Глава 23

– Что-то вы совсем на себя рукой махнули, Сергей Леонидович, – укоризненно покачала головой Маша, сдирая с руки старика манжету тонометра. – Бассейн забросили, на улицу почти не выходите. Может, надо позвонить в больницу?

– Ишь ты. Не терпится меня сбагрить? – чужим неприятным голосом отозвался сосед.

Глаза не открыл. Так и полулежал на подушках с плотно сомкнутыми веками.

– А вот не дождетесь! Вот вам всем!

Рука старика, с которой она только что содрала манжету, та самая рука, что казалась ей слабой, почти безжизненной, вдруг напряглась. Пальцы поскреблись по старому покрывалу и неожиданно сложились в крепкий кукиш. Глаза при этом он так и не открыл.

– Извините, – пробормотала она, смутившись. – Извините, Сергей Леонидович. Наверное, я пойду. Таблетки я приготовила, вот на тумбочке. Я пойду.

Маша приподнялась с маленькой самодельной табуретки, но пальцы старика, стремительно разжавшись, вдруг схватили ее за запястье. Ее с силой дернуло вниз.

– Сиди! – приказал сосед тихо, властно, незнакомо. – Сиди!

– Сергей Леонидович, – повысила Маша голос, – вы делаете мне больно! Извините, но мне пора.

– Уйдешь, когда я позволю! – произнес он, не выпуская ее руки и не открывая глаз. – Больно… Я сделал ей больно! Это вы, вы все делаете мне больно! Всю мою жизнь. Всю мою несчастную долгую жизнь вы делали мне больно! Господи, как же я устал! Надо было лежать рядом с Леночкой, рядом с голубушкой моей. Зачем я здесь? Она там, а я здесь. Зачем?

Маша нащупала в кармане мобильник. Старик сдавал прямо на глазах. Ему срочно была нужна помощь врачей. Надо было вызывать «Скорую». Он бредил.

– Не смей! – вдруг рявкнул он.

Очень ловко, она даже не успела уловить, как это случилось, выхватил у нее из рук мобильник. Сунул себе куда-то под спину. Не драться же с ним было, не обыскивать его. Маша охнула и притихла. Молча сидела на самодельной табуреточке перед диваном и рассматривала неожиданно заболевшего с утра соседа.

Он позвонил ей и позвал. Сказал, что ему худо. Но больным не выглядел. Выглядел он сегодня злым и агрессивным. Давление в норме, даже с учетом его возраста. Кстати, а сколько ему лет? Он никогда не говорил, а она никогда не спрашивала. Руки, всегда казавшиеся ей слабыми, старческими, оказались жилистыми и сильными. И тело, распластавшееся на диване, больше не казалось безвольным, а скорее обрело вторую молодость и силу. Грудные мышцы под домашней кофтой Зотова великолепно просматривались. И еще Маша заметила пару гантелей возле дивана.

А так ли он стар и бессилен?

– Сергей Леонидович, – тихо позвала она и положила ладонь на его пальцы, крепко сжимавшие ее запястье. – Что с вами сегодня? День за окном какой замечательный! Может быть, сходим в парк? Погуляем.

– Куда ты ее дела? – вдруг спросил он, чуть повернув голову и открыв глаза. – Куда ты ее подевала, Машка?

Господи, это был не ее сосед. Не добрейший старик, которого она обязалась опекать. На нее смотрели совершенно незнакомые холодные глаза. Складки у рта стали жесткими, безвольные губы, всегда улыбающиеся ей, презрительно вывернулись.

– Я спросил тебя, Машка! Отвечай!

И он с такой силой дернул ее за руку, что она ойкнула от боли и испуга.

– Я не понимаю, что происходит! Сергей Леонидович, отпустите меня!

У нее не вышло высвободиться. Не вышло встать с табуреточки. Встал Зотов, резко, быстро, совсем не по-стариковски. Подтащил ее вверх, и она встала, уставилась на него испуганно. Только хотела проскользнуть мимо старика к выходу, как он резко толкнул ее на диван.

– Я сказал – сидеть! – навис над ней Зотов, обдавая запахом немытого тела и чеснока.

Чеснока? Странно, подумала Маша машинально, он же на диете. Ему нельзя чеснок, ничего острого нельзя, копченого, жирного, жареного. Он может умереть от маленькой дозы спиртного! Или нет? Или вся его немощь не более чем притворство? Но тогда и вся его жизнь тоже? О какой Леночке он только что шептал? С кем он должен был лечь рядом? Он никогда не называл ей этого имени. Много имен называл, вспоминая своих родственников, но Леночки среди них не было, это она точно помнила.

