Глава 13. На крутом вираже

Анна проснулась и, еще не открывая глаз, вспомнила, что случилось что-то очень хорошее. Ах да… Этой ночью Адольф Битнер остался у нее ночевать. Анна села в кровати, до хруста потянулась, чувствуя приятную истому во всем теле, придирчиво осмотрела постель, на которой несколько часов назад потеряла девственность. Боли она не почувствовала, крови, как она сейчас убедилась, тоже не было.

Невольно улыбнувшись, она вспомнила, как приставала к матери с расспросами, как это, когда первый раз занимаешься любовью. Больно ли? Страшно ли?

– Если с любовью, то не больно и не страшно, – сказала Маруся как отрезала. Но потом, смягчившись, добавила: – Ты сама поймешь, когда придет время. Просто когда придет понимание, что это он, тот самый, единственный на всю жизнь, тогда пожалуйста. И штамп в паспорте никакого значения не имеет. А вот из любопытства или чтобы быть как все, этого не делай. Счастья не принесет. Только боль, страх и разочарование.

Анна точно знала, что сегодня ночью поступила правильно. Адольфа она любила так сильно, что сердце в груди заходилось. Она помнила, как в ее детстве мама смотрела на отца, когда он этого не видел. Обожание и преклонение читалось в ее взгляде. Мама была растворена в отце так сильно, как это вообще возможно. И Анна, молча завидовавшая маминому умению так страстно и безоглядно любить, теперь знала, что и она способна на такое же глубокое чувство.

Поглядев на часы, она ахнула. Они показывали уже одиннадцатый час утра, а на двенадцать была назначена консультация перед экзаменом. Адольфа уже не было, проснувшись в семь утра, он поцеловал Анну в висок, тихонько, практически не разбудив, сообщил, что уходит и позвонит ей вечером, и ушел, тихонько притворив дверь.

Аккуратно заправив свой диван и накрыв его связанным мамой шерстяным пледом, она накинула халатик и побежала чистить зубы. Без ночной рубашки она спала впервые в жизни. Анна слегка покраснела, вспомнив сопровождающие этот факт обстоятельства, рассмеялась собственному смущению, скинула халат и встала под упругие струи душа. Из-за журчания воды звонка в дверь она не расслышала, так же как скрежетания ключа в замке и тяжелых мужских шагов по длинному коридору квартиры.

Дверь ванной распахнулась так внезапно, что она вскрикнула и уронила лейку душа, которую держала в руке. На пороге стоял Гурам.

– Гура, ты что, с ума сошел, ты зачем меня пугаешь?! – возмутилась она, судорожно заворачиваясь в клеенчатую шторку для ванны. – И вообще, выйди немедленно.

– То есть ему на тебя, голую, смотреть можно, а мне нельзя? – медленно и тяжело спросил Гурам. – Хорошо, я выйду, но наш разговор не окончен.

Грузными, незнакомыми шагами он вышел в коридор и проследовал на кухню, где загремел чайник. Дрожащими руками Анна выключила воду, боязливо вылезла из ванны, накинула на дверь крючок, кляня себя, что не сделала этого раньше, быстро вытерлась, надела и тщательно застегнула халат, намотала на влажные волосы полотенце и решительно вышла на кухню.

– Что ты здесь делаешь? – независимо спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал твердо.

– Так это дом моего отца, – несмешливо сказал Гурам. – Ты считаешь, что я не имею права тут бывать?

– Имеешь, но было бы неплохо предупреждать, что ты собираешься прийти.

– Зачем? – он, прищурившись, смотрел на нее. – Чтобы ты успела одеться или чтобы успела выставить за дверь своих любовников?

– Каких любовников? Ты хочешь меня оскорбить?

– А ты хочешь сказать, что сегодня здесь не ночевал Битнер?

– Гурам, только не говори, что ты следил за мной, – от возмущения у Анны даже горло перехватило. – А если он здесь и ночевал, то твое какое дело? Я уже совершеннолетняя, имею право встречаться с кем захочу.

