Глава XVI. «Долгожданная встреча»

Благополучно добравшись до Самуи, я поехал на север острова, в гостиницу, расположенную недалеко от стадиона «Баффало». Северное побережье – тихое и пустынное, гуляя по нему, можно часами не встретить ни одной живой души.

Я прилетел в мягкий тропический климат, на улице было градусов тридцать пять. Если китайский Хайнань называют Восточными Гавайями, то тайский Самуи – Карибами Азии. До встречи оставалось около двух часов. Приняв душ, я решил просмотреть местную прессу. В номере оказалась лишь одна газета на английском языке. На ее первой полосе я увидел фотографию Виктора Бута, арестованного здесь по требованию американских властей в 2008 году. Раздался телефонный звонок, я, отбросив газету, снял телефонную трубку.

– Здравствуйте, мистер Назаров. Добро пожаловать в наш отель, надеюсь, отдых вам понравится. – В трубке раздался мужской голос, говоривший по-английски.

– Здравствуйте, – вежливо ответил я.

– Сейчас вам в номер принесут тарелку фруктов, это комплимент от хозяина гостиницы.

– Спасибо.

– Не желаете ли расслабиться? У нас самые лучшие красавицы на острове, вы меня понимаете?

– О да, благодарю вас, возможно, после ужина я обязательно потребую экзотический массаж, это возможно?

– Конечно, мистер Назаров. – Голос, почуяв наживу, стал еще более услужлив.

– Спасибо, – ответил я.

– Мистер Назаров, за ужином рекомендую вам попробовать курицу, обжаренную с перцем чили и стеблем сельдерея – это фирменное блюдо нашего шеф-повара.

– Обязательно. До свидания.

– До свидания.

Самуи – рассадник «жен на час». Мне нужно было засвидетельствовать свое появление в гостинице, поэтому я и заговорил про ужин и массаж. Теперь звонивший в гостиничный номер сутенер в своем блокноте сделает пометку: «перезвонить после ужина». Методы работы этих людей я знал еще по Хайнаню. Сев в кресло, снова заметил газету. Интересно, почему все-таки Таиланд? Закроют меня тут как Бута, и дело с концом…

За полчаса до встречи я уже сидел на плетеном диване лобби-бара, расположенного на первом этаже гостиницы. Высокие панорамные окна были открыты, и по помещению, изредка посвистывая, свободно гулял весенний ветер. Все вокруг утопало в тропической зелени. На столике передо мной стояла ваза со свежесрезанными белыми антуриумами, а на столике перед диваном в такой же вазе стояли симпатичные канны цвета фламинго. В лобби-баре я был один. Неподалеку стояла низенькая смуглая девочка-официантка с лучезарной улыбкой, изредка бросая на меня стеснительные взгляды.

Чем меньше времени оставалось до встречи, тем больше я не хотел видеть Минина. Я не мог понять и принять его внезапного исчезновения на столь длительное время. Ведь очевидно: случись в это время со мной что-то неладное, например арест, никто бы про меня даже не вспомнил. Я остался бы один на один с опасностью и, что самое пугающее, был бы лишен веры в то, что кто-то стал бы предпринимать хоть какие-то попытки спасти меня. И сослагательное наклонение в данном контексте было абсолютно уместным. Никому не было дела до меня, до человека, который каждый день честно служил Родине. Интересно, как он объяснит свое молчание?

