Случилось это еще прошлым летом. Однажды утром Майлад поджидал Балинта Терека возле дверей.

— Большая новость! Ночью прибыли новые узники.

— Венгры? — удивленно спросил Балинт Терек.

— Не знаю еще. Когда утром отперли ворота, я слышал звон цепей во дворе. Я ведь различаю звон цепей каждого узника. Даже лежа в постели, узнаю, кто проходит мимо моих дверей.

— Я тоже.

— Утром я слышал незнакомый звон цепей. Привели не одного человека, а двоих, троих, может быть, и четверых. Они прошли по двору, гремя цепями. Но куда же их повели? Неужели в Таш-Чукуру?

Таш-Чукуру — это похожая на пещеру темница в Семибашенном замке, камера смертников, устроенная в подземелье, под Кровавой башней. Тот, кто попадает туда, очень скоро знакомится с высочайшими тайнами надзвездного мира.

Узники побрели в сад, где они обычно проводили время на прогулке. Но в этот день они не разглядывали, насколько подрос кустарник, не следили за облаками, плывущими в Венгрию. С беспокойством ждали они возможности повидать новых узников.

На ногах у них уже не было цепей. Несметные богатства, которые жена Терека переслала султану и пашам, не отперли двери темницы, но сняли кандалы с ног Балинта.

Оба узника были уже стары, а замок стерегли двести пятьдесят солдат вместе со своими семьями. Никому никогда еще не удавалось бежать из Семибашенного замка.

Внутренняя стража сменилась. Во дворе появился пузатый молодой бей и отдал распоряжения уходившим стражам.

— Трое пусть идут на камнедробилку, — говорил он, тяжело дыша, точно жирная утка. — Да, трое пусть пойдут на камнедробилку и дробят камни.

Он назвал троих назначенных солдат по именам, затем обратился к двум низкорослым солдатам:

— Возвращайтесь через час, — займетесь уборкой арсенала. А вы…

Балинту Тереку не терпелось, чтобы бей закончил свои распоряжения, и он, будто прогуливаясь, подошел поближе.

— Доброе утро, Вели-бей! Как ты спал?

— Спасибо. Плохо спал. Нынче подняли меня спозаранку. Из Венгрии прибыли три новых узника.

— Уж не монаха ли сюда привезли?

— Нет, какого-то барина. И он ужасно настойчивый! Впрочем, он, может быть, и не барин, а нищий. На нем даже приличной рубахи нет. Сообщают, что он подстерег будайского пашу и ограбил.

— Будайского пашу?

— Да. С ним привезли и двоих его сыновей.

— А как его зовут?

— Я записал, да не помню. У вас у всех такие чудные имена, разве упомнишь!

Бей кивнул головой, повернулся и пошел, вероятно, собираясь снова завалиться спать.

Балинт Терек в полном смятении вернулся в сад и сел на скамейку рядом с Майладом.

— Напал на будайского пашу? Кто же это может быть?

— Нищий? — размышлял и Майлад. — Будь он нищим, его не привезли бы сюда.

— Кто бы он ни был, но первым делом я дам ему одежду.

Узники размышляли и строили всякие догадки до самого обеда. Перечислили фамилии многих и многих венгерских и эрдейских вельмож, но пришли к заключению, что ни один из носителей этих имен не посмел бы так обойтись с будайским пашой — ведь паша ездит в сопровождении большой свиты.

— Кто это может быть?

Наконец, в час обеда, которым их кормили за общим столом, накрывавшимся на теневой стороне внутреннего двора, появился новый узник.

Оба венгра смотрели во все глаза. Но пришелец был им незнаком. Какой-то низенький и коренастый смуглый человек с проседью и с небольшой лысиной на макушке. Одет он был в изодранный венгерский холщовый костюм. Рядом с ним шли двое юношей, одетых чуть получше. Одному на вид было лет двадцать, другому — двадцать пять. По чертам лица можно было заключить, что меж собой они братья, а старику — сыновья, хотя оба были на голову выше отца.

На ноги старику уже надели те же легкие стальные кандалы, которые проносил два года Балинт Терек. От долгого употребления они блестели, словно серебро.

Майлад поспешил навстречу узнику. Он не знал его, но видел, что это венгр. Балинт, глубоко растроганный, стоял у стола и пристально смотрел на старика.

Майлад, не в силах произнести ни слова, обнял его.

