Глава 43

– Здравствуйте, дорогие гости, – пропела Елена, впуская нас в дом. – Уж извините, может, все-таки завтра вы со мной побеседуете? Сейчас уже поздно. Хотя, ей-богу, не понимаю, чем помочь могу. Все, что знала, рассказала.

– Долго вас не задержим, – пообещал Протасов, бесцеремонно входя в комнату, – остался один маленький вопрос.

– Понимаем, что вы устали, – заговорил я, – ведь с раннего утра на ногах. Мы по дороге к вам Иванову встретили, и Раиса сказала, что видела вас ни свет ни заря, мол, в шесть утра Елена на первой электричке в город подалась.

– Ну конечно, Иванова все знает, – рассвирепела Горкина, – шесть глаз у нее, десять ушей и четыре языка.

– Чем в Москве занимались, если не секрет? – осведомился начальник полиции.

Елена гордо вскинула подбородок.

– Что ж, не стану свой успех скрывать. Говорила уже вам, меня отобрали для участия в шоу «Голос народа», сегодня был первый съемочный день. Начало в девять, но надо было еще платье подогнать по фигуре, прическу сделать, макияж. Вот и пришлось отправиться раненько.

– Удачно все прошло? – спросил я.

– Еще как! – радостно заявила Горкина. – Из тридцати участников осталось десять. Я среди них. Непременно получу первое место. И добьюсь своего, стану известной певицей, уеду в Италию.

– Марфе Ильиничне это не понравится, – поддел дочь Горкиной Евгений.

– Мать мне жизнь поломала, – взвизгнула Елена, – к юбке своей привязала.

– Да, она вас, совсем маленькую, в интернат при музыкальном училище жить не отпустила, – кивнул я, – в консерваторию поступить не дала.

– Верно, – покраснела Горкина. – Но сейчас не в ее власти мне помешать. Когда тело-то для похорон отдадите?

– Никогда, – улыбнулся Евгений. – Потому что жива ваша матушка.

– Вы с ума сошли? – взвизгнула Елена. – Мне сказали…

– Ошибка вышла, – вздохнул полицейский, – я пришел просить прощения. До вас сегодня весь день дозвониться безуспешно пытались.

– На съемки нельзя мобильный брать, – машинально заговорила Лена, – он в сумке лежал, а та в гримерке осталась. Трубка у меня древняя, только звонить можно, в ней непринятые вызовы не видны.

– Вы вроде не рады, что мать обнять можно, – заметил я.

Горкина опомнилась.

– Нет-нет, я счастлива! О, мама жива! Просто это… внезапно… неожиданно… я ошалела. Неужто она правда жива?

– Да, Марфа Ильинична в порядке. В клинике перепутали документы двух больных, поэтому огорошили вас дурной вестью, – пояснил Протасов, усаживаясь на стул. – Скоро ваша мать вернется домой. Ох, думаю, она сделает все, чтобы вы отказались от шоу.

– Нет! – завопила Елена. – Нет! Все! Хватит! Она меня шантажировала, говорила: «Если уедешь в город, я всем расскажу, как ты…»

Горкина резко замолчала. Я усмехнулся.

– Как вы убили Максима? Вы это хотели сказать?

Елена заплакала. Протасов положил перед ней свой телефон.

– Вот эту записку, напечатанную на старой машинке, в день своей смерти получила Брякина. Читаю вслух: «Лиза! Хватит нам воевать. Вчера был день рождения Максима. Приходи сегодня, помянем мальчика. Я ошибалась насчет тебя, теперь знаю правду. Хочу тебя обнять. Твоя Марфа». Вот почему Лиза, улыбаясь, протягивала вашей матери руку при своем появлении в вашем доме. А Марфа Ильинична сочла поведение Брякиной изощренным издевательством, и у нее сорвало крышу. Кстати! Ведь Елизавета после исчезновения сына примерно год только пачкала дверь вашей избы фекалиями, не так ли? А все следующие гадости делали вы. Чего вы добивались? Хотели, чтобы мать согласилась уехать жить в Москву? Мы поняли это потому, что створка покрывалась дерьмом в те моменты, когда мать не отпускала вас заниматься пением, и начинался новый «виток гадостей от Лизы», хотя Брякина была ни при чем. Так?