Пятнадцать минут спустя я, обуреваемый злом, встал с дивана и направился к выходу из гостиницы, крепко зажав в руке газету. Выйдя на улицу, я, согласно посланию Минина, пошел направо, вдоль пустынной, слабо освещенной дороги. Ровно в восемь часов я услышал за спиной звук аккуратно затормозившего автомобиля. Я определил примерное расстояние до него – сорок метров. Не оглядываясь, я продолжал идти спокойным шагом. Машина плавно обогнала меня и, набирая скорость, отдалялась. Сработала привычка: две закорючки 4167, легковушка, «Тойота», серебристый цвет. Первые две цифры – начало войны, вторые – премьера «Кавказкой пленницы» в Москве. Память – это продолжение ума, так говорила Северина Ивановна. В голове этой надменной дамы было все: имена, даты, вкусы, события, обстановка, предметы и объекты. Эта хрупкая женщина была одним из моих инструкторов в ГРУ. Разбираясь в структуре моей памяти, она требовала произносить вслух механизм запоминания, по ходу корректируя его. И если бы я назвал ей алгоритм: «1967 год, премьера в Москве “Кавказкой пленницы”», она тут же потребовала бы меня назвать день премьеры. Конечно, я бы ответил: «Первое апреля». И я сразу бы получил вопрос: «Что выдает память на первое апреля?» Она была беспощадна. Минин, требуя развития моего интеллекта, заставлял ее измываться надо мной. Отвечать я должен был быстро и четко. Как-то на одном из первых занятий я, замешкавшись, пытаясь выкроить секунды, проговорил: «Сейчас, сейчас». Она встала, собралась и ушла. Минин, объясняя мою ошибку, был краток: «Если твой взгляд скользнул на секунду по стоянке машин, ты должен запомнить все номера, попавшие в поле твоего зрения. Северина Ивановна тебе поможет». Уже прошло достаточно времени, мой мозг наверняка что-то забыл, но я решил размяться, задав вопрос сам себе: «Что выдает память на первое апреля?» В Канаде «сухой закон»; Антуан де Сент-Экзюпери публикует свой первый рассказ «Летчик»; в СССР учреждают «Арзамас-16»; «Таймс» первой в мире публикует прогноз погоды; «Гугл» открыл почту Gmail; родился химик Реформатский; родился Гоголь; Рахманинов; Владимир Познер-младший; умер Ландау; Бирма отделилась от Индии; бизнесмен Оливер Поллок придумал знак доллара; Ельцин подписал указ, чтобы наши чиновники ездили на наших автомобилях; Стив Джобс основал «откусанное яблоко»; в Санкт-Петербурге заложили Исаакиевский; международный день птиц; математи…

– Здравствуй, Леша, – оборвал мои мысли голос Минина.

Этот голос я бы не спутал ни с чьим другим. Даже если бы не слышал его еще лет двадцать. Остановившись, я повернулся на голос. Передо мной стоял мужчина с густой седой шевелюрой, аристократической бородкой, в очках с пластиковой оправой темного цвета. Минин – мастер перевоплощения. Для идентификации он назвал пароль, а я отзыв. Мы признали друг друга. В джинсах и рубашке в крупную клетку он, несмотря на седину, выглядел моложе своих лет.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич.

Все время, пока я добирался сюда, представлял эту встречу, гадая, какой она будет? Я не любил встречи и проводы, все эти телячьи нежности: игры в старых добрых друзей, обнимания, натянутые улыбки – все это меня тяготило. Минин это знал, поэтому наше взаимное приветствие ограничилось крепким рукопожатием.

– Хорошо выглядишь, – попытался он начать беседу.

– Я знаю, – безразлично ответил я.

Минин, вмиг поняв мой настрой, улыбнулся.

– Пройдемся? – предложил он, указывая рукой вперед. И снова попытался начать разговор. – У тебя, наверное, масса вопросов? – поинтересовался он.

– Нет, – равнодушно ответил я.

Я не лгал. В тот самый момент, когда я увидел его, сразу понял, что никакого провала со мной не случилось, и все вопросы, терзавшие меня до этого, как будто улетучились. Меня вмиг перестало интересовать, за что отстранили Минина и отстранили ли вообще.

– Хорошо, – ответил Минин, кивнув головой.

– Когда-то я был готов «стоять на снегу у дверей вашего дома», – произнес я с укором в голосе, тут же повторив по-китайски, понимая, что он даже не догадается, о чем я.

– Не понял? – не въехав в витиеватую фразу, ответил мой куратор.

– Это комплимент. Китайский чхэнъюй – готовое выражение, так сказать, – пояснил я. – Так говорят, когда ученик хочет выразить глубокое уважение и почтение своему учителю.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– Тебе интересны все эти китайские поговорки, да?

– Да.

Мы шли молча, думая каждый о своем. Мне стало интересно, как он теперь будет входить в разговор? Конечно, я был зол на него. Вдоль дороги, по обе стороны, непроходимой стеной росли лиановидные бугенвиллеи, только-только набиравшиеся сил после зимнего отдыха. Я наслаждался глубоким запахом иланг-иланга.

– Жасмином пахнет, чувствуешь? – вдыхая приятный аромат, спросил Минин, в третий раз заходя в разговор. Он понимал природу моей злости и, мне казалось, именно поэтому не спешил переходить к делу.

– Это не жасмин. Это иланг-иланг. Эфирное масло его цветков добавляют в «Пуазон», «Шанель № 5», «Коко» и «Аква ди Джио».

– Интересно.

– Как у вас с артериальным давлением?

– Нормально, а что? – с недоумением спросил офицер.

– Этот аромат нормализует давление, успокаивает при депрессиях, снимает утомление и помогает от бессонницы.

Я говорил спокойно, наслаждаясь удивлением Минина.

