Бейсин-стрит. Архив истории джаза им. Хогана, Университет Тулейна

ВСЕХ ПОВЕРГАЛО В ШОК ОСВЕЩЕНИЕ. Сотни электрических огней, свисавших с богато украшенного потолка и сверкавших, словно яркие звезды личной галактики Тома Андерсона. «В те времена у нас не было солнечных очков, – позже утверждал один завсегдатай, – но у Андерсона они бы вам пригодились… Проходишь мимо ночью – и глазам больно».

В 1901 году состоялось открытие нового роскошного заведения Тома Андерсона в Сторивилле. «Флигель», раскинувшийся на углу Бейсин и Кастомхаус-стрит, был настоящим дворцом – «самым современно оснащенным и освещенным баром на Юге» и первым в стране, освещавшимся исключительно электрическим светом. Барная стойка из вишневого дерева, уставленная начищенными медными пепельницами и украшенная позолоченными барельефами в неоимперском стиле, тянулась через весь зал. Пять огромных гнутых зеркал позади нее множили ослепительный свет сотни огней. За стойкой этого океанического лайнера, этого кегельбана пива и виски, хлопотало двенадцать барменов, обслуживая клиентов, выстраивавшихся в очередь по четыре человека. Пол сиял двухцветной коричнево-белой плиткой.

«Вечер открытия надо было видеть, – позже вспоминал бессменный менеджер бара, Билли Струве. – Там были сотни людей, представители больших пивоварен и винодельных заводов со всех уголков страны. Было продано больше ста ящиков шампанского. Посетители перебивали друг друга ставками за любимые марки и еще до окончания вечера уже купались в шампанском».

Повод для праздника действительно имелся. Сторивилль, открытый еще в 1898-м, наконец получил собственный центр, свою штаб-квартиру. Клиенты, прибывавшие в новый злачный Округ из Центрального делового района или Французского квартала, первым делом заглядывали в соблазнительно манивший огнями «Флигель» Андерсона. Здесь, пропустив стаканчик-другой, можно было спланировать себе веселый вечер, спросив совета у хорошо осведомленных барменов или заглянув в «Голубую книжечку», повсеместно доступный путеводитель по бесчисленным развлечениям Округа. Подобные путеводители, любезно издаваемые Андерсоном и Струве (бывшим репортером «Дейли-Айтем», работавшим на Андерсона с 1900 года), были предназначены «для мужчины, желающего стать разборчивым жуиром» и содержали афиши, фотографии и описания всех лучших борделей и проституток в восемнадцати кварталах Сторивилля, причем каждая девушка была удобно классифицирована по расе: «б» – белая, «ц» – цветная, «е» – еврейка и «окт» – октеронка. Владелец Голубой книжечки имел возможность узнать Округ как свои пять пальцев. «Прочтите эту книжечку, – уверяло читателей предисловие, – и если вам захочется немного отдохнуть, вы будете знать, где вам лучше потратить ваше время и деньги… Эта книжечка укажет гостю верную дорогу и защитит от грабежей, мошенничества и других незаконных уловок, жертвами которых становятся простаки в кварталах красных фонарей». Короче говоря: «Любой, кто способен отличить сегодняшний день от вчерашнего, скажет вам, что Голубая книжечка – это правильная книжечка для правильных людей».

А правильные люди оказывались в правильном месте, если приходили во «Флигель» Андерсона. Об этом их оповещала большая электрическая вывеска над входной дверью, где яркими белыми буквами было выложено имя владельца. Том Андерсон – бывший полицейский осведомитель с Ирландского канала, бывший конторский служащий с добрым нравом и щедрой душой – уже стал ключевой фигурой нового квартала. Облаченный в роскошный костюм и галстук с бриллиантовой заколкой и носивший карманные часы с изумрудами, он был совсем не похож на обычного владельца салуна. «У мистера Андерсона были белые напомаженные усики, он напоминал скорее банкира, – вспоминал один завсегдатай. – И всегда носил белый цветок в петлице и отутюженные брюки, как франт».