– Да, – прошептала Елена. – Сначала я думала, что мамаша поймет: Елизавета жить нам тут не даст. Умные Винкины и Палкины сразу удрали, а мы остались. Но мать… она… она…

Я решил помочь Горкиной.

– …всякий раз говорила: «Лена, ты убила Максима, я расскажу об этом людям, если ты уедешь в Москву».

– Да! – застучала кулаком по столу Елена. – Она сумасшедшая! Психопатка! Церковная маньячка! Почему не желала место жительства сменить? Была у нас такая возможность, она храм бросить не хотела, служила матушке Ирине собакой. Макса я просто с качелей столкнула. Ну, побила его немного. Ребенком была, глупым, злым. Так ведь я не одна гадкого мальчишку лупила. Потом мы с ребятами испугались, в яму тело бросили. И всю жизнь, всю жизнь, всю жизнь мне этот детский поступок исковеркал! Мать меня к себе приковала.

– Когда замаячил шанс стать участницей телешоу, вы решили его не упустить, – остановил поток ее жалоб Евгений. – Напечатали на старой машинке, которая до сих пор стоит в вашем кабинете в клубе, письмо от имени матери и подбросили его Елизавете. Вы знали, что Брякина придет к Марфе, а та, увидав ее у себя в доме, потеряет самообладание и бросится на нее.

– Не думала, что она убьет Лизу, – заплакала Елена, – даже не предполагала этого.

– Да ну? – воскликнул я. – А мне кажется, вы старательно подталкивали мать к преступлению. Дверь опять испачкали. Нарочно в сенях на место веника острую кирку поставили.

– Нет-нет-нет! – зарыдала Елена. – Я просто… хотела… я думала… Мне казалось, что она начнет нервничать, давление подскочит, тут как раз Брякина мириться заявится, и у матери инсульт случится. Она умрет, а я на шоу выступать буду. Тогда больше никто меня не станет шантажировать убийством Максима. Нельзя человеку целую жизнь из-за детского проступка зачеркнуть. Вы не представляете, какая моя мать сволочь! Вы ж не в курсе, что устроили она, Филипп Петрович и матушка Ирина. Максим-то жив! Да-да-да! Жив!

Елена рассказала о происшествии, которое тридцать лет назад случилось на шоссе. Мы с Протасовым молчали.

– Она меня обманывала! – кричала Лена. – Держала все при себе, отлично зная, что Максим живет в интернате при монастыре. А их святой, всеми обожаемый отец Дионисий самозванец!

В конце концов Горкина разрыдалась.

– Лена, давайте поговорим спокойно, – попросил я. – От кого вы узнали правду про отца Дионисия?

Лена молчала.

Я решил задать ей другой вопрос:

– Это ведь вы явились ночью к отцу Дионисию и попросили его прийти в церковь? Так?

– Да, – прошептала дочь Марфы. – Но мне велели. Меня вынудили.

– Кто? – уточнил я.

Елена закрыла глаза.

– Незадолго до того дня я мать обманула, сказала, что поехала в Благотворительный фонд на совещание. Но ей не надо нервничать, все нормально, я же решаю денежные вопросы для ее любимой церкви, помощь выклянчиваю. А сама рванула в Москву, чтобы заявку на участие в шоу подать. Провернуть это удалось быстро, я обрадовалась, что не задержалась, поспешила на вокзал, и тут – звонок. Я решила, что меня с телика ищут, что-то в моих бумагах не так. Но это оказался незнакомый мужчина. Он сказал: «Елена Горкина? Нам надо встретиться. Прямо сейчас. Парк «Красная Пресня». Жду вас через час у входа».

Вот уж я удивилась! Стала вопросы задавать, но он не отвечал, твердил: «Приезжай, и поговорим». Я ему заявила: «И не подумаю даже спешить к не пойми кому, не знаю зачем. Хоть до утра там стойте, не дождетесь меня». А он спокойно в ответ: «Имеешь полное право на такое поведение, но если тебя через час в условленном месте не будет, завтра я приеду в Бойск и расскажу местной газете, что ты, Ленка, с Максимом Брякиным сделала. И место покажу в лесу, куда тело бросила».

Горкина прижала ладони к щекам.

