Корнелия Бурст, коллега и главная соратница доктора Кристине Клапп, работает акушеркой с 1986 года, в “Шарите” – с 1995-го. Тогда, в середине девяностых, Клапп и Бурст вместе создали комнату прощаний.

Сейчас мы с Корнелией сидим в этой комнате – крошечном помещении без окон, оформленном в пастельных бело-голубых тонах. Корнелия сообщает, что такая цветовая гамма, по мнению психологов, успокаивает матерей, потерявших своих “литл бейбиз”. Но в моем случае гамма явно не работает. В этой комнате мне не по себе. Она слишком тесная. Слишком душная. Слишком похожа на комнату прощаний в другом корпусе “Шарите”, созданную по образу и подобию этой. На ту комнату, в которой я сама прощалась со своим бейби три года назад. Тут такая же софа, такое же кресло, такой же столик и такой же запах. Запах увядших цветов, ароматических свечек и смерти. Я не помню, были ли окна в той, другой комнате. Я не помню, висела ли там на стене такая же картина, как здесь: одинокий воздушный шарик улетает в бесконечное небо. Это все – неважно. Единственное различие для меня состоит в том, что сегодня на этом столике не стоит корзинка с моим мертвым ребенком.

Фрау Бурст – полная, одышливая женщина с простоватым лицом и большими руками. На сайте “Шарите” она значится просто как акушерка, без всякой дополнительной специализации. Однако специализация у нее есть – и она выбрала ее сама. Она принимает любые роды, но если в клинике кто-то прерывает беременность на позднем сроке, или у кого-то произошла внутриутробная гибель плода, или начался поздний выкидыш, одним словом, если ожидается мертворождение – зовут Корнелию Бурст.

– Вам как акушерке, наверное, тяжело принимать роды, которые заканчиваются смертью ребенка? Ведь смысл вашей профессии – приводить в мир новую жизнь?

– Многие думают, что моя работа невыносима, что это сплошная боль. Для большинства акушерок мертворождения и прерывания беременности из-за серьезных патологий – это действительно очень тяжело. Для меня – нет. В таких родах тоже есть очень много света. Обычно акушерки просят меня их подменить. И я всегда соглашаюсь на эту работу, я ее люблю. Я – “скала в море” для женщин на таких родах, я гораздо важнее для мертворождений, чем для обычных родов, где рождаются здоровые, живые дети. Те родятся и без меня.

– Вы помните, как приняли такие роды впервые?

– Конечно. Когда я была еще начинающей акушеркой, в 1986 году, мне позвонила знакомая. Она сказала, что у ее близкой беременной подруги беда – у эмбриона отсутствует половина сердца (левосторонняя атрофия сердца), и он не выживет после рождения. Эта женщина была в ужасном стрессе и в страхе. Она должна была решить, прервать беременность немедленно или доносить до срока, родить – и попрощаться. Надежды, что малыш выживет, у нее не было, это очень тяжелый порок, дольше трех дней дети с ним не живут. Но она решила доносить. И попросила меня принять эти роды. Я обещала попробовать. Мне было немного страшно. Я сказала: “Ну же, Бог, помоги мне!” – и это оказался прекрасный опыт. Ей сделали анестезию, ей совсем не было больно. Ребенок родился, внешне он был совершенно нормальный, красивый – настоящий дар для той женщины. Ей сразу дали приложить его к груди, никто не отбирал его и не пытался “спасать”. Он прожил полтора дня. И первые сутки из этих полутора дней были просто совсем нормальными, он чувствовал себя хорошо.

– Но как же можно воспринимать как “дар” эти полтора дня, эти сутки? Если точно знаешь, что потом его не будет с тобой? Неужели эта женщина не была в слезах и отчаянии все эти полтора дня?

