Если бы вы заглянули ко мне в офис осенью 2005 г., вы увидели бы стикер-«напоминалку» — мою внешнюю память, — приклеенную к стене над монитором компьютера. Всякий раз, когда мои глаза отрывались от экрана, я видел слова «Не забывай помнить» — напоминание о том, что за следующие несколько месяцев до чемпионата Соединенных Штатов по запоминанию мне нужно заменить мою манеру откладывать дела на завтра более плодотворной привычкой к выполнению мнемонических упражнений. Так что, когда я решал отвлечься от работы, то вместо того, чтобы сидеть в Интернете или прогуляться, брал в руки лист со случайно выбранными словами и пытался их запомнить. Листок со случайными цифрами сопровождал меня в метро вместо журнала или книги. Понимал ли я в то время, в какого странного человека превращаюсь?

Я стал пытаться пользоваться памятью в обычной жизни, даже когда не упражнялся в дисциплинах, которые войдут в программу чемпионата. Прогулки по окрестностям служили хорошим поводом, чтобы потренироваться в запоминании номеров машин. Я начал уделять слишком много внимания беджикам с именами. Запоминал списки покупок. Вел календарь на бумаге и в голове. Стоило кому-то дать мне свой телефонный номер, как я тут же вставлял его в специальный дворец памяти.

В запоминании цифр — одном из тех видов запоминания, в котором дворцы памяти можно использовать в реальной жизни, — я практиковался почти каждый день. Я использовал технику, известную как «Главная система», изобретенную в 1648 г. Иоганном Винкельманом [1]. Она представляет собой простой код для трансформирования цифр в фонетические звуки. Эти звуки в свою очередь можно превратить в слова, из которых можно получить образы для дворца памяти. Код выглядит так:

Число 32, например, превратится в МН, 33 — в ММ, а 24 — в МР. Чтобы эти сочетания букв наполнились смыслом, вам надо дополнить их другими буквами по своему выбору. Так, 32 может превратиться в образ МужчиНы, 33 — в «МаМу», а 34 — в российскую орбитальную станцию «МиР». Аналогично число 86 станет «ФиШкой», 40 — «РоСой», а 92 — «ПесНей». 3219 можно представить как МужчиНу (32), играющего на ТуБе (19), или же в человека из МаНиТоБы (3219). Таким же образом, 7879 превратится в КФКП, что в свою очередь может стать образом книги КаФКи или же двумя изображениями — «КоФе» и «КаПли». Преимущество Главной системы в том, что она проста и вы можете начать ею пользоваться практически сразу. (Как только я освоил ее, я тут же запомнил номер своей кредитки и банковского счета.) Но на международных соревнованиях по запоминанию при помощи одной только Главной системы никто не побеждает.

Когда речь заходит о запоминании длинной последовательности чисел, как, например, сотня тысяч знаков числа π или показатели достижений каждого принятого в Зал славы бейсболиста из команды «Нью-Йорк Янкиз», большинство интеллектуальных спортсменов обращаются к более сложной технике, известной завсегдатаям Мирового интеллектуального клуба (интернет-форума для поклонников запоминания, кубика Рубика и прочих интеллектуальных развлечений) под условным названием «человек-действие-предмет», или сокращенно ЧДП. Эта техника уходит корнями в эпоху комбинаторной мнемоники Джордано Бруно и Рамона Льюля.

По системе ЧДП каждое двузначное число от 00 до 99 представляется одним образом человека, совершающего действие с каким-либо предметом. Число 34 — это Фрэнк Синатра (человек), вполголоса напевающий (действие) в микрофон (предмет). Таким же образом, 13 станет Дэвидом Бекхэмом, ударяющим по мячу. 79 — Супермен, летящий в плаще. Любое шестизначное число, например 34–13–79, может быть трансформировано в единственный образ путем совмещения человека из первого числа с действием из второго числа и объектом из третьего. В нашем случае получается Фрэнк Синатра, ударяющий по плащу. А если бы число было 79–34–13, интеллектуальному спортсмену пришлось бы воображать не менее безумную сцену: Супермен вполголоса напевает футбольному мячу. При этом в числе 34 нет ничего от Фрэнка Синатры, а в 13 — от Дэвида Бекхэма. В отличие от того, что предусмотрено Главной системой, эти ассоциации совершенно произвольны и требуют предварительного заучивания. То есть, чтобы уметь запоминать, придется предварительно многое запомнить. Да, участие в чемпионате по запоминанию требует много времени и сил. Но эта система очень эффективна, поскольку позволяет создать уникальные образы для любого числа в диапазоне от 0 до 999999. И поскольку этот алгоритм непременно порождает странные ситуации, образы, созданные по методу ЧДП, очень хорошо запоминаются благодаря своей природе.

Спортивное запоминание похоже на гонку вооружений. Каждый год кто-то — чаще всего тот из участников соревнования, кто временно сидит без работы или является студентом без планов на летние каникулы, — изобретает все более и более изощренную технику для быстрого запоминания, вынуждая остальных участников играть в догонялки.

Эд потратил предыдущие шесть месяцев на разработку того, что он описал как «самый навороченный мнемонический монстр, которого когда-либо пускали в ход на чемпионатах по запоминанию». Его новая система, которую он называл «Миллениум-ЧДП», представляла собой усовершенствованную систему ЧДП, предполагавшую опору не на двузначные числа, применяемые большинством европейских участников, а на трехзначные, что позволяло создавать тысячи образов людей-действий-предметов. Таким образом, он мог перекодировать любое число от 0 до 999999999 в уникальный образ, которое, как можно надеяться, невозможно перепутать с любым другим. «Раньше у меня была маленькая двузначная лазерная лодка, которая стрелой мчалась сквозь числа, как рыба-тунец на амфетаминах, а теперь же у меня трехзначный Man of War с 64 пушками на борту, — хвастался Эд. — Он куда мощнее, но и труднее в использовании». Если эта система сработает, полагал Эд, она продвинет интеллектуальный спорт на качественно новый уровень [2].

