Глава последняя

– Ну что, Алексей, будем прощаться? – спросил китаец, называвший себя все это время Мином. Он вел мои допросы первые семь дней, с момента, как меня перевели из одиночки, в которой продержали месяц. В первые дни он был вежлив и пытался разговорами склонить меня на свою сторону, но, потерпев фиаско, приказал пытать. Орден, сука, на мне зарабатывает. Я издал шипящий звук, слова произносить не получалось.

– Ты знаешь, что такое мирмекология? – спросил китаец.

Я отрицательно покачал головой.

– Это наука о муравьях, – таинственно и ликующе произнес он. – С тобой хотят попрощаться красные огненные муравьи, те самые, что в свое время чуть не сожрали Америку. Интересно, чем тебя опрыскали? Это сироп, который им очень нравится. Здесь. – В узкие щелочки глаз я увидел, как он взял со стола небольшую стеклянную банку.

Я понимал, что в ней много-много маленьких муравьишек. Пытка называется «три восьмерки», по количеству муравьев, выпускаемых на тело жертвы.

– Слышал про такую? – спросил он.

Я снова отрицательно покачал головой.

– Ты же занимался изучением гербицидов и наверняка знаешь, что муравьиная кислота – самый настоящий гербицид. Они закусают тебя до смерти, – сказал Мин, изображая сожаление в голосе. – Что скажешь? У тебя есть несколько секунд, чтобы одуматься. – Для убедительности он, присев на корточки, поднес банку мне к лицу, но я ее уже не видел. Я думал лишь о той суке, которая меня сдала.

В камеру вошел Чжэн, Мин передал ему банку с муравьями, которыми меня собирались убить.

– Ты дурак, – сказал с грустью Чжэн. – Прощай! – И вышел из камеры.

В голове страшным звуком отдавались слова присяги: «Не щадя своей жизни, защищать народ и государственные интересы…» Я внезапно почувствовал, как мое тело стали колоть сотни игл, насекомые жалили меня, впрыскивая муравьиную кислоту в истерически катающееся по полу тело. Я неистово орал, перекатываясь, пытался давить огненно-рыжих убийц. Китаец бросал на меня этих тварей: то на голову, то на тело, то на ноги. Парализующий холод и боль стремительно забирали все силы.

Я потерял сознание.

Очнувшись в очередной раз, я снова не мог понять – жив я или мертв. Сквозь опухшие веки продирался свет. Никогда еще свет не делал так больно. «Какой свет в камере?» – подумал я…

Значит, наверное, умер.

Ну что ж, это было интересно. Закончилось все, конечно, не очень, я бы, наверное, пораньше жизнь обрезал…

Да уж. Финал и вправду смазан. Ни одного счастливого момента с тех пор, как раздобыл информацию о диверсантах для Центра. А до этого еще целый год черной полосы…

Мои руки были сложены на груди – обычно их так складывают человеку, находящемуся в гробу. Когда я думал об этом, я почувствовал что-то твердое между ладонью и грудью. Я медленно согнул палец, чтобы понять, что это. Это был мой талисман, мой крест. Я его ни с чем не перепутаю.

Вдруг мой слух обнаружил какой-то шум. Я начал разбирать какие-то голоса.

– Ну не знаю, мне хохлушки больше нравятся. Такие, как это… кровь с молоком чтоб.

– Не, по мне, чтоб баба маленькая была, чтобы накрыл вот ее рукой, и все.

– И кого тебе такая родит, не думал? Богатыря размером с китайца?

– Это все не зависит. Вот жену капитана Агапова видел?

– Нет.

– Так вот она мелкая, как… ну короче – по пояс тебе будет. И ничего, родила ему огромного, волосатого.

– Так ты посмотри на Агапова, какие там гены!

– Вот именно что гены! Дело не в размере бабы!

– Ну фиг знает. Главное, чтобы было за что подержаться…

– …Я стесняюсь спросить, господа, – прошептал я.

– Леха! Очнулся, сука! Вот же живучий!

– Кто-то мне это уже говорил…

– Ни фига тебя не понимаем, шумно, летим же. Не напрягайся.

– Куда летим?

– Домой, Лех, домой.

– Веньян, говнюк, ты, что ли?

– Я, Дахай, я.

– Никогда больше не называй меня Дахай…

Меня доставили в спецклинику в Москву.

Когда мой мозг понял, что тело в безопасности, он позволил себе отдохнуть, поэтому несколько дней, а то и недель все было как в тумане.

