Когда Эва очнулась, вокруг стояла мертвая тишина. Где она? Не помнит. Открыв глаза, Эва осмотрелась. Постепенно начала приходить в себя… Разбитая бревенчатая постройка… Между бревен видно ясное, залитое лунным сиянием небо и сверкающие звезды. Под поясницей что-то острое, твердое. Голова лежит в чем-то холодном, мокром…

Она просунула под спину одеревеневшую руку, нащупала щебень и холодное чугунное ядро величиной с яблоко.

И тогда в голове у нее прояснилось.

Тишина. Стало быть, сражение окончилось. А кто же владеет крепостью? Турки или венгры? На помосте слышатся ровные шаги караульного. Раз, два, три, четыре…

Эва попробовала встать, но голова у нее была точно свинцом налита. Приподнявшись с трудом, она увидела, что находится около башни. Рядом с ней лежит ничком какая-то женщина, а неподалеку — солдат в синем ментике и без головы.

Господи помилуй! Что, если турок восторжествовал?

В щели между бревнами пробивался красноватый свет фонаря. Все ближе раздавались чьи-то шаги. Послышался хриплый мужской голос:

— Оруженосца возьмем сперва или женщину?

Слава богу! Венгерская речь!

— Обоих, — ответил второй.

— А все же оруженосец…

— Что ж, возьмем первым оруженосца. Господин капитан еще не спит.

И они остановились перед Эвой.

— Ко дворцу понесем или к остальным?

— К остальным. Такой же мертвец, как и другие.

Один взял Эву за ноги, другой — под мышки и положили на носилки.

Эва заговорила:

— Люди!..

— Глянь-ка, барич-то жив! Слава богу, господин Балаж! Тогда понесем вас во дворец.

— Люди! — пролепетала Эва. — Господин мой жив?

— Жив? Как же, жив! Сейчас господину капитану цирюльники ногу перевязывают.

— Да я спрашиваю про лейтенанта Гергея.

— Про Гергея?

И носильщики толкнули друг друга:

— Бредит.

Крестьяне поплевали себе на ладони, взялись с двух концов за носилки и подняли их.

— Люди! — почти крикнула Эва. — Ответьте мне: жив ли господин лейтенант Гергей Борнемисса?

Вопрос был задан так властно, что оба крестьянина ответили разом:

— Понятно, жив!

— А ранен?

— В руку и в ногу.

— Несите меня к нему.

Крестьяне остановились.

— К нему? — переспросил один и крикнул наверх караульному: — Эй, герой! Где господин лейтенант Гергей?

— Что надо? — послышался сверху голос Гергея.

— Ваша милость, здесь оруженосец Балаж. Он хочет вам что-то сказать.

Послышались медленные шаги. Гергей, прихрамывая, спустился по лестнице. В руке у него был фонарь. В фонаре горела свеча.

Он остановился у нижней ступеньки и сказал, обращаясь к кому-то:

— Да разве это мыслимо! Мертвецов столько, что их и за два дня не уберешь!

— Не то что за два, а за четыре не уберешь, — ответил кто-то хриплым голосом.

Фонарь приблизился.

— Снимите с меня шлем, — сказала Эва.

Крестьянин поднес руку к ее подбородку и взялся за пряжку ремешка.

В эту минуту подошел и Гергей.

— Бедный Балажка! — сказал он. — Как я рад, что ты жив!

Крестьянин попытался отстегнуть и снять шлем, но Эву обожгла нестерпимая боль.

— Ой! — крикнула она не своим голосом.

Подкладка шлема прилипла к окровавленным волосам, а крестьянин не знал, что у оруженосца рана на голове.

Гергей поставил фонарь, наклонился.

Эва увидела, что лицо Гергея черно от копоти, усы и ресницы опалены, на правой руке толстая перевязка.

Но ее лицо тоже было неузнаваемо — на нем запеклась кровь, налипла копоть. На этом окровавленном темном лице светлым пятном выделялись белки глаз.

По всему существу Гергея прошла теплая струя. То же самое ощутил он и в тот день, когда, разыскивая мельничное колесо, увидел в окне дворца вот эти самые глаза.

Они не отрывали друг от друга взгляда.

— Гергей! — тихо промолвила женщина.

— Эва! Эва… Как ты попала сюда?

В голове молнией пронеслось все, что он слышал о своем сыне, вспомнилось все, что он заметил сегодня в поведении жены, которую принял за оруженосца. В этот миг дошло до сердца Гергея самое горестное. И по закопченной от пороха щеке его покатились слезы.