Интеллектуальные спортсмены запоминают последовательность карт в колоде во многом с помощью той же самой схемы. Они используют такую систему ЧДП, в которой каждая из 52 карт получает свой собственный образ человека-действия-предмета. Это позволяет любой тройке карт преобразовываться в один образ, и для запоминания полной колоды понадобится только 18 уникальных образов (52 деленное на три равно 17 и одна карта в остатке).

С помощью Эда я старательно составил собственную систему ЧДП, для которой пришлось выдумать 52 различных образа человека-действия-предмета. Дабы хорошо запоминать создаваемые образы, спортсмен должен постараться, чтобы по цвету и содержанию они соответствовали его вкусам. Из чего следует, что набор ЧДП-образов интеллектуального спортсмена наглядно демонстрирует всех тараканов в его подсознании. В моем случае это были телевизионные знаменитости 1980-х — начала 1990-х гг., у Бена Придмора — персонажи мультфильмов, у Эда — модели, демонстрирующие нижнее белье, и английские игроки в крикет периода Великой депрессии. Моим королем червей был Майкл Джексон со своей лунной походкой и белой перчаткой. Королем треф был Джон Гудмен, поглощающий гамбургер, королем бубен — Билл Клинтон, курящий сигару. Если мне требовалось запомнить короля червей, короля треф и короля бубен именно в такой последовательности, я создавал образ Майкла Джексона, поедающего сигару. Но до того, как я смог бы запоминать колоды карт, мне предстояло запомнить эти 52 образа. Не слабо.

Моя система ЧДП бледнеет в сравнении с системой, которую применяет Бен Придмор для запоминания карт. Осенью 2002-го он уволился с мясоперерабатывающего завода в Линкольншире, где проработал шесть с половиной лет помощником бухгалтера, и провел неделю в Вегасе, пересчитывая карты. Потом он вернулся в Англию и в течение шести месяцев просматривал мультфильмы, готовясь получить квалификацию, которая дала бы ему возможность преподавать английский как иностранный. Одновременно он разрабатывал новую мнемоническую ядерную бомбу. Вместо того чтобы создавать один ЧДП-образ для каждой карты в колоде, Бен провел множество часов, выдумывая образы для каждой комбинации из двух карт. Когда он видит королеву червей, за которой следует туз бубен, для него это один уникальный образ. Если за тузом бубен следует королева червей — это уже другой образ. Это 52 × 52, то есть 2704 возможных комбинаций из двух карт, образы которых Бен создал и запомнил. И, как Эд, он помещал три изображения в одно место. Таким образом, он может уложить целую колоду игральных карт в девять мест (52 деленное на 6), а 27 колод карт — его личный рекорд в запоминании за час — всего в 234 loci.

Трудно сказать, что приводит меня в большее восхищение: интеллектуальные достижения Бена или его ловкость рук. Он выработал способность захватывать по две карты с верхушки колоды, раздвигая их настолько, чтобы можно было увидеть масть и достоинство в углу каждой из них. Когда он работает на максимальной скорости, ему достаточно менее секунды на каждую пару карт.

Бен разработал похожую замысловатую систему запоминания двоичных чисел, которая позволяет ему переводить в один образ последовательность из десяти единиц и нулей. Для этого потребовалось около 1024 образов. Когда Бен видит последовательность 1101001001, он тут же воспринимает ее как единое целое, как образ карточной игры. Когда он видит 0111011010 — в его воображении возникает образ кинотеатра. На международных соревнованиях интеллектуальные спортсмены получают листы с 1200 двоичными числами — по 30 знаков в ряд, по 40 рядов на страницу. Бен превращает каждую строку из 30 знаков в один образ. Число 110110100000111011010001011010, например, это громила, опускающий рыбку в консервную банку. В свое время Бену принадлежал рекорд в этой дисциплине: за полчаса он запомнил последовательность 3705 случайных нулей и единиц.

У каждого интеллектуального спортсмена есть своя ахиллесова пята. У Бена это «имена-и-лица». Его результаты в этом виде соревнований всегда одни из самых низких. «Я не привык смотреть на лица людей, когда разговариваю с ними, — рассказал он. — На самом деле я понятия не имею, как выглядит большинство из моих знакомых». Чтобы избавиться от этого недостатка, он разрабатывает новую мнемоническую систему с числовыми кодами для цвета глаз, кожи и волос, равно как для длины волос, формы носа и рта. Бен уверен, что лицо человека можно запомнить только тогда, когда преобразуешь его в последовательность чисел.

Когда я только решил тренировать память, перспектива освоения всех этих изощренных приемов меня пугала. Но мы с Андерсом Эрикссоном заключили договор. Я предоставлю Эрикссону подробные описания всех моих тренировок, и он сможет использовать их для своих исследований. Взамен его аспиранты Трес и Кэти проанализируют эти записи, чтобы определить, каким образом мне стоит улучшать свои результаты. После чемпионата по запоминанию я пообещал вернуться в Таллахасси на пару дней для финального тестирования, и тогда они смогли бы написать обо всем этом статью.

Процесс приобретения навыков в самых разных областях Эрикссон изучил с множества разнообразных точек зрения, и если еще и оставались какие-нибудь секреты в том, как стать экспертом, раскрыть их мог бы не кто иной, как он. Я уже знал из частых разговоров с ним и из его книг и статей — а я прочитал практически все его работы, — что он обнаружил, что существует общий для всех сфер деятельности набор методов, которые искусные профессионалы обычно применяют, стремясь стать мастерами своего дела. Это общие принципы обретения навыков и опыта. И эти принципы могли бы стать моим секретным оружием.

