Глава 8
– Мне надо в отпуск! – почти взвизгнула Маша, в который раз подталкивая заявление на столе в сторону директора. – Понимаешь, нет?
– Понимаю, что надо, Машунь. А мне что прикажешь делать? Удавиться?
Он расстегнул третью сверху пуговицу на рубашке, обмахнул языком пересохшие губы. С тоской глянул на не работающий второй день кондиционер, провел ладонью по потной шее. И жалобно выдавил:
– Жарко-то как, Маш!
– Вот ты на время моего отпуска в мой кабинет переберись, там прохладно.
Она заискивающе улыбнулась.
– Обойдусь! – огрызнулся он и нехотя взял в руки заявление. Снова прочел, округляя от возмущения глаза: – Двадцать дней! С ума сошла, мать? Двадцать дней! Сезон в разгаре, сделки-хренелки, а она…
– Мне надо! – отрезала она и с ненавистью уставилась на неработающий кондиционер.
Ее не донимала жара так, как начальника. Зато который день донимала мысль, кто мог влезть в ее тайник. Кто ее обчистил? Кто такой умный, что догадался, где именно у нее сейф? Ощущение, главное, было такое, что лезли конкретно за этими деньгами. Ее не взяли ничего: ни вещей, ни украшений. Даже технику не тронули, а она тоже денег стоит.
Почему? Почему позарились именно на деньги, которые принадлежали не ей?
Она вздохнула и умоляюще глянула на начальника:
– Подпиши, пожалуйста.
– Что так, Машунь? Что-то случилось? – Он вдруг забеспокоился, отвлекся от духоты. – Ты первый раз за многие годы так вот стремительно… Что, Маш?
– Да, – вдруг вырвалось у нее, и губы задрожали. – Случилось такое… Но тебе лучше об этом не знать. Просто подпиши. Дай мне время со всем разобраться, прошу. Если смогу, выйду раньше срока.
Ей сделалось страшно от собственных слов. Она как будто приговор себе уже подписала и собиралась освободиться условно досрочно.
Маша поставила локти на стол, закрыла лицо ладонями. Пробормотала сдавленно:
– Ты не волнуйся, это не касается дел фирмы.
– А я и не волнуюсь, – честно признался начальник. – Я с тобой сколько лет работаю бок о бок, Маша. Ты честнейший человек, и…
– Это мое личное, – перебила она его и взмолилась со слезами: – Да подписывай же! Я не могу просто быть на работе сейчас, понимаешь? Не могу!
– Ладно, ладно, не ори только. – Директор подписал бумагу, перебросил в ее сторону по столу. – Точно помощь не нужна?
Она промолчала.
– Смотри, Маша, у меня связей море. Если что, звони. – И он расстегнул еще две пуговицы, обнажая крепкий накачанный торс.
– Ладно. Спасибо тебе.
Она встала, схватила заявление со стола, пошла к выходу, чувствуя на себе его изучающий взгляд. У двери обернулась, выдавила улыбку:
– Если что, позвоню.
А про себя подумала, что у нее связей ничуть не меньше. В строительном бизнесе, чтобы выжить, приходится отчаянно крутиться. Что они, собственно, и делали уже который год. Машу уважали, шли навстречу. К ее слову прислушивались.
Что будет теперь, когда обнаружится, что она натворила? От нее отвернутся все. Знакомые, коллеги, знакомые коллег. Станут показывать на нее пальцем. Да нет, не придется. Ее посадят. О ней просто забудут, и все.
Осознание мерзости собственного поступка накрыло ее не сразу, а дней через семь-восемь. Сначала она жила будто в прострации и всеми силами старалась себя оправдать. У нее ведь не было другого выхода, так?
Потом накрыло.
А когда обнаружилось, что погибшая девушка, которую она, как мешок с мукой, вышвырнула из собственного окна, а потом бросила в лесу, была никакой не соучастницей в краже, а честной журналисткой, Маша чуть с ума не сошла. Она перестала спать, почти не ела. Работа не ладилась. Маша срывалась, кричала, поэтому и решила уйти в отпуск от греха подальше. А ведь собиралась провести этот отпуск с любимым в сентябре за границей. У него намечалась длительная командировка в Европу, вот они и распланировали.
Каким теперь это все кажется нереальным, неуместным: их роман, их планы… Он же женатый человек и жену никогда не бросит. И детей обожает. Зачем ей отношения, у которых нет будущего? Она что, дура? И зачем только связалась с ним, на что надеялась? Что когда-нибудь он все-таки решится и переедет к ней?..
Сумасшедшая овца!