Тугая повязка на груди, призванная помогать ребрам, тугие наколенники, фиксирующие суставы, пластыри, бинты с мазями на месте ожогов от укусов – все это было со мной и спустя месяц, когда Минин вез меня на дачу к генералу Никифорову. Немного звенело в ушах, и глаза болезненно воспринимали яркий свет. Зато я все видел – мое лицо было изрядно потрепано, но опухоль ушла.

За столом на летней веранде сидели генерал и мой коллега Веньян.

Я медленно шел к ним, Минин шел рядом, солидарно выдерживая мой черепаший темп. Никифоров и Веньян встали и сделали пару шагов нам навстречу. Из окна выглянула Антонина. Увидев меня, она прикрыла рукой рот и улыбнулась, прищурив наполняющиеся слезами глаза.

После крепких мужицких объятий мы уселись за стол и выпили.

Первым делом я спросил, знают ли они, кто меня сдал.

– Твоя любимая китаянка, – спокойно ответил генерал.

– Гого?

– Да.

– Она работала на контрразведку?

– Нет, в этом плане ты, Алексей, с ней не прогадал. Но вот то, насколько она прикипит к тебе, – не рассчитал.

– Она проститутка. Не прикипать – это должно быть ее профессиональное. Плюс подарки, переводы в лучшие бордели и в конце концов – выкуп. Неужели после этого она…

– Да, ты все учел. Кроме того, что она женщина. Оружие, так сказать, действенное, но непредсказуемое.

Все улыбнулись.

– А что с Харбинцем? – спросил я генерала.

– Его показательно казнили. Впаяли взятку и превышение должностных полномочий. Все писали об этом. Его кто-то из своих подставил. А когда его засадили, там уже все, кто от него пострадал и кто боялся, – добавили материалов в дело. Там на пару десятков смертных казней набралось.

– Жалко, что закончить его можно только один раз, – добавил Веньян.

Видимо, он много натерпелся во времена службы под началом казненного.

– Ты ешь, ешь. Вопросов, понятно, много. Никуда не спешим. – Минин был со мной сочувственно мягок.

– А как вам удалось меня вытащить из этого ада? Я же точно живой? – на всякий случай снова уточнил я и засмеялся.

– Живее всех нас, – улыбнулся генерал.

Никифоров с Мининым объяснили мне, что им удалось договориться с китайцами о моем возврате за счет сокрытия факта разоблачения их диверсантов.

– Мы пообещали им, что никто в мире не узнает о столь наглой деятельности китайской разведки, которая собиралась отправить четыре десятка диверсантов в нашу страну. И главное – никто не узнает, как их операция провалилась. Конечно, они не хотели огласки и согласились на сделку, – пояснил генерал.

В разговор вклинился Веньян:

– Прости, что долго…

– Мы отправили его, нам же там нельзя появляться, – чуть оправдываясь, сказал Минин.

– А то Сергей Анатольевич порывался тебя спасать. Еле остановили, рембо, блин, Джон Джей Минин! А, кстати, смешно получается: Рембо, Минин, Путин – у всех крутых героев по 5 букв в имени, – засмеялся Никифоров.

– А Сталин? – спросил я.

– Не упоминай всуе, – пригрозил генерал.

– Веньян, спасибо тебе. – Я поднял рюмку.

Вдруг все засмеялись.

– Что такое, – непонимающе я осмотрел всех.

Веньян махнул рукой:

– Да не Веньян я!

– А кто?

– Коля он! Коля, Коля, Николай, лети Назара выручай, – прыснул генерал. Все рассмеялись.

– Серьезно? – не мог поверить я. – Мужики, хорош шутить, я, походу, потерял чувство юмора.

– Серьезно, – утвердительно качнул головой Веньян, который с этого момента стал для меня Колей.

– А чего раньше не сказал, Коля?

– А когда бы?

– Ну да…

Вот так работаешь за кордоном среди потенциальных врагов, а кто-то из них может оказаться своим. А ты даже не знаешь. Черт его знает, может, это и к лучшему. В моем случае – это точно к лучшему. Не зря я его тогда выручил. Вот оно наше родное, русское, долг платежом красен. Получается, сочлись. Как же хорошо быть живым.

Мы проболтали еще минут тридцать, параллельно поедая горячие блюда. Особенно хорошо заходила вареная картошечка с маслицем и укропчиком.

Закончив с горячим Никифоров закурил. Я видел его курящим всего лишь во второй раз. За столом вдруг все замолчали. Стало слышно жужжание мошек и комаров.

– Что такое? – аккуратно спросил я. Я безуспешно попытался заглянуть каждому в глаза. – Говорите. – Я сам опустил глаза, чтобы они подняли свои. Неужели что-то еще. Эти эмоциональные американские горки как часть жизни заставляли всегда быть начеку – белая полоса, а за ней черная, и так всегда. Вроде остановились на чем-то хорошем и снова молчание. Снова готовься к очередному виражу.