– Откуда знаешь?

– Катя увлекается ботаникой. Все мозги мне просверлила, – ответил я, рассмеявшись. Она таскала меня по всяким дендрариям, без остановки рассказывая про цветы, растения, деревья. – Кстати, в состав масла иланг-иланга входит гераниол, терпинеол, эвгенол и что-то там еще. – Я говорил медленно, стараясь не проглатывать неизвестные Минину названия. – Это во мне химик проснулся, – сказал я, и на лице как бы сама собой снова появилась улыбка. – Китайцы, между прочим, считают, что это масло выравнивает энергетическую оболочку и способствует развитию высоких чакр.

– Интересно, – снова повторил вкрадчивым голосом Минин, почувствовав возможность завязать разговор.

– Видите вон тот кустарник? – Я указал пальцем на противоположную сторону дороги.

– Да.

– Это кассия. Многие ошибочно делают ударение на второй слог, а это неправильно.

Минин остановился и стал ее внимательно разглядывать. Я тоже остановился.

– Она цветет красивыми желтыми цветками, сейчас просто не сезон, – пояснил я.

Я понимал, что ему было наплевать на всю эту ботанику и остановился он лишь для того, чтобы продемонстрировать псевдозаинтересованность. Это азы разведки, о которых каждый слышал в фильме «Место встречи изменить нельзя», когда Жеглов учил «зеленого» Шарапова, как, чтобы разговорить человека, нужно поворачивать разговор «об нем самом», о том, что ему интересно.

– А вон то, – я показал на дерево, стоявшее рядом с покосившимся осветительным столбом, – это моринда цитрусолистная, ее еще называют «сырным деревом». Аромат как от испорченного сыра… Брр… – скривился я. – А вон тот кустарник – это алламанда, а за ним дальше, с желтоватыми цветками, – это артаботрис… Видите?

Этот ботанический экскурс был защитной реакцией на злость. Постепенно я успокаивался.

Он резко остановился. Я, сделав пару шагов вперед, тоже остановился, повернувшись к нему. Наши взгляды сошлись. Зная меня как облупленного, он читал мои мысли, понимал эмоции. Несмотря на опыт, которым я уже обладал, мне было сложно переиграть его. У него за спиной целая жизнь, и по содержанию, по эмоциональному накалу ее хватило бы на десятерых. Он настоящий профи, и я стремился достичь его уровня. Еще во время моего обучения он поражал меня своим умом и проницательностью.

Он учил так, как учит отец сына. Он рассказывал мне такие вещи из своей оперативной работы, от которых по спине прокатывался холодок. В некоторые я не верил, пока сам не прикоснулся к ним. Никакие книги не заменят знаний, которыми может поделиться разведчик, проработавший «в поле» двадцать лет.

«Работа в поле», как он называл оперативную работу за кордоном, – это риск и опасность каждый день, это постоянное нервное напряжение, это маниакальное внимание и ответственность. Он предупреждал, что наша работа – это ответственность не только перед Родиной, а прежде всего перед собой. Он учил меня быть с ним честным, повторяя: «Я знаю про тебя все: бояться и стесняться нечего». Мы оба знали, насколько тщательно я изучался. Как же я рад был видеть его! Чувство, что ты не один в этом мире, придает сил.

Он мой учитель. Он мой куратор. Моя злость к нему была неоправданна, и мне стало стыдно за себя. Однажды я уже усомнился в силе своего учителя по ушу и потерял его. А он между тем оказался сильнее, чем даже можно было представить! Неужели я такая мразь, что мои личные интересы, моя собственная шкура для меня важнее общего дела?

– Леш, твоя злость обоснованна.

– Еще бы, – все же не выдержал я. – Знаете, какой вопрос меня грыз все это время?

– Нет.

– Вы меня в Китай отправили как «шпиона смерти» или как «шпиона жизни»?

– Разумеется, жизни, – ответил Минин, сразу выбрав оптимистичный вариант.

– Помните у Сунь Цзы деление шпионов на пять видов?

– Ну так, смутно.

– Одни посланы, чтобы вернуться, а другие, соответственно, нет. Так сказать, в один конец.

– Да брось, ты че ересь несешь? – возмутился он.

– Тогда в Шэньчжене я подумал, что меня слили. После вашей записки со мной на связь никто не выходил. Я даже не успел сообщить, что за Пэном следили люди из ЦРУ. По крайней мере, он так считал.

– Да, он нам рассказал об этом.

– В тот вечер он рассказал мне такие вещи, что я сразу решил: его нужно забирать к нам.