Этого никогда не будет. А когда он узнает, что пропали его деньги, он и такие отношения с ней прекратит.
А он узнает. И прямо сегодня. Вечером он собирается к ней, звонил по такому случаю уже дважды. Она не отказала. Они договорились, что будет в одиннадцать. Маша приготовит вкусный ужин, если сможет, конечно. Они поедят, потом переспят, а потом она ему все расскажет. Все, она, наконец, решилась.
Он при погонах. Умный, проницательный. Он найдет выход из этой мерзкой ситуации. Или хотя бы совет даст, что делать дальше. Деньги она ему будет возвращать частями. Конечно, такой долг она погасит не быстро. Ей уже отказали в нескольких банках, она ведь выплачивает солидный кредит за квартиру.
Что ж, он поймет. Он умный, терпеливый. И он любит ее.
Сегодня вечером все случится.
Он так соскучился! Так жадно целовал при встрече!
– Господи, целая вечность прошла! Машуня, как же я соскучился! На два дня у тебя останусь! Машину не брал, на такси приехал. Целых два дня! Своим сказал, что в командировке, – все шептал и шептал он скороговоркой, не давая ей возможности вставить слово, предостеречь. – Какая же ты у меня красавица!.. А чем это так вкусно пахнет?
Пахло, если честно, не очень. Отбивные пригорели, потому что она зазевалась, раскуривая на балконе третью подряд сигарету. Репетировала сцену объяснения с ним. Так ничего и не придумала, а отбивные проворонила.
Он швырнул пиджак на вешалку, снял туфли, стянул носки и с удовольствием пошел босиком по комнатам. Все осматривал, ощупывал, будто видел впервые. Возле кровати постоял, погладил нарядное постельное белье, которое она достала перед его приходом. Подмигнул ей, еще раз напомнил, как сильно скучал.
– А ты все нет да нет, все потом да потом, – не удержался от упрека. – Я даже ревновать пытался. Думаю, может, молодого любовника завела себе, а?
– Ой, о чем ты говоришь! – Маша бросилась ему на шею, тяжело задышала. – Мне никто, кроме тебя не нужен! Никто!
– Это славно, – похвалил он и отечески похлопал ее по спине. – Хорошая девочка.
– И я не стану врать тебе никогда!
– Это я тоже знаю. – Он обнял ее за талию, повел из спальни. – Поэтому и доверился тебе, малышка.
И он кивнул на неработающий кондиционер в кабинете, его отсюда в открытую дверь как раз было видно.
Момент был самый подходящий, надо было прямо сейчас и признаться во всем. Но Маша смалодушничала. Зачем портить вечер? Потом, лучше потом. Она ведь даже покормить его еще не успела. И вот так сразу обрушить на него всю отвратительную правду?
Он уселся на обычном месте и с удовольствием стал наблюдать, как она накрывает на стол.
Красивая, гибкая, в тонком домашнем платье василькового цвета. Ни одного лишнего или неловкого движения. Ни одной ненужной улыбки, ни единого пустого слова. Всего в ней было в меру. Про себя он называл ее девушкой без изъянов. Думал не раз: а что, если он вдруг останется один? Свяжет он с ней тогда свою судьбу? Сможет каждый день наслаждаться ее безупречностью? Не станет ли и в ней искать изъян? Его теперешняя жена, прожившая с ним не один десяток лет, постоянно упрекала его в том, что он каждый день выискивает в ней недостатки и придирается, придирается. Стал бы он и в Маше их искать со временем?
Что ж, вполне возможно. Наш мир далек от совершенства, а люди, населяющие его, тем более. И в Машуне, в его безупречной Машуне тоже что-нибудь обнаружилось бы со временем.
Они выпили, поужинали. Маша запросилась на балкон покурить. Он не был против. Ему даже нравилось это в ней, казалось неким светским шиком. Красивая женщина с тонкой длинной сигаретой, искусно выпускающая дым в небо.
А жене запрещал.
– Ты только недолго. Я пока душ приму, а ты ко мне присоединяйся, – распорядился он, поглаживая ее по спине.
Маша к нему в ванную не пришла. Даже не переоделась. Сидела с неестественно выпрямленной спиной на кухне и странно смотрела, когда он вошел. Взгляд показался ему затравленным.
– Что? – Он сразу понял, что что-то не то.
Тут же пожалел, что не надел трусы, только полотенцем обмотался. Сидеть перед ней в таком виде было как-то не очень.
– У меня была полиция, – сказала она без всякого выражения.
– Так.