– То есть я тебе только друг, а с ним можно и спать, пользуясь тем, что отец в отпуске. Я думал, что ты нежный неиспорченный цветок, потому и вел себя с тобой по-джентльменски, а надо было, как он, сразу в койку. Со шлюхами ведь так поступают?

– По-моему, у тебя нет никакого права разговаривать со мной в подобном тоне, – решительно сказала Анна, хотя внутри у нее все мелко-мелко дрожало. – Я люблю Адольфа, он любит меня, мы были вместе. Это правда. Никаких других любовников, как ты выразился, у меня нет и никогда не было. Думаю, при твоей привычке за мной шпионить тебе это прекрасно известно. Кроме всего прочего, мой моральный облик тебя не касается.

– Да? Помнится, ты говорила, что я твой друг.

– Да, ты был мне другом. До этого момента. И позволю себе напомнить, что я тебя предупреждала, что никем, кроме друга, ты мне никогда не станешь.

– Да что же в нем есть такого, что ты выбрала его, а не меня? – с болью в голосе воскликнул Гурам. – Он же старше меня, худой, некрасивый. Почему он, а не я? Почему, Анна?!

– Гура, да разве на такой вопрос можно ответить? – воскликнула она. – Если я тебе скажу, что он похож на бога, разве ты меня поймешь? Он единственный человек, предназначенный мне судьбой. Я это точно знаю. Кроме того, Гурам, ты хороший, добрый человек, но ты же женат! Я говорила тебе, что даже если бы я тебя полюбила, то никогда не смогла бы переступить через твою жену и сына.

– Но у него тоже есть жена и сын! – заорал Гурам. – Что, он тебе про это не говорил? Забыл, наверное. Он женат уже десять лет, у него сыну девять. Почему в его случае тебя это обстоятельство не останавливает?

– Я не знала, – Анне показалось, что у нее останавливается сердце. – Гура, я правда не знала. Он мне ни разу не говорил, что женат, что у него есть ребенок.

Она села на табуретку у стола, потому что почувствовала, что у нее отказывают ноги. От резкого жеста размоталось и свалилось на пол полотенце с головы. Длинные темные волосы мокрым каскадом упали на согнутые плечи. Она машинально откинула их назад, и в этом жесте было столько грации и изящества, что Гурам застонал.

Подскочив к ней, он двумя руками схватил ее за плечи, поднял рывком с табуретки и встряхнул.

– Аня, милая моя, любимая, желанная! – он начал осыпать ее лицо и шею поцелуями. Безвольно повисшая в его руках Анна не сопротивлялась. Она вообще никак не реагировала на происходящее, раздавленная полученным известием. Гураму на минуту показалось, что он держит в своих руках тряпичную куклу, а не женщину.

От нее пахло мылом и свежестью, кожа под его губами была нежной и тонкой, как будто фарфоровой. Зарычав от охватившего его желания, Гурам подхватил Анну на руки и понес в ее комнату, уложил на диван и начал расстегивать маленькие пуговки халата.

– Что ты делаешь? – Казалось, она пришла в себя и начала отталкивать его руки. – Гурам, ты с ума сошел, отпусти меня немедленно!

– Нет, не отпущу. Ты моя, а не его. Ты с самого начала была моя, – хрипел он, подминая под свое грузное тело ее тонкую хрупкую фигурку. Халат он разорвал и отбросил в сторону. Эта ненужная тряпка мешала ему видеть ее совершенное тело с плавными изгибами талии, маленькой упругой грудью и крепкой попкой. Он так ее хотел, что у него мутилось в голове.

Кое-как расстегнув штаны, он обрушился на нее сверху, придавил своим весом, не давая вырваться на свободу, прижал руки, на ощупь нашел вход в вожделенную глубину ее тела, задвигался быстро, грубо, ритмично, зажимая губами ее кричащий рот. Он не соображал, что делает. Бушевавшая в нем темная сила требовала освобождения. Он рвался вперед, пытаясь достичь разрядки, которая, как дождь в грозу, смыла бы то душное напряжение, в котором он находился. Продираясь сквозь чащу мыслей, чувств, желаний, эмоций, он рычал, как раненый зверь, попавший в капкан.