– Я чуть не умерла, услышав это. Крикнула: «Вы кто?» А мужчина рассмеялся: «Приезжай – узнаешь». И я поехала. И разве что замертво не упала, когда увидела, кто стоит у входа в парк. Это был он, Максим, я его сразу узнала. Вы не поймете, что я пережила…

Елена начала рассказывать о злоключениях Брякина, о том, что помнила сама и что поведал ей бывший соученик. Кое-что нам с Евгением уже было известно: падение мальчика с качелей, попытка Елены убить Максимку, похороны в яме…

В момент аварии на шоссе Макс потерял сознание, потом очнулся, увидел трупы, услышал тарахтение мотоблока… Перепуганный насмерть, он решил, что это Лена, Толя и Гена едут его убивать. Не надо удивляться, что ему в голову пришла такая мысль и не возник вопрос, откуда дети могут знать, где его искать, – вспомните, какой стресс мальчик пережил. Он хотел убежать в лес, но ноги его не слушались, а тарахтение мотора становилось все громче. Максим успел лишь заползти под автомобиль и затаился там. Лежа под машиной, он прекрасно слышал все разговоры взрослых, хоронивших отца Дионисия, монахиню и сталкивавших в карьер машину с трупами музыкантов. Максим понял, что затеяли приехавшие, и точно бы все рассказал людям. Да только он заснул в доме матушки Ирины, одурманенный настоем, и очнулся в интернате при монастыре, где у него началась другая жизнь.

Игуменья Софья была очень строга с воспитанниками. Дети жили в суровых условиях, времени на отдых у них не было: молитвы, учеба, послушания. Даже самые маленькие работали. Удрать из обители было невозможно – вокруг болота, через лес не пройти. Единственная проезжая летом дорога с наступлением осени до следующего года становилась непроходимой. Монастырский люд жил натуральным хозяйством. Когда Максиму исполнилось шестнадцать, ему пришлось покинуть интернат. Юноша растерялся – он ведь был не приспособлен к жизни в миру. Поэтому пошел в мужской монастырь, где стал сначала трудником, потом послушником. Хотел ли Максим служить Богу? Наверное, нет. Но он не знал, как жить в обычном мире. Монастырский уклад был ему хорошо знаком, образования не было, жилья тоже. Куда деваться?

В обители юноша оставался не по зову сердца, а от безнадежности. Настоятель Алексей понимал, что у парня нет крепкой веры, но симпатизировал сироте, бывшему воспитаннику приюта. Когда Алексей умер, его сменил настоятель Ферапонт, человек жесткий, который вскоре выгнал маловерующего Брякина из монастыря.

Молодой человек шатался по разным городам, приехал в Подмосковье, стал бродить по сельским храмам, и в конце концов его приютила добрая старушка. Одинокая бабушка и никому не нужный парень объединились в семью. Максим нанимался на разную черную работу, его благодетельница получала небольшую пенсию, имела огород. Так они и жили.

Спустя пару лет Макс Брякин нанялся уборщиком на вокзал. Как-то раз он нашел на скамейке оставленный пассажиром журнал, стал его читать. Это оказалось издание для финансистов, там было интервью с Владимиром Геннадьевичем Брякиным, владельцем банка. Корреспондент задавал много личных вопросов, Владимир откровенно на них отвечал: он сейчас живет в Лондоне, куда уехал со своей семьей после смерти отца. Нет, он не родной по крови Геннадию Брякину, у которого в жизни было много горя, в частности, он лишился своего любимого сына Максима, который пропал в семилетнем возрасте во время прогулки. Геннадий Андреевич долго горевал, потом решил усыновить ребенка. Выбор его пал на двенадцатилетнего Володю. «Мне невероятно повезло, – признался банкир. – Как многие сироты, я спал и видел, что обретаю семью, но и мечтать не мог о таком отце. Я обожал своего приемного папу – он дал мне образование, любовь, поддерживал материально».

Максим прочитал статью несколько раз и ощутил невообразимый приступ гнева. Почему его ни разу не посетила мысль, что надо искать родителей? Ответ прост: игуменья Софья сказала ему, будто те умерли. Что матушка могла соврать, мальчику даже в голову не пришло. И долгие годы Максим считал себя сиротой. Увидев фото Геннадия Андреевича с Владимиром и прочитав интервью, он узнал, что его отец до недавнего времени был жив, воспитывал чужого мальчишку. А почему родители не искали его, Максимку? Наверное, по той же причине, что и он: кто-то сообщил им про смерть сына.

