными, но в общем и целом они складывались примерно в такую картину. Лунев отстраненно удивлялся тому, что сохраняет возможность о чем-то думать, вертя руль и поочередно давя на педали газа и тормозов. Он дважды изменил курс на сто восемьдесят градусов, круто развернувшись прямо посреди шоссе. Он попробовал ехать по встречной полосе на круговой развязке, чтобы неожиданно нырнуть в боковое ответвление. Он даже проскочил железнодорожное полотно в опасной близости от приближающегося локомотива.

Но сине-белая патрульная машина не отставала. Она шла следом, как привязанная, иногда чуть отставая, иногда едва не соприкасаясь с «ланосом». Алена, пристегнутая к креслу, почти все время сидела с закрытыми глазами, то взвизгивая, то быстро-быстро приговаривая заклинание «ой, мамочки, ой, мамочки». В самые ответственные моменты звонил мобильник, а Лунева, несмотря на экстремальную ситуацию, подмывало ответить, настолько силен в нем был рефлекс современного человека поддерживать телефонную связь при малейшей необходимости и, что самое прискорбное, без нее.

– Я больше не могу, не могу! – истерично выкрикнула Алена после того, как их машина чудом разминулась с автобусом.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал Лунев, не сбавляя скорость.

Похоже, он придумал, как избавиться от преследователей.

– Останови, – взмолилась Алена. – Останови, Андрей. Еще немного, и я описаюсь.

– Еще немного, и мы спасены, – сказал он, бросая цепкие взгляды то вперед, то в зеркало заднего вида.

– Мы разобьемся!

– Совсем не обязательно. У нас есть шанс.

– Всего один?

– Но очень неплохой, – объявил Лунев, начиная обгон длинного лесовоза, мчащегося параллельным курсом в клубящейся снежной пыли.

Полицейские тоже пошли на обгон. Так, слившись в одно механическое целое, все трое стремительно приближались к дорожному указателю, который не выпускал из виду Лунев.

Встречные машины проносились мимо, как многотонные снаряды. Алена снова зажмурилась и притихла. Возможно, все-таки не справилась с мочевым пузырем. Или просто приготовилась к смерти.

Патрульный автомобиль, прижавшийся к борту лесовоза и подпертый спереди багажником «ланоса», очутился в передвижной ловушке. Чтобы выбраться из нее, нужно было сбросить скорость и отстать, но мешал охотничий азарт.

На это Лунев и рассчитывал. Он увлекал за собой полицейских ровно столько, сколько понадобилось, и сделал левый поворот на второстепенную дорогу как раз в тот момент, когда с другой стороны к ней подлетала продуктовая фура.

«Ланос» вывернул в каких-нибудь тридцати метрах от квадратного рыла грузовика. В следующую секунду, действуя автоматически, по инерции, маневр повторил полицейский. Его автомобиль успел лишь подставить борт под таранящий молот. Грузовик помчал его дальше, как будто это была невесомая жестянка, сминающаяся все сильнее с каждым мгновением.

Когда искореженную полицейскую машину выбросило с шоссе, Лунев и Алена находились далеко от развилки. «Ланос» все мчался и мчался вперед, дожирая остатки бензина в баке. Голые деревья вдоль узкой дороги казались мертвыми. Алена смотрела назад, туда, где еще виднелся султан черного дыма.

– Они погибли, эти полицейские, – сказала она без всякого выражения. – Здоровые, сильные мужчины попрощались с женами и детьми, отправились на работу и… и все. Домой они больше не вернутся.

– Они устроили на нас засаду, – напомнил Лунев. – И знаешь почему? Кого-то встревожило наше стремление разобраться с Мягковой и ее фондом.

– Кого? – В голосе Алены по-прежнему не было эмоций.

– Большую полицейскую шишку. А может, и не только полицейскую. Сама знаешь, как устроено наше государство. Круговая порука. Все, снизу доверху, воруют и совершают должностные преступления, а неугодных попросту устраняют.

– Если они преступники, значит, и нам можно?

– Это риторический вопрос, – сказал Лунев.

– Вот и ответь на мой риторический вопрос, – предложила Алена.

– Я не знаю ответа. Хотелось бы мне, чтобы добро само по себе побеждало зло. Но почему-то не получается. Ни у кого. Никогда.