Из командного пункта среди сверкающих огней Бейсин-стрит он мог обозревать свои растущие владения, в которые, кроме «Флигеля», теперь входил ресторан Арлингтон на Рампарт-стрит, клуб для черных «Астория» на той же улице и открытый недавно ресторан на Гравьер-стрит под названием «Холостяк» (красота которого, как заметила «Дейли-Айтем», была такой, «что даже Нерон, желавший иметь самые роскошные в мире дворцы, не мог себе ее представить»). Помимо рюмочных и ресторанов, он имел долю в борделе Жози Арлингтон и еще нескольких подобных заведениях в Сторивилле. Сорокатрехлетнего Андерсона газеты уже называли неофициальным «мэром Сторивилля» – и это прозвище закрепилось за ним на всю жизнь.

Но теперь у Тома имелся и официальный титул – Представитель Андерсон. В начале 1900 года, благодаря многочисленным друзьям в городском «Кольце», Андерсон успешно баллотировался в Генеральную Ассамблею Луизианы от четвертого района Нового Орлеана, в который входила большая часть Сторивилля. Его кандидатура встретила ожесточенные возражения, особенно со стороны неизменно консервативной «Дейли-Пикайюн». Когда стало известно о его выдвижении, газета написала: «Мистер Андерсон – владелец заведения на Северной Рампарт-стрит, обладающего худшей репутацией из всех питейных заведений города».

Его выдвижение вызвало большое неудовольствие. «Беззаконные классы не имеют права участвовать в законотворчестве, – писали в “Дейли-Пикайюн”, – ибо если мы доверим им это ответственное дело, они подменят добро злом, растопчут права, добродетели, справедливость и промышленность города. Если четвертый район непременно должен представлять владелец салуна (как утверждало «Кольцо», выдвигая кандидатуру Андерсона), то можно было бы найти кого-нибудь, кто содержал бы приличное заведение для добропорядочных граждан».

Андерсон выиграл выборы, несмотря на яростное сопротивление поборников нравственности из Государственного демократического комитета. Вступив в должность 14 мая, Том заявил, что не будет симпатизировать никому, включая «Кольцо», и поклялся, что будет поддерживать новое законодательство о государственной службе и другие реформы. Немногие отнеслись к этим заявлениям серьезно. В июне газеты уже отметили, что новый член палаты представителей дружен с «некоторыми владельцами салунов в Батон-Руже». Прошение об открытии нового роскошного заведения на Бейсин-стрит, которое он подал в ноябре, было легко одобрено. И хотя самые сознательные полицейские продолжали ему досаждать (в марте 1901 года он был арестован за нарушение «Воскресного Закона Тишины, – того самого, за отмену которого он так ратовал, благодаря чему и смог баллотироваться в законодательное собрание), в новых условиях легализованного порока он в целом процветал.

Но иначе и быть не могло. Для такого предпринимателя, как Андерсон, бизнес-модель индустрии греха была беспроигрышной. В своих барах и борделях он снабжал дорогостоящими, высокодоходными товарами рынок с почти неограниченным спросом. И в отличие от нефтяной компании, которая была вынуждена постоянно отбиваться от нападений крупных игроков вроде «Стандард Ойл», его питейные и игорные заведения и публичные дома оставались вне конкуренции. Иными словами, о Сторивилле мечтал любой мелкий коммерсант, а Том Андерсон делал все, что было в его силах, чтобы воспользоваться выпавшим ему шансом.

И его примеру последовали другие – Сторивилль предоставлял множество возможностей обогатиться. Порок в Новом Орлеане всегда был прибыльным делом, но в новую эпоху попустительства властей прибыль только росла. Да, по-прежнему приходилось приплачивать копам, чтобы те закрывали глаза на мелкие нарушения, но еженедельные взятки (оставляемые украдкой в ящиках, располагавшихся на крыльце каждого борделя) были отнюдь не такими крупными, как прежде. Бесчисленные дельцы, как мужчины, так и женщины, получившие возможность работать безнаказанно и легально, превратили Сторивилль в огромный рынок греха и порока, предлагавший товар на любой вкус и кошелек.

