Глава 15
Вероника улетела прямиком в Берлин, не заезжая в Париж, через пять часов после того, как проводила Джульетту. В аэропорту Эйдан ждал ее у самой зоны досмотра, на его лице играла широкая улыбка. Они расстались всего на несколько дней, но обоим казалось, что прошла вечность. Держась за руки, они вышли из здания аэропорта и направились к «Остину Хили», ждущему на парковке. Сам вид маленькой машинки для Вероники был сродни возвращению домой. А Эйдан выглядел уставшим и, похоже, все время до ее приезда трудился, не покладая рук. На нем была линялая футболка и рваные джинсы. Свои фотографии он сам вставлял в рамки и развешивал в галерее.
Пока они ехали в Берлин по новой автостраде, соединяющей город с аэропортом, Вероника успела рассказать Эйдану обо всех недавних событиях, в том числе о том, что накануне днем Джульетта встречалась с архитектором и теперь уехала домой, продавать свою бруклинскую булочную.
– Так ты поможешь ей? – уточнил он. Вероника с улыбкой кивнула. Ей было приятно видеть, как он отстаивает интересы ее дочери, не успев даже познакомиться с ней.
– Ее сестры вряд ли станут возражать – наоборот, будут рады как можно скорее выручить деньги за свою долю шато, особенно Джой и Софи.
Она понимала, что деньги им нужны для дела: Тимми – для приюта, Джой – на жизнь и строительство карьеры в Лос-Анджелесе, а Софи – на учебу и повседневные расходы. Судя по поступкам девочек, поощрение помогало им. Вероника гордилась дочерьми.
Возле города они свернули на шоссе, Эйдан направил машину в район Митте. По пути он обращал внимание Вероники на местные достопримечательности, объяснял, где располагались Берлинская стена и пограничный пропускной пункт Чекпойнт Чарли. Вероника прежде никогда не бывала в Берлине и с нетерпением ждала, когда наконец посмотрит город вместе с Эйданом. Они остановились в маленькой гостинице неподалеку от Брунненштрассе, там же, где в одной из галерей устраивалась выставка Эйдана и находились другие центры авангардного искусства – такие, как организация «Музейные хранители без границ», основанная галеристкой из Нью-Йорка Сарой Белден. Повсюду попадались граффити, здания были серыми и строгими. Эйдан уже предупредил Веронику, что их отель – просто бетонная коробка, зато от него удобно добираться до галереи. Мимолетных впечатлений от «Чиприани» и «Отель дю Кап» хватило ему, чтобы понять, что Вероника привыкла к более роскошной жизни – впрочем, он и так об этом догадывался по ее манерам, поведению, по тому, как она одевалась. Даже самая простая ее одежда стоила дорого, в ней Вероника всегда выглядела элегантно. Эйдан не сомневался, что в Париже и в Нью-Йорке она живет на широкую ногу, но не знал, насколько она свободна в средствах. Однако рисоваться перед ней он не собирался. Ему просто хотелось показать Веронике свою настоящую жизнь, только и всего.
Они завезли ее вещи в гостиницу, и Вероника засмеялась, увидев, что она даже проще, чем рассказывал Эйдан. За стойкой администратора восседал бритоголовый студент в пирсинге и татуировках, ключи от номера Эйдана ему пришлось поискать, прежде чем они нашлись в ящике стола. Гостиница выглядела так же современно, как и ее постояльцы, но в просто обставленном номере было чисто. Здесь не было ничего, кроме самых необходимых удобств, в ванной царила теснота, но Веронику это не смущало. Они оставили ее сумку, покинули гостиницу и до самой галереи шли, держась за руки. На каждом шагу на этой улице попадались магазины, рестораны и галереи, среди прохожих было немало стильно и смело одетых людей, и в целом старое и новое образовывало причудливую смесь.
– Как я рад, что ты приехала! – Эйдан сиял, гордясь своей красивой спутницей. Он не сводил с нее глаз, не замечал ничего вокруг. Галерея поразила Веронику еще больше, чем отель: залы были просторными, полы – бетонными, потолки – высокими, с крашеными балками, стены – гладкими и голыми, и освещение прекрасно оттеняло снимки. За столом у входа в галерею сидела девушка, трое молодых людей развешивали фотографии по указаниям Эйдана. Две стены уже покрывали снимки, впечатляющие и тревожные. При знакомстве с Вероникой Эйдан сказал только, что он снимает трагедии и пороки этого мира. Его работы намертво врезались в память, это был проницательный и горестный взгляд на жизнь: жестоко избитый человек, проститутки и наркоманы, бродяги и дети, при виде которых сердце разрывалось от боли. Страдающие люди, в глазах которых отразилась вся скорбь этого мира.
– Обычно все мы спешим отвести взгляд от таких сцен, – объяснил Эйдан, пока она разглядывала фотографии. – А я хочу, чтобы люди видели их. Нельзя убегать от жизни только потому, что она безобразна или трагична.