– Ты правильно решил. Помнишь, Леша, ты рассказывал мне про космос?

– Про Ильюшина, что ли?

– Нет, про то, что если ты что-то задумал, оно обязательно случается, что происходит так, как ты задумал, помнишь?

– Вы придали значение тому бреду? На вас не похоже.

– Это не бред. В той операции, между прочим, признанной одной из лучших в году, я задумал все именно так, как ты реализовал. Тем паче за Пэном следили не только американцы. Мы тоже его вели. Он был в активной разработке, и ты был единственным, кто имел к нему доступ.

– А тот таксист, кто он?

– Наш человек, больше сказать ничего не могу.

– Знаете, тогда, в машине, мне показалось, что он меня хорошо знает.

– Леш, ты знаешь правила. Ни я, ни ты нарушать их не должны.

Минин, как и Конфуций, был прав: «Утром познав истину, вечером можно умереть».

– Знаю, – согласился я.

– Я сделал все, что было в моих силах. Сам я приехать не мог. Ты многого не знаешь, да тебе это и не нужно! Тогда у нас сгорел агент, началась тотальная проверка. Я попал под подозрение, потому что мы вместе с генералом курировали того человека. Меня долго мурыжили, я полгода был под арестом. Ни я, ни генерал Никифоров никого никогда не предавали, я не мог выйти с тобой на связь!

Минин, шумно дыша, замолчал. Он, держа руки за спиной, шагал, потупив взгляд, словно арестант. Остановившись, он снял очки. Отсутствие привычки их носить отчетливо читалось. Тяжело дыша, правой рукой он провел по лицу сверху вниз, массируя его.

– Вам плохо?

– Я в порядке, – тяжело выдыхая, резко произнес он. Он что-то вспоминал, и ему стало горько. – Знаешь, я спасся благодаря тебе.

– Благодаря мне?

– Помнишь, пару лет назад ты сообщил нам о подготовке диверсантов?

– Да.

– Я тогда написал об этом в отчете, и совсем недавно твоя информация подтвердилась.

– Как подтвердилась?

Мы остановились, снова глядя друг на друга в упор. Я знал, что Минин прилетел ко мне не просто так. Задание мне стало понятно, его прислали передать мне приказ: отыскать все об этих диверсантах. Такие задания не передают по обычным каналам связи. Он, рискуя, прилетел поручить мне его лично.

– Да, Леша, теперь мы точно знаем, что китайцы готовят специальный отряд диверсантов для дальнейшей заброски к нам.

Минин был чернее тучи. Он произнес все это такими словами, будто прощался с жизнью. Я его немного знал. Ровно настолько, насколько учитель допускает в свою жизнь ученика.

– Источник надежный?

Я хотел найти причины для сомнения в достоверности его доводов. Не хотел верить Минину! Это его заслуга, его школа, его суть – он обучил меня сообщать все, что хоть как-то шевелило мозг в общении по нашей военной теме.

– Абсолютно.

Сказанное Мининым меня ошарашило. Слово «абсолютно» из его уст я слышал не так часто, но всегда по делу. Оно было холодным, резким, но всегда точным. Как аптекарские весы: напутал и – смерть. Я, остановившись, обхватил голову руками, мне хотелось орать и рвать волосы на себе, но я, держа себя в руках, лишь тихо хрипел. Я знал китайцев, я понимал, насколько все серьезно.

– Алексей!.. Назаров, соберись, не дави! – потребовал Минин, пройдя вперед несколько шагов, не оборачиваясь.

– Мы потеряли время. Когда я сообщал об этом? – обратился я с упреком.

– Когда? – строго переспросил он, не глядя на меня.

– Да, когда? – кинул я ему снова.

– Ты никто! – заорал на меня Минин, тут же осекшись.

– Вот видите, а вы говорите «шпион жизни», – подловил я Минина.

Он был взволнован, и нервы выдали его.

– Кстати, тогда в твоем сообщении я уловил нотки чрезмерной осторожности, неужели ты думал, что тебя поднимут на смех? – приходя в себя, строго, по-военному спросил куратор.

Как же тонко он понимал меня…

– Да, были такие мысли, – честно признался я.

Вариантов юлить Минин мне не оставил, иначе бы не спросил. С таким собеседником, как он, сложно.

– Зря. Ты же знаешь, мелочей в нашей работе не бывает. Если бы ты тогда упустил этот момент, мы бы… – Убрав руки из-за спины, он сунул их в карманы джинсов и, проталкивая внутрь, стал прыгать, как тинейджер. – Да ты и сам все понимаешь.

– Понимаю.

Минин рассказал, что было позволено Центром, по этой операции.