Новый район был спланирован почти так же рационально, как и универмаг Д. Г. Холмса на близлежащей Канал-стрит. Каждая из шести главных улиц Сторивилля обслуживала определенный сегмент потребностей. Бейсин-стрит, широкая улица у окраины района (ближайшая к Французскому кварталу), была местом для роскошного отдыха. Располагавшиеся здесь особняки, так называемые Пятидолларовые дома, уже успели стать знаменитыми. Эти богато обставленные бордели притязали на роскошь и эксклюзивность и специализировались на тех красавицах – белых и квартеронках, – которых «голубые книжечки» расхваливали громче всего; это были «элитные лупанарии», обслуживавшие состоятельных белых клиентов. В квартале от Бейсин-стрит находилась Франклин-стрит, с борделями классом пониже, а также множеством дансингов и кабаков, благодаря которым Округ вскоре стал гнездом не только порока и разврата, но и музыки. Оттуда простирались – в нисходящем порядке по уровню изысканности и стоимости услуг улицы Либерти, Маре, Вильер и, наконец, Робертсон-стрит с заведениями самого низкого пошиба. Здесь, как и на четырех пересекающихся улицах Кастомхаус, Бьенвилль, Конти и Сент-Луис, располагались известные трущобы с дешевыми номерами, которые арендовали самые убогие шлюхи района. Стоя у входа, полураздетые (а иногда даже и совсем обнаженные) белые женщины с улиц Либерти и Маре и черные женщины с улиц Вильер и Робертсон предлагали себя за любую цену, которую мог выдержать рынок. Только на этих задворках можно было оказаться в «черных» борделях, куда был открыт доступ цветным и неграм помимо «черного» Сторивилля на другой стороне Канал-стрит.

В этих четких границах, которые очертил респектабельный Новый Орлеан, процветали пороки Нового Орлеана греховного. Однако это совсем не означало, что «добродетельные» кварталы были абсолютно чисты. В 1902 году «Дейли-Айтем» начала кампанию по борьбе порочными заведениями, упрямо продолжавшими функционировать за пределами Сторивилля. Никакие границы не смогли избавить добропорядочных горожан от пьянства, насилия, мотовства, совращения несовершеннолетних девочек (а иногда и мальчиков), которых принуждали к греховному ремеслу. Секс-индустрия процветала, среди ее позолоты и ало-бархатных интерьеров шампанское лилось рекой. Сторивилль стал попыткой компромисса между чистотой и пороком. Раз уж искоренить его совсем невозможно, то пусть он будет собран в одном месте и не наносит большого ущерба экономике. Городским реформаторам это казалось прогрессом.

Тут же появилось немало дельцов, готовых поживиться на теневом бизнесе: от наивных новичков-однодневок до таких воротил, как Том Андерсон и его подельницы. Многие женщины с радостью поменяли изнурительную работу на фабрике или в богатом доме на узаконенную проституцию, приносившую немалый доход и дающую иллюзию свободы. Особенно если удавалось стать хозяйкой собственного притона на Бейсин-стрит.

Так, у Жози Арлингтон в ее новом борделе в доме 225 по Бейсин-стрит, неподалеку от «Флигеля» своего делового партнера Андерсона, дела шли очень неплохо. Она купила этот большой, просторный особняк в то время, когда границы Сторивилля еще только намечались, и позволила своему любовнику Тому Брэди превратить его в образец поздневикторианской роскоши. Четырехэтажный дом с куполами и верандами символизировал ту респектабельность, к которой она стремилась в 1890-х, после разрыва с Филиппом Лобрано.

Интерьер борделя, с кожаной мебелью, богатыми гобеленами и «восточными статуями», стал идеальным воплощением избыточности золотого века. Зеркальный лабиринт, музыкальный зал и комнаты отдыха, выполненные в турецком, японском, венском и американских стилях. На верхнем этаже располагались шестнадцать спален, в каждой из которых стояла большая латунная кровать для греховных развлечений. Согласно «Голубой книжечке», это был «абсолютно точно самый роскошный бордель в Америке». В искусстве заработка денег Жози Арлингтон не было равных. Шестнадцать «рабочих» спален, продажа вина и виски в холлах, а также проценты от игорного бизнеса приносили двум владельцам заведения немалый еженедельный доход. К тому же теперь им не нужно было бояться непредвиденных полицейских рейдов, прежде так сильно ударявших по прибыльности индустрии порока.