– Она была уже готова к тому, что случится. Единственный вопрос был: умрет ли малыш в родах или проживет еще чуть-чуть. Все последние месяцы беременности она знала. Она говорила: “Я не собираюсь ничего прерывать, пусть природа решит”. Это было ее внутреннее чувство, у другой женщины может быть другое. Конечно, она не сразу пришла к решению донашивать. Никто не приходит к такому решению сразу. Первая реакция – это почти всегда “уберите это от меня как можно быстрее!”. Нужно время, чтобы осмыслить ситуацию и разобраться в своих чувствах. Важно, чтобы на женщину не давили и у нее был выбор… Так вот, после того случая все мои коллеги говорили мне: “О, бедная Корнелия, как тебе не повезло, какая тяжелая тебе попалась работа с этими родами, какой страшный опыт”. А я слушала их и думала, что на самом деле – нет. Даже наоборот. Атмосфера на тех родах была удивительная, как будто зажегся какой-то дополнительный, особый свет – и наполнил всю комнату. На родах был ее муж. Все были очень спокойны. Никто не суетился с малышом. Им дали отдельную комнату, чтобы они были там с ребенком, хотя тогда, в 86-м году, это еще не было принято. И – да, эта женщина восприняла рождение ребенка и полтора дня его жизни как подарок. Она об этом никогда потом не жалела. Ситуация, когда ты знаешь, что твой ребенок не будет жить, ужасна. Но даже в ней могут быть хорошие, светлые, счастливые моменты.

– Счастливые моменты?!

– Да. У меня после того случая появилось ощущение, что, если женщина в хороших руках, она может даже в такой ситуации почувствовать счастье. Того малыша звали Карло. Через два года у его матери родился здоровый ребенок, его тоже приняла я. Но я до сих пор с нежностью вспоминаю Карло. Есть прекрасная фотография, на которой Карло лежит у нее на груди. У него была короткая жизнь, но это была жизнь. Для меня в опыте с Карло было важно, что я могу помочь женщине вынести невыносимое, пережить то, что, казалось бы, пережить невозможно: родить ребенка и дать ему умереть на своей груди… Конечно, не все женщины реагируют так, если их дети обречены. Я много раз принимала роды у полностью “замороженных”, ледяных женщин, которые ничего не хотели, ни смотреть на ребенка, ни прикоснуться к нему. Вот что для меня действительно тяжело – это если женщина “ледяная”. Но мой долг – принять и эту ситуацию. Некоторые просят сделать им кесарево, чтобы вообще не быть участником процесса. Или говорят: “Уберите ребенка как можно быстрее, как только он появится!”

– Именно так я и говорила. Я боялась его увидеть. Боялась, что он будет страшный.

– Они не страшные.

– Но ведь бывают страшные. С реальными, видимыми уродствами.

– Если что-то не так, например, с головой, можно надеть шапочку. Это как раз задача акушерки вроде меня – “презентовать” малыша так, чтобы матери не было страшно, чтобы она, наоборот, увидела его красоту. Для совсем крошечных малышей я, например, использую скорлупки страусиных яиц. Я украшаю скорлупку, кладу туда малыша, как в колыбельку, и показываю матери.

– Где вы берете страусиные яйца?

– Яйца? Как где? На страусиной ферме. Тут есть одна, под Берлином. Я им написала имейл, что я, мол, акушерка из “Шарите” и мне регулярно нужны страусиные яйца…

– Вы им объяснили, для каких целей нужны яйца?

– Конечно, объяснила. Именно поэтому они присылают мне их бесплатно.

– Если женщина все же не хочет смотреть на малыша ни в скорлупке, ни без и просит “убрать его как можно быстрее” – вы тогда убираете как можно быстрее?

– Да, но потом я даю женщине время и возможность передумать. В запасе всегда есть время. Не надо ничего решать сразу – потом можно очень пожалеть. Самые важные часы – это 6–8 часов после родов, очень часто именно столько нужно женщине, чтобы захотеть все-таки увидеть малыша. Иногда нужно больше времени – например, сутки, но через 24 часа малыш выглядит уже иначе, он успевает сильно измениться. Но мы все равно рекомендуем смотреть на ребенка. Потому что фантазия в любом случае более жестока, чем реальность. В реальности же родители обычно видят именно красоту. Очень важно увидеть, что это твой ребенок и что он не монстр. “О, смотри, у него твои губы и мой нос!..” Я тут как-то шла по улице, увидела рекламную вывеску, которая мне очень понравилась, и сфотографировала ее. Я люблю фотографировать вывески… Вот. Видите? “Все, на что ты смотришь с любовью, красиво”.