– Это все, что мы знаем, – резюмировал он.

– Негусто.

– По правде говоря, пусто.

– Мало времени, – ответил я первое, что пришло на ум.

– Да, до лета рукой подать, ситуация крайне серьезная, поэтому, собственно, я здесь.

– Вы рискуете, – сказал я, оценивая опасность приезда Минина на эту встречу.

– Мы все рискуем, Леша, работа у нас такая. Я летел через четыре страны, здесь я как американец Джим Торп. Американцев здесь много, поэтому вряд ли я кого-то заинтересую. Ты, наверное, не сразу сообразил, почему Таиланд? Я надеюсь, ты-то продумал легенду своего появления здесь?

– Разумеется.

– Как у тебя там обстановка? – спросил «седой американец», оглянувшись назад на звук приближавшегося мопеда, от которого мы скрыли лица.

– Да вроде спокойно. После вашего послания я особо не высовывался. Встречался в основном только с Харбинцем.

– Как он?

– Он в норме, растет, его повысили.

– Это очень кстати, – с энтузиазмом заметил Минин, почесывая наклеенную бороду. – Скажу тебе честно, будь у нас времени побольше, мы бы обложили твоего Харбинца, но теперь поздно. Новые люди вокруг него привлекут ненужное внимание, теперь вся надежда на тебя. Нам нужны данные на всех этих диверсантов.

– Вы же сами говорите, их тридцать девять человек, а у нас всего три месяца! Из всего, что вы сказали, я понял, что мы до сих пор не знаем, для каких конкретно целей их готовят? Вы отдаете себе отчет?

– Тише, – осек меня Минин, оглядевшись по сторонам.

Я мгновенно осознал, что не имею права ставить командиру вопросы подобным образом. Разумеется, он отдавал себе отчет, а вот я не смог сдержать эмоции.

– Но вы же понимаете, что они могут быть заброшены к нам с какими угодно заданиями? Может, им прикажут взорвать АЭС или организовать покушение на президента? Мне представляется, что самое важное – выяснить цели и задачи их заброски.

– Леша, – Минин взял меня за локоть, – ты хоть пошли меня за тридевять земель, но информацию про этих спецов отыскать надо, они для нас теперь главная цель! Пойми, к нам лезут со всех сторон, ты работаешь в Китае, а сколько в мире стран? И все норовят навредить России. Или ты думаешь, нас все кругом любят?

– Знаю я, как нас любят, – зло ответил я.

– Вот именно. На эту операцию мы отряжаем серьезные силы. В средствах ты не ограничен, любые методы, действуй жестко и целенаправленно. Мы анализируем возможные варианты получения информации о диверсантах, но контрразведка пасет будь здоров! Ты в курсе, что у них только военный бюджет больше нашего государственного в пять раз?! Китай открыто демонстрирует стремление к господству не только в Азиатско-Тихоокеанском регионе, но и в мире. Посмотри, как они плотно взялись за страны Шанхайской Организации, а в Европе что творят? Ты на Африку посмотри. Они через 20 лет все высосут, а эти людоеды не поймут ни черта. Они всеми силами и средствами пытаются подорвать наш авторитет. Все это и эти диверсанты – звенья одной цепи. Если мы их проморгаем, нас ждет жаркое лето.

– Я понимаю. Интересно другое: зачем они набирают людей со свободным русским языком? Наверняка им предстоит выполнять какие-то нестандартные задания, как вы считаете? Ну зачем спецу-диверсанту свободный русский? Они планируют вести какую-то партизанскую работу с населением? Может, они готовят переворот? Надо нашу контрразведку озадачить.

– Нам нужно не гадать, а выяснить фактическую ситуацию.

– А СВР не в курсе этой ситуации?

– В курсе.

– Может, у них что-то есть?

– Есть, да не про нашу честь, – зло рыкнул Минин. – У нас сейчас с ними грызня пуще прежнего! Они сами по себе, мы сами по себе. Эта тема у президента на контроле, так политиканы тебе и дали свою информацию, держи карман шире.

– Думаете, до войны дойдет?

– Не знаю, Леша, не знаю, с тридцатью девятью бойцами, даже пусть и классно подготовленными, войны, конечно, не начать, но то, что они собираются прощупать нас с их помощью, – это факт. Кстати, на случай войны на, читай.

Словно факир, он достал из рукава сложенный вчетверо лист бумаги. Я прочел и вернул ему. Он, сложив лист, сжег его и, бросив пепел на землю, шаркнул по нему несколько раз ногой.

– Вы это серьезно?

