Портрет сторивилльской проститутки работы Беллока. Архив истории джаза, Университет Тулейна

СТАНЕТ ЛИ НАШ ГОРОД ОТКРЫТЫМ?

Член Палаты Представителей от четвертого района города Андерсон, более известный как мэр Сторивилля, смог утвердить билль, позволяющий проводить боксерские поединки до двадцати пяти раундов без разрешения на то мэра города.

К 1905 ГОДУ НОВЫЙ ОРЛЕАН – или, по крайней мере, та его часть, которую в мире теперь знали под названием «Сторивилль», – был действительно «открытым», как боялась несчастная «Дейли-Пикайюн». За семь-восемь лет существования Сторивилль превратился в огромную, отлажено функционирующую фабрику греха, столь же прибыльную и эффективную, как любая лесопилка или газовый завод. Эти двести тридцать борделей, шестьдесят притонов и бесчисленное множество однокомнатных хибар теперь могли удовлетворять мужскую похоть с поразительной скоростью. «Говорю вам, в этих комнатах никто не проводил и пяти минут, – описывал один из клиентов типичный визит в бордель. – Ступив на порог такого публичного дома, вы уже через пятнадцать минут оказывались на улице без цента в кармане, и идти вам было некуда, разве что домой. И меньше всего на свете в этот момент хотелось возвращаться туда».

Как и обычные заводы, фабрики греха в Сторивилле продолжали работать днем и ночью, лишь работницы сменяли друг друга по необходимости. «Ничего подобного нашему злачному кварталу мир не видывал ни до, ни после, – настаивал Джелли Ролл Мортон. – Салуны не закрывались круглосуточно, владельцы даже снимали двери с петель». Действительно, зачем нужны двери, если ваше заведение никогда не закрывается? Даже проститутки ходили из дома на работу и обратно, как фабричные рабочие. «Большинство проституток жили в других частях города, но приходили в Сторивилль так же, как вы приходите на работу, – вспоминал Луи Армстронг. – У них были даже разные рабочие смены. Иногда две проститутки снимали одну хибару на двоих… Одна работала днем, а другая вкалывала в ночную смену».

Даже самые роскошные бордели Бейсин-стрит, несмотря на все свои претензии, работали с прицелом на максимальную прибыль. Бордели поменьше становились настоящими секс-конвейерами. «Эти места были организованы так, чтобы ободрать вас до нитки, – объяснял один из клиентов. – Допустим, вы пошли в так называемый “двухдолларовый” бордель. Вы бы не смогли даже присесть в вестибюле, не купив вина или по крайней мере не опустив мелочь в механическое пианино. Еще не приступив к делу, ради которого вы пришли, вы уже спускали там пару долларов. Хитрые девчонки увлекали вас в свою комнату, а потом всегда предлагали “дополнительные услуги”, разумеется, за “дополнительную” цену – и вы платили! В такие минуты устоять перед искушением сложно».

Чтобы работники индустрии могли определять, «обработан» ли клиент или еще нет, они придумывали маленький подарок – розу в петлицу или перо в шляпу, «чтобы сутенеры в барах и ночных клубах знали, что вы свое сегодня уже получили».

Если Сторивилль действительно был индустрией, то главным промышленником – Эндрю Карнеги плотских желаний – был не кто иной, как Томас К. Андерсон. По некоторым свидетельствам, в Округе не бывало сделок, с которых Том не получал бы доли. По словам Джелли Ролл Мортона, Андерсон был «королем района». И как король, он взимал дань со всех своих подданных. Когда в бордель Лулу Уайт, к примеру, заявлялась щедрая и готовая к приключениям компания, она отправляла посыльного во «Флигель» за лучшим шампанским. Уайт брала с клиентов пять долларов за бутылку – немалая сумма по меркам 1905 года! – но почти четыре доллара с каждой доставалось Андерсону. Это были легкие деньги, а Андерсон слыл человеком с широкими связями, за это ему и платили.

