Глава 20

Тимми отправилась навестить мать в воскресенье днем, предварительно созвонившись с ней. Дверь в квартиру открыл Эйдан. Она поздоровалась с ним ледяным тоном, прошла в комнату и все оставшееся время делала вид, что его рядом нет. Визит не заладился с самого начала и продлился недолго. Вероника с трудом передвигалась на костылях, ей по-прежнему было больно. Джой и Джульетта время от времени звонили ей, несмотря на занятость. Джой учила роль для «мыльной оперы», в которой продолжала сниматься, и по-прежнему ждала известий от косметической компании. Джульетта вместе с Жан-Пьером занималась ремонтом шато. В пятницу они чудом избежали катастрофы: водопроводчик устроил небольшой пожар, пока сваривал водопроводные трубы, но, к счастью, огонь удалось быстро потушить. Однако это происшествие встревожило обоих, все выходные Жан-Пьер помогал Джульетте устранять последствия пожара. Даже Элизабет Марнье приехала, чтобы помочь им.

Тимми предложила свою цену за дом, выбранный для приюта, и теперь ждала ответа от владельцев. Об этом она в радостном возбуждении рассказала матери. Эйдан дал им возможность поговорить наедине и снова вышел только затем, чтобы проводить Тимми. Она смерила его недовольным взглядом, не ответила на дружеское прощание и хлопнула дверью.

– Я ей понравился, – с иронической усмешкой объявил Эйдан Веронике. – Просто она боится выразить свои чувства.

Вероника надеялась, что они вскоре помирятся, хотя Тимми об Эйдане не заговаривала. Просто не решилась. Однако вести себя с матерью Тимми стала осторожнее и уважительнее. Слова Брайана и Эйдана подействовали на нее. Несчастье с Вероникой стало потрясением для всей семьи. Все могло закончиться гораздо хуже.

Все выходные Вероника и Эйдан играли в карты и смотрели кино. После ухода Тимми он ненадолго вышел прогуляться с фотоаппаратом и вернулся довольный. Он сказал, что сделал несколько удачных кадров в парке, потом приготовил им обоим на ужин аппетитную пасту, а после ужина некоторое время работал на своем компьютере. Он захватил с собой работу, чтобы пробыть с Вероникой в Нью-Йорке столько, сколько понадобится, и настаивал, чтобы она отправилась с ним в Лондон, как только снимут гипс. Вероника согласилась. К тому времени уже начнется декабрь. Ей казалось, что ковылять на костылях ей придется полжизни.

В понедельник она снова взялась за портрет Николая. Эйдан ворчал всякий раз, когда проходил мимо, но и ему пришлось признать, что портрет очень хорош. Вероника поработала на совесть, тщательно изучила фотографии и видео, постаралась придать лицу Николая реалистичное и живое выражение. Рисуя, она была неизменно внимательна к деталям.

Над портретом она работала всю первую неделю после аварии. Однажды ей позвонил Арнольд с вопросом, читала ли она утренние газеты. Вероника в них даже не заглядывала.

– Вчера арестовали Берти, – напряженным голосом сообщил он. – За мошенничество с ценными бумагами. Теперь у него будут проблемы посерьезнее попыток отсудить чужую недвижимость. Если его признают виновным, он попадет в тюрьму. Хорошо, что Пол до этого не дожил. Его сердце не выдержало бы такого горя.

Но оба знали, что известие вряд ли удивило бы Пола. Он всегда предсказывал такой исход и опасался его.

Вероника сразу же позвонила старшей дочери, и, к ее удивлению, Тимми ответила на звонок мгновенно. О Берти ей уже сообщил Брайан. Вероника надеялась, что теперь Берти отзовет иск, но Тимми сказала, что, по мнению Брайана, он не прекратит процесс против них, чтобы расплатиться с адвокатом по уголовным делам – услуги таких юристов стоят недешево, они обычно требуют аванс.

– Значит, вы с Брайаном поладили? – спросила Вероника. В последнее время Тимми упоминала о нем почти дружеским тоном.