– Мы должны быть готовы ко всему, – строго сказал Минин.

– Скажу честно, я даже не представляю, как подступиться к заданию.

– Думай, капитан, думай. Мы со своей стороны по мере возможностей будем сообщать тебе наши мысли и координировать. Я, как всегда, прошу от тебя осмотрительности. Не наруби дров. Будь осторожен, по мере приближения часа икс китайцы будут усиливать внимание. По всем предпринимаемым действиям держи меня в курсе.

– Есть, – ответил я по уставу.

Я даже не мог себе представить всю сложность предстоящей работы. Мимо нас по встречной полосе промчалась какая-то легковушка. Минин, присев, сделал вид, что завязывает шнурки, а я поднес руку к переносице, массируя ее так, чтобы не было видно ничего, кроме глаз. Кругом скрежетали какие-то насекомые.

– Сергей Анатольевич, ну если мы знаем базу, на которой обитают эти бойцы, может, просканировать ее из космоса? – предложил я.

Минин молча посмотрел на меня.

– Помнишь, я рассказывал тебе про работу в Южном Йемене?

Я вспомнил его рассказ о работе йеменской резидентуры ГРУ с палестинскими организациями, через которые Советский Союз получал информацию о планах военно-политического руководства некоторых арабских стран.

– Помню поверхностно, – ответил я, пытаясь уловить мысль Минина.

– У нас там было развернуто несколько военных лагерей по подготовке специальных диверсионных групп. Так вот уже тогда техники ГРУ отрабатывали систему оперативной маскировки военных баз путем проецирования электромагнитного и голографического поля на нижние слои облаков с целью недопущения сбора вражескими спутниками разведывательных сведений о наших действиях.

– Да, теперь вспомнил, – отозвался я.

– Это все не работает, – выдыхая, с досадой ответил Минин. – На любое средство сразу изобретают антисредство.

– Как же умело СМИ поласкают мозги шестимиллиардному населению, а?

– Ты к чему?

– К тому, что рапортуют о космических разработках, мол, со спутника можно разглядеть надпись на спичечном коробке…

– Ага, – перебил меня Минин, – а бластерной пушкой из космоса можно отстрелить вражескому комару левое яйцо.

Мы рассмеялись.

– Ну да, вы правы, Сергей Анатольевич, защита наверняка есть, и не хилая.

– Ты про базы?

– Да, я помню, когда мы на Хайнане выходили патрулировать береговую линию на военных катерах, китайцы брали меня без опасения, что меня застукают, наверняка у них была какая-то защита на этот случай, так ведь?

– Разумеется, иначе бы им бошки вмиг посрывали. У меня есть для тебя хорошие новости, – снова становясь серьезным, произнес Минин.

– Что еще? – подозрительно поинтересовался я.

– За разработку Пэна тебя дома ждет награда.

– Надеюсь, орден?

– Приедешь – узнаешь.

– А если не успею вернуться? – на полном серьезе спросил я.

– Что за настрой, капитан? Ты солдат или кто?

– Я, товарищ американец, – бизнесмен. И никакой не солдат, вы меня с кем-то спутали, – ответил я по-английски и улыбнулся куратору.

– Такой настрой мне нравится больше!

– Я вам хочу еще кое-что сказать на будущее.

– Давай, – бодро попросил Минин.

– «Для армии нет ничего более близкого, чем шпионы. Но, не обладая гуманностью и справедливостью, нельзя применять шпионов».

– Чего?

– «Жалеть титулы и награды и не раздавать их шпионам, не поручать им разведывать состояние противника – это верх негуманности», – с напускной важностью процитировал я наизусть слова китайского стратега.

– Леша, ты чего?

– Это снова Сунь Цзы, Сергей Анатольевич. Вы в будущем помните, что шпион должен узнавать секреты, и не забывайте про меня, хорошо? Помните, когда Никифоров, провожая меня, пообещал, что я обязательно вернусь?

– Конечно, помню.

– А я как раз собирался ехать к Кате, делать ей предложение.

– Леш, я должен кое-что тебе сказать.

– Что? Она все-таки вышла замуж, да? – Я с досады пнул какую-то ветку. – Ну что ж, сам дурак…

Я присел на какой-то бетонный блок и опустил лицо в ладони.

– Твою ж мать, а… что ж я… – Я продолжал сокрушаться.

– Леш, она погибла.

Я замер.