Благодаря участию в политике города, коммерческому дару и недюжинному личному обаянию он вскоре стал одним из самых могущественных людей Нового Орлеана и предоставлял советы, защиту, милость и опеку всем, кто в них нуждался. И для обитателей восемнадцати кварталов его владений – которые газетные писаки уже окрестили «Графством Андерсона» – слово хозяина было законом. «Иногда, – объяснял один историк Сторивилля, – всеми уважаемый Том Андерсон давал приказ: “Закрыть все заведения, пока копы не успокоились!” [или] “Прячьте карты и кости, ожидается облава!” Его приказам тотчас же подчинялись. Двери запирались, свет гас. Кабаки пустели… до тех пор, пока Андерсон не сообщал, что все чисто и можно продолжать работу».

Вскоре о его заведении на углу Бейсин-стрит и Айбервилль-стрит (как после 1904 года называлась Кастомхаус-стрит) узнали если не во всем мире, то во всей стране. Корреспондент журнала «Коллиер», посетивший Новый Орлеан, писал о правящем короле греха с едва скрываемым недоверием:

«Том Андерсон возвышается над изолированным районом; Он – его законодатель и король. В его тени на улицах Айбервилль, Конти и Сент-Луис беззастенчиво процветает порок; салуны с их играми в покер и кости; притоны, где негры платят пятьдесят центов за дозу кокаина, стоимостью в пять. Кроме того, он служит [буфером] между дурным, глупым, негодным книжным законом и народом, живущим по его добрым правилам. К примеру, когда женщина из “графства Андерсона” совершает кражу, а пострадавший жалуется так громко, что ее арестовывают, Том Андерсон всегда вызволяет ее. Ему даже не нужно вносить за нее залог…»

Но дурная слава – этот вечный оксюморон – лишь привлекала в злачный квартал все больше и больше людей. Многие из них были знаменитостями. Во время своего визита в Новый Орлеан актриса Сара Бернар не забыла об обязательной экскурсии по Сторивиллю. Особенно ее заинтересовало уличное выступление Эмиля Лакума по прозвищу «Сухарь» и его «Раззи-Даззи-Бэнда» мальчишек, игравших на самодельных инструментах (хотя оставленное ею подаяние было таким мизерным, что, по свидетельству одного очевидца, «и шлюха постыдилась бы»). Во «Флигеле» Андерсон принимал величайших спортсменов своего времени, в числе которых были боксер «Джентльмен Джим» Корбетт и легенды бейсбола Бэйб Рут, Фрэнк Чанс и Тай Кобб. Однажды вечером в бар заглянул Джордж М. Коэн, который устроил для публики шоу со своей ковбойской шляпой под музыку местного джазового ансамбля. Хозяином Андерсон был очень гостеприимным. Когда боксер Джон Л. Салливан на исходе своей карьеры приехал в Новый Орлеан, чтобы провести показательный бой, и напился до синих чертей, мэр Сторивилля самолично проводил стареющего спортсмена от «Флигеля» до гостиницы на Рампарт-стрит.

При этом Тома Андерсона считали деспотом, но деспотом благосклонным. По словам очевидцев, он оставался «приятным, рассудительным и спокойным», что бы ни случилось. Был особенно обходителен с женщинами, даже если они лыка не вязали. «Он выслушивал их, когда они плакались ему в жилетку, неважно, в одиночестве они приходили или со своими кавалерами», – рассказывал один из его друзей. Советы Тома всегда были успокаивающими и разумными. «Расслабься, – говорил он. – Все будет хорошо. Главное не наломать дров, чтоб потом не жалеть».