Больше они эту тему не обсуждали. Машину оставили возле какого-то сельского магазинчика, надеясь, что ее не сразу угонят или разберут на детали. Сели в дребезжащий автобус, отходивший от этого самого магазинчика, и поехали в город. Путешествие с двумя пересадками заняло почти час, но все-таки закончилось. Приближаясь к «Парусу», Лунев и Алена договорились, что обо всем расскажут Кларе Карповне, чтобы обратиться в полицию вместе.

– Смотри, на ступеньках какие-то чужие мужики курят, – сказала Алена, глядя сквозь чугунные прутья ограды.

– На полицейских похожи, – определил Лунев, замедляя шаг.

– Откуда ты знаешь?

– Фигуры. Позы. Повадки.

– Может быть, они уже взялись за Мягкову без нас?

– Может быть. Сейчас проверим.

Но проверять не пришлось. Зазвонил мобильник Лунева, и взволнованная Настя прошептала:

– Дядя Андрей! Вы где? Не приходите сюда. Вас ищут.

– Кто? – удивился он. – Зачем?

– Полицаи. За убийство.

– Уб… Какое убийство?

– Заведующей, – ответила Настя вполголоса. – Клары Карповны. Ее в кабинете убили. Ножом.

– Но меня не было на работе! – воскликнул Лунев, беря Алену за руку, чтобы увлечь ее мимо калитки. – Я отпросился.

– Я знаю, что это были не вы, дядя Андрей. Я видела убийцу. Но сказать об этом не могу. А полицаи меня допрашивают и заставляют на вас показать. Мол, я ваш голос слышала в кабинете.

– Ты там держись, Настюха. Я что-нибудь придумаю. Скоро.

Он отключил мобильник и перевел Алену на другую сторону улицы.

– В чем дело? – спросила она, с тревогой глядя на его окаменевшее лицо. – Что случилось?

– Ты только не волнуйся…

– Я уже волнуюсь! И из-за того, что ты тянешь резину, волнуюсь еще сильнее. Говори, Андрей.

– Клару Карповну убили, – сказал Лунев.

– Как? – вырвалось у Алены.

Это было скорее междометие, а не вопрос, но Лунев понял его буквально.

– Ножом, – сказал он. – Убийство валят на меня. Не удивлюсь, если тебя запишут в сообщницы. За нас взялись серьезно, Алена. Думаю, сейчас нас ищет вся полиция Славногорска.

– Как же нам быть? – Голос Алены сорвался на жалобный писк.

– Пока не знаю. Для начала нужно уйти подальше от «Паруса». Там поглядим.

– На что, Андрей? На что поглядим?

Лунев промолчал. Он не знал ответа.

Старший следователь Карпентер Семен Александрович умел работать с людьми. Можно сказать, это был его конек. Все дело в эмоциях. Он умел вызвать нужные, как пианист вызывает звуки, нажимая на соответствующие клавиши. Страх, отчаяние, разочарование, раскаяние, надежда – такой звукоряд. Правильное сочетание эмоциональных ноток порождало желаемый результат.

В детстве Карпентера отдали в музыкальную школу, за что он по сей день не мог простить родителей, однако польза от игры на фортепиано, несомненно, была. Он стал очень усидчивым, терпеливым и чутким. Незаменимые качества не только для музыканта, но и для следователя.

Беседуя со слепой девочкой Валей Химич, Карпентер не спешил задавать главные вопросы, не проявлял раздражения или нетерпения. Он разговаривал с Валей доверительным, сочувственным тоном. Он желал добра и ей, и ее лучшей подруге Насте Карташовой. Такие хорошие девочки. Трудно им, наверное, приходится? Ну ничего, ничего, Бог видит их страдания, и это им обязательно зачтется. Например, может произойти чудо, и Валя прозреет. Бывает же такое.

– Я даже знаю одну девочку, с которой это произошло, – обронил Карпентер, внимательно наблюдая за той, которая сидела перед ним.

Он произнес эту фразу наугад, почти не веря в положительный результат, но увидел, как губы Вали дернулись, а брови быстро поднялись и опустились. И еще. Вместо того чтобы расспрашивать о прозревшей девочке, Валя промолчала. Разве это было ей не интересно? Получалось, что да. Почему? Не потому ли, что она тоже знала одну такую девочку?