Этот жесткий взгляд на мир ошеломлял сильнее работ Дианы Арбус или Нан Голдин, которые тоже снимали уродства и наркоманов. Позиция Эйдана была еще проще и грубее, его снимки тревожили сильнее. В них чувствуется красота страдания, думала Вероника, неотрывно глядя на фотографии. Интересно, для скольких из них найдутся покупатели? Фотографии были не из тех, какие хочется видеть, просыпаясь по утрам, тем не менее эти социальные заявления имели право на существование, и Эйдан проявил смелость, выразив свои взгляды. Он не отворачивался ни от содержимого сточной канавы, ни от сцены в гетто, а при виде его снимка, на котором ребенок в Индии рыдал возле трупа матери, у Вероники навернулись слезы. Он бил наотмашь, был отражением личности самого Эйдана, защитника нищих и угнетенных, голосом тех, к кому не принято прислушиваться. Глядя на его фотографии, было легко понять, почему он так презирает людей, у которых есть деньги и которым слишком легко живется. Вероника считала, что места в мире хватит всем. Эйдан же придерживался крайних взглядов на общество и политику, и они отчетливо прослеживались в его работах.
– Они прекрасны, – восхищенно выговорила Вероника, и он ощутил блаженный трепет.
– Порой меня беспокоит, не слишком ли они жестоки. Я не хочу пугать зрителей, просто такие чувства я испытываю почти всегда.
Он познакомил ее с владельцем галереи Карлом – человеком лет двадцати с небольшим, в татуировках и с тоннелями в обоих ушах. Он очень вежливо пожал руку Веронике, а она обратила внимание на приставку «фон» к его фамилии – значит, он был потомком аристократов, хоть и вращался в современном мире. По его внешности догадаться о происхождении было бы невозможно. Все сотрудники галереи выглядели авангардно – именно такой она представляла по рассказам берлинскую богему. Этот мир энергией и агрессивностью превосходил парижский, который хоть и считался также богемным, но придерживался умеренности. Здесь все было новым, иным, все будоражило Веронику. Присутствие рядом Эйдана наполняло ее энергией, ей открывалась целая вселенная. Она и прежде увлекалась искусством, но совсем другого рода. А Эйдан открыл ей в искусстве новое и неизведанное, и оказалось, что это новое ничем не хуже полотен в галерее Уффици, во Флоренции, где Эйдан однажды заметил, что искусство Ренессанса тоже было «авангардом» для своего времени. Об этом стоило задуматься, и хоть Веронику насмешили его слова, в целом он был прав.
Каждый творец опережает свое время, каким бы оно ни было, и зачастую его творения шокируют современников – будь то первые обнаженные фигуры, гипотеза о том, что Земля круглая, или снимки Эйдана. Веронике нравилась широта его взглядов, его новаторство и смелость. Разглядывая его снимки, она вдруг испытала острое желание вновь взяться за рисование. И вспомнила о Николае, который заказал ей портрет. Интересно, позвонит ли он ей? Работа над портретом такого человека могла бы увлечь ее. Сильный характер Николая отчетливо проявлялся в его облике.
На обед Эйдан повел ее в пивную на открытом воздухе, где они ели сосиски и пили темное пиво из высоких стаканов. Потом они побывали в нескольких других галереях – Веронике хотелось получить представление о том, что происходит в местном художественном сообществе. Оно оказалось преимущественно авангардным, и хотя обычно авангард ее не привлекал, она охотно смотрела работы других художников. Посещение галерей дало ей и Эйдану обильную пищу для разговоров – о направлении современного искусства, мотивации художников, сравнении их видений, о том, как предыдущие поколения художников вдохновляют последующие, порой ничем не похожие на них. Эйдану еще не встречался человек, который был бы настолько увлечен искусством, как Вероника. Вдобавок предвзятость была ей чужда, она охотно воспринимала все новое, и это Эйдану тоже нравилось, хотя ее собственная манера рисования была проверена временем, надежна и в целом традиционна. В отличие от нее, Эйдан предпочитал рисковать, лезть на рожон, – словом, быть настоящим, как он это называл.
Наконец они вернулись в его галерею и застали там агента Эйдана, Джонни Гарднера. Он был моложе Эйдана, его черные волосы торчали острыми прядями, как иголки, о работах Эйдана он отзывался с величайшей серьезностью. Вероника была рада новому знакомству. Через несколько минут Джонни ушел на встречу с художником, мастерская которого располагалась на той же улице. Эйдан снова занялся рамками, Вероника помогала ему, чем могла, вместе они наблюдали, как сотрудники галереи готовятся к выставке. Каждые пять минут Эйдан останавливал их, чтобы внести какие-нибудь мелкие поправки, поменять местами снимки, сдвинуть их на пару дюймов влево или вправо. В своей работе он был перфекционистом до мозга костей, и Веронике это нравилось. Волнение в преддверии выставки здесь, в галерее, казалось почти осязаемым.
Тем вечером они задержались в галерее до одиннадцати, затем заказали ужин из блюд каджунской кухни. Еда была замечательная, за ужином они успели развесить снимки еще на двух стенах, а потом вернулись в отель и в изнеможении повалились на кровать. Несмотря на напряженную работу и волнения перед выставкой, Эйдан был счастлив, что Вероника рядом.
На следующее утро Вероника проснулась оттого, что Эйдан ласкал ее. Они лежали в постели обнаженные и начали заниматься любовью еще в полусне.
– Какой приятный способ просыпаться… – сонно пробормотала она потом, перекатываясь на бок, чтобы посмотреть на Эйдана. Он поцеловал ее.