Елена умолкла, а я спросил:

– Максим Брякин решил отомстить людям, из-за которых попал в приют?

Горкина прошептала:

– Да. Он не хотел возвращаться в Бойск, опасался, что его там могут узнать. Хотя спустя столько лет кто бы понял, что неизвестный мужчина тот самый пропавший когда-то Максимка? Я его узнала, потому что видела почти каждую ночь во сне. Правда, Лиза-то была жива, уж мать-то, наверное, могла бы сообразить, что перед ней выросший сын, если б столкнулась с ним на улице. Знаете, он ее ненавидел и когда о ней заговорил, весь аж затрясся. Мне Брякин сказал: «Будешь мне помогать – останешься в живых. Откажешься… Я-то тебя пальцем не трону, но все вокруг узнают, что ты – убийца. Я случайно жив остался».

– Это Максим велел вам привести отца Дионисия в церковь? – уточнил начальник полиции.

– Да, – подтвердила Лена. – Храм на самой окраине стоит, за ним сразу лес начинается, поэтому там домов больше не построили, деревья вырубать нельзя.

– Значит, это вы были тем человеком в приметной куртке, который постучался в дом священника и кому тот открыл дверь, – вздохнул я. – Неудивительно, что Екатерина ошиблась, вы худая, высокая, вас можно издалека с внуком Филиппа Петровича перепутать. Как вы раздобыли одежду Павла Ветрова?

Дочь Марфы тяжело вздохнула.

– У моей матери слух, как у горной козы. Ляжет вечером спать, вроде храпит, но если я входную дверь приоткрою, сразу орет: «Ленка, куда намылилась? Чего делать собралась?» Она бы точно услышала, если б я на улицу ночью пошла, могла за мной проследить. Поэтому я вылезла в окно своей спальни. Во всем домашнем, легко одетая. Куртки и пальто у нас в сенях висят, да туда не попасть. Скрипнет дверь, и мать проснется. Я подумала, что в свитере не замерзну, но тогда такой холод стоял, что через секунду окоченела. Гляжу, во дворе Ветрова под навесом куртка на веревке висит. Я ее сняла, накинула и помчалась к отцу Дионисию. Сказала ему: «Батюшка, там мужчина у церкви ждет, просит, чтобы вы с ним поговорили».

– И он пошел? – не поверил я. – В поздний час? Не стал вас ни о чем расспрашивать?

Елена покачала головой.

– Отец Дионисий всегда любому человеку на помощь спешил. Катя переживала, что он почти не отдыхает. Один раз я мимо дома батюшки шла и в окно открытое услышала, как она говорила: «Папенька, да не кидайтесь вы по первому зову-то. Вот и сейчас к Ивановым пошли. Сначала расспросили бы Семена, почему его мать сама в церковь на исповедь не идет, а сына за вами прислала. Вы совсем спать перестали». А батюшка ей ответил: «Если у кого-то есть во мне надобность, то я отправлюсь к страждущему. Что же касаемо сна, то Иоанн Крестьянкин по два часа в сутки веки смеживал, а то и вообще без отдыха обходился. Не дерзаю себя с ним сравнивать, не достоин даже пыль с ботинок отца Иоанна стряхивать. Пример привел, чтобы ты поняла: для помощи людям Господь всегда силы даст, сон тут ни при чем».

– Итак, вы проводили священника к Максиму. Дальше что? – уточнил Евгений.