Но Андерсон и Арлингтон были не единственными, кто процветал на Бейсин-стрит. Два квартала между Кастомхаус-стрит и кладбищем Сент Луис Семетри № 1 на Конти-стрит были заполнены подобными заведениями, боровшимися за лучших клиентов, и во главе каждого стояла женщина.

«Эти дома просто надо было видеть, – позже говорил пианист Кларенс Уильямс о борделях Бейсин-стрит. – С роскошными залами, наполненными хрусталем, гобеленами, коврами и дорогой мебелью, они напоминали дворцы миллионеров».

Женщины, предлагавшие свои услуги в этих дворцах, – по крайней мере на неискушенный взгляд, – были столь же элегантны и утонченны.

Парадокс, но большинство шлюх Сторивилля были мулатками. Пусть Джим Кроу держал в своих крепких руках остальной Новый Орлеан, не допуская расового смешения, зато в Сторивилле белые мужчины могли за умеренную плату вспомнить о свободе нравов, царивших когда-то во всем городе. Черным мужчинам не разрешалось пользоваться услугами борделей на Бейсин-стрит, а черные проститутки обслуживали клиентов на самых окраинах. Однако межрасовый секс был в порядке вещей в Сторивилле, особенно в первые годы его существования. Этот район стал самым расово сплоченным на американском Юге.

Два лучших борделя на Бейсин-стрит специализировались на межрасовом сексе. В «Махогани-Холле» – роскошном особняке с коваными балконами по адресу Бейсин-стрит, дом 235, всего через два дома от борделя Жози Арлингтон, – располагались владения легендарной сутенерши Лулу Уайт. Ее так называемый «табун красавиц-октеронок» вскоре стал одной из главных достопримечательностей квартала. Прошлое Лулу Уайт, которая была слишком темнокожей для октеронки, окутывала тайна. По разным источникам, Лулу родилась в 1864 или 1868 году, на Кубе, на Ямайке, или же – и что вероятнее всего – на плантации в сельском районе Алабамы. Точно известно, что в конце 1880-х она уже была заметной фигурой новоорлеанского подполья, а в 80-х и 90-х часто нарывалась на неприятности с законом, но благодаря хлопотам состоятельных клиентов избегала тюрьмы. Эти же состоятельные клиенты (связанные с местным Демократическим Кольцом) помогли ей финансово, когда вскоре после открытия Сторивилля она решила построить свое заведение на Бейсин-стрит. Уайт снесла одно из зданий и потратила целое состояние на то, чтобы создать новую достопримечательность – четырехэтажный кирпичный дворец с пятью залами, один из которых, как у Жози Арлингтон, целиком состоял из зеркал. В многочисленные будуары с хрустальными канделябрами и отдельными ванными комнатами поднимал роскошный лифт. Говорили, что одна только мебель в ее дворце стоила больше $2000. Лулу Уайт в неизменном ярко-рыжем парике и вечернем платье, сверкающая бриллиантами, выглядела по-королевски. Эта невероятно эксцентричная особа (говорят, что именно Уайт послужила прототипом для сценического образа актрисы Мэй Уэст) утверждала, что на свете нет ничего, в чем могли бы отказать клиентам в ее борделе. По воспоминаниям Луи Армстронга, «шампанское там текло рекой». Учитывая то, как в Новом Орлеане 1900-х относились к большинству цветных, успех Лулу Уайт и ее запредельный статус в Сторивилле были поразительны.

И не только Лулу Уайт. Показная роскошь домов терпимости была калькой с особняков, в которых проживало высшее общество. Собственно, сутенерши этим даже гордились. А саркастичнее и убедительнее других это делала Вилли В. Пиацца. Пиацца называла себя графиней-октеронкой, но, по общему мнению, могла легко «сойти за белую», хоть и была, судя по всему, дочерью неграмотной мулатки (возможно, бывшей рабыни) и итальянского владельца отеля из округа Копия в штате Миссисипи – места, где вырос Роберт Чарльз. По местной легенде, графиня слыла утонченной, начитанной женщиной, свободно владевшей несколькими языками, курившей русские сигареты из длинного портсигара, украшенного драгоценными камнями, и носила монокль на дорогой цепочке с бриллиантами. Как она получила образование (ее бордель в доме 317 по Бейсин-стрит мог похвастаться обширной библиотекой на нескольких языках), оставалось тайной даже для ее клиентов. Пиацца обладала тонким музыкальным вкусом и, по слухам, спала на матрасе со встроенной музыкальной шкатулкой; в салоне борделя она поставила идеально настроенный белый рояль, на котором позволяла играть только лучшим музыкантам. Роскошные платья, которые носила она и ее девочки, – «самые красивые и умные октеронки в США» – скрупулезно изучались местными модистками, обшивавшими дам, из «лучшей половины города», чтобы потом те щеголяли в них, принимая эти стильные изыски как свои.