На протяжении тех месяцев, что я провел в родительском подвале, корпя над ЧДП, Эрикссон следил за моими достижениями. Я держал его в курсе малейших изменений в моем восприятии предстоящего чемпионата, к которому, как я заметил, я относился уже не с невинным любопытством, а с ревностным азартом. Когда я топтался на месте, я звонил Эрикссону за советом, и он непременно высылал мне какую-нибудь статью, которая, он обещал, должна была помочь мне найти причину моих неудач. Спустя пару месяцев после начала тренировок моя память перестала улучшаться. Сколько бы я ни практиковался, я не мог увеличить скорость запоминания колоды карт. Я застрял и не мог понять почему.

— В том, что касается карт, я не могу сдвинуться с мертвой точки, — пожаловался я.

— Я бы посоветовал обратиться к литературе по быстрому набору текста, — ответил Эрикссон.

Когда люди только начинают пользоваться клавиатурой, они очень быстро переходят от неуклюжего тыканья одним пальцем к осторожному печатанию двумя руками, пока наконец пальцы не начинают так легко летать с одной клавиши на другую, что этот процесс становится совершенно подсознательным и пальцы начинают как бы думать сами за себя. Именно в этой точке навыки печатания перестают развиваться. Они достигают стадии, где видимого прогресса не происходит. Если задуматься, это очень странный феномен. Ведь нам всегда говорили, что, упражняясь, мы можем отработать свои умения до совершенства, и многие люди проводят по нескольку часов в день за клавиатурой, развивая свое умение быстро печатать. Так почему же они не печатают все лучше и лучше?

В 1960-х года психологи Пол Фитс и Майкл Поснер попытались ответить на этот вопрос путем подробного описания всех трех стадий, которые проходит каждый, кто приобретает новый навык. На первой, «когнитивной стадии» мы осмысливаем задание и пытаемся выработать новые стратегии, чтобы эффективнее его выполнить. На второй стадии, «ассоциативной», мы меньше концентрируемся на своих действиях, совершаем уже меньше серьезных ошибок и в общем повышаем собственную эффективность. Наконец мы достигаем того, что Фитс зовет «автоматической стадией», когда мы полагаем, что уже набили руку, и действуем практически машинально. На автоматической стадии мы теряем способность сознательно контролировать то, что делаем. И чаще всего это хорошо: одной заботой для мозга меньше. На самом деле автоматическая стадия, похоже, стоит в ряду с теми полезными способностями, которые изобрела для нас эволюция. Чем меньше мы сосредотачиваемся на своих ежедневных, рутинных действиях, тем больше мы можем сконцентрироваться на вещах, которые по-настоящему важны, и на вещах, с которыми мы еще не сталкивались. Так, как только мы овладели навыками быстрого печатания, мы убираем их подальше в картотечный шкафчик нашего мозга и больше не обращаем на них внимания.

Функциональная магнитно-резонансная томография дает возможность проследить за изменениями в мозгу людей, осваивающих новые навыки. По мере того как эти навыки доводятся до автоматизма, части мозга, отвечающие за сознательную деятельность, отключаются, а другие части, наоборот, становятся более активными. Можно назвать это «точкой окей» — той самой точкой, в которой мы решаем, что, дескать, все окей, мы это можем, — а потом включаем автопилот и перестаем развиваться.

Что бы мы ни делали, мы в большинстве случаев достигаем «точки окей». Мы учимся управлять машиной в подростковом возрасте, а когда понимаем, что водим уже настолько хорошо, что нам не угрожают ни аварии, ни штрафы, уровень водительского мастерства возрастает у нас лишь незначительно. Мой отец играл в гольф на протяжении 40 лет, и он до сих пор — знаю, ему будет неприятно это читать — никудышный игрок. За 40 лет он не продвинулся ни на йоту. Как же так? Он достиг «точки окей».

Психологи полагали, что «точка окей» отмечает верхнюю границу наших природных способностей. Фрэнсис Гальтон в книге «Наследственность таланта. Законы и последствия», написанной им в 1869 г., утверждал, что человек может улучшать свои физические и интеллектуальные способности до определенного предела, стены, которую он «не сможет преодолеть даже с помощью дальнейшего образования и совершенствования». Согласно этому взгляду, лучшее, что мы можем, — это лучшее, на что мы способны.

Но Эрикссон и его товарищи все чаще убеждались, что, если приложить достаточно усилий, развитие, скорее всего, будет идти иначе. Они были уверены, что непреодолимая «стена» Гальтона — это не верхняя точка наших природных способностей, а просто то, что мы находим приемлемым уровнем исполнения.

Выдающиеся профессионалы отличаются от всех остальных тем, что в работе им, как правило, свойственна целеустремленность и высокая степень сосредоточенности. Эрикссон определил это как «осмысленная практика». Изучив лучших из лучших во многих сферах деятельности, он открыл, что наиболее успешные специалисты следовали одним и тем же путем развития. Они вырабатывали стратегию, которая позволяла им сознательно избегать автоматической стадии, и совершенствовались, следуя трем принципам: концентрация на технике, ориентация на цель и получение стабильной и немедленной реакции на свои действия. Другими словами, они заставляли себя оставаться в «когнитивной фазе».

Например, в то время как музыканты-любители в основном упражняются, просто играя разные пьесы, профессионалы чаще всего выполняют специальные упражнения или же сосредотачиваются на специфических трудных местах произведений. Лучшие фигуристы оттачивают прыжки, которые даются им хуже других, тогда как начинающие налегают на прыжки, которые они выполняют как нельзя лучше [3]. «Осмысленная практика» — это трудно.