– Вообще-то, да, – весело подтвердила Тимми. – Он дважды водил меня ужинать. В первый раз он сказал, что откажется от нашего дела, если к концу ужина мое мнение о нем не переменится. Мы ходили в «Двадцать одно», прекрасно провели время, и он продолжил вести наше дело.

Вероника изумилась и подумала, что Брайан избрал верную тактику. Но она помнила, что Тимми по-прежнему считает Эйдана врагом, хотя и надеялась, что вскоре они помирятся. Что бы там ни думали ее дочери, обвинить Эйдана им было не в чем. К Веронике он относился прекрасно.

После разговора с Тимми Вероника позвонила Джой и Джульетте, чтобы сообщить им о Берти, и обе ничуть не удивились: они знали сводного брата всю жизнь и помнили, что он всегда был подлым и бесчестным человеком. Рано или поздно он должен был поплатиться за это. Пересказывая разговор Эйдану, Вероника отметила, что обе ее дочери почти обрадовались.

– По-моему, между Джульеттой и ее архитектором в Сен-Поль-де-Вансе что-то происходит, – высказалась она. Джой была явно счастлива с Роном. – А Тимми только что сказала, что встречается с адвокатом.

Похоже, жизнь каждого из членов семьи постепенно налаживалась. За исключением Берти, которому светила тюрьма.

Все пять недель, пока Эйдан составлял компанию Веронике, Тимми общалась с ним холодно, но вежливо, и довольно часто навещала мать. Владельцы выбранного ею дома согласились на ее цену, пора было переходить к осуществлению планов и готовиться к открытию приюта для бездомных. А Вероника наконец научилась ловко передвигаться на костылях.

Ее беспокоил предстоящий День благодарения и неослабевающая напряженность в отношениях Эйдана и Тимми, однако праздник прошел гладко, тем более что всем было не до пышных приготовлений. Джульетта и Джой не смогли приехать домой, Тимми вызвалась поработать волонтером в службе доверия. Эйдан и Вероника праздновали вдвоем. Эйдан приготовил курицу, Вероника – традиционную начинку и все, что к ней полагалось, и они тихо и уютно провели День благодарения в обществе друг друга.

Портрет Николая был закончен за неделю до того, как сняли гипс. Даже Эйдан признал, что портрет великолепен. Вероника отправила Николаю фотографии, он пришел в восторг, расхвалил ее и попросил отправить портрет на его лондонский адрес. В ответ она заявила, что дарит ему портрет, и отказалась брать за него деньги, объяснив, что работа над ним доставила ей удовольствие и вызвала желание снова заняться живописью.

Через день после того, как она отослала портрет, гипс наконец сняли. В честь этого события Эйдан повел ее ужинать и тем же вечером спросил, когда они смогут уехать в Лондон. К тому времени он пробыл с ней в Нью-Йорке ровно пять недель, чувствовал себя у нее как у себя дома, и даже Кармина подружилась с ним. Но теперь ему было пора домой в Лондон, готовиться к выставке. Он и так сделал в Нью-Йорке все, что мог, и проявил безграничное терпение.

– Можем поехать сразу же после Рождества. Или поезжай один, а я после праздника сама приеду к тебе, – сказала Вероника, переполненная благодарностью к нему. Без его присутствия ей было бы гораздо тяжелее. – На Рождество я должна быть дома, а после праздников здесь меня ничто не держит. У девочек все в порядке, Тимми занята, как всегда. Так что с конца декабря я в твоем распоряжении, – умиротворенно заключила она. – Или же можем поехать вместе прямо сейчас, потом я ненадолго прилечу в Нью-Йорк на Рождество, а после него вернемся в Европу.

– Рад слышать, – улыбнулся он. Решено было уехать через три дня, чтобы Эйдан успел наверстать упущенное по работе. Вероника собиралась приехать в Нью-Йорк на Рождество, чтобы отпраздновать его с детьми. Ей казалось, что так будет правильно, и Эйдан согласился.