Но роскошные бордели, принадлежавшие Пиацца, Лулу Уайт и Жози Арлингтон, составляли лишь долю новой экономики, возникшей после создания Сторивилля. Когда в 1901 году открылся «Флигель» Тома Андерсона, в Сторивилле работало около 1500 проституток, еще 500 приезжало туда каждую зиму, чтобы обслуживать туристов. Эти 2000 женщин и заведения, существовавшие благодаря им – бары, игорные дома, дансинги, рестораны, кабаки и другие увеселительные заведения Округа, – обеспечивали работой и доходом большое и пестрое множество новоорлеанцев, от сутенеров и горничных до музыкантов, кэбменов и барменов. С точки зрения прогрессивных реформаторов, создавших Сторивилль, эксперимент можно было назвать относительно удачным. Неистребимая индустрия порока была отчасти изолирована и рационализирована. И хотя реформаторы ни в коем случае не одобряли то, что происходило в Сторивилле (хотя некоторые из них, владея недвижимостью в районе, даже извлекали из этого выгоду), они довольствовались тем, что создали систему, в которой две части Нового Орлеана – добродетель и порок – мирно сосуществовали. Раз уж было невозможно совсем избавиться от второго.

С другой стороны, с точки зрения тех, кто вел в Округе дела, эксперимент оказался невероятно успешным. В злачном квартале крутились большие деньги, и зарабатывали их не только корпорации или старые дельцы, но и нувориши рангом пониже. Для Тома Андерсона, который теперь получил возможность если не «поменять местами добро и зло», то по крайней мере гарантировать, что обитатели Сторивилля получат свой голос в законодательном собрании штата, – будущее обещало быть светлым. Даже личная жизнь мэра Сторивилля наладилась. Еще до открытия района в 1898 году Том увлекся миловидной девушкой из Канзаса по имени Олив Ноубл. В прошлом обычная шлюха, работавшая под именем Олли Расселл, довольно быстро стала называть себя «миссис Андерсон» и начала вести хозяйство в квартире на Рампарт-стрит над рестораном своего «мужа».

Разумеется, возникли и сложности, и не последней из них была другая миссис Андерсон, с которой Тому еще не удалось развестись. И хотя мэр Сторивилля был очевидно неравнодушен к своей новой сожительнице, лет на семнадцать лет младше него, он по-прежнему любил поразвлечься с другими девушками. По иронии судьбы, эти проблемы столкнулись в своих интересах и разрешили друг друга. Однажды вечером, услышав, что Андерсон встречается с другой, Олли устроила ему сцену ревности возле бара в ресторане «Арлингтон». Она попыталась выстрелить в него из миниатюрного пистолета, но умудрилась лишь ранить себя в ногу. И несчастный случай обернулся в ее пользу. Рана оказалась незначительной, а настоящая миссис Андерсон получила необходимые основания, чтобы добиться развода на выгодных условиях. Кейт Андерсон назвала Олли Расселл соответчицей и привела перестрелку в качестве доказательства неверности мужа. В результате чего получила развод на чрезвычайно выгодных условиях. Когда он вступил в силу в 1899 году, Том Андерсон немного обеднел, зато получил возможность сочетаться браком со своей возлюбленной Олли, которой не терпелось стать третьей по счету миссис Андерсон.