Притворщик, жуткий притворщик! Матрена Митрохина была тысячу раз права, когда говорила, что он лицемер. Все время врал! Всем, включая Машу!

– Он палку-то свою, когда забывается, несет в руках, а не опирается на нее. – Она вспомнила, что говорила соседка. – И по улице чуть не галопом скачет. А над тобой измывается из прихоти, эгоист!..

Это шипение вдруг вспомнилось Маше невероятно отчетливо. Она глянула на старика и будто увидела его впервые.

Крепкий, еще очень сильный. Жилистые руки, широкие плечи – широкие, когда он не горбит спину, притворяясь немощным. Она однажды перепутала его с мужчиной средних лет. Зотов стоял у газетного киоска к ней спиной. В старой джинсовой куртке, вельветовых поношенных штанах, в кроссовках, в кепке с длинным ярким козырьком. Он не знал тогда, что она за ним наблюдает. И спина не горбилась ничуточки. И руки сновали над газетной выкладкой сноровисто и совсем не дрожали. Она удивилась. Прошла мимо, не стала окликать его. А потом забыла об этом случае, закрутилась.

Сейчас вот вспомнила.

Зотов снова не горбился. Стоял, широко расставив ноги, выпрямив спину, уперев большие кулаки в бока. Лицо, освободившееся от маски, было неприятным, взгляд свирепым.

– Странно, – проговорила Маша, усаживаясь на диване ровнее. – Странно выглядите, Сергей Леонидович.

– Да? – осклабил он порченные, но свои, не вставные зубы. – Странно? И что же ты видишь во мне странного, соседка?

– Вы… вы сильно изменились с тех пор, как я вас видела в последний раз, вчера.

Вчера он подметал порог, тряс маленьким ковриком у дверей, когда она поднималась по лестнице. Охал, кряхтел, без конца хватался за поясницу. Ласково посмотрел на нее, поздоровался, еле выговаривая слова от одышки. Грустно улыбнулся, когда она сказала, что он себя совсем не бережет.

– Перемена разительная, Сергей Леонидович. Вы ночью случайно эликсир молодости не изобрели? – Она все еще пыталась шутить, все еще старалась не паниковать.

– Свой эликсир молодости я изобрел давно, детка, – произнес он с нажимом. – Мой эликсир – это ненависть ко всем вам!

– К нам? К кому к нам?

Маша вдруг сообразила, что явилась к соседу почти ни в чем. Тонкая ночная рубашка, а поверх такой же тонкий халатик. Из нижнего белья одни трусики. Никогда бы раньше ей не пришло в голову смущаться по этому поводу, считала его почти своим дедушкой. А тут сделалось неловко. Она попыталась натянуть на коленки короткий халат.

– К вам, люди, человеки! К вам моя ненависть не иссякнет никогда! Со мной родилась, со мной и умрет.

Зотов походил перед диваном, на котором она сидела, сжавшись. Молодо походил, не спотыкаясь, не сгибая спину. Потом вдруг метнулся к старому одежному шкафу. Распахнул скрипучие дверцы. Маша увидела целый ряд женской одежды, упакованной в полиэтиленовые чехлы. Она могла поклясться, что перед тем, как Зотов закрыл шкаф, она рассмотрела дорогую песцовую шубу.

– Что, удивил? – Зотов постучал костяшкой пальца в закрытую дверцу шкафа. – Шубу видала?

Она промолчала.

– Вижу. Удивлена!

Он криво ухмыльнулся. Ловко оседлал табуретку, на которой и ей-то было неудобно, а он ничего – сидел с прямой спиной, вытянув вперед ноги, даже молодецки скрестил их у щиколоток.

– Не боись, не крадено, – зачем-то сказал Зотов, любовно глядя на запертые дверцы старого шкафа. – Для Леночки покупал. Для красавицы моей любимой! Как увижу красивую вещицу, представлю ее в ней, так устоять не могу! Покупаю! Ее уже вон сколько лет нет, а вещи есть. Шкаф открою – и будто она здесь, рядом.

– А кто она? Кто эта Леночка? Вы никогда не говорили о ней, – осмелилась Маша задать вопрос.