— Брат мой…

Но Балинт стоял неподвижно и вдруг крикнул, дрожа от волнения:

— Кто ты?

Старик опустил голову и пробормотал еле слышно:

— Ласло Морэ.

Балинт отпрянул, словно от удара, отвернулся и сел на место.

Отшатнулся от нового узника и Майлад.

Юноши, опечаленные, стояли за спиной отца.

— Здесь будет ваше место, господа, — распорядился Вели-бей, указав на тот конец стола, против которого сидел обычно Балинт Терек.

Балинт Терек встал и отчеканил:

— Если их будут кормить за этим столом, я тут есть не стану! — и, обернувшись к слуге, стоявшему у него за спиной, сказал: — Принеси мне тарелку в комнату.

Майлад постоял секунду в нерешительности, потом и он приказал своему слуге:

— Неси и мою тарелку, — и пошел вслед за Балинтом Тереком.

Вели-бей пожал плечами и, бросив взгляд на Морэ, спросил:

— Почему они презирают тебя?

Морэ мрачно смотрел вслед уходившим.

— Потому что они венгры.

— А ты разве не венгр?

Морэ пожал плечами.

— То-то и оно, что венгр. Два венгра еще могут ужиться, но трое уж непременно поцапаются.

Две недели Балинт Терек не выходил из своей комнаты, даже не гулял во дворе. Так же поступал и Майлад. Он слушал рассуждения Балинта Терека о новой вере, которую распространили знаменитый Мартин Лютер и Жан Кальвин.

— Это и есть истинная христианская вера, а не та римско-латинская, которая распространилась по всему свету, — говорил Балинт Терек.

Наконец и Майлад перешел в новую веру. Написал даже в письме своему сыну Габору, чтобы он дома призадумался над этим учением.

Но уж очень им надоело сидеть в четырех стенах. Однажды Балинт Терек сказал:

— Пойдем спустимся в сад.

— Да ведь там этот разбойник!

— Может, его и нет в саду.

— А если он там?

— Ну и пусть себе! Мы с ним разговаривать не станем. А гулять в саду мы имеем такое же право, как и он.

Майлад улыбнулся.

— Право? Стало быть, у нас есть какие-то права?

Балинт усмехнулся.

— Есть, конечно, пес их дери. Мы ведь старожилы, а этот Ласло Морэ только две недели назад приехал.

И они спустились в сад.

Под платаном сидел персидский принц — тоже давний узник, как и они, да еще какой-то азиатский царек, почти отупевший от горя и скуки. Он играл с персом в шахматы. Вот уже много лет они с утра до вечера играли в шахматы, не перекидываясь при этом ни единым словом.

Балинту и Майладу оба шахматиста были так же хорошо знакомы, как Мраморные ворота, белевшие между Кровавой и Золотой башнями, или как огромного роста знатный курд, которого за грубые слова в адрес султана недавно заковали в тяжелейшие цепи. Поникнув головой, сидел он с утра до вечера у зарешеченной двери в темнице Кровавой башни либо лежал, изнемогая от тяжести цепей. А взглядом он с завистью следил за узниками, которые прогуливались между кустарниками.

Балинт и Майлад не обратили бы даже внимания на шахматистов, если бы им не бросилось в глаза, что позади них сидит какое-то новое лицо и наблюдает за игрой.

Кто этот старый низенький турок в желтом кафтане? И почему он ходит с непокрытой головой? Им никогда еще не приходилось видеть турка без чалмы, разве только когда он умывается или бреется.

При звуке шагов пленных венгерских вельмож человек в желтом кафтане обернулся.

Это был Морэ.

Он встал и отошел от играющих. На лице его уже не было выражения усталости, как в первый день, когда он казался еле живым. Крохотные черные глазки его быстро моргали, походка была твердой, почти молодой.

Скрестив руки на груди, он подошел к вельможам.

— За что вы ненавидите меня? — спросил он, и глаза его метали искры. — Чем вы лучше меня? Тем, что богаче? Здесь богатство ни к чему! Или вы гордитесь своей родовитостью? Мой род такой же древний, как и у вас…

— Ты был разбойником! — рявкнул Балинт Терек.

— А вы не были разбойниками? Разве ваши лапы не тянулись во все стороны за чужим добром? Разве вы не дрались друг с другом? Не поворачивались, точно флюгеры, то к Яношу, то к Фердинанду? Вы подпевали тому, кто вам больше платил!