Она пролистывает фотографии в своем допотопном мобильном телефоне: мелькают лица незнакомцев, плакаты с социальной рекламой, вывески, крошечные младенческие тельца в нарядных, украшенных розовыми перышками скорлупках страусиных яиц. Наконец, находит фото нужного слогана: “Все, на что ты смотришь с любовью, красиво”. Она странная, эта Корнелия, фотографирующая социальную рекламу на телефон. Про таких говорят: “Немножко не от мира сего”.

– А вы… Как вы смотрите на этих чужих мертвых детей?

– Так же, как на чужих живых детей. Я вообще делаю с ними все то же самое, что и с живыми малышами. Я мою их, одеваю. Я с ними разговариваю.

– О чем вы с ними разговариваете?..

– Я говорю им: “Привет, добро пожаловать. Какой ты красивый! Как жаль, что твоя жизнь была такой короткой”.

…В тесной комнате прощаний резко кончается воздух, а голос Корнелии начинает звучать гулко и неразборчиво, словно в каменной пещере. Все же плохо, когда нет окон. Или дело не в окнах? Я вдруг чувствую, как приоткрывается крошечный люк в давно забытую бездну. И оттуда, из бездны, вместо воздуха тянется сквознячок паники. В этой комнате, с этой женщиной – здесь нечем дышать.

Эта женщина – ангел смерти.

Эта комната – склеп.

В этой комнате я смотрела в корзинку с холодным, обиженным бейби. В этой комнате… Нет, не в этой. Я стряхиваю с себя наваждение. Эта комната просто похожа на ту, другую. Но не та. Не та… Люк захлопывается. И я снова слышу, что говорит мне Корнелия.

– …Я называю их по имени, если у родителей есть для них имя. Или еще иногда бывают клички, вроде Маленькой Звездочки. Иногда женщины, послушав, как я это делаю, тоже что-то им говорят. И это хорошие минуты, их потом вспоминают всю жизнь. Жизнь ведь продолжается… Обычно нескольких часов женщине хватает, чтобы побыть с погибшим ребенком и “отпустить его”. Но некоторые потом еще возвращаются. Поэтому у нас есть специальный холодильник с вентилятором и датчиком температуры. Малыши там хранятся раздетыми, чтобы не завелась плесень. Если мать хочет увидеть своего малыша, задача акушерки – в любое время суток одеть его и показать…

…Чуть позже, после окончания интервью, Корнелия проведет меня по родильному отделению – и покажет, в числе прочих достопримечательностей, этот самый холодильник. Небольшой. Совершенно обычный с виду. С датчиком температуры, показывающим плюс четыре по Цельсию. Простодушно распахнет передо мной дверцу и предложит заглянуть внутрь. Там, внутри, я увижу две белые тарелки, а на тарелках – закрытые свертки, похожие на запакованные куски сыра. Но я буду знать, что это не сыр, и мой воздух на время кончится снова. “Здесь всегда температура от 3 до 5 градусов, – с гордостью скажет Корнелия. – Вот отсюда мы их берем, одеваем и показываем женщине, если она хочет увидеть малыша”. Вот отсюда они их берут. Из обычного холодильника.

Из такого же когда-то взяли и моего. И одели его. И положили в корзинку. И мне показали.

– …А некоторые хотят увидеть своих детей через годы – на этот случай у нас есть фото и отпечатки ножек. Мы стараемся всегда делать фото и отпечатки и отдавать их родителям при выписке. Мы даем их в закрытом конверте – на случай, если они не хотят видеть это фото, но чтобы у них была возможность в любой момент вынуть фотографию и посмотреть.

– Вы верите в Бога?

– Да, я верю. А некоторые женщины не верят – но все равно хотят крестить своих детей или освятить их, если они рождаются мертвыми. Им от этого становится легче. У нас при больнице есть священники, но если по какой-то причине священник недоступен, а дело срочное, я могу крестить ребенка сама.

– Вы?!