– Спасибо за помощь вчера вечером. У тебя верный глаз, – похвалил он.
– У тебя тоже, и работаешь ты на совесть.
Они приняли вместе душ и вскоре уже направлялись в галерею. Подготовка к выставке заняла еще два дня. Благодаря нескольким нишам и продуманно размещенным перегородкам в их распоряжении появились дополнительные стены для размещения фотографий. Наконец все было закончено, и Эйдан счел выставку полностью готовой к открытию, насколько это вообще возможно. Перед самым уходом в гостиницу, чтобы переодеться к церемонии открытия, он поменял местами последние три снимка. В галерее было выставлено множество работ Эйдана, и он рассчитывал на благосклонные рецензии.
К открытию Эйдан оделся в черную рубашку и черные джинсы, а Вероника – в черные кожаные брюки и черный свитер, который купила, отлучившись на несколько часов за покупками на Ораниенбургерштрассе.
– Ты великолепна, – восхищенно воскликнул он, целуя ее. Пешком они направились из гостиницы в галерею. Эйдан волновался из-за выставки, его волнение передалось Веронике. На открытие обещал прийти самый влиятельный арт-критик Берлина. Едва Вероника с Эйданом оказались в галерее, как ее владелец, Карл, сообщил, что ему звонили из одного музея в Испании по поводу приобретения некоторых работ, и такой же запрос поступил из Гамбурга. Выставка могла сыграть решающую роль в карьере Эйдана, поэтому он был особенно рад, что в эти минуты Вероника рядом с ним.
Галерея быстро наполнилась посетителями, подали легкие закуски, играла музыка, заинтересованную толпу составляли главным образом ценители искусства. Прибыли художники и коллекционеры из Италии, Испании и Англии, пришел критик, которого ждал Эйдан, и похвалил выставку. Эйдан был звездой вечера, его работы обсуждали и превозносили. В какой-то момент Вероника, оглядевшись, вдруг осознала, что большинству собравшихся в зале от двадцати до тридцати с небольшим лет – словом, среди зрителей ее ровесников не оказалось. Она вдруг почувствовала себя безнадежно старой и задумалась, не выглядит ли она нелепо в брюках из черной кожи. Волосы она распустила по просьбе Эйдана. Ей вспомнилось английское выражение «закосить под девочку» – так говорили о женщинах в возрасте, одевающихся на молодежный манер. Вероника надеялась, что не выглядит молодящейся старухой.
Тем не менее она разительно отличалась от людей, окружающих Эйдана. Это не раздражало и не злило ее, она просто любила его и радовалась, что она здесь, однако этот вечер отрезвил ее, напомнил, в каких разных мирах они живут. Ей было интересно и весело, однако она постоянно помнила, что она здесь чужая, и гадала, сумел бы Эйдан прижиться в ее мире или нет. При желании он смог бы, но весь он, казалось, состоял из острых углов и твердых мнений, и не собирался изменять себе ради других. Вероника уважала его за эту цельность. Она задумалась, способен ли он вообще радоваться жизни в ее мире – при всем его недоверии к богачам и презрении к традициям, смысла в которых он не видел. Он соглашался терпеть лишь то, что он считал честным, неприкрашенным и реальным. Как он сам говорил, он не выносил чепухи и бессмыслицы, и не собирался мириться с ними.
Безусловно, порой ее миру недоставало честности, а балом в нем правили условности и неискренность. Лишь немногие могли позволить себе быть прямолинейными, как Эйдан. Ему было нечего терять и некому угождать, кроме самого себя. Вероника всю жизнь приспосабливалась к людям и обстоятельствам, порой даже себе во вред, а Эйдану это не нравилось. Он считал, что с людьми ей следует вести себя жестче, прямее, хоть она и уверяла, что это не в ее духе. По мнению Эйдана, люди, которые чем-либо оскорбили ее, проявили грубость, бесчестность или бестактность, а также пытались пользоваться ею, не заслуживают никаких слов, кроме «пошел к черту». Он уже предлагал ей в случае необходимости так же реагировать и на ее дочерей. Выслушав это, Вероника расхохоталась. Девочки упали бы в обморок, если бы она предприняла такую попытку.
Вероника всегда была безукоризненно вежлива, ее хорошие манеры и воспитание проявлялись во всех ее поступках. А Эйдан считал, что вежливость – это чаще всего притворство, а притворщиков он не терпел. Эйдан рассуждал просто: если кто-то поступил некрасиво по отношению к тебе, дай ему пинка и уходи. Даже работа порой вызывала у него то же желание: казалось, она плюет в лицо и хватает за горло. У Эйдана было доброе сердце, но в случае необходимости он мог и ощетиниться. Так и случалось, когда он нервничал. Вероника действовала мягче, старалась сгладить острые углы, и как ни странно, они с Эйданом дополняли друг друга. Рядом с ней он тоже смягчался, а она становилась смелее, чего ей давно хотелось, только проявляла эту смелость более обдуманно и осмотрительно, чем советовал Эйдан. «Со сволочами нельзя церемониться, – сказал он ей во время одного ночного спора. – Они все равно не оценят. Надо быть такой же резкой, как они, иначе тебя растопчут и не вспомнят об этом». В каком-то смысле именно так поступал Пол. И даже ее дети, хоть это бывало редко. Они принимали Веронику как должное, и это беспокоило Эйдана, особенно когда он слышал, как она говорит с ними по телефону. Когда разговор заканчивался, он упрекал ее за излишнюю кротость.