Неудивительно, что он стал такой влиятельной фигурой не только среди обитателей злачного квартала, но и в законодательном собрании штата в Батон-Руже. Андерсон был дружелюбен и любезен, а его чувство юмора обезоруживало даже самых непримиримых политических оппонентов. Его длинная речь против предложенного закона об угольной промышленности, произнесенная в палате представителей в 1904 году была даже, по мнению обычно враждебно настроенной к нему «Пикайюн», «забавной, как и всегда, и весьма развеселила собравшихся». И Закон об угольной промышленности ему удалось блокировать.

Хоть газеты признавали это неохотно, но Том Андерсон был успешным политиком, которому удавались несомненно благие дела. Как член бюджетного комитета он особенное внимание уделял улучшению условий во многих госучреждениях, и особенно в Луизианской государственной психиатрической лечебнице в Джексоне (где содержался Бадди Болден, хотя нет никаких свидетельств того, что они встречались). В 1905 году, когда в Луизиане началась очередная эпидемия желтой лихорадки, Андерсон, как владелец нефтяной компании «Рекорд-ойл», щедро пожертвовал городу большую парию нефти, которая использовалась для уничтожения личинок москитов, плодившихся в многочисленных водных цистернах города. Позже, в том же году, когда президент Теодор Рузвельт посетил Новый Орлеан в знак солидарности с охваченным эпидемией городом, убежденный демократ Андерсон вошел в состав почетной комиссии, приветствовавшей президента, ярого республиканца. Фотография, на которой они пожимают друг другу руки, много лет украшала стену бара «Флигеля».

Но некоторые меры он, пожалуй, поддерживал не без личной корысти. Когда Представитель Андерсон вносил законопроекты о том, чтобы поднять жалованье новоорлеанским полицейским и судебным стенографистам, он применял на практике урок, который усвоил на заре карьеры, – добрые услуги помогают найти друзей, а друзья оказывают добрые услуги. Разумеется, срабатывала эта тактика не всегда. В то время полиция Нового Орлеана была разобщена соперничеством различных группировок, и ни одному политику не удалось бы сдружиться со всеми полицейскими. И хотя Андерсон был на короткой ноге с начальником полиции Джоном Джорни и даже пригласил его на свадьбу своей дочери, слуги закона по-прежнему иногда досаждали ему. Но и в этих случаях Андерсон находил способы умаслить противников. Когда полиция в очередной раз решила для вида последить за выполнением широко игнорируемого воскресного закона Тишины, Андерсон был арестован, осужден и признан виновным (неким судьей Скиннером), дружелюбный владелец салуна не стал держать зла. Выиграв апелляцию в вышестоящем суде, Том не забыл выслать Скиннеру огромную партию спиртного и сигар, чтобы тот поделился со всеми членами суда низшей инстанции. Разве должен маленький проступок портить отношения между двумя джентльменами, которые всего лишь выполняли свою работу?

После муниципальных выборов 1904 года у Андерсона – и у Сторивилля вообще – появилась надежда на славное будущее. В тот год мэром был избран верный сторонник Кольца по имени Мартин Берман из района Алжир за рекой. Его отношение к городской индустрии греха было настолько благосклонным, что большего представители городского подполья не могли и желать. Берман был непримиримым врагом «шелковых чулок», не выносил морализаторства элиты из Садового района и насмехался над их попытками вмешиваться в такое серьезное дело, как управление большим городом. Типичным «шелковым чулком» для него был тот горожанин, который «знает причины упадка Римской империи, но не понимает, что большинство избирателей интересуют гораздо больше школы, полиция, пожарные, здравоохранение, парки и площади, рабочие места, а не Римская империя». И хотя Берман признавал, что он, как писала «Таймз-Демократ», немного «неотесан», по крайней мере ему было понятно, что хотят простые граждане Нового Орлеана.