– А как расскажешь? Как расскажешь о расстрелянной коммуняками карательнице! Она же со мной вместе, плечом к плечу стояла, и автомат держала так же крепко, как я, когда расстреливала партизан поганых! – Он отчетливо всхлипнул, приложил щепоть пальцев к глазам. Замотал головой с силой. – Она умная была, красивая, сильная. Настоящая спутница жизни. Моя спутница! А твои любимые сородичи взяли и всадили в нее пол-обоймы! Она и так слабенькая уже была, болела сильно. А они в нее столько пуль! Все ее красивое тело испоганили. Я потом, когда мыл ее после расстрела, пятнадцать дырочек насчитал в ней. А ей-то… Ей одной достаточно было. Болела она, сильно болела.

Он замолчал. Маша молчала тоже, не в силах вымолвить ни слова. Она была в ужасе.

Ей еще никогда не было так страшно. Даже когда она на своей кухне мертвое тело нашла. Даже когда с этим телом в багажнике по шоссе ехала. И потом, когда несколько дней подряд слышала за своей спиной чьи-то шаги, она боялась, да, но не так, как сейчас.

– Вы каратель? – выдавила она через несколько минут. – Полицай? Убийца?

– А то! – Он горделиво приосанился и даже подмигнул ей. – Один из лучших! Меня господа немецкие уважали. Самые ответственные участки поручали для зачистки. Мне и Леночке моей. Голубушка, как же я любил ее! Забрали! Все забрали коммунисты проклятые: и Леночку, и мечту…

– О чем же вы мечтали? – воскликнула Маша. – Убивать?

– Зачем убивать? – Он недоуменно вывернул нижнюю губу, постучал кулаком по голове. – Дура ты, Мария! Курица! Я собирался в Германию вместе с господами укатить. Мне уже и документы с Леночкой выправили. Но не вышло. Припоздали мы. Леночке худо сделалось прямо перед отъездом, стала задыхаться, синеть. Не стали ждать нас. Сказали, что вторым обозом двинемся. А оно вон как вышло: второй обоз попал в окружение. Нас всех в плен взяли. Заставили до суда горбатиться на вашу власть. Дома строить, клубы ремонтировать. Я ладно, сил было не занимать. А Леночка совсем плохая на их харчах стала. А ее прикладами в спину каждое утро с нар поднимали! Думал, живьем съем того конвоира…

Он замолчал. Лицо сделалось печальным, старым. Ноги в коленках дрогнули, расползлись в разные стороны, спина выгнулась дугой.

– Чую, дело плохо, помрет моя Лена от голода. И стал думать.

– Придумали? – Она даже сделала попытку сочувственно улыбнуться чудовищу.

Маша просчитывала варианты. Если столкнуть его с табуретки, успеет она добежать до двери? Успеет открыть свою дверь и спрятаться за ней? Может, он в туалет захочет? Или она?..

– Ты, Машка, глазами-то не ворочай, – вдруг сказал Зотов и хмыкнул. – Дверь я запер, ключи у меня. Выбраться не сможешь.

– Да зачем я вам? – сорвалась она на крик.

– Выслушать! Ты должна меня выслушать! Я полста лет молчал! Вот где комок! – И он с силой постучал себя в грудь. – Вот где комок боли скопился. Будешь сидеть и слушать!

– Хорошо, – кивнула она.

И тут же подумала: а потом? Что будет после того, как она выслушает?

– А это поглядим, – хмыкнул Зотов, снова угадав ее мысли. – Если успеет твой ковбой, жить останешься. А если нет, вместе со мной с подоконника прыгнешь. Так я решил, Машка. Под суд не пойду больше. Сам себя казню.

– А я… я вам зачем? – Голос не слушался, вибрировал, сипел. – Я зачем вам, Сергей Леонидович?

– Ты не поверишь! – Он по-молодому блеснул глазами и ухарски шлепнул себя по коленкам. – Скольких людишек порешил, а сам помирать боюсь. В одиночку боюсь! Леночка со мной вместе бы прыгнула, даже не сомневайся. Но Леночки нет давно, а ты есть. И ты моя соседка и соучастница. Так ведь и не сказала мне, куда ты девку подевала, которую я на твоей кухне кончил? А, Машка, признавайся? Куда подевала труп?

Тошнота подкатила к горлу, Маша зажала рот ладонями. Этот старик сумасшедший! Он просто сошел с ума от старости и одиночества! Что он такое говорит? Что он на ее кухне убил Настю Глебову? И так мерзко ухмыляется при этом. Так мерзко смотрит, что не поверить просто невозможно.

