Глава 33
Я пожал плечами.
– Хочется сказать: Слона. Но Никита Слонов к тому времени давно был покойником. Вы ушли от «Ронди Кар» двадцать восьмого ноября, накануне поездки группы в подмосковный клуб, а двадцать девятого парни погибли.
– Я столкнулась взглядом со священником, который привез свой театр на конкурс, – будто не услышав меня, продолжила Грибанова. – Батюшка на меня взглянул и словно за сердце укусил. Он выглядел обычным церковнослужителем – длинные волосы, борода, усы, ряса. Но глаза… Гореть мне в аду, если это были не очи Слона! Звали попа отец Дионисий, его дети показывали музыкальную пьесу и пели очень хорошо. По ходу действия у них там был персонаж, который не выходил на сцену, а вел свою партию из-за кулис, вроде чей-то дух. Когда раздались первые звуки, я поняла: это точно Никита, его голос ни с чьим не спутать. Я потихоньку спросила у председателя жюри, кто исполняет арию, не выходя на сцену. Тот ответил: «Отец Дионисий, очень скромный батюшка. Господь подарил ему великий талант, но он им не гордится, поэтому прячется».
Лисонька принялась класть себе в чашку варенье.
– Любви к Слону в моей душе не осталось, но и ненависти не было. Никита стал воспоминанием о моей юности, глупой и разгульной. Пока шел конкурс, я ломала голову, коим образом Слон мог превратиться в священника. Непростой поворот, учитывая образ жизни, который он вел в момент нашего расставания. Слонов никогда не верил в Бога. На моей памяти в церковь он не ходил, крест не носил. Но один раз у нас случился разговор. Мы ехали в электричке, и в вагон вошел монах, прося подаяние на строительство храма. Приближается к нам, протягивает кружку и вполголоса произносит какую-то молитву. Никита вдруг разозлился и как рявкнет: «Пошел вон, мошенник! Сначала хоть бы один псалом нормально выучил, может, тебе кто и поверил бы». Дядька удрал, а я спросила: «Что такое псалом?» Кит мрачно пояснил: «Песнь хвалебного характера, с которой поклоняются Богу. Сто пятьдесят псалмов составляют Псалтирь. Многие из них, например пятидесятый «Помилуй мя, Боже…», девяностый, который имеет особую силу, двадцать шестой «Господь – просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюсь!» написал царь Давид». Вот уж я удивилась! Пристала тут же к нему с вопросами, откуда столько про религию знает. Он сначала молчал, потом сказал: «Папа и мама мои верили в Господа, церковь посещали, отец в алтаре прислуживал, а я в хоре пел. Потом мои родители, сразу оба, погибли. И я понял: Бога нет, поэтому в храм теперь ни ногой. Все, больше на эту тему не говорим, отстань. И не рассказывай ничего нашим, они о моем детстве не знают».
Лисонька поправила бейсболку.
– Когда я голос Никиты узнала, мне очень встретиться с ним захотелось. Почему? У меня нет объяснения. Прямо будто тянул кто-то к Слонову, и сопротивляться зову не было сил. Неделю я с собой боролась, потом сдалась. Я решила с ним встретиться, узнала, что тот музыкальный коллектив приехал из Бойска, и поехала в городок. Нашла дом священника, постучала. Открыла женщина в возрасте, около нее вертелась девочка лет пяти-шести. Я не успела спросить, можно ли поговорить с отцом Дионисием, как малышка сообщила: «Папа всенощную служит, ступайте в храм». Старуха сделала ей замечание, велела идти в свою комнату, но повторила мне слова ребенка: «Отец Дионисий в церкви. Если желаете с ним побеседовать, запишитесь на свечном ящике. Батюшка очень занят, прихожан много». Я в еще большем недоумении направилась в церквушку. Вокруг нее леса громоздились, ремонт шел. Вообще-то я не верю в доброго дедушку на небесах, но вошла внутрь и села на скамейку у входа. Не заметить меня было невозможно. Служба закончилась, прихожане ушли, через какое-то время появился священник, и бабулька, которая свечами торговала, к нему кинулась: «Батюшка, вас женщина ждет, не из наших. Не хочет на беседу записаться, но и не уходит». Слон меня пока не видел, но громко сказал: «Значит, какая-то большая нужда у нее, раз пришла». И подошел к скамейке. Я встала. Никита на меня молча смотрел. Старуха шепнула: «Благословения проси». А я, во-первых, не знаю, как это делается, во-вторых, смешно мне было к Слону как к батюшке обращаться. Пауза затянулась. Потом он вдруг взял крест, который у него на груди висел, поднес к моему лбу и тихо произнес какие-то слова. Я их не разобрала, но едва Никита замолчал, произошло нечто странное.