– Брякин велел мне домой уходить, – прошептала Елена. – А я завернула за угол храма и осталась. Слышала их разговор. Брякин отца Дионисия во всех своих несчастьях обвинил, кричал: «Ты меня в машине бросил, убежал. Взял бы с собой, и не попал бы я в приют, к маме бы вернулся». Обозвал его самозванцем, который не имеет права служить. Рассказал, как под машиной лежал и все разговоры слышал… Батюшка у него прощения попросил, сказал, что позже был законно признан иеромонахом и рукоположен в сан, что всей своей жизнью хочет отмолить зло, которое причинил кому-либо раннее. Но чем больше отец Дионисий каялся, тем злее делался Брякин. Мне очень хотелось выбежать и сказать: «Оставь батюшку в покое, он ни в чем не виноват, мальчика в автомобиле мертвым посчитал. И в интернат не он тебя отправил, а матушка Ирина с Марфой Ильиничной. Вдова отца Владимира уже на том свете, а моя мать жива, вот к ней и предъявляй претензии». Но я побоялась выйти, осталась там, где стояла. В конце концов Макс заявил: «Тебя тут святым считают, ты храм из руин поднял, о людях заботишься. Выбирай: или сейчас идешь на колокольню и сам прыгаешь с нее, или я всем рассказываю правду – что священник обманщик, самоучка, после аварии, которую его друг устроил, раненого ребенка на дороге бросил, и тогда тьма народа погибла. Люди много лет исповедовались и причащались у антихриста, гореть им всем за это в аду».

Рассказчица умолкла, сжав пальцы в замок. Мы с Евгением не нарушали тишину. Ждали. Наконец Горкина снова заговорила:

– Отец Дионисий у него спросил: «Если я выполню ваше условие, то вы уйдете и более никогда в Бойске не появитесь? Не станете моих прихожан смущать? Перед Божьим храмом скажите правду». Максим ему в ответ: «В отличие от тебя, обманщика, я в монастыре воспитан и пред иконой, которую сейчас над дверью вижу, лгать не стану. Да, твоя жизнь в обмен на душевное спокойствие паствы. Решай. Я не убийца, поэтому хочу, чтобы ты сам себя за зло, всем причиненное, покарал. Не кинь ты меня тогда в машине, это я бы сейчас в Лондоне жил и банком владел». До меня донеслось тихое звяканье, это батюшка ключи вынул, потом дверь на колокольню заскрипела. Максим засмеялся: «Иди, иди, если и вправду грехи отмолил, Бог тебя спасет, на руки возьмет, не разобьешься». Я убежала… очень страшно стало.

Протасов в упор посмотрел на Елену.

– Не верю я, что вы случайно куртку Павла схватили. Небось подумали: вдруг кто на пути встретится, так пусть на Ветрова подумают. Да зря старались. Пашино алиби подтвердилось, он в ту ночь в трактире пел, никуда оттуда не уходил, и тому полно свидетелей, я с управляющим говорил. Хм, значит, не ошибся эксперт, отец Дионисий прыгнул сам, никто его не сталкивал и не сбрасывал с высоты. Но самоубийством это нельзя назвать. Никак нельзя.

Полицейский задумчиво смотрел куда-то в сторону. Потом перевел взгляд на Горкину.

– Елена, есть еще вопрос. Вы сказали матери, что видели на своем огороде фигуру в розовой куртке, а вскоре невдалеке от вашего дома оказался труп Филиппа Петровича. Но! Накануне дня, когда был убит старик, к Ивановой, регенту хора, заходила Брякина. Раиса понимала знаки, которые делала Елизавета, к тому же та еще могла написать текст на бумаге. Лиза объяснила, что пролила на свою верхнюю одежду едкую жидкость, и пуховик «умер». Иванова дала Лизе черную «аляску», которую кто-то из милосердия принес для бедных в церковь. Так что вы не могли на следующий день видеть Брякину в яркой куртке с перьями. Никак не могли. Она ходила в другой одежде. Итак, вопрос: зачем вы соврали? У меня есть и ответ: вы сами напали на Филиппа Петровича и решили перевести стрелки на Брякину. По вашему мнению, она прекрасно подходила на роль убийцы, ее ведь почти все сумасшедшей считали, которая Горкиных тиранит.