И приготовился к худшему.

– В общем, Катя жива, здорова, все хорошо, – сказал Никифоров.

Я встал из-за стола и вышел с террасы.

– Суки, вот же суки! – вырвалось у меня.

Я орал в воздух ругательства, но не мог скрыть улыбки и смеха.

Минин посмотрел на Никифорова и ударил кулаком по столу.

– Ты что себе позволяешь, Назаров!

– Суки, суки, суки!

Я смеялся все сильнее. Никифоров начал смеяться со мной. За ним и Минин с Колей.

Я уже был посередине лужайки. Успокоившись, я обернулся к террасе:

– Где она? Замужем? Дети?

Минин тоже вышел из-за стола, оперся на стул и поймал мой взгляд:

– Ждет тебя. Была у отца перед его смертью. Он сказал ей, что тебе можно доверять, что она не ошибется, если выберет тебя. Вот и ждет.

Звон в ушах прекратился. Стало волнительно. Я сразу же осознал, что это была лучшая фраза, которую я слышал в жизни. Я всегда мечтал быть признанным своим отцом. А эмоция от того, что одна из самых моих бывших потерь оказалась липовой, вовсе не поддавалась анализу.

– Тогда я поеду, товарищ генерал?

– А куда спешить?

– Ну как! Вы возьмете, отправите меня завтра обратно в командировку, опять не успею…

– Никуда мы тебя больше не отправим, – уверенно сказал Никифоров.

– В каком смысле? Все, закончилась моя служба? Случившееся считается за прокол?

– Нет. Ты теперь нужен здесь. И не нам. А… – Никифоров показал пальцем вверх. Я посмотрел по направлению его пальца. В деревянном потолке террасы чуть шаталась лампочка. – Сам знаешь, как активно развиваются отношения с Китаем, – не спеша продолжил он. – Это важно и для нас, и для Китая, и для всего мира. Ты слышал про советников президента?

Я кивнул.

– А есть еще тайные советники. Формально ты будешь зачислен в администрацию президента. Впрочем, там тебе все расскажут. Сергей Анатольевич, наливай!

Я думал, что приучил себя не удивляться, но то, что сказал генерал, было-таки удивительно. Никифоров закончил свой спич:

– Ко всем серьезным разговорам через неделю, все равно главнокомандующий в разъездах. Выпьем, выспишься и езжай к своей Кате. Строй нормальную жизнь обычного человека. Остальное обсудим позже. Хватит на сегодня серьезных тем…

Минин протянул генералу полную рюмку.

– Ну, Сергей Анатольевич, скажи тост подопечному!

Минин выдержал паузу и прокашлялся.

– Алексей, ты знаешь, что я не мастер говорить красивые речи не по делу. А если по делу – ты большой молодец. На таких, как ты, и держится наше многострадальное отечество. И, как ты писал в письмах любимой, «пот сходит постоянно, но ты думай, что это слезы»! – Глаза куратора рассмеялись.

– Так вы читали мои письма?!

– Ну а как же! – засмеялся Никифоров.

– Ну ты там совсем поплыл! Потому и сказали тебе про Катю такое, – аргументировал Минин.

– Да уж… – Мне нечего было противопоставить руководству.

Их действия могли быть мне неприятны, но я все понимал: наверное, так надо. Все-таки, находясь там, за рубежами родины, иногда наступает сопливое настроение – постоянные стрессы, словно играешь в шахматы с судьбой. Один зевок – и партия проиграна, а на кону – жизнь. Огромное напряжение, колоссальное, ни с чем не соизмеримое. Только ты, твоя воля и игра ценою в жизнь.

P.S.

Я не знал, с чего начнется исполнение моей новой роли.

Мы с Катей и мамой были на могиле отца, когда мне позвонил Минин. Я пообещал перезвонить куратору через полчаса, мне нужно было еще время на общение с папой…

Вскоре я набрал Минина:

– Слушаю, Сергей Анатольевич!

– Хорошо, что слушаешь. Значит, так. Наверху принято решение красиво «отбелить» тебя. Мы выведем тебя из игры через телевидение. Через «Первый канал».

– В смысле?

– В прямом. Будешь вести передачу какую-нибудь про Китай, что-нибудь вещать, сделаем под тебя еженедельную программу. Выпустим серий 12–15, страна узнает своего героя, дадим ТЭФИ и пойдешь в партию «Родина».

– Но я же не журналист, тем более не телеведущий, вы шутите?