Тонкий писк цеплял его за край сознания, он не понимал, что это за звук отвлекает его от толчкообразных движений навстречу долгожданному счастью, и только достигнув пика, закричал от накрывшего его волной болезненного удовольствия, затем замер, перестав двигаться, упал на лежащую под ним девушку, замер на мгновение и тут понял, что тонкий писк – это ее плач, жалобный, как у попавшего в беду щенка.

Весь ужас того, что он только что сделал, накрыл Гурама, как ватное пальто, наброшенное на голову.

– Аня, Анечка, – он откатился в сторону, чтобы освободить ее тело от непомерного груза. Она тут же судорожно натянула на себя сбившееся вязаное покрывало, откатилась к стене и закрыла лицо руками. – Аня, я не знаю, что на меня нашло. Я скотина. Прости меня. Я не хотел, чтобы так. Аня…

– Уйди, Гурам, – она уже не плакала, но в ее огромных оленьих глазах отражалась такая боль, что он внутренне содрогнулся. – Не надо ничего говорить. Просто одевайся и уходи, хорошо?

– Да-да, я сейчас уйду. Аня, пожалуйста, не говори отцу. Это его убьет. Он не вынесет мысли, что я подонок.

– А ты такую мысль выносишь? – она больше не смотрела на него. – Уходи, Гурам. Конечно, я ничего не скажу твоему отцу. Он хороший, порядочный человек. Он действительно обо мне заботился весь этот год.

– Аня…

– Ты уйдешь когда-нибудь или нет?

– Да-да, я ухожу. Мы потом все обсудим. – Судорожно приведя в порядок одежду, Гурам выскочил из квартиры. Хлопнула входная дверь. Анна осталась лежать на диване, невидящим взглядом глядя в белый потолок.

– Никакого потом не будет, – негромко сказала она вслух.

До конца дня она успела сделать так много, что позже, вспоминая, сама удивлялась своей организованности и решительности. Первым делом она собрала все свои вещи в два чемодана, с которыми приехала в Ленинград год назад, отвезла их на Московский вокзал, сдала в камеру хранения и купила билет на вечерний поезд до Вологды.

С вокзала она поехала в институт, где уже закончилась консультация, на которую она так и не попала. К счастью, ей не встретился никто из однокурсников, потому что она не представляла, как могла бы сейчас с кем-то разговаривать. Здание института, который окончил ее отец и поступлением в который так гордилась она сама, высилось надгробным памятникам ее мечтам.

В ее Ленинграде с ней не могло быть Адольфа. Адольф ее обманул, Гурам изнасиловал. Оба они ее предали. Ей не нужен был такой Ленинград. Пройдя в деканат, она написала заявление об отчислении с курса, выдержала атаку изумленного декана, на глазах которого лучшая студентка курса собиралась бросить учебу, коротко объяснила свое решение семейными обстоятельствами. Выглядела она при этом такой измученной, что декан ей сразу поверил, предложил оформить академку, но она решительно отказалась, вытерла подступившие слезы, забрала документы и выскочила на улицу.

До отхода поезда она еще успела съездить на Невский, пройтись мимо Казанского собора, дойти до Исаакиевского, со стороны посмотреть на Медного всадника, у которого вчера вечером была так безоблачно счастлива, как не могла быть больше никогда. У памятника целовалась какая-то парочка.

– Счастливые, – подумала Анна, – потому что молодые… Чего бы им и не быть счастливыми?

Она вдруг поняла, что ощущает себя хорошо пожившей древней старухой, у которой нет впереди ничего, кроме бессмысленного ожидания смерти. Подивившись этому обстоятельству, она, не ощущая вкуса, съела пончик, купленный с уличного лотка, запила его холодным летним квасом и уехала на вокзал, а оттуда в Константиновское.

Маруся встретила ее удивленно, но неожиданно радостно. Видно было, что ей одиноко одной в их огромном старом доме, в котором не слышно шагов любимых. Анна не стала скрывать от мамы, какая беда с ней приключилась.

– Институт-то, может, зря бросила? – осторожно осведомилась Маруся. – Ведь так мечтала по стопам папы пойти.