Грибанова погладила себя по макушке.
– Вот сюда, в темечко, мне как будто полилась теплая вода. Заполнила голову, шею, грудь… Я заплакала, причем слезы прямо потоком полились. Меня затрясло, заколотило. Старуха притащила стакан воды и маленькую круглую булочку, прошептала: «Съешь, милая». Я почему-то послушалась, истерика прекратилась. Стоял очень теплый день. Мы со Слоном вышли в сад, он отвел меня в дальний его угол, посадил на скамейку и тихо произнес: «Добрый вечер, Людмила». А я почему-то ответила: «Здравствуйте, отец Дионисий». Вот не могла уже его Никитой назвать, и уж тем более Слоном. Сидя у церкви, я вообще-то засомневалась, что вижу с кадилом именно Слонова. В голове поселилась мысль: встречаются люди, похожие друг на друга как двойники. Возможно, жизнь столкнула меня с улучшенной копией моего некогда любимого мужчины. Но слова «Добрый вечер, Людмила» все поставили на место… Мы проговорили несколько часов. Я выслушала исповедь отца Дионисия, его совершенно невероятную историю…
Лисонька закрыла глаза ладонью.
– Но я не имею права открывать его тайну.
Тяжело вздохнув, я заговорил, постаравшись придать своему голосу как можно больше убедительности:
– Если вы не сообщите правду, об отце Дионисии всегда будут говорить, что он совершил суицид. В версию об инсульте народ не верит.
Актриса отвернулась к стене.
– Пообещайте, что мой рассказ не станет достоянием прессы.
– Никогда не разболтаю папарацци услышанное, – искренне поклялся я. – Но мне придется поделиться им с начальником полиции Бойска. Ведь это он меня нанял, потому что отец Дионисий помог умирающей жене Протасова, и Евгений хочет очистить память о батюшке от клейма самоубийцы.
Людмила поежилась.
– Думаю, священника лишили жизни за воровство, которым он занимался, будучи Слоном. Но давайте по порядку.
– Слушаю очень внимательно, – кивнул я.
Хозяйка постучала пальцем по столешнице.
– Положите сюда айфон, айпад и на моих глазах выключите их. Еще покажите содержимое сумки. Хочу удостовериться, что в ней нет диктофона или еще какого-либо подслушивающего устройства. Снимите пиджак, скиньте ботинки.
– Последнее явно лишнее, – хмыкнул я, все же выполняя ее просьбу.
Лисонька встала и вышла из комнаты, вернулась она, неся в руках махровый халат и пакет, которые вручила мне со словами:
– Ванечка, стаскивайте брюки, носки, майку, трусы и натягивайте шлафрок. Вы мне кажетесь честным человеком, но я не доверяю никому, даже себе. Шмотье положите вот в этот мешок, он совершенно чистый, я его вынесу в другую комнату. Давайте, начинайте…
– Не очень-то комфортно оголяться в вашем присутствии, – смутился я. – Где у вас ванная для гостей?
– Я видела голых мужчин не раз, – спокойно произнесла Лисонька, – не думаю, что у вас какой-то эксклюзивный пасхальный набор. Просто не хочу рисковать. Когда узнаете всю правду, поймете, почему я соблюдаю осторожность. И у меня есть неприятный опыт общения с корреспондентами, которые демонстративно после окончания интервью выключали диктофоны, но «забывали» про записывающие устройства, спрятанные в трусах. Я, наивная незабудка, угощала их чаем и развязывала язык, а потом находила в какой-нибудь «Желтухе» такие свои слова, которые не следовало говорить корреспондентам. Ну? Или разоблачаетесь при мне, или уходите…
Делать нечего, я снял с себя все, закутался в халат и сел к столу. Хозяйка унесла мои вещи, потом вернулась.
– Теперь слушайте…