Вечером, пока они были в галерее, позвонила Джульетта сказать матери, что выставила свою булочную на продажу. Прежде она обсудила свою затею с Арнольдом, выяснила, какая цена будет справедливой, и теперь хотела поделиться своими мыслями с матерью, но с удивлением услышала в трубке шум на заднем плане. Вдобавок мать постоянно отвлекалась и казалась чем-то занятой.
– Где ты? – раздраженно спросила Джульетта. Дочери Вероники привыкли, что у матери на них всегда есть время, но когда сами были заняты, могли подолгу не вспоминать о ней. Подразумевалось, что она всегда готова явиться по первому зову, что своих планов и потребностей у нее нет и быть не может, поэтому девочки искренне удивлялись, узнавая, что у нее дела. Порой казалось, что они воспринимают ее жизнь как ожидание в запертой комнате, пока они не позовут ее, и тогда Веронике откликнется мгновенно.
– На открытии галереи, – напрягая слух, ответила Вероника. Музыка играла слишком близко и громко, но выходить на улицу ей не хотелось. Сейчас она была нужна Эйдану, он хотел видеть ее рядом в свой звездный час. Вероника не стала объяснять Джульетте, что она в Берлине, а не в Париже, – об этом дочери незачем было знать. Иначе неизбежно посыпались бы вопросы – «С кем? Зачем?» – отвечать на которые Вероника не желала.
Джульетта повторила то, что сказала ранее, надеясь, что мать наконец расслышит ее, и пребывая в уверенности, что та все равно изнывает от скуки. В таком духе они почти всегда общались по телефону. Слова «у меня дела, мама» были сигналом к немедленному прекращению разговора, а когда дела обнаруживались у Вероники, это не значило ровным счетом ничего.
– Я поговорила с Тимми, – продолжала Джульетта. – Она готова продать мне свою долю за ту цену, о которой мы с тобой говорили. Потом собирается добавить ту сумму, которую папа завещал ей на открытие приюта, и начать смотреть дома в Вест-Сайде, но сколько понадобится времени, чтобы найти подходящий, – неизвестно. Я пыталась дозвониться и Джой, но мы с ней никак не можем застать друг друга на месте. Она получила роль в той «мыльной опере», и теперь будет сниматься ежедневно следующие несколько недель. Кажется, она все-таки спит со своим новым менеджером, – мимоходом заметила Джульетта, продолжая разговор об этом человеке, начатый еще на юге Франции. – Один раз она написала мне в эсэмэске, что ужинает с ним, чтобы заодно поговорить о рекламной кампании косметики, где он договорился о кастинге для Джой. Она обещала позвонить мне, когда вернется домой, но так и не позвонила. Конечно, может, решила, что в Нью-Йорке уже слишком поздно, но меня не покидает ощущение, что она что-то скрывает.
Сестры слишком хорошо знали друг друга, и Вероника тоже знала их. У нее было такое же ощущение: у Джой с ее новым менеджером что-то назревало.
– Надеюсь, это у них серьезно, и он не станет пользоваться ее положением, – встревожилась Вероника.
– Он достаточно известный человек, работает с несколькими знаменитостями, – попыталась успокоить ее Джульетта. – Я поискала его в Гугле после того, как Джой рассказала мне о нем. Она права: он очень интересный мужчина. Ну, так что ты думаешь? – спросила Джульетта. Музыка в галерее зазвучала громче. Играли джаз, звуки эхом отражались от бетонных стен и пола.
– О чем? – переспросила Вероника, перекрикивая шум толпы. – О менеджере Джой?
Она не знала, что и думать. События развивались слишком быстро, сведениями об этом человеке она не располагала.
– Нет, о цене, которую я собираюсь запросить за булочную. Как думаешь, этого хватит? – Джульетта вновь заговорила о своих планах ремонта шато и о том, что понадобится для их осуществления.
– Не знаю. А что говорит Арнольд? – Вероника не могла сосредоточиться, казалось, ее тянут в разные стороны одновременно.
– Сказал, что цена кажется ему справедливой с учетом всей техники и моей клиентуры.
– Значит, с ценой все в порядке. Я позвоню тебе завтра, – предложила Вероника. Продолжать разговор у нее не было не только возможности, но и желания.
– Завтра я занята. Мне надо на склад в Йонкерсе, составить опись дополнительного оборудования, которое там хранится. Я собираюсь продать и его.
– Ясно, – отозвалась Вероника. Эйдан помахал ей рукой, она кивнула. – Я тебя люблю, поговорим потом.
Отключившись, она отправилась на поиски Эйдана. Он хотел познакомить ее с видным немецким издателем, заинтересованным в выпуске его снимков в виде альбома. Издатель оказался интересным человеком, Вероника быстро разговорилась с ним и увлеклась беседой надолго. Оба произвели впечатление друг на друга. Время уже близилось к полуночи, когда толпа наконец начала редеть. Эйдан ликовал: выставка собрала множество посетителей, вечер прошел успешно, он встретился со всеми, кого надеялся увидеть в галерее. Владелец галереи отлично поработал, рекламируя выставку Эйдана, его работы приняли с энтузиазмом. Агента Эйдана, Джонни Гарднера, успех выставки привел в восторг.