– Пойду по стопам мамы, – невесело усмехнулась Анна. – Медучилище в Вологде окончу, стану медсестрой. Не могла я, мама, остаться в Ленинграде. Мне там дышать нечем.

– Понимаю, – серьезно сказала Маруся. – Удивительный город. Васеньке столько горя принес, тебе жизнь сломал. Не наше это, доченька, место. Мы с тобой деревенские. Нам тут, видимо, и жить. А что касается любви, встретишь ты ее еще в жизни. Обязательно встретишь.

– Нет, мама, – Анна тихо заплакала. – Я однолюб, как и ты. А значит, никогда мне больше не видать женского счастья.

Через два месяца Анна поняла, что словно в память о страшном последнем ленинградском дне ждет ребенка.

– И хорошо, – сказала, выслушав новость, Маруся. – Дети – это счастье. Воспитаем.

– Так люди же на смех поднимут! Позор безмужней ребенка воспитывать.

– Добрые и умные поддержат, а на дураков да злых нечего и внимания обращать, – возразила Маруся. – Дите ни в чем не виновато.

– Мама, я же не знаю, чей это ребенок, – Анна горько расплакалась. – То ли о светлом память, о ночи, проведенной с Адольфом, то ли о темном, поступке Гурама.

– Да лучше и не знать, – Маруся погладила ее по голове. – Твой это ребенок, Аннушка. Твой и больше ничей. Родится, назовем Васенькой.

Вальтер и Василиса вышли из дома Волоховой, шагнули за калитку.

– Удобно тебе меня провожать, – засмеялась Вася. – В соседний дом.

– А я тебя не провожаю. Ты сейчас соберешь вещи и переедешь ко мне, – его голос не допускал возражений.

– А не быстро ли? – все-таки позволила себе усомниться Василиса.

– В самый раз. Теперь, когда, считай, вся деревня знает, что мы с тобой интересуемся обстоятельствами смерти Багратишвили, тебя нельзя оставлять без присмотра.

– Так уж и вся? По-моему, мы с тобой только с Натальей Игнатьевной поговорили.

– Или ты не деревенская?.. То, что сказано на одном конце деревни, спустя два часа становится известно на другом. Кроме того, ты, может, и не заметила, но, когда мы разговаривали, под открытым окном кто-то стоял.

– Да ты что?! – У Василисы даже голос сел от внезапного испуга.

– Точно тебе говорю. Я, знаешь ли, охотник, я шаги по траве хорошо слышу. Так что, помимо нас троих, есть еще кто-то, кто в курсе. Так что, оставаться в доме у Ангелины тебе опасно. Что могут сделать две беззащитные женщины? Да ничего.

– А ты, значит, меня защитишь? Да, крепкий мужчина?

– Да, – Битнер внезапно стал серьезен. – Вот только мне обязательно нужно в Питер съездить на два дня. Крупная сделка, я ее три месяца готовил, теперь договоры подписать нужно. Может, со мной поедешь? Страшно мне тебя здесь оставлять.

– Нет, – Василиса решительно помотала головой. – Я тут останусь. Если мы с тобой правы, то в самое ближайшее время может произойти что-нибудь интересное.

– Вот это-то меня и пугает. – Он почесал свою крепкую шею и сверху вниз посмотрел на Васю. – Хотя все-таки есть вероятность, что все это – не больше чем совпадение, а Вахтанга убил какой-то бродяга, позарившийся на серебряные монеты.

– Зачем Вахтанг стал бы их показывать бродяге? – резонно возразила Вася. – Нет, Вальтер, таких совпадений не бывает. Я на сто процентов уверена, что он вез эти монеты тебе, а кто-то про это узнал и не дал вам встретиться.

– Этот кто-то не может быть местным. Он должен жить в вашем городе, твоем и Вахтанга. Только там он и мог кому-то рассказать, что собирается сюда, в Авдеево.

– Верно, – согласилась Василиса. – Только тот, кто живет в моем городе, никак не мог знать, в Авдеево ты будешь в день приезда Вахтанга, или в Питере, или вообще в Германии. Тот, кто выманил Вахтанга на встречу в лес, был заранее уверен, что в этот день тебя тут не окажется. А узнать об этом из нашего города невозможно, понимаешь?