Если вы хотите достичь в чем-то совершенства, важно не то, сколько времени вы уделяете тренировкам, а как вы его проводите. Срок работы в большинстве изученных областей деятельности — от шахмат до игры на скрипке и баскетбола — лишь слабо связан с уровнем профессионализма. Мой отец, может, и полагает, что загонять мяч в металлические лунки в подвале — это хорошая практика, но пока он не начнет сознательно ставить перед собой труднодостижимые цели и следить за своими показателями — изучать, анализировать, продумывать, — он никогда значительно не улучшит своих результатов. Обычной тренировки попросту недостаточно. Чтобы повысить свой уровень, нам нужно совершать ошибки и учиться на них.

Как выяснил Эрикссон, лучший способ избежать автоматической стадии и «точки окей», это сфокусироваться на неудачах. Один из способов сделать это — попытаться заглянуть в голову к человеку, намного более сведущему в том виде деятельности, который вы пытаетесь освоить, и попытаться понять, как бы этот человек решил такие же проблемы. Бенджамин Франклин одним из первых начал применять эту тактику. В своей автобиографии он описал, как читал труды великих мыслителей и пытался повторить приведенные автором аргументы, но только опираясь на свою логику. Затем он возвращался к прочитанному и сравнивал свою версию с оригинальной, чтобы оценить, насколько его собственный ход мысли соответствовал мышлению автора произведения.

Шахматисты действуют похожим образом. Они частенько проводят по несколько часов в день, воспроизводя игры гроссмейстеров ход за ходом, с тем чтобы постичь экспертное мышление на каждом шаге [4]. Действительно, успех шахматиста зависит не от того, сколько раз он сыграл с соперниками, а от того, сколько времени он сыграл сам с собой, анализируя чужие старые игры [5].

Ключ к обретению мастерства в том, чтобы сознательно контролировать процесс развития своих навыков в ходе тренировок — в том, чтобы принудить себя отказаться от автопилота. В случае с быстрым набором текста избежать остановки на «точке окей» довольно-таки просто. Психологи обнаружили, что лучшее средство для этого — заставить себя печатать с большей скоростью, чем та, что представляется подходящей, и разрешить себе делать ошибки. В одном из экспериментов наборщики видели слова, мелькающие на экране со скоростью, на 10–15% превышающую скорость, с которой они могли напечатать это слово [6]. Поначалу они не успевали, но через пару дней поняли причину своих неудач, преодолели это препятствие и продолжили печатать уже быстрее. Не позволив своим навыкам печатания оставаться в автоматической стадии и вернув их под свой сознательный контроль, они перешагнули через «точку окей».

Эрикссон предложил мне проделать то же самое с картами. Он посоветовал найти метроном и попробовать запоминать карты всякий раз, как тот щелкал. Как только я осознаю пределы своих возможностей, учил Эрикссон, надо установить метроном так, чтобы он застучал на 10–20% быстрее, и попытаться запоминать карты в более быстром темпе до тех пор, пока я не перестану ошибаться. Всякий раз, когда я сталкивался с особенно трудной для запоминания картой, мне нужно было сделать соответствующую пометку и попытаться выяснить причину проблемы. Все сработало, и уже через пару дней я перешел через «точку окей», и время, затрачиваемое мной на запоминание карт, снова стало стабильно понижаться.

Если не практиковаться осознанно, даже у экспертов может наблюдаться падение профессионализма. Эрикссон поделился со мной удивительным примером: хотя мы склонны больше доверять седовласому доктору, чем выпускнику медицинской школы, было доказано, что в некоторых областях медицины мастерство врача не повышается с годами медицинской практики. Например, маммологи со временем ставят все менее точные диагнозы [7]. Как же так?

Для большинства маммологов, считает Эрикссон, медицинская практика не является осмысленной. Их деятельность можно сравнить скорее с отработкой приемов гольфа в подвале, нежели с полноценными занятиями с тренером. Все потому, что маммологи узнают — если узнают вообще, — насколько правильно они поставили диагноз, только недели, а то и месяцы спустя, а к этому времени они уже забывают детали того случая и не могут учиться на своих ошибках и успехах.

Однако в хирургии все наоборот. Хирурги, в отличие от маммологов, со временем улучшают свои навыки. Хирурги отличаются от маммологов тем, что исход большинства операций ясен почти сразу — пациент либо поправляется, либо нет, — что значит, что хирурги получают ответную реакцию на свои действия практически незамедлительно. Они постоянно узнают, что работает хорошо, а что плохо, и постоянно повышают свое мастерство. Из этого можно сделать практический вывод: маммологам, предложил Эрикссон, необходимо регулярно анализировать старые случаи, диагноз по которым уже известен. Таким образом они могли бы иметь быструю обратную связь — информацию о своем профессиональном уровне.

Такая быстрая обратная связь дает возможность выдающимся специалистам находить новые способы, которые позволят им еще лучше выполнять свои профессиональные функции и еще выше поднять нашу коллективную «точку окей». Люди умеют плавать еще с тех пор, как научились заходить по шею в воду. Казалось бы, человечество как вид должно было бы уже давно исчерпать свои возможности в повышении скорости плавания. И все же новые рекорды по плаванию устанавливаются каждый год. Люди продолжают набирать темп. «Олимпийские чемпионы по плаванию начала века сейчас бы даже не прошли отбор в школьную команду», — заметил Эрикссон. Точно так же результат победителя в марафоне на первых Олимпийских играх регулярно достигается бегунами-любителями, участвующими в Бостонском марафоне без всякой надежды на призовые места.

И такое происходит не только в спорте, но практически во всех сферах деятельности. Философ XIII в. Фрэнсис Бэкон утверждал, что «никто не может достичь совершенства в области математики, если он не посвятит этому 30 или 40 лет». Сейчас же весь тот известный Бэкону объем знаний школьники усваивают в младших классах старшей школы [8].