Что-то было не так. И в ее позе, и во взгляде, и в голосе. Готовился какой-то пакостный сюрприз. Это он уже понял. Ушел обратно в ванную, торопливо натянул на себя все, что снял десять минут назад. Причесался перед запотевшим зеркалом, даже протереть не потрудился. Его силуэт разглядеть было можно, этого вполне достаточно. Вернулся в кухню.
Маша сидела все так же: спина по струнке, руки на столе, пальцы в замок.
Вот он, подвох, который, как он думал, не обнаружится, пока они не живут вместе. Вот он, отвратительный сюрприз, удар, изъян.
Нет в этом мире ничего безупречного. Нет и не будет.
Кольнула запоздалая досада. Надо было прекратить эти отношения до того, как они перестанут приносить радость. А радости с Машкой больше не будет, это он уже угадал. И со вздохом опустился на свое место.
– Слушаю тебя, Мария, – произнес он тоном, к которому прибегал изредка с тех еще времен, когда вел допросы.
Даже сел так же, как тогда, – откинулся на спинку стула, руки скрестил на груди.
– У меня была полиция, – повторила она.
– Это я понял. Что она от тебя хотела?
– Она от всех хотела, не только от меня.
Этот ответ немного его порадовал.
– Стало быть, был поквартирный опрос?
– Да. Наверное, это так называется.
– Это в корне меняет дело. – Он немного расслабился, даже улыбнулся. – Что хотели мои коллеги?
– Они спрашивали меня о девушке. О мертвой девушке.
Маша вздрогнула, как будто ее обдало ледяным ветром. Затравленный взгляд оторвался от его лица и ушел куда-то в сторону, поплыл по кухне. Впился в пол недалеко от балконной двери.
– Что за девушка?
Он понял, что ее придется тормошить. Она по какой-то неясной причине боится говорить об этом. Об этой причине можно было только догадываться. Ему сделалось тошно.
– Говори! – потребовал он властно, как никогда прежде. – Немедленно говори!
– Анастасия Глебова, журналистка, была обнаружена мертвой в лесополосе недалеко отсюда.
– Причина смерти?
– Убита. – Она снова вздрогнула. Быстро глянула на него и опустила глаза. – Ножом в сердце. Прямо под лопатку. Под левую лопатку.
– Так… – Он с минуту размышлял, задрав голову и щурясь на свет под потолком. – А чего у вас поквартирный обход делали? Она что, здесь нарисовалась?
– Да. Машину оставила на стоянке, чужую. Ей кто-то одолжил, я не вникала. О людях спрашивала, ходила несколько дней по дворам. Я не видела, соседи рассказали.
– Ага. – Он продолжал щуриться на яркий свет ее светильников. Само собой подумалось, что для такой небольшой кухни иллюминация, пожалуй, слишком щедрая. – Девица ходила по дворам, что-то вынюхивала, а потом ее нашли в лесополосе с ножевым ранением в области сердца. Я правильно понял?
Маша молча кивнула.
– Что она вынюхивала, ты не знаешь?
Она замотала головой, все так же не разжимая рта. Вот оно, упрямство, которое непременно дало бы о себе знать, стань они жить вместе.
«Надо было прекратить эти отношения, пока они еще приносили радость», – снова подумал он с раздражением.
Надо успевать заканчивать все на высокой ноте, н-да…
– Ты не знаешь, но догадываешься? – вдруг спросил он.
Даже не понял, как у него получилось так спросить. Укол какой-то в висок, упреждающий толчок сердца. Спросил и замер.
А Машка возьми и кивни утвердительно.
– И о чем ты догадываешься, детка? – Он часто моргал, пытаясь после яркого света рассмотреть ее лицо. Оно было бледным, невероятно бледным. – Что пришло тебе в голову?
– Мне кажется, она была здесь из-за тебя, милый. – Ее бледное лицо сморщилось виноватой гримасой, сделавшись чужим и непривлекательным. – Из-за твоих денег.
– Что?! Что ты несешь?
Будто крепкая, в колючей железной перчатке рука сцапала его за затылок. Будто стул выбили из-под него, а вместе с ним землю. Он словно бы повис в воздухе, задыхаясь и барахтаясь в плотном огненном пространстве. А эта красивая девка стояла где-то далеко, на берегу, и даже не пыталась ему помочь. Таращилась испуганно и виновато и не делала ни шага навстречу!
Надо взять себя в руки! Какая журналистка, что за хрень? Никто, ни одна душа не знает. При чем здесь журналистка?
– Уф-фф, – выдохнул он с шумом, немного справившись с потрясением. И принужденно улыбнулся: – Этого не может быть, детка, об этих деньгах никто не знает. Этого просто не может быть.