Майлад взял Балинта за руку.

— Пойдем отсюда, не связывайся.

— Не пойду! — отдернув руку, сказал Балинт. — Ни перед человеком, ни перед псом я не отступаю.

Увидев, что от ворот идет Вели-бей, он сел на скамью, пытаясь унять свой гнев. Бей шел вместе с турецким муллой и сыновьями Морэ. Оба сына тоже были в турецкой одежде, только без тюрбанов. Как и их отец, они ходили с непокрытой головой.

Майлад уселся рядом с Балинтом Тереком.

Морэ стал перед ними, расставив ноги, и, подбоченившись, продолжал препираться:

— Я участвовал в сражении, когда сокрушили Дердя Дожу. Я дрался в Мохачской битве, где двадцать четыре тысячи венгров пролили кровь за отчизну…

— Я тоже был там, — оборвал его Майлад, — но не для того, чтобы хвастаться этим.

— А если ты участвовал в том кровавом крещении, то должен знать, что все уцелевшие в бою под Мохачем считают друг друга братьями.

— Нет уж, пусть разбойник с большой дороги не считает меня своим братом! — закричал Майлад, покраснев. — Знаю я, почему снесли твой палотайский замок!

— Может, и знаешь, зато не знаешь, почему снесли Нану. Не знаешь, что вся Венгрия лежит у ног будайского паши. И только я, Ласло Морэ, не побоялся ему крикнуть: «Ты не нам, а псам указ, гололобый!» Годы дрался я со своей маленькой дружиной против турок. Не Фердинанд дрался и не почтенное венгерское дворянство, а я, Ласло Морэ. В прошлом году я разбил турецкое войско, направлявшееся в Белград, — я, Ласло Морэ, которого вы величаете грабителем и разбойником. — Он передохнул, потом, размахивая руками, продолжал: — Было бы у меня столько денег, сколько у Иштвана Майлада, было бы у меня столько добра, замков и челяди, как у Балинта Терека, было бы у меня столько солдат, как у того, кто носит на голове корону в качестве украшения, — тогда меня, Ласло Морэ, чествовала бы нынче Венгрия как своего освободителя. Но так как у меня мало было солдат, мало денег, то басурманы оттеснили меня в Нану и снесли, проклятые, мой замок до основания…

Подошел Вели-бей.

— Не знаю, из-за чего вы тут пререкаетесь, но, несомненно, прав Селим. Он ближе к кладезю истины, чем вы, неверные.

— Какой Селим? — изумленно спросил Балинт Терек.

— Селим, которого еще несколько дней назад на языке неверных звали Ласло Морэ, — ответил Вели-бей.

Балинт Терек откинулся назад и презрительно захохотал.

— Вот как! Селим!.. И он еще разглагольствует о любви к отчизне! Прочь от меня, басурманин, песий сын!

Не подскочи к ним Вели-бей, Балинт ударил бы изменника.

— Неверная свинья! — заорал бей на Балинта. — Сейчас же закую тебя в кандалы!

Балинт Терек вскинул голову, как горячий конь, которого ударили между глаз. Глаза его горели огнем. Бог знает, что он натворил бы, не оттащи его Майлад.

Бей презрительно посмотрел им вслед. Но вспомнил, видно, о своем кармане и прекратил грубые речи. Затем обернулся к Морэ и громко, чтобы слышали его противники, сказал:

— Султан, наш милостивый повелитель, рад был услышать, что ты вступаешь в стан правоверных, и прислал вот этого почтенного священника, дабы он принес тебе свет пророка, имя которого благословенно во веки веков.

— Пойдем к себе! — задыхаясь, хрипел Балинт Терек. — Пойдем отсюда, мой добрый друг Майлад!

Несколько дней спустя оба сына Морэ были освобождены. Они получили в Константинополе какие-то должности.

Старик Морэ остался в стенах Семибашенного замка.

Терек и Майлад не сказали с ним больше ни слова, но оба не раз слышали, как Морэ настаивал на своем освобождении.

Однажды Вели-бей ответил ему так:

— Ходил я опять по твоему делу во дворец. Из Венгрии уже пришло письмо. Ну, знаешь, будайский паша расписал тебя на славу! Между прочим, он сообщил, что во время осады Наны ты, удирая, швырял через плечо деньги туркам, чтобы спасти свою шкуру. — И, покачав головой, он засмеялся: — Ох, старик, старик, и лиса же ты!