На следующий день в прессе появились прекрасные рецензии, которых такие снимки удостаивались нечасто: как правило, они вызывали шок и отвращение. Но критики прониклись их духом, несколько фотографий были проданы за немалую цену. Эйдан не скрывал удовольствия. Его называли одним из самых видных молодых фотографов. Теперь ему осталось мечтать лишь о том, чтобы как можно больше его снимков попали в музеи.
Об этом они говорили за обедом в ресторане «Парижский бар» на следующий день, и Вероника сумела дать Эйдану полезный совет. Он уже привык с уважением относиться к ее уму и деловой хватке, но когда он хвалил их, она лишь смеялась и отвечала, что это у нее в крови – ведь ее дед много лет назад был арт-дилером. С каждым днем Эйдан убеждался, что Вероника – его судьба, хотя понял это еще в первые минуты, когда увидел ее у фонтана Треви, а потом в Венеции. Несколько раз он говорил ей об этом. Он считал, что они были просто обречены познакомиться – такова их карма.
– И тебя не смущает, что я старше всех присутствующих женщин? – осторожно спросила она, потому что уже не раз обращала на это внимание. Некоторые девушки на открытии выставки были моложе ее дочерей, кто-нибудь из них вполне мог стать подругой Эйдана. Окружение здесь выглядело молодежным, Вероника выбивалась из него, а Эйдан вписывался прекрасно, несмотря на седину в волосах. Это определенно была его, а не ее стихия, хотя Вероника признавала, что она ей нравится.
– Глупости, – укоризненно и очень по-британски ответил он. – В галерее ты была самой красивой из женщин, остальные тебе и в подметки не годились. Какая разница, сколько тебе лет? Мне нет до этого дела, почему же тебе не все равно? Я же видел, как мужчины смотрели на тебя и наперебой рвались знакомиться с тобой. Даже мой германский издатель попросил твой номер телефона, но я не дал. Я первый тебя нашел, – он улыбнулся.
– Спасибо тебе за это, – разговор с издателем получился увлекательным, но продолжать знакомство с ним не имело смысла. Вероника была счастлива с Эйданом, ее забавляло то, как он ревнует ее, превращаясь в настоящего собственника: это было лестно, доказывало, что ему не все равно. Она добавила: – Все вокруг выглядят гораздо более стильно, чем я.
С черными кожаными джинсами она надела туфли от «Шанель», а люди в зале были обуты в шлепанцы и кроссовки. Многие, казалось, одевались в магазинах секонд-хенда. Умением сочетать вещи, создавая авангардные ансамбли, Вероника не обладала и не желала приобретать его. Эйдан носил черные ковбойские сапоги, которые разыскал в магазине винтажной обуви в Лондоне. Предыдущий хозяин сапог, кем бы он ни был, изрядно потрепал их. Выглядеть так же, как он, Вероника не смогла бы. Но ей был присущ шик, все ее вещи были подобраны в одном стиле – изысканном и утонченном, который отсутствовал у окружающих.
– Я горжусь тем, что ты со мной, – негромко произнес Эйдан. – Остальное неважно. Если бы я хотел быть с девчонкой, у которой на груди вытатуирован гриф, вокруг шеи – змея, лицо попорчено пирсингом, а на футболке дыры, я познакомился бы с ней. Здесь таких полно. А ты – единственная.
Он улыбнулся ей, она поняла, что он не шутит, и вздохнула с облегчением. И призналась, что вначале чувствовала себя не в своей тарелке, а потом немного забылась и успокоилась, разговорилась с людьми, нашла интересных собеседников. Посетители на выставку собрались отовсюду, но все говорили по-английски.
Следующие два дня они осматривали Берлин: побывали в Музее фотографии, одном из Государственных музеев Берлина, а также в Музее современного искусства, размещенном в бывшем здании Гамбургского вокзала, катались по городу на машине, побывали в Ботаническом саду, долго разглядывали витрины на Курфюрстендамм. По настоянию Вероники они отправились в Еврейский музей с Башней Холокоста, почтить память погибших евреев. Смотреть на снимки и экспонаты и слушать экскурсовода было очень тяжело. На обоих музей произвел глубокое впечатление, и когда они снова вышли на солнечную улицу, оба долго молчали. Тягостные впечатления оказались стойкими, Вероника понимала, что увиденное забудет нескоро. Следующие два часа, гуляя по городу, они говорили о музее, потом вернулись в отель и легли отдохнуть перед ужином. Несколько дней с момента прибытия Вероники в Берлин выдались насыщенными, и она радовалась каждой минуте. Неожиданно у нее началась намного более интересная жизнь, чем в предыдущие годы.
Она думала об этом, лежа в постели. Эйдан дремал. Внезапно зазвонил телефон Вероники: это была Тимми.
Вероника ответила шепотом, не желая разбудить Эйдана.
– Ты где? – спросила Тимми. – В кино? Почему ты шепчешь?