– Но…
Он видел: она пытается возразить. С какой стати? И вдруг подумал, что эта красивая девка могла сама кому-нибудь разболтать. Эта журналистка могла быть ее подругой.
Но как же так? Как же доверие? Или она решила мелким шантажом через подругу-журналистку заиметь его в мужья? А та куда-то влипла попутно и сгинула. И Машка теперь отчаянно трусит и не знает, как признаться в своих вероломных замыслах.
Неприятно, конечно, но он выдержит.
– Давай, забудем, Маш, обо всем этом. Еще раз говорю тебе: насчет денег никто не знал.
– Но они… – Она странно поперхнулась, вцепилась зубами в костяшку пальца, а потом проговорила на выдохе: – Они пропали, милый!
– Пропали? Когда пропали, я не понял? О чем ты?
Снова он барахтался в огненной воздушной жиже, боясь втягивать ее в легкие, боясь шевельнуться, потому что одежда на нем немедленно начинала тлеть и потрескивать. Что она несет? Что она натворила?
– Ты хочешь сказать, что мои деньги пропали? – Его затрясло после того, как она в очередной раз кивнула. – Деньги, которые я оставил тебе на хранение, пропали? Ты хоть понимаешь, что натворила, дура?!
Нельзя было кричать, а он кричал. Нельзя было паниковать и беситься, а он не мог! Он задыхался от паники, от ненависти. Он ненавидел ее сейчас так, как не ненавидел ни разу в своей жизни. Он даже ударил ее по лицу, сорвавшись с места и сдернув ее со стула. Занес снова руку, но опомнился. Понял, что может совершить непоправимое.
– Дрянь! – хрипло крикнул он и с трудом перевел дыхание. – Какая же ты дрянь!
– Я отдам. Я все отдам! Не сразу, постепенно, но отдам.
Маша почему-то не плакала. Тряслась всем телом, без конца трогала разбитую губу. Кровь капала на домашнее тонкое платье, но она не плакала. Это бесило еще больше. Почему она не рыдает, не бьется в истерике? Она должна молить о прощении, руки ему целовать, колени. А она…
Он, медленно шагая, обошел кухню, вернулся на место. Подумал минуту. Спросил:
– Когда это случилось?
– Что? – Она снова дернулась всем телом, будто он сзади хлестал ее кнутом.
– Когда пропали деньги?
Она назвала дату. И добавила зачем-то, что деньги пропали в тот вечер, когда убили журналистку.
– Так давно, а ты все это время молчала? – Он смотрел на Машу с отвращением. – Сука! Почему ты молчала, ответь?!
– Я хотела сначала собрать деньги. Всю сумму. Вернуть тебе, а потом уже все рассказать. Это было так ужасно! Милый, прости! Я… я люблю тебя! – И она все же расплакалась.
Лучше бы она этого не делала. Жалко ее не стало, стало только противнее. Смотреть, как она корчится, как судорожно подергивается, какое у нее красное мокрое лицо, нос опухший и разбитая губа, было неприятно. Она перестала быть для него изящной, безупречной, желанной и стала такой же, как все, одной из многих.
Господи, как он мог связаться с этой курицей? Как его угораздило? У него же прекрасная семья. Жена – терпеливая, понимающая, любящая его всем сердцем. Зачем ему этот идиотский роман? Для секса на стороне есть шлюхи, они с радостью сделают все, чего он пожелает.
Почему она, зачем? Не в любви же дело! Думал, что секс с такой девушкой, как Маша, будет менее опасным при его статусе и семейном положении? Не так будет бросаться в глаза, они же соблюдали конспирацию…
– Кстати, – вдруг вспомнил он. Снова скрестил руки на груди, откинулся на спинку стула. – Ты сказала, что деньги украли в тот же вечер, когда убили журналистку. Так?
– Да, – проговорила она едва слышно и вдруг перестала дергаться, как припадочная, затихла.
– Но ее же нашли в лесополосе где-то. Откуда ты знаешь, когда ее убили? Тебе что, эксперты лично сообщили или…
– Знаю, – перебила она его, чего не делала никогда прежде.
– Откуда?
– Потому что ее убили на моей кухне в тот вечер, когда украли твои деньги.
Спокойно ответила, без слез, на одной ноте. И это было особенно страшно. Горячая, колышущаяся у его горла воздушная масса начала твердеть, как остывающая вулканическая лава. Стало казаться, что глаза сейчас лопнут от напряженного внимания, с которым он ее рассматривал. Эту ужасную женщину, в одночасье превратившую его дальнейшую жизнь в кошмар.
В ожидание кошмара.
– Убили на твоей кухне? Я правильно понял? Я ничего, мать твою, не перепутал?