Минин рассказал о том, что ее сбил какой-то ублюдок, который нарушил правила и уже получил за это срок. Сказал, что подробностей не знает. Мне не хотелось ни кричать, ни плакать. Организм отреагировал заморозкой нервной системы. Кажется, я даже применил навыки разведчика и скрыл всю бурю, происходящую в сердце. Минин по-отечески похлопал по плечу и шее и даже надавил мне на возбужденные нервные сплетения. Мне не хотелось знать подробностей, что и как, я задавался только одним вопросом: какого черта? Почему из семи миллиардов людей именно она? Ну даже по статистике, по гребаной теории вероятности, это не вероятно, а случилось. Ну как так?! Как же много в этом мире, на земле зависит от случая: был человек и нет человека… Сколько семей сейчас, в эту самую секунду, оплакивают своих погибших родственников, сколько в жизни слез и печали, почему так? Ну крути ты аккуратно руль, не лихач, нет же, надо выдрючиваться, показывать свою вонючую крутизну. Вернусь, найду его и завалю. Так же просто как он сбил мою Катю. Жизнь за жизнь, ничего личного. Пусть родители этого урода плачут. Пусть им будет больно и плохо, пусть они сдохнут за то, что вырастили своего мудака. Как так, а?!

– Леш, я понимаю, что тебе тяжело. Но мне нужно, чтобы ты дослушал меня. Ты на сколько прилетел?

– Гостиница оплачена на две недели.

– В смысле?

– Да не волнуйтесь, все под контролем, госденьги не трогал.

Нам навстречу ехала машина. Минин смотрел на нее, не шифруясь, зная, что это за ним.

– Связь поддерживаем по прежней схеме. Ты все понял?

– Да.

– Действуй, – отдал он приказ.

Мы посмотрели друг на друга. Крепко пожав руки, обнялись. Ни я, ни он не любили прощаться, но мы не знали, что нас ждет впереди, и этим жестом, полным мужества и веры, мы молча пожелали друг другу удачи.

Минин, перейдя быстрым шагом на противоположную сторону дороги, открыл дверь в две закорючки 4167, посмотрел еще раз на меня, сел в машину и уехал. Я проводил взглядом умчавший его автомобиль и, немного постояв, пошел дальше. Я не знал, куда иду. На часах было десять вечера. Минин выбрал пустынное место для встречи. За время, что мы шли, не встретили ни одной живой души. После Китая, где в любом месте народу тьма-тьмущая, это вызывает определенные эмоции.

Минут через двадцать меня настигла маленькая раздолбанная таксишка. Наверняка Минин вызвал. Я засунул голову в салон и оценивающе посмотрел на водителя. Веселый парень, улыбаясь, кивал мне головой, неразборчиво что-то говоря. Я сел в машину на место рядом с водителем и, открыв газету на последней странице в разделе спорт, указал ему на фотоотчет с соревнований по тайскому боксу. Собственно, для этого-то я и таскал с собой газету все это время. Таксист, как оказалось, сносно говорил по-английски. Я попросил отвезти меня к ближайшему людному месту, где можно было сразиться на ринге и опробовать на себе национальную борьбу Таиланда – тайский бокс. Мое задание по поиску информации о китайских диверсантах началось.

Сначала мне нужно было отработать очередной этап легенды появления в этом неспокойном в последнее время королевстве…

Минут через десять водитель доставил меня к оживленному месту, находящемуся прямо у дороги. Здесь вовсю бурлила ночная жизнь. Симпатичные и на удивление длинноногие тайки зазывали в шумные «Go-go»-бары. В этих местах после танцев красотки спускаются к посетителям и, давая себя полапать соскучившимся по женским телам туристам, предлагают секс. Танцевальные программы таких баров не красочны, и упор делается не на сценарий и зрелищность шоу, а на открытую демонстрацию женских прелестей самих участниц.

В центре оазиса располагался ринг. Расплатившись с водителем, я направился туда. Здесь проходили бои по тайскому боксу. Из динамиков, прикрученных кое-как прямо на пальмы, орала музыка. Вокруг ринга крутилось много молодых крепких парней: они веселились, играючи попинывая друг друга. Тайский бокс, или муай-тай, – самый популярный и зрелищный вид спорта в Таиланде, к тому же один из самых агрессивных и жестких видов боевых искусств в мире.

– Всем привет! – подойдя к толпе, стоявшей возле ринга, широко улыбаясь, выкрикнул я по-английски. Все посмотрели на меня.

– Привет, – услышал я в ответ сразу несколько дружественных отзывов. Парни расступились, и передо мной возник мужичок лет сорока, судя по всему, местный тренер.

Я обратился к нему:

– Я хотел бы подраться на ринге с кем-нибудь из ваших бойцов, это возможно? – Я вынимал из портмоне стодолларовую купюру.