В ту пору уже и Секешфехервар и Эстергом были в руках турок. Султан сам стал во главе своей рати, чтобы сокрушить эти два оплота Задунайщины.

Вернулся он домой только к зиме.

Обитатели Семибашенного замка еженедельно получали вести о походе. Узнали они о возвращении султана и ждали новых узников. Да простит господь давним узникам, но они радовались заранее, что в тюрьме у них появятся еще сотоварищи, быть может, даже старые друзья. Сколько новостей доведется тогда услышать! Наверно, и о семьях удастся что-нибудь разузнать.

Однажды утром, когда Балинт и Майлад беседовали об этом, вдруг отворилась дверь и вошел Вели-бей. Лицо его раскраснелось от быстрой ходьбы. Сложив на груди руки, он низко поклонился Балинту и сказал подобострастно:

— Его величество падишах просит вас к себе, ваша милость. Соблаговолите немедленно одеться — и поедем.

Балинт Терек вздрогнул, глаза его остановились.

— Ты свободен! — пролепетал Майлад.

Они поспешно начали вытаскивать одежду из шкафа. Вели-бей тоже побежал переодеваться.

— Не забудь обо мне! — умолял Майлад. — Напомни ему, Балинт, про меня. Ведь ты будешь беседовать с султаном с глазу на глаз. Замолви обо мне словечко, попроси, чтобы он отпустил вместе с тобой и меня. О, боже, боже!.. Не забудь обо мне, Балинт!

— Не забуду… — пробормотал Терек.

Дрожащими пальцами застегивал он синий затканный цветами атласный кафтан, в котором его много лет назад схватили турки. Свои красивые зимние одежды он уже износил, а этот кафтан не надевал — все берег: надеялся поехать в нем когда-нибудь домой.

Только сабли у пояса не было.

— Ничего, вернешься из дворца — будет на тебе и сабля, — ободрял его Майлад, спускаясь вместе с ним по лестнице. — Так не забудь же!

Радостно смотрел он, как Балинт и Вели-бей закутались в широкие турецкие шубы и забрались в повозку, как бей заботливо запахивал полы меховой шубы Балинта Терека, чтобы у него не замерзли ноги, и как смиренно садился по левую руку от него.

— Балинт! Пусть ангелы небесные поедут с тобой за форейторов!

Повозка тронулась. Позади ехали верхом два стража с пиками.

«Господи, господи!..» — молился дорогой Балинт Терек.

Ему казалось, что прошла целая вечность, пока повозка завернула в ворота дворца.

Во дворец пошли пешком через янычарский двор.

Множество ступенек — и все из белого мрамора. Множество статных телохранителей и слуг. Величественные мраморные колонны, мягкие ковры, позолота. На каждом шагу дивные образцы восточного филигранного искусства. Но Балинт Терек видел только спину слуги в белом кафтане, который торопливо шел впереди них, да дверь, завешенную плотным шелковым занавесом, и думал, что эта дверь ведет в покои султана.

Балинта Терека ввели в маленький зал. Все его убранство состояло из ковра и лежавшей на нем подушки. Возле подушки стоял большой медный сосуд, похожий на крестильную купель в будайском храме. Только сосуд этот стоял не на каменной подставке, а на мраморном кубе, и в нем была не вода, а огонь — горящие угли.

Балинт Терек был уже знаком с этим предметом турецкого обихода и знал, что называется он «мангал». Зимой турецкие дома отапливаются такими переносными печами.

В комнате не было никого, кроме трех сарацин, которые застыли, как статуи, у дверей, сжимая в руке большие серебряные алебарды. Трепещущий Велибей молча остановился возле дверей.

Балинт взглянул в окно. Он увидел зеленоватые морские волны, а на другом берегу залива — Скутари. Вот так же смотрел бы он на Пешт из окон своего будайского дворца…

Стоял он недолго — за это время разве что яйцо можно было бы сварить, — наконец черная рука откинула занавес у дверей, и мгновение спустя появился султан.

Свиты не было ни впереди, ни позади султана. Вместе с ним вошел только худенький юноша-сарацин лет пятнадцати и остановился возле стража.