– Я не хотела, – зарыдала Елена, – это вышло случайно. Мама велела песку на грядки накидать, так как считает, что это хорошо, если снега нет. А я и не спорю. Без толку ей объяснять, что глупость сделать приказала, лучше выполнить. Куча у нас во дворе пленкой прикрыта, да все равно слежалась, я кирку взяла в сарае, чтобы песок отковырять. И тут Ветров-старший подошел. Остановился около меня, задудел: «Елена, а ведь это ты в Пашкиной куртке ходила. Тебя Катя в окно видела, а не внука моего непутевого. Я это только сегодня сообразил, когда ты в мою избу пришла. Приметил, что свитер у тебя испачкан, на рукавах и на спине бордовые разводы. Пачкается ведь подкладка кожанки, Пашка вон рубаху свою испортил. Я решил беде помочь, взял куртенку, протер ее бензином и повесил выветриться. Так три дня делать надо, раз в сутки, тогда тип-топ получится. А ты схватила куртку, когда она еще не перестала краситься. Вот твой пуловер и испачкался. Ты носила прикид Павлухи в ночь, когда отец Дионисий погиб, куртка только тогда во дворе висела, на следующий день я ее в бане устроил. Зачем батюшку в храм ночью повела? Молчишь? Не желаешь крестному правду доложить? Ох, чую, непотребство ты устроила. Но пусть с тобой родная мать разбирается. Сейчас с Марфой поговорю…» И пошел к нашему дому. Я не хотела его убивать! Даже не думала о таком! Остановить старика решила, а руки мотыжку схватили, не знаю почему. Вот просто взяли и – бумс ею по спине соседа… Дед упал. Гляжу, умер он. А я скачком к сараю, кирку хотела спрятать. И тут мать из окна заорала: «Сколько тебя просить можно? За смертью только посылать… Когда еще велела песок набросать, а ты только сейчас мотыжку взяла, лентяйка хренова!» Она подумала, что я пару секунд как вышла. И что делать? Филипп-то Петрович в огороде лежит. Я испугалась и крикнула про розовую куртку с перьями. Честное слово, не хотела на Брякину стрелки переводить… как-то так… само получилось…

Елена умолкла.

– Затем вы вернулись к телу старика и подняли шум, – договорил Евгений.

– Ну… это… просто на помощь позвала, – протянула Лена, – нельзя ведь покойника лежать оставить…

– Как же вы не заметили, что пуловер испачкали? – только и смог спросить я.

– Так когда от церкви прибежала, в темноте его снимала, – захныкала Горкина, – свет не зажигала, опасалась, вдруг мать увидит полоску под дверью и заглянет в мою комнату. А когда назавтра к Филиппу Петровичу пошла, натянула его и заметила разводы.

Лена начала бить себя кулаком в грудь.

– Вот же я дура! Поленилась переодеться, решила, не в гости, не на свадьбу иду, а к соседу-крестному. Всего-то и дел – мать велела Филиппа Петровича позвать кран на кухне починить. А поменяла бы я свитер, Ветров и не догадался бы ни о чем. Никого я убивать не хотела!

– Кроме родной матери, – не выдержал я. – Надеялись до инсульта ее довести.

– Максим к вам более не обращался? – сухо спросил Протасов.

– Нет-нет-нет, – затвердила Горкина, – он мне позвонил потом. Всего один раз. Сказал: «Заруби себе на носу: я в Бойске не появлялся. Не стану пока тебе мстить, хоть ты меня когда-то убить хотела. Но помни, что могу в любой момент про все рассказать. Живи дальше и дрожи каждый день: вдруг правда откроется? А я ее обязательно на свет вытащу. Когда? Не знаю. Ты жди. Ответишь тогда и за то, что с качелей меня сбросила, душила, камнем била, и за то, что отца Дионисия к месту смерти привела. Кстати, а ведь это ты, Елена, убийца батюшки». И этот гад противно заржал.

– Номер телефона Максима дайте, – потребовал я.

– У меня его нет, – всхлипнула дочь Марфы.

– Скажите адрес, – попросил я.

– Не знаю его, – зашмыгала носом Лена. – Максим ничего конкретного о себе не рассказал, только то, что у старухи живет и в церкви убирается. А в какой, не сообщал. Ой, мне так плохо… Ужасно плохо, жутко плохо… Спать совсем перестала, глаза закрыть страшно. Завтра очередная съемка телешоу, вдруг от бессонницы голос пропадет?

Протасов встал.

– Не уверен, что вы сможете принять участие в намеченном мероприятии.

– Почему? – заморгала Елена.

– Вам следует проехать со мной в отделение, – объявил полицейский.

– Зачем? – искренне удивилась Горкина. – Я же все честно рассказала, не скрыла правду. Нет-нет-нет, я не могу, есть дела поважнее, чем с вами кататься. Я должна выиграть, стать первой на шоу…