Доставая деньги, я сделал все, чтобы ребята, толпившиеся рядом, увидели целую пачку стодолларовых купюр, которую я заблаговременно сунул в портмоне. Протянув сотку, я полушутя рекомендовал проверить ее на подлинность. Тайцы, рассмотрев ее со всех сторон и помяв в руках, пришли к выводу, что купюра настоящая. Вероятно, мое телосложение тайцам показалось небоеспособным, поэтому на поединок со мной определили хоть и рельефного, но не очень крепкого бойца.

Пока он активно разминался, я направился в туалет, расположенный в ветхой одноэтажной постройке, в десяти-двенадцати метрах от ринга. Неописуемая вонь ударила в нос и заставила задержать дыхание.

Я вынул из портмоне пятьдесят девять сотенных купюр и спустил их в унитаз. Они были бутафорскими, единственную настоящую сотню я отдал тренеру. Мне было важно, чтобы та куча парней подтвердила, что у меня в портмоне было много денег.

Выйдя из туалета, я подошел к маленькому магазинчику и на мелочь, которую разменял в отеле, купил красные спортивные трусы, в которых и намеревался выйти на ринг. Пока владелец магазина, низенький смуглый человек средних лет, возился с трусами, выискивая нужный мне размер, я незаметно выбросил портмоне под витрину его магазина.

Взяв обновку, я пошел переодеваться к скамейке возле ринга. У крутившегося вокруг меня бойца я одолжил ракушку, чтобы уберечь яйца, бинты, чтобы забинтовать кисти и запястья, и красные перчатки. Ровно сложив на лавку вещи, я полез на ринг. Шум бойцов, публики, торговцев и молодых проституток, подтягивавшихся к рингу в предвкушении спарринга с иностранцем, нарастал.

На ринге я разминался, попрыгивая с ноги на ногу и размахивая руками, имитируя удары. Таец молился и танцевал. Молитва – часть ритуала перед боем, называемая местными «уай кру», – заняла столько же времени, что и танец – «рам муай». Гул вокруг нарастал. Мой соперник бубнил что-то себе под нос, как будто колдуя. Судья, роль которого выполнял сам тренер, коротко объяснил правила: разрешено использовать ноги, руки, плечи и локти. Правила я знал и так. Впрочем, как и саму технику муай-тай.

Начался бой. Немного попрыгав, мой соперник, подгоняемый толпой, пошел в атаку. Он нанес несколько невзрачных прямых ударов – сначала в коленный сустав, а потом в живот, – которые особого впечатления не произвели ни на меня, ни на публику. Я, хорошо двигаясь, смещался в стороны, то влево, то вправо, не позволяя сопернику меня пробить. Судя по показушной беспечности, с которой мой противник вел поединок, было ясно – он досрочно записал себя в победители. Подловив тайца после очередной невнятной атаки, я, отскочив в сторону, хлестко ударил его по опорной ноге. Перед глазами мелькнуло Катино лицо. Он не ожидал такой прыти, и в это же мгновение я зарядил ему пару джебов и рассек левую бровь. Катина улыбка снова забрала все мои мысли. Я нанес еще удар. Бой остановили. Вытерев кровоточащую морду, мой соперник снова попытался было пойти в атаку, но я, молниеносно метнувшись к нему, нанес ему встречный удар локтем в ту же рану. Хлынула кровища. Я закрыл глаза. Как наяву увидел момент, когда Катя уходила, а ее волосами играл ветер. Я открыл глаза. Судья сигнализировал, что бой закончился моей победой.

Поблагодарив соперника, я покинул ринг и стал искать полотенце, которого у меня с собой не было. Вокруг меня собралась толпа, бойцы что-то кричали на своем тарабарском, похлопывая меня по плечам и спине.

– Где кошелек? – громко спросил я по-английски, а потом по-китайски. Толпа стала быстро утихать. – Где мой кошелек? Он был тут, а теперь нет! – орал я, тряся у толпы перед носами своими вещами, в которых не было кошелька. Я подозвал тренера, судившего спарринг, и объяснил, что не могу найти свой кошелек. Свидетели, видевшие мой полный денег портмоне, нашлись быстро.

Я вызвал полицию и написал заявление о краже кошелька с шестью тысячами долларов, не указывая никого в качестве подозреваемого. Взяв у полицейских копию своего заявления и какую-то самописную справку с их печатью, я вернулся в гостиницу и следующим утром вылетел в Китай.

Внятные доказательства моего обломившегося отдыха были у меня на руках. В случае вопросов со стороны китайских контрразведчиков я был хоть и вяло, но прикрыт.