– Верно, – Вальтер задумчиво прикусил нижнюю губу. – Иди в дом, собирай вещи. Я тебя тут подожду. Нечего нам такие вопросы обсуждать, стоя посреди улицы. Дома договорим.

– Если Ангелины нет дома, мне придется ее подождать, – виновато сказала Вася. – Рассчитаться, да и вообще. Не по-людски это – взять и уйти, не попрощавшись.

– Прощайся, – Вальтер неопределенно пожал плечами, – я никуда не тороплюсь. Устрою тебя на новом месте и поеду. В моем доме ты точно будешь в безопасности. Главное – двери никому не открывай.

Ангелина была дома. Услышав о том, что Василиса переезжает, она заохала, засуетилась, по-бабьи завздыхала.

– Ой, девка, как же это сладилось у вас так быстро? Да оно и ладно. Валерка-то парень хороший. Состоятельный. В Германию часто ездит, дом у него там. Так-то ты девка, гляжу, не промах. Вон сразу какого мужика оторвала. А посмотришь на тебя, так тихоня тихоней.

– Да ладно вам, тетя Ангелина, – Василиса засмеялась, – можно подумать, я специально кавалера побогаче выбирала. Познакомились мы случайно, сами знаете.

– Ага. Так я тебе и поверила. У меня дочка, молодая, красивая, вроде тебя. Тоже городская. Я уж ей сколько раз говорила: захомутай ты Валерку. Будешь в Питере жить, как сыр в масле кататься. Ан нет, не получилось у нее. Уж она вокруг него и так, и сяк, а он – ноль внимания. А ты сразу подцепила, зубастенькая.

Ангелина посмотрела на Васю чуть ли не с ненавистью. Девушка испуганно отпрянула, но выражение лица хозяйки тут же сменилось на привычное, строго-хмурое.

– Ладно, не бери в голову. Как моя мать говорила, на каждый болт найдется гайка. Просто моя Катюшка с другой резьбой, вот Битнеру и не подошла.

– Я у вас пять дней прожила. Вот деньги. И спасибо за гостеприимство.

– Да не на чем, – Ангелина добродушно рассмеялась. – Может, поругаетесь еще, так возвращайся. Твоя койка завсегда тебя дождется.

– Спасибо, – Василисе почему-то захотелось побыстрее уйти из этого дома.

– Погоди, – окликнула ее уже с порога Ангелина. – Я вот рогулек напекла с творогом, возьми. Вечером с Валеркой поедите. Разогреешь в микроволновке. Уж всяко у него микроволновка есть.

– Вальтер в Питер вечером уедет, – сказала Василиса и осеклась.

– Ну, сама поешь, эка невидаль. Давай-давай, бери. Вкусные рогульки. Я вместо сахару мед внутрь положила, так что понравится тебе, не думай. И не сердись на меня, дуру старую. Позавидовала я тебе из-за Валерки. Правда в зятьях его представляла. Да, видно, не судьба.

Василиса выволокла свою сумку на крыльцо, где ее терпеливо дожидался Вальтер.

– Пошли? – спросил он.

– Пошли, – кивнула она. – А ты, оказывается, сердцеед.

– В смысле?

– Да меня сейчас Ангелина чуть не съела. Оказывается, на тебя ее дочка виды имела, а ты меня, замухрышку приезжую, к себе в дом ведешь.

– Чего? – Он от изумления даже остановился. – Какие виды? Какая дочка? Катька, что ли? Прошли те годы, когда я, сопляк зеленый, на такую дешевку повелся бы. Грудь домиком, губки бантиком, попа гузкой, лобик сердечком. Фу, пакость.

Описанная картинка была такой живой, что Вася невольно рассмеялась.

– Бог с ней, с Ангелининой дочкой, – сказала она. – Давай лучше продолжим про убийцу разговаривать. На чем мы остановились?

– На чем? – переспросил Вальтер, откровенно любуясь ею, сосредоточенной и серьезной.