Перед отъездом Вероника поужинала с Тимми, которая подробно рассказала ей о купленном доме. Пока что она укладывалась в бюджет. Она только что сообщила руководству фонда, где работала, что через три месяца увольняется. Матери она призналась, что постоянно видится с Брайаном.

– А как дела у вас с Эйданом? – настороженно спросила Тимми. Она по-прежнему недолюбливала его, поскольку знакомство получилось неприятным. Но Вероника заметила, что все три дочери стали относиться к ней гораздо внимательнее теперь, когда узнали о существовании Эйдана. Джой и Джульетта чаще звонили ей, Тимми вела себя не так напористо и враждебно, и даже проявляла подобие заботы о матери.

– Все хорошо. Вообще-то, даже замечательно, – спокойно ответила Вероника. – Думаю, он тебе понравится, когда ты познакомишься с ним поближе. Так что дай ему шанс.

– Странно думать, что он почти ровесник мужчины, с которым встречаюсь я, – нерешительно заметила Тимми. Эйдан был старше Брайана всего на два года.

– В этом нет ничего странного. Просто так обстоит дело. Наш возраст не имеет для нас значения, – ответила Вероника, не пытаясь извиняться или оправдываться перед дочерью. – Мы прекрасно ладим. Да, мы разные. У каждого из нас есть свои принципы, и он не мешает мне быть такой, какая я есть. И любит меня. С ним я счастлива, – она не знала, как еще описать свои отношения с Эйданом. Они были прежде всего простыми и легкими. И даже Тимми в разговорах с сестрами признавалась: ей не верится, что Эйдан охотится за деньгами их матери. Все они видели его фотографии в Интернете и знали, что в своей сфере он пользуется известностью и уважением. А Вероника выглядела счастливой, как никогда прежде, – этого не мог отрицать никто из ее дочерей.

– Когда возвращаешься? – спросила Тимми.

– Приеду на Рождество, – объяснила Вероника. Тимми виновато потупилась.

– Меня здесь не будет, мама, – словно извиняясь, сообщила Тимми. – Брайан пригласил меня в Бостон. И мне очень хочется поехать.

Удивленная Вероника тем же вечером позвонила Джой и Джульетте, чтобы выяснить, будут ли они дома на Рождество, и получила тот же ответ. Джой собиралась на Сен-Бартс с Роном на все праздники, просто еще не успела сказать об этом матери. Джульетте было жаль расстраивать Веронику, но и она не собиралась на Рождество уезжать из Франции. Значит, в Нью-Йорке никого из них не будет. Веронике представилась возможность отпраздновать Рождество с Эйданом в Лондоне или в Париже. Так она и сказала ему накануне отъезда, на следующее утро за завтраком.

– Если ты думала, что я расстроюсь, – напрасно, – просиял он. – Сколько ты сможешь пробыть в Европе?

– Пожалуй, пару месяцев, – она улыбнулась. Узнав, что все ее дочери заняты, она вновь переполнилась благодарностью за то, что у нее есть Эйдан. У нее появилась возможность построить вместе с ним новую жизнь и наконец-то пожить для себя. Давно пора.

Эйдан и Вероника улетели в Лондон и принялись жизнерадостно осваиваться в его лофте. Здесь они планировали пробыть дней десять, пока Эйдан не разберется с делами, а на Рождество и Новый год уехать в Париж, немного пожить в квартире Вероники. В одном углу своего лофта Эйдан обустроил мастерскую для Вероники, чтобы она продолжала рисовать, если захочется. На выходных она задумала съездить в Сен-Поль-де-Ванс, выяснить, как идет ремонт шато, проведать Джульетту и познакомиться с Жан-Пьером. По-видимому, роман между ними стремительно развивался.