Нет оснований считать, что самые одаренные спортсмены современности более талантливы от природы, чем наиболее одаренные атлеты прошлого. И нет причин полагать, что весь этот удивительный прогресс обусловлен усовершенствованием обуви для бега или купальных костюмов — хотя, конечно, новые технологии имеют значение. Изменились лишь объемы и качество тренировок, необходимых атлету для того, чтобы стать мастером спорта мирового класса. То же верно не только для бега и плавания, но и для метания копья, фигурного катания и всех остальных спортивных дисциплин. Нет такого вида спорта, где рекорды не менялись бы из года в год. Даже если там и есть точки застывания, мы их еще не достигли.

Как же получается, что мы продолжаем превосходить самих себя? Эрикссон полагает, что барьеры, которые мы сообща себе устанавливаем, в одинаковой мере связаны с нашей психикой и нашими врожденными физиологическими особенностями. Как только рубеж начинает казаться преодолимым, кто-то его обязательно преодолевает. Долгое время люди верили, что никто не может пробежать милю быстрее чем за четыре минуты. Считалось, что это так же невозможно, как достигнуть скорости света. Когда же Роджер Баннистер, двадцатилетний студент-медик из Британии, наконец пробежал милю менее чем за четыре минуты в 1954 г., об этом написали во всех газетах по всему миру, а его достижение называли величайшим спортивным событием всех времен и народов. Но этот барьер оказался скорее воротами шлюза. Всего через шесть недель австралиец Джон Лэнди пробежал милю на полторы секунды быстрее, чем Баннистер, а через несколько лет результат в четыре минуты стал среднестатистическим.

Сегодня от любого профессионального бегуна на средние дистанции ожидают, что он в состоянии пробежать милю за четыре минуты, а мировой рекорд улучшился до 3 минут и 43,13 секунды. А на чемпионате мира по запоминанию как минимум половина существующих мировых рекордов обновляется каждый год.

Эрикссон посоветовал мне относиться к развитию памяти не как к увеличению роста, улучшению зрения или исправлению какой-нибудь другой базовой особенности моего организма, а как к усовершенствованию любого навыка — например, навыка игры на музыкальном инструменте.

Мы привыкли думать о памяти так, будто это нечто целостное, монолитное. Но она не такая. Память скорее похожа на комбинацию независимых конструкций и систем, каждая из которых полагается на собственную сеть нейронов. У некоторых людей хорошая память на числа, но они постоянно забывают слова; другие отлично помнят имена, но не списки дел. S.F., студент, которого изучал Эрикссон, улучшил свою память на числа в десять раз, но не увеличил ее возможности в целом. Он просто стал специалистом по запоминанию последовательности цифр. Когда он пытался запомнить списки случайно выбранных букв, обозначавших согласные звуки, то запоминал только семь из них.

Вот что более всего отличает лучших мнемоников от спортсменов из второго эшелона: они подходят к запоминанию как к науке. Они пытаются догадаться, где их пределы, проводят эксперименты и анализируют данные. «Это то же самое, что разрабатывать новую технологию или новую научную теорию, — как-то сказал мне двукратный чемпион мира Энди Белл. — Приходится анализировать то, что ты делаешь».

Чтобы попасть на вершину к лучшим мнемоникам, мне нужно было тренироваться осмысленно и сосредоточенно. Это значило, что мне нужно было собирать информацию и анализировать ее, чтобы иметь представление о своих успехах и неудачах. А это означало, что операция «Память» становилась более масштабной.

Я создал электронную таблицу в своем ноутбуке, чтобы знать, как долго я уже тренируюсь, и отслеживать все свои проблемы, с которыми сталкивался за это время. Я строил графики и записывал все результаты в своем журнале:

«19 августа: запомнил 28 карт за 2:57.

20 августа: запомнил 28 карт за 2:39. Хорошее время.

24 августа: запомнил 38 карт за 4:40. Плохо.

8 сентября: сидел, расслаблялся в Starbucks вместо того, чтобы работать над срочной статьей. Запомнил 46 цифр за пять минут. Ужасно. Потом запомнил 48 карт за 3:32. Решил изменить образы для всех четверок. Прощайте, актрисы, здравствуйте, интеллектуальные спортс­мены. Трефы = Эд Кук, бубны = Гюнтер Карстен, червы = Бен Придмор, пики = я.

2 октября: запомнил 70 случайных слов за 15 минут. Отвратительно! Потерял баллы на том, что перепутал «рост» и «расти», «велосипед» и «велотренажер». Отныне, когда буду сталкиваться с такими похожими словами, буду оставлять во дворце памяти воображаемую пометку «быть осторожнее!».

16 октября: запомнил 87 случайных слов. Глазел по сторонам и слишком часто смотрел на часы вместо того, чтобы запоминать. Теряю на этом много времени. Сконцентрируйся, приятель, сконцентрируйся!»

Внимание, конечно, необходимое условие успешного запоминания. Если мы забываем имя нового знакомого, то это потому, что мы не были достаточно внимательны, сконцентрировавшись на обдумывании того, что хотим сказать. Отчасти именно поэтому техники вроде создания визуальных образов и дворца памяти так хорошо работают: они вынуждают нас быть такими внимательными и вовлеченными в происходящее, какими мы обычно не бываем. Вы не можете создать образ слова, числа или имени, не подумав над ним. И невозможно обдумывать что-то без того, чтобы сделать это «что-то» более запоминающимся. Проблема, с которой я столкнулся во время тренировок, заключалась в том, что мне быстро становилось скучно и я позволял себе отвлечься. И пускай дворец памяти заполнен яркими, четкими интересными образами — ты будешь всматриваться в ряды случайно выбранных цифр только до тех пор, пока тебе не захочется узнать, нет ли чего более интересного в соседней комнате. Например, что это за звук?