– Леша, ты разведчик, ты умеешь все, – сухо отрезал Минин. – С «Первым» договоримся, не переживай, выведем чисто, комар носа не подточит. Разведке у нас зеленый ход. Тем паче на «Первом», наверху, есть наши люди. Я вот представил тебя в роли ведущего, у тебя получится, вся женская половина страны будет твоей! В Думу на руках занесут! – еще большим хохотом зашелся куратор.

Я почувствовал в его словах какой-то подвох. Как будто в Большом давали представление, а я буду плясать приму балерину. Я поймал себя на мысли, что юмор у Минина стал специфическим, а ведь раньше он был другим, или, может быть, показалось.

– Главному каналу страны неважно, что выпускать в эфир? – серьезно поинтересовался я.

– Почему? Ты сделаешь все красиво, не волнуйся раньше времени, все получится. Да и люди там тебя сориентируют. Майор Эрнст поможет, – хихикнул Минин.

– В смысле Эрнст? Как майор?

– Ладно, забудь. И не парься, где наша не пропадала.

– Наша не пропадала нигде.

– Вот и молодец, только тут, знаешь, есть одна закавыка.

– Так я и думал. Маску Урганта мне натянем на голову, – съязвил я.

– Да нет, чуть посложнее.

– Ну? – спросил я, понимая, что все это Минин говорит неспроста.

– Как бы так, Лёш, выразиться покультурнее, чтобы ты понял.

– Короче Склифасофский, – не выдержал я.

– Ладно, ладно, сейчас подумаю, соберусь с мыслями, – сказал Минин с напряжением в голосе. – Первый автограф мой, – выпалил Минин и шумно засмеялся в трубку.

– Да ну вас! Сергей Анатольевич, если серьезно, зачем такая сложная схема? Можно же просто соскочить по-тихому, и никто не вспомнит.

– Верно мыслишь, но нужно не соскакивать, а красиво перейти из одного состояния в другое. Вряд ли кто-то сообразит, чей ты человек. Не каждый день разведчики ведут программы на главном канале страны. На это и ставка, такого никто не ожидает ни здесь, ни там…

– Ну а политика, какой из меня политик? Что я в Думе делать-то буду? За Вольвычем с Зюгановым приглядывать?

– Э, брат, это дела фэйсов, ты на их каравай роток не разевай, – засмеялся Минин. – Слушай, не переживай. У меня информация сверху, Родина в этот заход не пройдет. Мы тебя пристроим в федеральный список. Походишь на дебаты, пошумишь, помелькаешь, ну а дальше… Ты, кстати, Коневского не смотрел? Вон он там говорит, впрочем, это совсем другая история. Я тебя с ним познакомлю. Тебе как ведущему будет полезно.

– Ну-ну…

– Не «ну-ну», а спасибо! Как у вас там в Китае – «сиси»?

Минин был в отличном настроении, и это чувствовалось по его шуткам-самосмейкам.

– Сиси, полковник Минин, у женщин, а спасибо по-китайски «сесе». Сергей Анатольевич, ну, а если «Родина» все-таки пройдет? – настаивал я.

– Ой, Леша, Леша, предвыборные технологии – это своя песня. Если в твоем будущем месте работы сказали, что не пройдет, значит, не пройдет. Это государственные интересы, все подчинено им.

Мы попрощались.

– А у вас есть фото с телезвездой? – спросил я маму и Катю, вернувшись к ним.

Они посмотрели на меня как на ненормального…

Китайцы говорят: «Любовь, пережившая расставание, вознаграждается вечностью». Через несколько дней мы с Катей отправились прогуляться к зданиям Тимирязевки, вспомнить прекрасные студенческие годы.

Мы проходили мимо одного из корпусов, когда я увидел Геннадия Андреевича Краснова. Он аккуратно прихватил за локоть совсем зеленого студента, тащившего в руках какие-то чертежи. Студент с удивлением слушал Краснова. Договорив, псевдоученый протянул пареньку визитку. Мы встретились с ним взглядом, и Краснов, улыбнувшись, подмигнул мне, а я – ему.

Мы шли с Катей в парк «Дубки» – место, где однажды познакомились. В кармане я сжимал коробочку, в которой пряталось кольцо.

Впереди у меня совершенно новая страница жизни. Я не знал, чего от нее ожидать. Сомнений не было только в одном – будет интересно. А разведчицкие дела оставались в прошлом, о них нужно было забыть раз и навсегда.

Ведь разведка – река, которая делает крутые повороты, но в итоге топит дела ее верных сынов. И покоятся дела эти на ее дне вечно.