Почти все городские газеты были против избрания этого политика. «Мистер Берман не соответствует стандартам [государственной службы], – писала “Таймз Демократ” во время кампании, – но представляет именно те слои общества, вмешательство которых в управление городом нанесет ему серьезный ущерб и помешает процветанию». Но самым ярым противником Бермана был не кто иной, как У. С. Паркерсон, образец аристократической добродетели, возглавлявший в 1891 году суд Линча в окружной тюрьме. Паркерсон, по-прежнему активно занимавшийся политикой и поддерживавший реформы, обвинил Бермана во всевозможных злодеяниях, в том числе мошенничестве в интересах «Электрической компании Эдисона» и нелегальном пользовании железнодорожным проездным. Развернувшаяся травля стала одной из самых жестоких за последнее время («Я скорее согласился бы стать червем в гниющем трупе тупого мула, чем этим Паркерсоном», – заявил на митинге один сторонник Бермана). В конце концов Берман одержал победу. И лучшего союзника, чем новый мэр, Сторивилль и его обитатели не могли и желать.

Тем временем Округ, если можно так выразиться, взрослел, превращаясь в оплот настоящей субкультуры, настолько же яркой, насколько и доходной. Среди многочисленных обитателей района – проституток, сутенеров, игроков и жуликов – можно обнаружить такие имена, как Джонни Стальные Руки, Мэри Скотобойня, Гасси Золотой Зуб, Нора Птичья Ножка, Титаник, Лора Кокаиновые Глазки, Царапка, Сонни Лягушка, Кривозубая Мэри, Стэк О. Доллар, Чарли Гав-Гав, Господь-Всетащитель, и другие. Похождения большинства из этих славных личностей навсегда утеряны в истории, хотя некоторые из них – к примеру, Кабан и Коротышка Фургон – позже были увековечены в текстах джазовых песен. И хотя некоторые историки утверждают, что уровень насильственных преступлений в Сторивилле был сравнительно низким (по крайней мере, по меркам Нового Орлеана в целом, где с 1900 по 1910 год число убийств в пересчете на душу населения было в три раза выше, чем в Чикаго), эти мужчины и женщины вовсе не были миролюбивыми. По словам Джелли Ролл Мортона, на счету вышибалы из Сторивилля по имени Аарон Харрис («самого бессердечного человека, из всех, о ком я только слышал») было не меньше одиннадцати убийств.

Даже некоторые бандерши с Бейсин-стрит были известны своей готовностью прибегать к ножам и пистолетам в качестве последнего аргумента в спорах. В 1904 году Лулу Уайт дважды выстрелила в своего белого любовника, Джорджа Ламберта, который бросил ее ради другой. Охваченная яростной ревностью Уайт заявилась в дом своего любовника, когда он играл в покер с друзьями. По словам «Дейли Пикайюн», «Лулу ворвалась в зал, где играли в покер, и, увидев Ламберта, дважды в него выстрелила, отпуская проклятия». Она промахнулась – как, возможно, и задумывала, – и один из игроков вырвал у нее из рук пистолет прежде, чем она успела выстрелить еще раз. Уайт признали виновной лишь по одному пункту: незаконное ношение оружия, а это преступление в Новом Орлеане практически не наказывалось.

Подобные яркие случаи казались относительно безобидны, о них легко забывали, однако происходило и такое, что повергало новоорлеанцев в шок. Многие жуткие истории, рассказываемые об Округе, – скорее легенды, чем подлинные свидетельства. Но даже один факт того, что они ходили в народе, говорит о страхе и даже ужасе горожан. Ходили слухи, например, что Лулу Уайт предлагала своим клиентам скидочную книжку из пятнадцати купонов, на каждом из которых был изображен непристойный акт, на который владелец мог рассчитывать по предъявлении купона. Или об аукционах по продаже девственности, о дуэтах «мама – дочь», сексуальных утехах с животными и так называемой танцовщице Оливии, Королеве Устриц, которая якобы умела перемещать по своему обнаженному телу устричную раковину, не дотрагиваясь до нее руками. Особо знаменит был бордель под названием «Дом всех народов», который содержала Эмма Джонсон в доме 331 на Бейсин-стрит. Сама Джонсон – высокая, поджарая и мужеподобная франкоязычная лесбиянка – в первое десятилетие XX века была уже немолода, но в ее заведении работали самые юные проститутки в Сторивилле. По слухам, она организовала там «секс-цирк», в котором клиентам предлагались такие развлечения, как фетишизм, вуайеризм и садомазохизм.