Правда, осуществлению этих планов помешала кончина любимой матушки Тома в январе 1900 года, с которой на тот момент уже четыре года проживала его двадцатилетняя дочь Айрин, выпускница католической школы. Том не мог оставить Айрин одну в доме на Канал-стрит, но предполагал, что и жить с ним и его новой «женой», бывшей проституткой, она откажется. Однако и тут нашелся выход. В конце 1900 года он познакомил Айрин с Джорджем Делса, барменом своего ресторана «Арлингтон». Они сразу же понравились друг другу и вскоре объявили о помолвке. В 1902 году состоялась их свадьба, на которую Том надел свой лучший смокинг. Казалось бы, выход. Наконец у них с Олли появилась возможность жить в том «идеальном блаженстве», лишенном невзгод, о котором Том мечтал. В двадцать лет он потерял любимую жену, в тридцать с трудом избавился от жены ненавистной, и теперь, почти в сорок, вновь обрел надежду. А то, что его представление о респектабельности отличалось от представлений «Дейли Пикайюн» или членов Пиквикского и Бостонского клубов, совершенно его не тревожило.

Однако не все представители высшего полусвета Сторивилля довольствовались тем, что имели. Жози Арлингтон, королева местной аристократии и гранд-дама с Бэйсинс-стрит, возжелала полностью соответствовать викторианским стандартам приличий. Она по-прежнему была одной из самых богатых сутенерш с претензией на собственный кодекс чести. «Я никогда не позволила бы испортить девочку под своей крышей», – якобы однажды сказала она, объясняя, почему никогда бы приняла в бордель девственницу. Оставаясь одной из главных сутенерш города, Жози по-прежнему стремилась к «нормальной» жизни жены и матери.

Воплотить мечты о настоящей респектабельности должна была юная племянница Анна Дойблер. Вокруг только и говорили о том, насколько Жози предана ей, даже, по воспоминаниям некоторых, была в нее «влюблена». Арлингтон только и говорила, что о своей «единственной отраде». В 1901 году девочке исполнилось семнадцать. И все это время Жози и Том Брэди – которых она называла «Тетя Мэри и дядя Том» – не раскрывали ей истинный источник их богатства. Жози, большую часть времени проживавшая в борделе на Бейсин-стрит, арендовала для отца Анны, своего брата Генри, дом в Кэроллтоне, вдали от Сторивилля. Таким образом она надеялась – подобно реформаторам – отгородиться от своего греховного прошлого и защитить свою дорогую Анну и всю ее семью. Но девочка взрослела, и тетушка Мэри боялась, что однажды Анна может узнать правду. Поэтому Жози отправила Анну в католическую школу при Академии Святого Иосифа в Эмметсбурге, штат Мэриленд. Сама Арлингтон жизни вне порочного Сторивилля не представляла, однако племянницу старалась уберечь от соблазнов и грехов своего мира. Юная девушка должна была жить в том идеальном респектабельном обществе, подобие которого создала для себя ее тетка.

Анна с радостью училась в школе Святого Иосифа, а на время летних каникул тетя Мэри и дядя Том арендовали коттедж для всей семьи на курорте Пасс Кристиан у залива в штате Миссисипи. Здесь они могли притвориться респектабельной семьей, о которой так мечтала Жози. Но когда Брэди отправилась в Эмметсбург, где Анна должна была начать второй год обучения в академии, их ждала беда. Они позвонили в школу из своего отеля и поговорили с матерью-настоятельницей, которая холодно заявила им, что исключает Анну из школы. Не приезжайте, сказала монахиня, «или вы услышите то, чего слышать не хотите». Судя по всему, отец другой ученицы из Нового Орлеана рассказал настоятельнице школы о том, чем действительно занимается миссис Брэди, и та решила распрощаться с Анной от греха подальше.

Что именно Жози сказала своей наивной племяннице, неизвестно, но судя по всему, она нашла способ объяснить это внезапное возвращение в Новый Орлеан. По возвращении предстояло обдумать, как же уберечь девочку от грязной правды. Решение, которое в итоге приняла Жози, было радикальным: если слухи о ней доходят до Мэриленда, тогда Анну стоит отправить на другой континент. И потому Жози Арлингтон, она же Мэри Брэди, на несколько месяцев поручила управление борделем своей заместительнице и вместе с «мужем» повезла Анну Дойблер в Европу.