– На том, что кто-то из местных должен был знать, что тебя нет в Авдеево.

– Я здесь о своих перемещениях так-то особо никому не докладываю. Приехал – здрасте. Не приехал – тоже хорошо.

– И все-таки, кто из местных мог знать, что ты в Германию едешь, а значит, тут ни при каком раскладе не появишься?

– Наталья Игнатьевна. Я в последний приезд ей говорил, что у меня в Питере дел недели на три, а потом я в Германию полечу. Предложил ей за лекарствами в Сергиев Посад съездить, потому что иначе меня потом месяц не будет.

– Во-о-от, – удовлетворенно протянула Василиса. – Остается только узнать, могла ли Волохова знать, что Вахтанг сюда собирается. Это она говорит, что с ним незнакома, но это ведь совершенно не обязательно правда.

– А мне вот интересно совсем другое, – задумчиво сказал Вальтер. – Полиция ведь не сидит сложа руки. Они наверняка уже тоже раздобыли какую-то информацию, и если бы мы не играли с тобой в доморощенных Натов Пинкертонов, а делились всем, что узнали, с правоохранительными органами, то, может, и дело бы быстрее сдвинулось с мертвой точки.

– Пожалуй, ты прав, – задумчиво согласилась Вася. – Я позвоню сегодня майору, который ведет дело об убийстве. Тем более что он уже вполне мог решить, что я сбежала от правосудия. Я же у него была подозреваемой номер один. А если не у него, то у следователя точно.

– Ты же не на подписке о невыезде.

– Нет, но вдруг они решат, что это неправильно?

За разговорами они дошли до дома, в котором жил Битнер. Основательный забор остался за Васиной спиной. Засов, который задвинул Вальтер, был надежным, дверь в дом – стальной.

– Действительно крепость, – заметила Вася.

– Да. Окна на первом этаже бронированные, так что можешь ходить по дому без опаски. Стекло не разбить ни камнем, ни пулей. Проходи, я тебе тут все покажу.

– Спасибо, утешил, – пробормотала Вася и с любопытством ступила на порог этого удивительного дома, непохожего на все остальные здания в округе.

По дому как нельзя лучше можно было судить о пристрастиях и привычках его хозяина. Здесь не было никаких излишеств и ни капли вычурности. Василиса усмехнулась, вспомнив модный в последнее время стиль «Прованс», который так любили воплощать в своих жилищах люди с деньгами. Виньетки, лепнину, всевозможные завитушки на стенах, мебели и в элементах декора лично она не любила, как бы гламурно и модно они ни выглядели. Стиль ампир тоже был не по ней. Ей всегда нравились простые решения, без нагромождений, много стекла и воздуха. Дом Вальтера Битнера был именно таким.

На первом этаже, том самом, с бронированными окнами, располагалась просторная кухня с русской печкой, газовой плитой, функциональным деревянным кухонным гарнитуром и огромным дубовым столом с высокими стульями, за которым можно было запросто усадить человек десять. Спрятанный в простенке газовый котел доказывал, что хозяин дома все делает обстоятельно. Тут была горячая вода и центральное отопление на газу.

– А газ откуда? – полюбопытствовала Вася. – Неужто деревня газифицирована? Почему тогда у Ангелины его нет?

– Да бог с тобой! – засмеялся Вальтер. – Откуда тут газопровод? Я газгольдер закопал под землю. Поэтому у меня все на газу.

– И баня?

– Нет, баня на дровах, иначе она была бы ненастоящая, – ответил он.

На столе лежали грубые льняные салфетки. На окнах колыхались от ветра такие же льняные шторы, удивительно гармонирующие с окружающим пространством. В гостиной, конечно же, был большой камин, перед которым на полу лежала медвежья шкура. Кожаный диван и кожаное же кресло. Небольшой столик с разбросанными по нему газетами. Глобус в центре комнаты, в котором, как догадалась Вася, таился вместительный бар, и высокие, под самый потолок, книжные шкафы из массивного темного дерева. Книг было так много, что Василиса от восхищения даже остановилась.

– Ничего себе! – прошептала она. – И все это собрал ты?