«Они делали много такого, о чем вслух говорить не принято, и делали это на глазах у всех», – вспоминал Джелли Ролл Мортон, часто игравший на фортепиано в борделе Джонсон. «Между мной и девушками, ублажавшими гостей, поставили перегородку. Но я прорезал в ней щель, потому что сам был не прочь поразвлечься и хотел видеть то, что видели остальные». Но ироничный и находчивый Мортон умалчивает о том, что именно здесь, за фасадом пикантных развлечений, проступал настоящий ужас. Большинство новоорлеанцев считали педофилию, зоофилию и содомию проявлением такого возмутительного разврата, который следует только уничтожить, а не просто изолировать в отдельно взятом районе, пусть даже он и называется Сторивилль.

Даже Жози Арлингтон не была готова выносить этот разврат. Несмотря на то что индустрия порока во дворце на Бейсин-стрит приносила огромные деньги, Жози не могла избавиться от гнетущего чувства неудовлетворенности своей жизнью, подробности которой отчаянно пыталась утаить от своей обожаемой племянницы Анны. По словам одного из ее друзей, Арлингтон «жила в постоянном страхе того, что девочка узнает, кто она такая на самом деле».

В 1903 году, незадолго до возвращения Анны из парижской католической школы, Арлингтон потратила часть своей прибыли, чтобы купить дом вдали от Нового Орлеана: в Ковингтоне, неподалеку от городка Абита Спрингс на другом берегу озера Понтчартрейн. Она назвала этот дом Виллой Анны и, когда племянница вернулась из Европы в июле 1904 года, отправила ее туда на лето. После этого девочка отправилась в еще одну католическую школу – на этот раз в Клифтоне, штат Огайо, где она должна была проучиться еще два года. Что только на время решило проблему; ведь Анна, закончив школу, захочет вернуться к семье в Новый Орлеан.

В одиннадцать утра 1 декабря 1905 года, рабочие, красившие верхний этаж борделя «Арлингтон», случайно подожгли здание. Всех обитателей, в то время еще спавших, быстро разбудили и эвакуировали. По словам «Дейли Пикайюн», перепуганные женщины бежали по Бейсин-стрит, держа в руках свои пожитки, завернутые в простыни. Затем они собрались – «полураздетые» – в салуне «Флигеля» Тома Андерсона. К счастью, пожар уничтожил только чердак и два верхних этажа, затем его потушили, однако Жози Арлингтон лишилась множества прекрасных картин и мебели, купленных в путешествии по Европе.

Репортер «Пикайюн» воспользовался шансом прочесть небольшую проповедь. Он описал то, как театрально рыдали женщины, причем «некоторые делали это скорее для того, чтобы привлечь внимание и вызвать сочувствие, чем потому, что чего-то лишились». Но затем он увидел убитую горем женщину, плачущую в коридоре. А на вопрос, почему она так расстроилась, та ответила, что в суматохе забыла спасти от пожара фотографию матери. Именно эта потеря причинила девушке такую боль.

«И тогда стало ясно, что в сердце падшей девушки еще жила доброта, – умилялся репортер, – ведь даже в окружении пороков она все же помнила мать, и ее фотография была для нее дороже всех бриллиантов, драгоценностей и роскошных платьев».

Все это напоминало на сцену из дешевой викторианской мелодрамы, но Арлингтон и ее «девочки» продолжили работу. Пока дом 225 на Бейсин-стрит ремонтировался, они заняли верхний этаж «Флигеля» Андерсона (который с тех пор стал называться «Флигелем Арлингтон»). Но хотя владелица борделя пережила пожар, не пострадав ни финансово, ни физически, это происшествие только усилило ее желание жить приличной жизнью. По некоторым свидетельствам, после пожара она часто беседовала со своими работницами об адских муках, ожидавших грешников после смерти. И еще отчаянней стремилась оградить Анну от скверны Сторивилля.