Если Настя Карташова видела убийцу, это меняло дело. Настолько меняло, что Карпентер мог сегодня разбогатеть на пять или даже на десять тысяч долларов. Неплохое подспорье для человека, вынужденного покупать женские ласки, потому что обычной любовнице не объяснишь, почему она должна битый час танцевать голой под музыку Шопена, прежде чем Карпентер ее возжелает.

– Ты тоже знаешь эту девочку, – продолжал он, положившись на интуицию. – Мы оба ее знаем. Но, в отличие от тебя, мне известен также ее главный секрет.

– Какой секрет? – быстро спросила Валя.

Она не спросила, какой девочки. Карпентер понял, что одержал очередную маленькую победу. Это было приятно. Даже компьютерный класс, в котором они сидели, сделался чуточку светлее.

– Когда эта девочка была слепая, – задушевно произнес Карпентер, – она стала молиться Богу и однажды дала обещание, что никогда не станет лгать взрослым. Просто ни одной неправды больше не скажет, даже крохотной. – Он хотел показать кончик мизинца, но не стал этого делать, вспомнив, что маленькая собеседница его все равно не видит. – И Бог ее услышал.

– Откуда вам это известно? – спросила Валя, напряженно ловя каждое слово с головой, склоненной к плечу.

– Настя мне сама рассказала, – ответил Карпентер, сдерживая торжествующую улыбку. – Сидя на этом самом месте, где сейчас ты сидишь.

– Она мне про это ничего не говорила, – призналась Валя.

Карпентер подумал, что все эти байки про необыкновенную проницательность слепых яйца выеденного не стоят. Зрячие ровесницы Валентины Химич, вероятно, не раскрылись бы так быстро. Хотя кто их знает. В последний раз Карпентер допрашивал девочку очень давно, и память не сохранила подробностей того дела.

– Это наш с Настей секрет, – сказал он. – Но я тебе его открыл, потому что вижу, что тебе можно доверять. А теперь ты мне доверься, Валюша. Что тебе рассказывала Настя об убийстве? Что она видела в кабинете заведующей?

– Почему вы сами у нее не спросите? – осведомилась Валя.

– Спрашивал, – кивнул Карпентер, – а теперь хочу проверить, не упустила ли она какой-то детали. Если да, то получится, что Настя меня обманула. Тогда Господь может разгневаться и отобрать дар, который ниспослал с Небес…

Последний довод произвел на Валю такое неизгладимое впечатление, что она принялась пересказывать свой последний разговор с Настей. Слушая, Карпентер думал, что из него мог бы получиться неплохой проповедник. У священников и следователей есть одно общее – те и другие имеют дело с душами людей, то есть с психикой. А в этой работе главное – зацепить за живое и вовремя подсечь.

Спровадив Химич, Карпентер немедленно позвонил Мягковой и сообщил ей, что ему удалось узнать. Вместо того чтобы восхититься его способностями, она потребовала, чтобы следственная группа немедленно покинула детский дом.

– Во-первых, подобные решения не в моей компетенции, – строптиво заявил Карпентер. – Во-вторых, я вправе рассчитывать на специальное вознаграждение. На премию, так сказать.

– Не было у нас с вами таких договоренностей и никогда не будет, Семен Александрович, – отрезала Мягкова. – Вы получаете регулярные месячные выплаты за сотрудничество, но лишь при том условии, что будете постоянно – слышите?! – постоянно подтверждать свою полезность. Вас это устраивает?

– Вполне, Ангелина Эдуардовна. Но следственной бригадой не я распоряжаюсь. Мы подчиняемся начальнику следственного управления. Официально. Вот так.

Карпентер поджал бескровные губы, на его тощем лице появилось мстительное выражение, очень похожее на то, с которым он когда-то выслушал отказ бывшей жены танцевать под Шопена.

– Сейчас вам перезвонят, – сказала Мягкова и оборвала разговор.

Не прошло и двух минут, как Карпентеру позвонили из приемной УВД, а потом до него донесся рык самого генерала Котова.

На бледной физиономии следователя расцвели две алые розы, и он побежал выполнять приказ. Еще через пять минут полицейских и дух простыл. Хотя нет, дух остался. Не зря же в детском доме еще долго проветривали помещения.