– Ну, не только я. Так-то отец еще начал. Вот тот стеллаж – это книги по искусству. Они все его. Вон там – русская классика. В дальнем углу – современная зарубежная проза. А вот тут, поближе к дивану, полное собрание всех детективов, как отечественных, так и импортных. Это уже моя слабость. Я сюда на Новый год приезжаю и целыми днями валяюсь на диване и читаю детективы. Снаружи снег метет, ветер завывает, а у меня тепло, поленья в камине трещат, а Пуаро или Мегрэ распутывают сложные преступления. Красота! Для меня – лучший вид отдыха.

– Да, для меня тоже, – Вася засмеялась. – Ты так вкусно про это рассказываешь, что я вдруг пожалела, что сейчас лето, а не зима. Мне так и представилось, что ты уедешь, а я заберусь под тот клетчатый плед и буду книжку читать.

– Да уж, топить камин в такую жару не стоит, – Вальтер усмехнулся и тут же снова сделался серьезным. – Но я тебе обещаю, что зимой ты сюда обязательно приедешь и сможешь читать, сколько твоей душе угодно.

Васе внезапно стало так неловко, что даже уши загорелись. Ей очень нравился этот мужчина, с которым она так внезапно и так, по своим меркам, быстро стала близка. Но до Нового года было еще так далеко, а перспектива сохранить отношения до зимы столь туманна, что даже думать об этом было глупо и наивно. Невольно она вздохнула. Ее приключение рано или поздно должно было закончиться, и она боялась, что вместе с ним канет в небытие и этот удивительный мужчина, встреча с которым явно была подарена ей судьбой.

Он был красивый, взрослый, умный, видно, что обеспеченный. У него была своя жизнь – с фирмой в Питере, делами в Германии, обстоятельным и надежным домом в Авдеево, и то, что в этой жизни могло найтись место для простой докторицы, внучки старого друга его деда, было вовсе не очевидно. В глубине души Василиса считала себя настолько обычной, что, пожалуй, даже немного скучной. А Вальтер Битнер был блестящей партией, что, к примеру, подтвердила и Ангелина. Неведомую Васе Ангелинину дочку Битнер отверг, но Вася была вовсе не уверена, что чем-то лучше этой самой дочки. Дойдя в своих умопостроениях до этой мысли, она снова вздохнула.

– Ты чего вздыхаешь, как старая бабка? – спросил Вальтер. В его светлых, как у норвежского викинга, глазах плясали бесенята. – Не хочешь, чтобы лето кончалось? А, сестра белой ночи? Не переживай, осень еще не скоро.

– Я и не переживаю, – пробормотала Вася и толкнула еще одну дверь. За ней оказалась обычная гостевая комната, небольшая, но светлая. Здесь стоял раскладной диван, телевизор на тумбе, узкий шкаф и удобное кресло. – Мне сюда? Я здесь буду ночевать?

– Зачем? – удивился Вальтер. – Ты будешь ночевать в моей спальне. Это на втором этаже, пойдем.

Опять немного смутившись и радуясь, что по широкой лестнице из лиственницы он идет впереди и не видит ее предательски покрасневших щек, Вася поднялась на второй этаж и снова осмотрелась. Здесь располагалась вместительная хозяйская спальня, еще несколько гостевых комнат, которые можно было переоборудовать, к примеру, в детские, большая ванная с туалетом, в которой, помимо ультрасовременной душевой кабины, обнаружилась еще и огромная ванна, куда легко можно было залезть вдвоем, а также сауна за плотной стеклянной дверью. В маленькой комнатке находился кабинет хозяина, в котором обнаружился интернет-модем, огромный эппловский моноблок, принтер и сканер в одном флаконе, факс и куча другой офисной техники.

– Ты здесь работаешь, что ли? – спросила Вася, чтобы хоть что-то спросить. От мысли про огромную ванну на двоих у нее снова заалели щеки. А отсутствие детских вещей в спальнях натолкнуло на мысль, что она совсем ничего не знает о своем новом знакомом. Женат ли он, разведен ли, есть ли у него дети? Ответов на эти вопросы у нее не было, а для понимания ситуации, в которой она очутилась, а главное, для обдумывания путей ее развития, ответы эти были бы совсем нелишними.