Эд, взявший привычку называть меня «сын», «молодой человек» и «герр Фоер», настаивал на том, что я перестану отвлекаться тогда, когда усовершенствую свою экипировку. Все серьезные мнемоники носят наушники. Некоторые, особенно серьезные, носят наглазники, чтобы сузить поле зрения и избавиться от внешних раздражителей. «Лично я считаю, что это смешно, но в твоем случае это может оказаться полезным вложением средств, — сказал Эд во время очередного телефонного разговора (мы перезванивались дважды в неделю).

В тот же день я отправился в хозяйственный магазин и приобрел пару промышленных наушников и лабораторные защитные очки. Я закрасил очки черным и просверлил маленькие дырочки в каждой из пластиковых линз. С этого момента я всегда надевал их, когда упражнялся.

Мне нелегко объяснить людям, что я живу с родителями, дабы сэкономить пару баксов, пока я точу зубы, намереваясь стать настоящей акулой пера. Но вот говорить о том, что я делал в их подвале, где стены сплошь обклеены страницами, исписанными случайными числами, а на полу разбросаны старые альбомы с фотографиями выпускников разных школ (купленные на блошином рынке), я не то чтобы стыдился, а просто не очень хотел.

Когда отец заходил в подвал навестить меня и спросить, не сыграю ли я с ним в гольф, я поспешно прятал листы с числами, которые я запоминал, и притворялся, будто занят чем-то другим — например, статьей, опубликовав которую смог бы получить чек на небольшую сумму, достаточную для того, чтобы оплатить аренду. Но иногда я снимал наушники и защитные очки, оборачивался и обнаруживал, что отец стоит в дверном проеме, молча наблюдая за мной.

Если Эрикссон был моим наставником, Эд принял на себя роль моего тренера и руководителя. На следующие четыре месяца он установил мне ориентиры и контрольные показатели, а также составил режим моих тренировок — полчаса практики утром плюс два пятиминутных занятия днем. Компьютерная программа проверяла меня и хранила детальные записи обо всех моих ошибках, так что мы могли проанализировать их позже. Один раз в пару дней я отправлял Эду электронные сообщения о своей скорости запоминания, а в ответ он предлагал способы улучшения этих показателей.

Вскоре я решил, что мне нужно вернуться в Милл Фарм, чтобы провести еще немного времени с моим тренером. Я запланировал свой визит в Англию таким образом, чтобы попасть на празднование двадцатипятилетия Эда, эпическое действо, о котором он говорил еще тогда, когда я впервые прилетел в Англию на чемпионат мира по запоминанию.

Вечеринка состоялась в старом амбаре Милфа, который Эд целую неделю превращал в экспериментальный плацдарм для реализации своего философского видения подобных мероприятий. «Я пытаюсь создать такую конструкцию, которая управляла бы разговором, пространством, движением, настроением и ожиданием, так чтобы я мог видеть, каким образом это все между собой взаимодействует, — сказал он. — Чтобы иметь возможность следить за всем этим, я рассматриваю людей не как волеизъявляющих существ, а как роботов — даже как крупинки, — которые будут сталкиваться по ходу вечеринки. И, как хозяин, я серьезно отношусь к своей обязанности помогать им сталкиваться наилучшим образом».

Мерцающие занавеси свисали с потолка до пола, разделяя амбар на маленькие комнатки. Войти или выйти можно было только преодолев цепочку тоннелей, перемещаться в которых приходилось не иначе как ползком. Место под роялем превратилось в укрепленный пункт, а камин окружили обветшалые диваны, поставленные на столы.

«Те, кто проберется через сеть тоннелей, пройдут через приключение. Да, они немного помучаются, но, дойдя до конца, они ощутят облегчение, благодарность и удовлетворение собой, а потом для них, ставших как никогда энергичными и способными к воображению, начнется процесс получения положительного опыта. Я думаю, что это очень похоже на твои тренировки памяти. Хоть и глупо говорить "если долго мучиться, что-нибудь получится", но это правда. Каждый должен пройти через боль, стресс, сомнения и неопределенность. А потом этот поток вынесет тебя к настоящему кладу».

Я прополз вслед за ним по черному тоннелю десяти футов длиной и оказался в комнате, сплошь заполненной шариками. Каждая комната, сказал Эд, призвана функционировать как помещение во дворце памяти. Его вечеринка была спланирована так, чтобы стать максимально запоминающейся.

«Часто получается, что у тебя остаются лишь размытые воспоминания о вечеринке, потому что она проходила в одном, ничем не разделенном пространстве, — сказал он. — Одно из достоинств моего подхода в том, что опыт, который можно получить в каждой из комнат, не связан с остальными. Каждый уйдет отсюда полный впечатлений о разных событиях, к которым будет обращаться до самой старости».

Эд хотел облегчить общение и поэтому настоял на том, чтобы участники вечеринки не могли узнать друг друга. Бен Придмор, приехавший на четырехчасовом поезде из Дерби, надел черный плащ и пугающую маску людоеда с ирокезом, которого он назвал Гринч. Лукас Амзюсс (восстановившийся после неудачного пожирания огня) прилетел из Вены специально ради вечеринки и появился в австрийской военной форме XIX в. с орденами и медалями. Один из приятелей Эда по Оксфорду носил костюм тигра. Другой изображал негра с дредами. Эд надел кудрявый парик, платье, колготки и щедро наполненный ватой лифчик. Поскольку я был единственным янки на вечеринке, я раскрасил лицо под Капитана Америку.