Он не узнавал своего голоса – тихий, шелестящий, как шорох потревоженного камыша. Таким, наверное, бывает голос с того света, если его кто-нибудь слышал.
– Да. Я вернулась домой, а она вот здесь. – Маша неопределенно повела рукой в сторону балконной двери. – Рана в спине под лопаткой, все в крови. Я бросилась, хотела вызвать полицию и… И не вызвала.
– Почему?
Да, почему ты, курица, не вызвала полицию?! Это же логично! Любая баба перепугается до смерти, заорет, бросится прочь из квартиры, станет молотить руками в соседские двери, звать на помощь. И, конечно, да, вызовет полицию!
– Почему ты ее не вызвала, обнаружив труп в своей кухне?
– Потому что я поняла, что убили ее из-за твоих денег. Они пропали. Единственное, что пропало в тот день из моей квартиры, больше ничего не взяли. Я не вызвала полицию из-за тебя. – И она глянула на него с укоризной. – Начали бы задавать вопросы. А что я скажу?
Да, говорить она не имела права, он ей запретил. За одно это молчание спасибо.
– Ты решила, что грабители не поделили добычу?
– Поначалу так и было. Я решила, что эта девушка – сообщница грабителя. Они не договорились о доле, и ее убили свои же.
– Потом, когда к тебе явилась полиция с вопросами, ты поняла, что ошиблась, – завершил он за нее, и она кивнула. – Что думаешь теперь?
– Теперь? – Она обхватила себя руками. – Теперь я думаю, что эти деньги – часть какой-то коррупционной схемы. Взятка! Именно поэтому ты принес их ко мне. А журналистка шла по следу этих денег. Она выслеживала тебя, а кто-то выслеживал ее, зная, что она выведет непременно на деньги.
Дура! Знала бы она, что это за деньги. Знала бы, откуда!
Журналистка, черта с два! Ни одна живая душа о них не знает.
– Как ты избавилась от трупа?
Это сейчас очень важно. Нужно знать, к чему готовиться в ближайшем будущем. Успеть натаскать пуками соломы, чтобы мягче было, когда приземлиться придется.
– Это ведь ты избавилась от трупа, так? Никого не просила?
– Нет.
– Уже хорошо, – неожиданно похвалил он. – Как? Тебя кто-то видел?
– Нет.
И Маша подробно рассказала обо всем. Как, подгоняемая паникой, оборачивала тело пленкой. Как мыла все. Как сбросила труп из окна ванной комнаты. Как подогнала машину, погрузила в багажник, вывезла в лесополосу. Потом…
– Потом все было, как в тумане. Я действовала как робот. Машину отогнала на мойку. Пленку сожгла. Вернулась в квартиру и… И началось!
– Что началось? – опешил он.
Она все правильно сделала. Не такая уж она и дура, эта бывшая красивая девица с заплаканным лицом. Из всех возможных вариантов она выбрала единственно верный. Все же он в ней не ошибся, все же не ошибся.
– Что началось? – повторил он, встряхнувшись.
– Я не могу есть, спать, работать. – Она уронила руки на стол. – Наверное, это называется раскаянием, так?
Красивые изящные руки. Если бы не вся эта чудовищная история, они бы сейчас ласкали его. Вообще все неправильно и глупо. Так не должно было быть. С ним, во всяком случае.
– Даже пришлось взять отпуск, – закончила Маша, сжимая и разжимая кулачок.
– Отпустили?
– Да.
– Стало легче? – Он положил руки на стол, шевельнул пальцами, разминая их. До ее рук дотянуться не пытался, это лишнее.
– Стало легче сейчас, когда тебе рассказала. – Она виновато улыбнулась ему. – Прости.
– Кому-то еще рассказывала?
Он обязан был спросить, прежде чем принимать хоть какое-то решение. Хотя в принципе уже знал, как поступит.
– Нет, что ты! Как я могла!
Маша отшатнулась, уставилась на него безумными, как у душевнобольного, глазами. Он не раз видел такие глаза. И знал, что ничего, кроме животного страха, они не выражают. Такие несчастные существа даже не знают, чего именно бояться. Они боятся всего.
– Молодец, – похвалил он и позволил себе осторожно улыбнуться. – Ты вообще-то все правильно сделала, Маша.
– Да? Ты правда так считаешь?!
Она вскочила с места, устремилась к нему, но неожиданно отпрянула, замерла, будто наткнулась на невидимую стену. Ее разбитые губы сложились в настороженную улыбку.
– Иди ко мне, девочка. – Он похлопал себя по колену. – У нас с тобой целых два дня, ты не забыла?