– Я не одна, – объяснила Вероника, осознав, что ей все чаще приходится утаивать правду от дочерей. Но объяснить присутствие Эйдана, особенно в ее постели, было немыслимо. У Вероники вдруг появилась тайная жизнь – впервые за все время. Раньше ничего подобного с ней не случалось. – А в чем дело?
Голос Тимми звучал особенно серьезно и напряженно, как будто она хотела сообщить о чьей-то смерти. Вероника сразу заметила это, хорошо зная своих детей.
– Сегодня мы получили письмо – точно такое же придет и тебе. Берти подает на нас в суд. Он требует четвертую долю всего наследства, в том числе шато, и намерен добиваться, чтобы Софи Марнье исключили из числа наследников, поскольку при жизни папа так и не признал ее дочерью.
– Это не имеет значения, – спокойно возразила Вероника. – Оставить наследство можно кому угодно. В том числе и своей собаке, по крайней мере, в Штатах. Во Франции дети имеют право на две трети имущества, но в США такого закона нет. Так что он ничего не сумеет отнять у Софи.
Она задумалась, есть ли у Берти шанс переубедить остальных. Неизвестно, но Пол ясно дал понять, почему вычеркнул Берти из своего завещания, и эти объяснения были разумными и справедливыми, тем более что Пол уже немало дал сыну раньше.
– Не скажу, что удивилась, – со вздохом заметила Вероника, – но известие досадное. Такая головная боль не нужна ни тебе, ни мне. А что говорит по этому поводу Арнольд?
– Что он вряд ли выиграет и вообще пойдет в суд. Но по его милости мы можем потратить немалую сумму на судебные издержки. Арнольд считает, что Берти вряд ли пойдет до конца – он просто хочет запугать нас и потребовать отступных. Но мы не согласимся. Сегодня утром я говорила с Джой и Джульеттой, и они настроены так же, как я: к черту Берти. Он подлец и негодяй, и всегда был таким. Содрать с нас хоть что-нибудь он пытался еще в детстве, он воровал наши карманные деньги. Так что пусть катится ко всем чертям.
Да, так и следовало поступить, Вероника была совершенно согласна с дочерью, хотя выразилась бы не так грубо.
Она по-прежнему сочувствовала Берти, но его поведение ужасало ее. С годами он изменился к худшему, и теперь в его поступках сквозило неподдельное отчаяние. Вероника подозревала, что он по уши увяз в долгах. Его отцу тоже порой случалось неудачно вложить деньги, однако он всегда с честью справлялся с подобными ситуациями. По крайней мере, в финансовом отношении Пол был порядочным человеком. В отличие от Берти.
– Он намерен обобрать нас. Вот сволочь! – горячась, продолжала Тимми. – Да, Арнольд говорит, что не сможет представлять нас в суде, поскольку он не судебный юрист. Он будет осуществлять общий надзор, но на случай суда наймет адвоката, так что счетчик уже включен. Только этого нам не хватало. Подробности я отправлю по электронной почте. Письма от Берти пришли обычной почтой, так что, наверное, тебе тоже скоро придет. Может, на нью-йоркский адрес. – Вероника без труда могла представить себе содержание этого письма и не горела желанием видеть его. – Завтра я встречаюсь с адвокатом. У Джульетты какая-то деловая встреча с ресторанным брокером, отменить ее уже нельзя, а Джой целыми днями на съемках, а по вечерам где-то пропадает. До нее невозможно дозвониться. Наверное, спит со своим красавцем-менеджером, – тон Тимми стал раздраженным, и Вероника улыбнулась. Определенно Джой влюблена в этого человека.
– Похоже, все мы так считаем. Будем надеяться, что он порядочный человек и хороший менеджер, а не просто охотится за деньгами Джой.
– Джой слишком умна, она никогда не теряет деньги из-за мужчин, – в отличие от Джульетты, как подумали обе, но промолчали. – Так что с адвокатом буду встречаться я одна. Как же я ненавижу Берти!
– Да, порядочным человеком его не назовешь, – грустно согласилась Вероника, – но все-таки он твой сводный брат. Будем надеяться, что рано или поздно он изменится.
Вероника не теряла надежду, с которой Тимми рассталась много лет назад, как и Пол. Все попытки Вероники повлиять на Берти не имели успеха. И вот теперь он подает на них в суд. Этим известием Вероника была обескуражена.
– Горбатого могила исправит, мама. Он вор и мошенник, – Веронике было нечего возразить, но сознавать это было тяжело. – Он из тех, кто рано или поздно попадает за решетку, где ему самое место. Папа тоже так считал.
– Слава богу, его отец до этого не дожил. Если бы с Берти случилось что-то подобное, Пол был бы убит горем.
– Он знал, что за фрукт Берти. Потому и вычеркнул его из завещания. В общем, я буду держать тебя в курсе. Когда ты возвращаешься? Ты нужна нам здесь, мама.
Последние слова Тимми произнесла совсем детским, беспомощным голосом. Обычно она казалась жесткой, сильной и практически неуязвимой. Но смерть отца подкосила и ее. Казалось, раскрошилась часть фундамента, на который все они опирались, и вместе с определенностью они потеряли уверенность в себе. Все это напоминало Веронике времена, когда умер ее отец – она чувствовала себя настолько беспомощной, что вышла за Пола, не прошло и года. В каком бы возрасте ты ни лишился родителей, ты остаешься со смертью один на один – и не только со смертью близких, но и с твоей собственной. Кончина Пола стала страшной потерей, каким бы никудышным родителем он ни был.