Они пробыли в Лондоне неделю и почти устроились на новом месте, когда Веронике на мобильник позвонил брат Томмазо из Венеции. Это случилось накануне Рождества. Монах сообщил, что хотел бы обсудить с ней примечательные новости, но прежде взглянуть на картину. И пообещал перезвонить, как только получит ее и как следует рассмотрит. Вероника сразу же перезвонила Арнольду и попросила переслать предполагаемое полотно Беллини в Венецию.

– Что случилось? – спросил Эйдан, когда разговор закончился.

– Пока не знаю. У брата Томмазо, кажется, есть интересные новости. Но сначала он хочет взглянуть на картину, вот я и поручила Арнольду переслать ее. Интересно, что им удалось выяснить?

Рождество они провели в парижской квартире Вероники, только вдвоем, рождественскую мессу слушали в соборе Нотр-Дам. А Новый год встретили в Сен-Поль-де-Вансе вместе с Джульеттой и Жан-Пьером. Веронике и Эйдану он понравился, ремонт в шато продвигался гораздо быстрее, чем ожидала Вероника. В январе они обосновались в парижской квартире. Брат Томмазо снова позвонил в середине января и попросил Веронику приехать в Венецию. Картину благополучно доставили в монастырь, брат Томмазо тщательно изучил ее. Эйдан сказал, что у него такое чувство, будто они ожидают розыгрыша лотереи, не зная, выиграют ли. Но в работе у него наметилось затишье, поэтому он охотно вызвался сопровождать Веронику в Венецию. Они отправились туда самолетом в пятницу днем и прибыли в монастырь к четырем, как раз к началу вечерней службы. Был солнечный зимний день, Венеция казалась еще прекраснее, чем обычно.

Брат Томмазо ждал их в библиотеке, где они встретились с ним впервые, полотно Беллини стояло на подставке. Завидев гостей, монах сразу же встал из-за стола, и по его улыбке они поняли, что он искренне рад им.

– Исследование происхождения вашей картины доставило мне истинное удовольствие, – заверил он Веронику, взял указку и принялся за подробный рассказ, показывая важные детали, с помощью которых было принято устанавливать подлинность полотен.

Не выдержав ожидания, Эйдан спросил:

– Так значит, это подлинник Беллини?

Брат Томмазо обвел обоих серьезным взглядом и дал неожиданный ответ:

– Вы имеете в виду Якопо Беллини? Нет.

У Вероники упало сердце, но в целом она не удивилась. Она всегда сомневалась в подлинности картины и оказалась права.

– С тех пор как мы виделись в прошлый раз, я подробно изучил историю картины и ее саму, чтобы с уверенностью приписать ее кисти Беллини-отца, Якопо, но достичь этой цели так и не смог. Однако нити исследования привели меня к любопытному полотну, которое в конце XIX века принадлежало первому графу Дадли.

В последний раз картина появилась на публичной выставке в 1955 году, затем, спустя пятьдесят пять лет, вновь всплыла и была продана на аукционе в 2010 году. Она называлась «Мадонна с младенцем на фоне пейзажа» и была написана Джованни Беллини, сыном Якопо. Как только я рассмотрел это полотно, то смог с полной уверенностью утверждать, что и ваша картина принадлежит кисти Джованни, а не его отца, как мне поначалу показалось. Так что у вас Джованни Беллини, а не Якопо, дорогая моя. В этом нет никаких сомнений.

И Эйдан, и Вероника были поражены педантичностью и результатом его исследований. Помолчав, монах добавил:

– Возможно, для вас даже к лучшему то, что эта картина написана Джованни Беллини, а не его отцом. Работы Якопо продаются на современном рынке живописи за двадцать-сто тысяч долларов. А полотно Джованни Беллини, о котором я упомянул, было продано на аукционе «Сотбис» в 2010 году более чем за пять миллионов долларов. Ваша картина – редкое сокровище, так что ее могут оценить еще выше.

Эти слова ошеломили обоих.