– Да. Акушеркам разрешается крестить детей. Или провести церемонию освящения, если ребенок мертв.

– А можно провести эту церемонию с плодом? С ребенком, которому только 20 гестационных недель?

– Да хоть 11 недель! С любым малышом можно провести церемонию. Пятнадцать лет назад это было не так, но мы добились для женщин и их малышей этого права. Потому что горе не слабее от того, что срок гестации меньше.

– А в каждом роддоме Германии есть такой “специалист” по мертворождениям, как вы?

– Нет, но я работаю над этим. Например, я скоро устрою с евангелической академией четырехдневный конгресс, я уже нашла для этого дом – очень светлый, с большими окнами… Со всей Германии приедут акушерки и медики, и я проведу для них что-то вроде курса повышения квалификации. Я уже делала один такой курс семинаров для коллег – по приему родов с детьми, которые не будут жить. Кстати, когда мы с акушерками из Восточной Германии стали обмениваться опытом, оказалось, что у них до падения Стены таких малышей просто кидали в ведро с водой. Мы здесь, в Западной Германии, были совершенно шокированы такой практикой. Такого мы не делали даже в 80-е. У нас в Западной Германии была тактика: пусть малыш умрет сам. Но его обычно уносили от матери в другую комнату… Так вот, мы были шокированы их тактикой, а они – нашей. Мы им говорили, что ведро с водой – это очень жестоко, а они нам: “Но ребенок же все равно нежизнеспособен!” Сейчас такого, конечно, нигде уже нет. Но все равно не все понимают, как принимать эти роды. А у меня опыт богатый. Так что я рассказываю, как я помогаю женщинам психологически, как веду себя, что можно делать, а чего нельзя. Например, нельзя в помещениях, где происходят такие роды, использовать ароматизированные свечи. Женщины потом всю жизнь будут вспоминать этот запах и не смогут его выносить, он будет ассоциироваться у них с детской смертью.

– А как вы помогаете женщинам психологически?

– Стараюсь делать для них, что могу. Некоторым нужно, чтобы я подержала их за руку или даже обняла. Мне сначала казалось, что это слишком интимно, но раз кто-то сам просит, значит, так действительно лучше. Поэтому я никогда не отказываю в таких просьбах. И даже, наоборот, предлагаю: “Хотите, я вас обниму?” Кто-то хочет, кто-то нет, а какая-нибудь женщина сомневается и говорит: “Я не знаю”. Я отвечаю: “Ну давайте попробуем?” И я ее обнимаю. Особенно если у нее нет партнера или партнер не в состоянии, если он оцепенел… Еще хорошо помогает массаж ног женщины. Даже просто положить руки на ступни и держать 10–15 минут, это очень помогает! Для некоторых объятия – это слишком, а прикосновение к ногам – в самый раз. Для некоторых тактильный контакт, наоборот, неприемлем – я это спокойно принимаю. Я для них никто – не любимый человек, не друг. Я чужак. Но иногда именно чужак в такой ситуации может помочь… Еще я часто дарю женщинам, у которых принимаю такие роды, какую-то мелочь, маленькую безделушку, чтобы они могли потеребить ее, сжать в руке, иногда им очень важно держать что-то в руке. И они потом кладут эту штучку в могилу малыша – или хранят как памятный сувенир всю жизнь.

– А что это может быть за штучка?

– Ну вот, например. Вот такие разноцветные камушки. Или вот такая висюлька – вешаете ее на окно, и, когда ее освещает солнце, в комнате появляются сотни маленьких радуг. Как ни странно, эти мелочи могут сделать огромное дело, они могут очень помочь. Но если женщина их не хочет, если ей кажется, что это какие-то глупые штуковины, – я не навязываю, я их забираю. Вы хотите? Эти штучки я специально для вас принесла.

…Она протягивает мне висюльку и два камушка, синий и красный – вроде тех, что детский психолог давала моему Барсуку: “…это будет твоя сила, а это – твоя радость…” И я беру свою силу, свою радость и сотни радуг из рук женщины, работающей ангелом смерти. Из рук, которые не обнимали меня, но обнимали таких же, как я.