– Я скоро буду дома, – неопределенно ответила Вероника. Никаких планов она не строила, ей хотелось побыть с Эйданом подольше. Отключившись, она тяжело вздохнула. Эйдан проснулся и услышал, чем закончился разговор.
– Что-то не так? – он встревожился, увидев озабоченность на ее лице.
– И да, и нет. Никаких неожиданностей, но от этого не легче. Мой пасынок подает в суд на всех нас, поскольку отец вычеркнул его из завещания. Я знала, что это произойдет. К сожалению, он далеко не порядочный человек.
Эйдан улыбнулся и поцеловал ее.
– Ты же знаешь, для таких людей у меня один ответ – «пошел к черту».
Она рассмеялась его словам, но поняла, что на этот раз он не шутит.
– Проще сказать, чем сделать. Я двадцать лет пыталась укреплять семейные узы, несмотря на развод и детей от двух браков, но завещание Пола положило конец моим фантазиям. Он вычеркнул родного сына, зато вписал в завещание внебрачную дочь, о которой никто не знал. Вот такие вот семейные узы. И если Берти все-таки решит судиться, нам придется принимать меры, проходить через все этапы вплоть до суда, на которых он будет настаивать. Думаю, с его стороны это всего лишь попытка шантажа, но американская судебная система устроена как раз для подобных случаев, она буквально подстрекает судиться таких людей, как он. Он успеет потрепать нам нервы, прежде чем все закончится.
– Он может выиграть суд? – спросил Эйдан.
– Сомневаюсь. А девочки на его условия не согласятся. Так что предстоит битва юристов, которая обойдется недешево. Берти, наверное, договорится с юристом, который получит гонорар лишь в том случае, если выиграет.
– Паршивая система, – на лице Эйдана отразилось отвращение.
Она скорбно взглянула на него.
– Девочки хотят видеть меня дома. А я даже представить себе не могу, что нам придется расстаться так скоро.
– Так не уезжай. Они взрослые. Пусть справляются сами, – он тоже расстроился, услышав, что она должна уезжать.
– Эйдан, я не могу послать их к чертям, – мягко объяснила Вероника. – Они мои дети. И потом, Берти грозится подать в суд и на меня. Так что мне придется возвращаться в Нью-Йорк, встречаться с юристами, смотреть, как пойдет дело. Адвокат уже нанят, мне надо поговорить с ним. А потом я снова смогу приехать в Европу.
Она не приглашала его в Нью-Йорк, поскольку предпочитала видеться с ним там, где им не помешают ее дочери – и не узнают о существовании Эйдана. Рано или поздно все откроется, но время еще не пришло: все и так слишком расстроены из-за Пола, а вот теперь еще и Берти. Известие о том, что у матери появился мужчина, может стать шоком для всех троих дочерей. Насчет этого Вероника не питала радужных надежд.
– Ты приедешь ко мне в Париж, когда я вернусь?
Они могли бы чудесно провести время в Париже. Эйдан кивнул, но вид у него был, как у обиженного ребенка. Веронике он особенно нравился в те минуты, когда не щетинился всеми своими иголками, как дикобраз, как порой бывало. Вероника чувствовала, что он до сих пор в глубине души опасается, что его бросят, – видимо, повлияла смерть его матери, хотя больше он ничего о ней не рассказывал. Видно, эти воспоминания до сих пор причиняли ему боль.
– А может, поедем вместе в Лондон прямо сейчас? – предложил он, и его взгляд стал умоляющим. – Мы могли бы уехать сразу после выставки.
Подумав немного, Вероника кивнула, и он просиял. Ему хотелось показать ей свою мастерскую, квартиру, весь свой мир. До сих пор они лишь путешествовали вместе, а теперь она должна была увидеть его в повседневной жизни. Вероника была бы рада, но не знала, осуществимо ли их желание. Разве что в Париже, где у нее нет родных. Общаться с Эйданом в Нью-Йорке будет гораздо сложнее из-за девочек. А в Париже она чувствовала себя свободнее и могла заниматься, чем хотела. Но в Нью-Йорке поводок ее материнства укорачивался, и этого никак не мог понять Эйдан, не имевший детей. Он привык ездить, куда хочется, и заниматься, чем вздумается. И считал, что Вероника чрезмерно опекает дочерей.
– Они взрослые женщины, дай им возможность справиться самим, – повторял он, пока они укладывали вещи. Они решили заскочить на ужин в «Борхардт» и тем же вечером на машине отправиться в Лондон. Все дела Эйдана в Берлине были закончены.
– Это моя работа, Эйдан. Матерью остаешься навсегда, даже когда дети вырастают.
Его родители явно так не считали. Сама идея вечного материнства была ему чужда.
– Им пора учиться самостоятельности, – он по-прежнему считал, что в жизни просто необходимо уметь посылать к чертям всех и все, что тебе мешает, и этот его принцип породил немало шуток, понятных только им двоим. Но Эйдан чаще всего и не думал шутить. Просто Вероника придерживалась других правил.