– История картины почти так же примечательна, как ее автор, – продолжал брат Томмазо. – Я нашел упоминания о ней в нескольких очень старых книгах о живописи, которые сохранились у нас в библиотеке. Сначала мне попалось только краткое описание картины, затем – еще несколько упоминаний в двух различных изданиях. Ее приобрела одна французская семья здесь, в Венеции, на рубеже веков, и увезла с собой во Францию. Единственное, в чем я не уверен, – как картина попала обратно в Венецию перед тем, как вы купили ее. Но в промежутке между этими событиями она проделала долгий и не всегда счастливый путь. Ее купил французский банкир по фамилии Берже-Коэн, много лет она провисела у него в парижском особняке. Если не ошибаюсь, в 1918 году она перешла по наследству к старшему сыну этого банкира и принадлежала ему до 1940 года.

В 1940 году все следы этого полотна теряются. Оно словно исчезло. А семью его владельцев постигла страшная участь. После оккупации Парижа все потомки Берже-Коэна были отправлены в концлагеря на территории Германии, и насколько нам известно, никто из этих людей не выжил. Им принадлежала на редкость богатая коллекция предметов искусства, разрозненные фрагменты которой в течение долгих лет продолжали появляться то там, то тут: в Германии, в Англии, один раз во Франции, несколько раз – в Южной Америке. И все они, кроме нескольких, попали в музеи, поскольку представляли собой значительную ценность.

И вот теперь всплыла еще одна картина из той же коллекции. Каким-то образом она попала обратно в Венецию, где вы и купили ее. Могу лишь предположить, что вместе с остальной коллекцией Берже-Коэнов она перешла к нацистам и была увезена из Франции. Очевидно, продавец, у которого вы купили ее столько лет назад, понятия не имел, какое сокровище ему досталось, поскольку запросил за картину сущие пустяки. И вот теперь, дорогая моя, – он многозначительно посмотрел на Веронику, – вам принадлежит поистине редчайшее сокровище. Берегите его, как следует заботьтесь о нем. В сущности, его место в музее.

Все трое умолкли, в почтительном молчании глядя на картину. Наконец Вероника повернулась к брату Томмазо.

– А что известно о Берже-Коэнах? Говорите, они все погибли в концлагерях?

– Видимо, да. А картина явно попала в руки нацистов после того, как ее прежних хозяев взяли под стражу. Порой проследить судьбу произведения искусства бывает легче, чем выяснить судьбу человека. Но насколько мне известно из различных источников, все родственники прежнего хозяина картины исчезли бесследно.

Он почтительно умолк, Вероника задумалась. История оказалась печальной, Веронике было неловко оттого, что картина досталась ей, по сути дела, случайно. Она горячо поблагодарила брата Томмазо за скрупулезные исследования, выписала щедрый чек для монастыря и еще один – лично для монаха, а не для благотворительных нужд. Он расцеловал ее в обе щеки, она спросила, нельзя ли оставить картину в монастыре, пока она не организует доставку обратно в Нью-Йорк. Монастырь они покинули с документами, которые собрал для Вероники монах. По дороге в отель оба долго молчали. На этот раз они остановились в городе, в отеле «Даниэль».

– О чем задумалась? – наконец спросил Эйдан. Он думал, что Вероника будет без ума от радости, а она, кажется, загрустила. По ее молчанию было видно, что у нее тяжело на душе.

– О Берже-Коэнах и о том, что с ними стало, – картина придавала Холокосту больше реальности, чем берлинский музей. Эйдан кивнул, понимая, чем она встревожена. – Пожалуй, стоило бы выяснить, не осталось ли в Париже кого-нибудь из потомков этой семьи.

– Прошло семьдесят пять лет, – мягко напомнил Эйдан. – Даже если кто-то из них тогда выжил и вернулся из концлагерей, сейчас их уже нет в живых.

Она кивнула, до отеля они дошли в мрачном молчании. Вечером Вероника была непривычно тихой и неразговорчивой. Они отправились в свою любимую тратторию, но в это время года в ней было малолюдно и скучновато. У Вероники был задумчивый и грустный вид.