Главным событием вечера стали карты. Вскоре после полуночи Эд собрал 50 гостей в подвале под амбаром и объявил, что в честь его четвертьвекового существования на Земле двое величайших запоминателей карт всех времен и народов сойдутся между собой в поединке. Бен, все еще в черном плаще, но уже без маски Гринча, уселся на мешок с фасолью в одном конце длинного стола, заваленного пустыми пластиковыми стаканчиками для сангрии и остатками ягненка, которого зажарили на костре на заднем дворе. Лукас в своей армейской униформе сел на другом конце стола.

«Для начала я хочу напомнить о способностях этих двух человек к запоминанию карт, — объявил Эд. — Лукас был первым в мире, кто побил сорока­секундный рекорд запоминания колоды. Долгое время в мнемоническом сообществе, состоящем из 11 человек, этот рекорд был аналогичен четырехминутному пределу в беге на милю. Лукас переступил этот барьер и переступил еще раз, и когда-то он был чемпионом по скоростному запоминанию карт. Он также один из основателей тайного общества мнемоников, известного как KL7. И конечно, его потрясающая память могла бы удивлять нас еще больше, не будь он вечно пьян, — сказал Эд, преувеличивая. Лукас поднял пластиковый стаканчик и кивнул в сторону Эда. — Знаете, Лукас познакомил меня с очень интересной и полезной машиной, которую он соорудил вместе со своими друзьями-инженерами в Вене. Она позволяет выпивать четыре бокала пива менее чем за три секунды. Там есть вакуумный механизм, который им пришлось покупать у аэрокосмической компании. К сожалению, Лукас в последнее время ей слишком увлекся. Он не запоминал колоду карт уже целый год. Однако в последний раз, когда он это делал, его время составило 35,1 секунды».

Эд повернулся к Бену. «Придмору сейчас принадлежит рекорд по картам, 31,03 секунды. И он британец — это заявление вызвало громкое улюлюканье гостей. — Бен также выучил 27 колод карт за час — что, кстати говоря, совершенно бесполезно».

Бен расплел пальцы рук и заговорил.

— Мы с Лукасом побеседовали и подумали, что раз уж Эд у нас 17-й в мире…

— Вы издеваетесь! — возразил Эд. Он еще не знал, что несколько молодых немцев обошли его в последнем международном рейтинге.

— Мы решили, что не будем соревноваться, если он не назовет имена всех людей, присутствующих в этой комнате.

Последовал очередной взрыв одобрения, который Эд попытался унять. Он назвал практически четверть всех присутствовавших в комнате, пока не наткнулся на одного из гостей. Этого человека привел сюда один из приятелей Эда, и Эд утверждал, что никогда не встречал его ранее.

Именинник попросил тишины, предложил двум гостя перемешать колоды карт и вручил их Лукасу и Бену. Включили секундомер. У каждого из оппонентов было по минуте.

Не успели перевернуть и полдюжины карт, как стало ясно, что Лукас, с трудом державший голову прямо, совершенно не в состоянии что-либо запоминать. Он уронил голову на стол и негромко провозгласил:

— По крайней мере я по-прежнему впереди Эда в международном рейтинге.

Эд спихнул Лукаса с сиденья и занял его место.

— По случаю моего двадцатипятилетия позвольте сообщить, что один из соперников был слишком пьян, чтобы завершить соревнование, и я занимаю его место! — Колоды вновь перемешали и время выставили заново. — Так, Придмор, успокойся, а?

Минуту спустя Бен и Эд по очереди называли по памяти карты, а самопровозглашенный судья проверял, нет ли ошибки.

Эд: «Валет треф». Аплодисменты.

Бен: «Двойка бубен». Свист.

Эд: «Девятка треф». Аплодисменты.

Бен: «Четверка пик». Свист.

Эд: «Пятерка пик». Аплодисменты.

Бен: «Туз пик». Свист.

Где-то после сороковой карты Бен покачал головой и уронил руки на стол.

— Все, с меня хватит.

Эд взвился с места так резко, что накладная грудь хлестнула его по подбородку.

— Я знал, что Бен Придмор будет слишком торопиться! Я знал! Он спешит — и выдыхается, вот оно как!

— А сколько раз ты выигрывал чемпионат мира? — ответил Бен с такой язвительностью в голосе, которой я у него никогда не замечал.

— Не проверить ли нам этот результат один на один, а, Бен?

— А ты не догадываешься, что я проиграл, чтобы сделать тебе подарок?

Пока Эд радостно кружил по комнате, обмениваясь рукопожатием с мужчинами и обнимая женщин, Бен рухнул обратно на мешок с фасолью и разгладил плащ.

Один из подвыпивших приятелей Эда по Оксфорду, впечатленный выступ­лением Бена, несмотря на его проигрыш, подошел к Придмору и вручил ему стопку кредитных карт. Он сказал Бену, что тот может воспользоваться ими, если сможет запомнить их номера.

После карт вечеринка переместилась наружу, к костру на поляне, где пьяные пляски продолжались до утра. Когда я отправился спать на рассвете, Эд и Бен все еще сидели за кухонным столом, обмениваясь наиболее странными комбинациями двоичных цифр, которые только приходили им в головы.

Проспавшись и избавившись от похмелья, мы с Эдом провели послеобеденное время в тренировках за кухонным столом. Я приехал к нему с тремя конкретными проблемами, в которых мне нужно было разобраться. Основной из них было то, что я постоянно путал образы, которые придумал. Когда вы запоминаете колоду карт, вам не хватает времени, чтобы создавать такие детальные и красочные образы, какие рекомендует «Риторика для Геренния». Вы двигаетесь настолько быстро, что чаще всего вам удается урвать момент лишь для быстрого взгляда на карту. На самом деле искусство запоминания больше, чем что-либо еще, помогает осознать, какую малую часть изображения вам нужно увидеть, чтобы оно запомнилось.