Эйдан позвонил Карлу, поблагодарил за потрясающую выставку, предупредил, что уезжает, и Карл пообещал, что будет держать его в курсе дальнейших продаж, запросов от музеев и так далее. Агент Эйдана улетел в Нью-Йорк наутро после открытия выставки. Вероника и Эйдан той ночью доехали почти до самого Антверпена на своем уже хорошо обжитом «Остине Хили». Переночевать они остановились в маленькой гостинице и поднялись рано утром, чтобы ехать дальше.
На следующий день, на отрезке пути до Лондона, Вероника сменила Эйдана за рулем и с удовольствием вела машину. К Ла-Маншу они выехали близ Кале, в Кокеле, и успели погрузить «Остин» на поезд, пересекающий пролив за тридцать пять минут по туннелю. В поезде они позавтракали, закончив как раз неподалеку от Фолкстона, и пересели обратно в машину. Им понадобилось еще два часа, чтобы достичь Лондона, где они направились к Ноттинг-Хиллу. Там в лофте Эйдан жил в окружении фотопринадлежностей и снимков, привезенных из поездок. Едва успев войти, Вероника сразу поняла, что это дом холостяка: на диване кучей валялись свитера, холодильник был пуст, постель он не успел заправить, уезжая в спешке. Эйдан сказал, что время от времени приглашает уборщицу, но на этот раз забыл позвонить ей. Но несмотря на беспорядок, его дом был уютным и теплым, с пузатой печкой в одном углу. Эйдан признался, что в лофте зимой зуб на зуб не попадает, но даже это ему нравится. А Веронике понравился район, когда они вышли купить что-нибудь поесть. У Эйдана не оказалось никаких припасов, кончился даже кофе, и они купили рыбы с картошкой, согласившись, что эту еду не назовешь полезной, но пахнет она очень аппетитно. Ее разложили на газете, впитавшей жир, и сдобрили уксусом и солью.
– М-м-м… как вкусно! – на лице Вероники отразился восторг, и Эйдан, смеясь, сфотографировал ее. Рядом с ней жизнь казалась ему ярче и лучше, и той ночью в постели он признался, что ему будет очень не хватать ее. Она согласилась пробыть с ним в Лондоне два дня, а потом ей все-таки придется уехать. К тому времени с ней связались Джульетта и Джой, и они, как и Тимми, были встревожены тем, что Берти грозится судом. Позвонила и перепуганная Элизабет Марнье, которую известие о суде повергло в панику. Вероника объяснила ей, что, вероятно, дело даже не дойдет до суда и что Софи не о чем беспокоиться, ведь отец признал ее в завещании. Просто Берти предпринял попытку выманить у них деньги, но вряд ли она окажется успешной. Вероника пообещала держать Элизабет в курсе дел, как только вернется в Нью-Йорк, и попросила ее не волноваться. Этот разговор заметно успокоил Элизабет, и обе почувствовали в этом иронию: по милости Пола теперь им пришлось заботиться друг о друге и о детях, а он вышел из игры. Как обычно.
Следующие два дня Вероника старалась ни о чем не думать и просто быть рядом с Эйданом. Они побывали в галерее Тейт, в Музее Виктории и Альберта, во всех любимых галереях Эйдана. Вероника помогла ему привести в порядок квартиру и сменить постельное белье. В первый вечер они приготовили ужин вместе, во второй он повел ее в ресторан. Вероника предлагала заглянуть в «Бар Гарри», клубная карта которого у нее была, и сравнить его с венецианским, но в Лондоне это заведение оказалось менее демократичным, а у них не было желания одеваться официально. Им хотелось просто расслабиться и побыть вместе, развлекаться, заниматься любовью. Веронике казалось, что оба они стараются насытиться друг другом сполна, помня о предстоящей разлуке. Она понимала, что будет очень скучать по нему, и Эйдан сказал то же самое. Теперь они даже представить себе не могли, что когда-то жили, не зная друг друга. Дом Эйдана казался Веронике уютным и привычным, как собственный, а дочери словно отдалились от нее. Рядом с Эйданом она везде чувствовала себя как дома.
Утром в день отъезда она незаметно приклеила к зеркалу в ванной стикер с признанием в любви к Эйдану – он должен был найти эту записку потом, после ее отъезда. Расставаясь в аэропорту, они с трудом разжали объятия.
– Я скоро вернусь, обещаю тебе, – заверила она, прерываясь на поцелуи. Эйдан выглядел потерянным. – Мы увидимся в Париже как можно раньше.
Париж должен был стать следующим пунктом в цепочке их открытий, сделанных в мире друг друга. Поездка в Лондон получилась запоминающейся – как и пребывание в Венеции, Флоренции и Берлине. Рядом с Эйданом Вероника не чувствовала никакой скованности, ей понравилась его квартира. И она надеялась, что он полюбит ее дом на острове Сен-Луи. Эйдан уже говорил ей, что ему нравится Париж, поэтому беспокоиться не стоило.
Он взял с нее обещание позвонить сразу после приземления, они поцеловались еще раз, стоя в толпе, и наконец она прошла досмотр и обернулась, чтобы еще раз помахать Эйдану рукой. Еще немного – и она скроется из виду. С тяжелым сердцем и мыслями об Эйдане Вероника села в самолет, следующий рейсом в Нью-Йорк.