Она по-прежнему отмалчивалась, когда на следующий день они покинули Венецию. Оказалось, что картина стоит целое состояние, а Веронике было как будто все равно. В глубине души она считала, что сама она ничем не лучше нацистов, отнявших картину у законных владельцев. Эйдану она призналась: сам факт, что картина теперь принадлежит ей, вызывает ощущение, будто бы ее руки запачканы кровью.

– Все уже в прошлом, – попытался успокоить ее Эйдан. – Просто живи и радуйся. Картина замечательная, ничуть не хуже тех, которые достались тебе от дедушки. Твой бывший муж хотел, чтобы она принадлежала тебе, вот и сделал тебе такой подарок.

– Ни одна из дедушкиных картин не была украдена у людей, которых отправили в концлагеря, – печально возразила она, и Эйдан не стал спорить. Просто не видел в этом смысла. После возвращения в Париж она устроилась работать за компьютером, просидела весь вечер и полночи, и легла в постель спустя долгое время после того, как Эйдан уснул.

На следующее утро она снова взялась за работу, и так продолжалось несколько дней. Спустя четыре дня она отобрала три имени из списка, который старательно составила. Оказалось, что Коэнов в Париже тысячи, а Берже – еще больше. И трое Берже-Коэнов. Вероника показала список Эйдану и позвонила всем троим тем же днем.

Первая из тех, с кем она говорила, молодая женщина, сказала, что ее семья родом из Эльзаса и что в Париже никто из ее родных не жил. Вторым в списке значился студент, который объяснил, что брак его родителей не признан по французским законам. Его мать носила фамилию Берже, отец – Коэн, и они дали своему сыну фамилию, объединив две своих. По третьему номеру ответила девушка. Она сказала, что ее зовут Анриетта Вильер, что Франсуа Берже-Коэн приходится ей дедом, что они перебрались к нему в дом, чтобы ухаживать за ним, поэтому телефон записан на его имя. На вопросы она отвечала, явно думая, что Вероника проводит какие-то маркетинговые исследования, и удивилась, услышав от нее просьбу о встрече, по возможности поскорее.

– Что-нибудь случилось? – испугалась девушка.

– Нет, но кажется, у меня есть то, что когда-то принадлежало вашему деду или его семье. Это было давным-давно, и мне хотелось бы поговорить об этом с ним.

– Этого не может быть, – твердо возразила девушка. – Вся его семья погибла во время войны. Только дедушка выжил. Все вещи у них отобрали – и дом, и все, что в нем было.

– Знаю, – мягко подтвердила Вероника. – Он согласится поговорить со мной?

– Ему уже восемьдесят восемь лет, он нездоров. Во время войны он был ребенком. Голова у него ясная, но вряд ли он вспомнит предмет, о котором вы говорите, – объяснила девушка.

– Я привезу ему фотографию, – пообещала Вероника. Снимок картины сохранился у нее в компьютере, Эйдан мог распечатать его. – Можно мне приехать завтра? – настойчиво спросила она.

– Мне надо забрать из школы сына, – вздохнула Анриетта. – Приезжайте в пять. Но пожалуйста, постарайтесь не волновать его. Ему слишком тяжело вспоминать о войне. Он не любит говорить о ней.

– Обещаю, я сделаю все возможное, чтобы не расстроить его. Надеюсь, он захочет получить обратно эту вещь, если она действительно принадлежала его родителям, – закончив разговор, она повернулась к Эйдану. В ее глазах застыло удивление. – Кажется, я все-таки нашла одного из них. Ему восемьдесят восемь лет. Значит, во время войны было тринадцать.

– И как ты собираешься поступить? – Эйдан забеспокоился. Последние четыре дня ему казалось, что Вероника одержима какой-то мыслью – с тех пор, как они побывали в Венеции и она услышала от брата Томмазо историю картины.

– Завтра я поеду к нему. Хочешь со мной?

Он кивнул, понимая, что все равно не смог бы заниматься ничем другим. Он должен быть с ней. Зов судьбы слышался вновь.