– Бывает, – кивнул Вальтер. – Иногда мне так тошно в городе становится, что я прыгаю в машину и уезжаю сюда. Здесь спокойнее, проще, привычнее, что ли. Здесь все настоящее, вот совсем ничего наносного нет. А бизнес без контроля не оставишь. Поэтому, если надо, рулю отсюда. Тут все для этого есть. Кстати, если тебе надо, то комп и Интернет не запаролены. Пользуйся.

– Спасибо, но мне как-то ни к чему, – Вася пожала плечами. – Я, наверное, несовременная. Даже в социальные сети хожу редко. Предпочитаю с друзьями вживую общаться. Хотя у меня друзей не особенно много. Я считаю, что они штучный товар. А перед каждым встречным душу обнажать и всю свою подноготную выкладывать и смысла нет.

– Тоже верно, – Вальтер сказал это как-то рассеянно, видно было, что его мысли уже заняты чем-то другим. – Значит, так. Ты тут располагайся, вещи распаковывай. Я сейчас быстро нам тортилью приготовлю, поедим, и я поеду. Хочу в Питере с дороги еще успеть немного поспать, чтобы на подписание договора явиться со свежей башкой. Не обидишься?

– Не обижусь, – Вася улыбнулась. – А что такое тортилья?

– О-о-о. Это удивительно пафосное и красивое название скрывает за собой обычный омлет с картошкой, ветчиной и помидорами, – Вальтер, глядя на ее разочарованное лицо, расхохотался. – Я не был готов к визиту столь прекрасной дамы, но обязуюсь исправиться и сразу после возвращения запечь креветки на гриле.

– Ладно, придется есть яичницу, но только потом пусть будут креветки, смотри не обмани.

Весело болтая, они съели удивительно вкусную тортилью, затем, пока Вася мыла посуду, Вальтер быстро собрался и отнес в машину какие-то нужные ему вещи. Закончив, она вышла на крыльцо и молча смотрела, как он ходит вокруг своей большой и очень похожей на него машины, хлопает дверцами, ищет ключи, темные очки, портфель, а затем широкими шагами пересекает двор, чтобы оказаться рядом с ней.

– Не хочу от тебя уезжать, – пробормотал он, окунув губы в ее пушистые, коротко стриженные волосы. – Вот не хочу, и все. Может, ну его к лешему, этот договор?

– Ты что, – испугалась Вася, – не надо! Дела не должны страдать. Ты уедешь и послезавтра вечером уже вернешься. Я буду читать твои книжки, пить твое красное вино, гулять по твоему дому и думать о тебе. Глядишь, и соскучиться не успею.

– Нет уж, ты лучше соскучься, – он наклонился и требовательно, но нежно прикоснулся губами к ее губам. – Я очень хочу, чтобы ты соскучилась. И я тоже буду по тебе скучать, а потому сразу после моего возвращения нас ждет необыкновенная ночь. Там, в избушке, я не успел с тобой как следует познакомиться.

– Езжай уже, – тоненьким голоском попросила Вася. – И возвращайся как можно быстрее. Потому что я уже начинаю скучать, хотя ты еще и не уехал.

Хлопнула дверца, открылись дубовые ворота, машина, рыча, выехала на гравийную дорогу. Василиса как зачарованная смотрела, как, подчиняясь электронному приказу, ворота смыкаются снова, как сам по себе ложится в пазы тяжелый кованый засов, в который уже раз за день тяжело вздохнула и пошла обратно в дом, не забыв тщательно запереть за собой дверь.

Убийца Вахтанга ходил где-то совсем рядом. В этом она теперь была совершенно уверена. А потому нужно было оставаться внимательной и осторожной, позвонить майору Бунину и только после этого с чувством выполненного долга завалиться на кровать с книжкой. Вася уже знала, что именно будет читать. Агату Кристи. Ведь шустрая и проницательная мисс Марпл как орешки щелкала сложные задачки с убийствами, приключающимися как раз в такой тихой и чуть сонной деревне.