Только проанализировав данные, которые собирал, я понял, почему я путал семерку бубен (Лэнс Армстронг едет на велосипеде) с семеркой пик (жокей, едет на лошади). Дважды повторяющийся глагол «ехать» в данных очень разных контекстах сбивал меня с толку.

Я спросил Эда, что мне с этим делать.

«Не пытайся увидеть весь образ, — ответил он. — Тебе этого не нужно. Просто сконцентрируйся на одном особо ярком элементе того, что ты пытаешься представить. Если это твоя девушка, убедись, что прежде всего ты видишь ее улыбку. Потренируйся, чтобы представлять белизну ее зубов, изгиб ее губ. Остальные детали сделают ее более запоминающейся, но улыбка все равно останется ключевой. Иногда голубой цвет с запахом устриц может быть единственным воспоминанием в связи с каким-нибудь образом, но, если ты хорошо знаешь свою систему, этого будет достаточно для расшифровки. Иногда, если этого добиваться, быстро промелькнувшие перед глазами карты могут породить в тебе лишь ряд эмоций — вообще без визуального контекста. Ну, или ты можешь изменить образы, чтобы они не были такими похожими — не такими прозаичными».

Я закрыл глаза и представил Лэнса Армстронга, крутящего педали и поднимающегося вверх по крутому холму. Я специально сфокусировался на том, как солнечный свет отражается голубым и зеленым в его солнечных очках. Потом я подумал о жокее и решил, что его образ будет более отчетливым, если посадить всадника на пони и надеть на него сомбреро. Это маленькое усовершенствование, вероятно, сэкономило две секунды моего времени.

«Карты тебе хорошо даются, — сказал Эд, когда я показал ему мои последние результаты. — Теперь нужны пять-шесть часов тренировки, чтобы довести действия с образами до автоматизма. Уверен, ты играючи побьешь американский рекорд по быстрому запоминанию карт. Уже рыдаю от восторга!»

Конечно, хотя именно многократный анализ и оттачивание приемов делают осмысленную тренировку осмысленной, Эд предупредил, что всегда можно слишком перемудрить, поскольку ни один образ, подвергнувшийся изменению, не исчезает бесследно в мнемонической системе и может вернуться на чемпионате. А ситуация, при которой одна карта или одна цифра ассоциируются во время соревнований с множеством образов, — это как раз то, чего интеллектуальные спортсмены хотят избежать в первую очередь.

Другой проблемой, с которой я столкнулся во время тренировок, было то, что мои образы для карт плохо держались в памяти. К тому времени, как я добирался до конца колоды или последовательности цифр, образы, возникшие в начале, превращались в бледные тени. Я рассказал об этом Эду. «Тебе нужно ближе узнать свои образы, — был его ответ. — Начиная с сегодняшнего дня найди время и помедитируй немного над своими персонажами. Спроси себя, как они выглядят, звучат и пахнут, каковы на ощупь и вкус, как ходят. Рассмотри покрой их одежды, узнай сексуальные предпочтения, выясни, есть ли у них склонность к насилию. И прочувствовав их на таком уровне, попробуй сделать так, чтобы все происходило одновременно — почувствуй всю силу их физического и социального «я» разом, а потом представь, что они живут в твоем доме, занимаясь обыденными делами, — так, чтобы ты привык к ним, таким ярким и многозначительным, в любых ситуациях. В результате, когда эти образы возникнут в колоде карт, они будут всегда иметь такие заметные черты, которые накрепко привяжут их к окружению.

Мне требовалась помощь Эда в связи с еще одной проблемой. Следуя рекомендациям Петра из Равенны и «Риторики для Геренния», я включил в свою коллекцию ЧДП-образов несколько непристойностей, которые до сих пор под запретом в южных штатах. И поскольку запоминание колоды карт по методу ЧДП требует перекомпоновки предварительно запомненных образов для создания новых, иногда приходится представлять членов своей семьи в сценах настолько сексуальных, что я боялся, как бы усовершенствование моей памяти не обернулось мучением для подсознания. Те непотребные действия, которые пришлось совершить моей бабушке, чтобы помочь мне запомнить восьмерку червей, невозможно описать словами (и даже то, что их можно вообразить, явилось для меня неожиданностью).

Я описал свои трудности Эду. Это было ему знакомо. «Мне пришлось исключить маму из моей колоды, — сказал он. — Что и тебе советую».

Эд был строгим тренером, ругающим меня за «вялость». Если проходило несколько дней, а я не присылал ему своих новых данных или признавался, что я не тренировался положенные полчаса в день, я получал от него по электронной почте едкий выговор.

«Ты должен поднапрячься и больше тренироваться, потому что на соревнованиях твои показатели неизбежно снизятся, — предупреждал он. — Ты мог бы стать отличным интеллектуальным спортсменом и хорошо выступить, но тебе нужно привыкнуть к мысли, что на чемпионате твои результаты окажутся хуже, чем на тренировке».

В свою защиту скажу, что «вялость» — не то слово, которое следовало бы употребить в моем случае. Теперь, когда «точка окей» осталась позади, мои результаты улучшались с каждым днем. Листы со случайными числами, которые я запомнил, стопочкой лежали в ящике моего стола. Загнутые уголки страниц, отмечавшие выученные стихи, множились в моем томе «Сборника современной поэзии» под редакцией Нортона. Я начал даже подозревать, что если темпы моего прогресса сохранятся, то у меня есть шанс хорошо выступить на чемпионате.

Эд прислал мне высказывание знаменитого мастера восточных единоборств Брюса Ли, которое, по его мнению, должно было меня вдохновить: «В мире нет границ. Есть мертвые точки, но вам нельзя там оставаться, вам нужно идти дальше. Если вы умрете, вы просто умрете». Я скопировал ее на «напоминалку» и прилепил на стену. Потом отклеил и запомнил.