Бей мгновенно пал ниц на ковер. Балинт щелкнул каблуками и поклонился. Когда он поднял голову, султан стоял уже возле мангала, грея над ним свои худые руки. На нем был опушенный горностаем шелковый кафтан орехового цвета, такой длинный, что из-под него виднелись только красные носки чувяк. На голове — легкая белая чалма. Щеки были выбриты. Тонкие седые усы свисали ниже подбородка.

С минуту царило молчание. Потом султан бросил взгляд на бея.

— Ступай.

Бей встал, поклонился и попятился к дверям. У порога снова отвесил поклон и исчез, словно тень.

— Давно я не видел тебя, — заговорил султан спокойно. — Ты ничуть не изменился, только поседел.

Балинт подумал: «Да ведь и ты, Сулейман, не помолодел!» С тех пор как Балинт не видел его, султан весь иссох, и густая сеть морщин окружила его большие бараньи глаза. Нос его тоже как будто стал длиннее. Лицо были безобразно нарумянено.

Балинт не промолвил ни слова, только ждал, ждал с замиранием сердца, что теперь будет.

Султан скрестил руки на груди и сказал:

— Ты, должно быть, знаешь, что Венгрии больше нет?

Бледное лицо Балинта Терека приняло землистый оттенок. Если нет больше Венгрии, что же понадобилось от него султану?

— Еще уцелело несколько крепостей, — продолжал султан, — да уже недолго стоять этим жалким хлевам. В этом году сдадутся и они. (Балинт Терек глубоко вздохнул.) Так вот: мне нужен хороший паша в Буду. Такой, чтобы он не был чужим ни венграм, ни мне. Ты очень хороший человек. Поместья твои я верну тебе. Все верну.

Балинт пристально смотрел на него, губы его шевельнулись. Но так как он еще не произнес ни звука, султан продолжал:

— Ты понял, что я тебе сказал? Ведь ты говоришь по-турецки?

— Да, — подтвердил Балинт.

— Так вот: я назначу тебя своим пашой в Буду.

Плечи Балинта дрогнули, но лицо оставалось серьезным и скорбным. Взгляд скользнул с султана на мангал, сквозь арабески которого, алея, просвечивали раскаленные угли.

Султан замолк на мгновение. Быть может, ждал, что Балинт, по турецкому обычаю, припадет к его стопам, или же поцелует ему руку на венгерский лад, или пролепечет хоть слово благодарности. Но Балинт молчал, скрестив руки на груди, будто позабыв, что стоит перед султаном.

Султан помрачнел. Раза два прошелся по комнате. Потом снова остановился и бросил взгляд на Балинта.

— Может, тебе это не по душе?

Балинт опомнился.

В краткие мгновения безмолвия душа его унеслась далеко, облетела все прекрасные замки, родные поля и леса; он обнимал жену, целовал детей, любовался своими табунами, стадами, отарами, смотрел на многочисленных слуг, мчался на своих любимых конях, дышал венгерским воздухом венгерской земли…

Голос султана как будто пробудил его ото сна.

— Милостивый повелитель, — произнес он, глубоко растроганный, — если я правильно понял, ты благоволишь назначить меня на место Вербеци?

Султан замотал головой.

— Нет. Вербеци умер. Он умер в том же году, когда ты ушел. На его место мы не назначили никого. Я хочу поставить тебя настоящим пашой, дать тебе самый большой пашалык своей державы и предоставить полнейшую свободу действий.

Ошеломленный Балинт смотрел на султана.

— Но как же так, ваше величество? — проговорил он наконец. — Мне быть венгерским пашой?

— Нет, турецким пашой.

— Турецким пашой?

— Да, турецким. Я же сказал тебе: Венгрии больше нет. Стало быть, нет больше и венгров. Я думал, ты уже понял.

— И я должен стать турком?

— Турецким пашой.

Балинт Терек понурил голову и вздохнул так, будто у него душа с телом расставалась; на лбу его резко обозначились страдальческие морщины. Он взглянул на султана.

— А иначе нельзя?

— Нет.

Балинт Терек смежил глаза, задышал тяжело и часто.

— Ваше величество, — промолвил он наконец, — я знаю, что вы не привыкли слышать прямые речи, но мне на старости лет кривить душой зазорно. Я всегда говорю то, что думаю.

— А что ты думаешь? — ледяным тоном спросил султан.

Балинт Терек побледнел, но ответил с величавой прямотой:

— Дума моя одна, милостивый падишах: если даже вся Венгрия принадлежит тебе и все венгры станут турками, я турком не стану. Нет! Нет!