К 1906 году Арлингтон купила внушительный белый особняк на Эспланейд-авеню, в ультрареспектабельном районе города около Городского парка. Именно здесь она решила начать жить заново. Прежде они с Томом Брэди жили раздельно: она – в борделе, он – в доме своей матери (а для встреч кузина Арлингтон предоставила им комнату в своем доме). Причем так решила именно она, а не он. Несколько лет назад Брэди сделал ей предложение, но получил отказ. По словам Брэди, она ответила, что раз уж они столько лет прожили, не сподобившись пожениться, то смогут прожить так и дальше «для баланса». Но теперь у них появилась возможность жить вместе, как законные муж и жена.

Жози договорилась с семьей ее брата Генри Дойблера, что они (в том числе его жена и трое сыновей, братьев Анны) переедут жить к ней, и сама Анна, конечно же, присоединится к ним после окончания школы. Готовясь к этому, Арлингтон велела всем своим знакомым – всем, с кем могла контактировать ее племянница, – называть ее не Жози, или мисс Арлингтон, или даже Мэри Дойблер, а только «миссис Брэди». Для того чтобы маскировка сработала, ошибаться было нельзя.

Дойблеры и Брэди вели жизнь обычной большой семьи в просторном доме на Эспланейд-авеню. Арлингтон постепенно возложила обязанности управления борделем на свою заместительницу, но по-прежнему получала регулярную прибыль, что позволяло ей жить по-новому. Самых респектабельных знакомых из Сторивилля, в числе которых был и Том Андерсон, она иногда приглашала на семейные ужины и дни рождения – в доме или на Вилле Анны. И Анна (судя по всему, не читавшая новоорлеанских газет) ни о чем не подозревала. Для нее все эти люди были добропорядочными друзьями тетушки Мэри и дядюшки Тома. Девушка много лет прожила в доме на Эспланейд-авеню, но оставалась в блаженном неведении об источнике богатства ее семьи, располагавшемся на Бейсин-стрит, всего в нескольких милях оттуда.

Но другие новоорлеанцы при всем желании не могли так изолировать себя от Сторивилля. Пусть реформаторы были довольны результатами их эксперимента 1898 года, но поборники нравственности, вдохновленные возникновением таких организаций, как «Лига противодействия салунам» и «Движение Общественной гигиены», активно выражали недовольство этим злачным кварталом. Тактика заключения порока в резервацию явно не сработала, и по всей стране в первое десятилетие двадцатого века получила поддержку идея полного запрета проституции, спиртного, азартных игр и других грехов. Законодательное собрание Луизианы (несмотря на все усилия Томаса К. Андерсона) поддержало принятие законопроектов, направленных на борьбу с пороками. Уже в 1904 году они приняли закон о закрытии всех биллиардных в штате. Другой предложенный закон запрещал ставки на скачках на всей территории Луизианы. Теперь же, в преддверии выборов 1908 года, заговорили о принятии комплексного закона по борьбе с пороком: необходимо полностью изменить правила продажи алкоголя в Луизиане и ограничить возможность женщин и цветного населения посещать заведения, где продавали спиртное, а также работать в них.

Для представителей новоорлеанского полусвета: сутенеров и содержательниц борделей, владельцев салунов и дансингов, проституток и музыкантов – наступали тяжелые времена.

В первые десять лет своего существования сегрегированные кварталы греха по обе стороны Канал-стрит никто не трогал, и они процветали – причем так, что многих это уже беспокоило. Новый Орлеан ждали перемены. Самопровозглашенные защитники добродетели и нравственности были готовы нанести ощутимый удар по гнезду разврата.