Получается, это он убийца?

Почему она сразу не сообразила, что единственный человек, которому удобно было все провернуть, – это Зотов? Почему не вспомнила, что у него есть ключи от ее квартиры? Он мог в любое время попасть к ней. Не ограбь ее сумасшедшая жена покойного Женьки Митрофанова, этот старик запросто мог бы это сделать. Вот только деньги не интересовали его так, как Анну Митрофанову с подельниками. Деньги были ему не нужны. Все, что ему нужно, – прожить как можно дольше на земле, которую он без устали поливал кровью. И раньше, и теперь.

Она смотрела на старика и не узнавала его. Как она могла не заметить хладнокровного убийцу? Почему не обращала внимания, как он силен и гибок, невзирая на возраст? Да, он умел казаться больным и немощным, но почему она не видела, какие сильные у него руки? Почему ни разу не задумалась, как ему удается поднять сразу все ее покупки, когда он вызывался помочь донести их до двери? В его доме всегда было чисто, а ведь ему никто не помогал с уборкой. Он сам, все сам делал! А заставляя ее мерить ему давление, контролировать температуру и справляться ежедневно о его здоровье, он просто издевался над ней. Обычный эгоизм.

– Сволочь! – выпалила она, не сдержавшись. – Какая же вы сволочь!

– Возможно, даже спорить не стану. Столько всего натворил за жизнь! – Он мерзко хихикнул и подмигнул ей. – Таких красоток, как ты, скольких попользовал!

– Вы и меня использовали! – воскликнула Маша и неожиданно для самой себя плюнула в его сторону. – Гад!

– Тебя-то? – Его ледяные глаза вдруг сделались печальными, ядовитая ухмылка померкла. – Тебя я не использовал, Машка. К тебе прикипел, как к дочке. Чем-то ты мне Леночку мою напоминала. Думал: вот была бы у нас с ней дочка или внучка – на тебя была бы похожа.

– У вас не было бы такой, как я, – крикнула Маша и передернулась от внезапного холода. – Вы породили бы такое же чудовище, как вы сами! Такая, как я, могла родиться только у таких, как мои родители…

– Твои благородные родители тебя породили, а я убью, – ответил Зотов запросто, безо всякого сожаления, даже зевнул от скуки. – Убью, Машка. Без вариантов.

– Но зачем?

Маша сжалась на диване, стараясь не показывать страх, но не выходило. Комната, шкаф, безжалостный старик на табуретке – все окутал странный туман. Все казалось зыбким, плохо различимым. Или это слезы мешали видеть реальность? Ее колотило, от страха тряслись руки и ноги. В животе и в груди все переворачивалось, вызывая тошноту. Каким-то неведомым образом Зотову удалось дотянуться до всего, что было ею, и он вцепился ледяными пальцами и давил, давил, давил.

Сумасшедший старик не шутил, это Маша теперь понимала. Он сделает то, что задумал, убьет себя и ее заодно. И никто не придет на помощь. Ее любимого, чья совесть оказалась не чиста не только перед семьей, но и перед законом, арестовали. По слухам, он с азартом дает показания, обходя тему утаенной любви стороной.

И за это спасибо. Он ведь знал, что она сделала с телом бедной девушки, и благоразумно промолчал. Назаров тоже молчал, но это пока. Маша понимала, что на его симпатию особо рассчитывать не стоит. Он затаился, не приходил к ней, не вызывал ее. Думал.

А пока он там думает, Зотов ее убьет.

– Зачем вам еще одна жертва, Сергей Леонидович? – дребезжащим от слез голосом спросила Маша. – Зачем еще одна жертва? Я же ничего вам не сделала плохого!

– Ты не жертва, Машенька. – В его голосе была смесь жалости и раздражения из-за того, что его не понимают. – Ты не жертва, ты мой пропуск в рай! Может, он там, наверху, – Зотов поднял вверх узловатый палец, погрозил, – глянет на тебя, а меня и не заметит. А ты, может, сумеешь замолить все мои грехи, Машенька? Ты пойми, страшно мне! Одному страшно на тот свет ступать!

Господи, он спятил. Точно спятил. Маша зажмурилась, постаралась восстановить дыхание. Сейчас нужно думать, что делать. Делать-то что-то надо! Не сидеть сиднем, не глазеть беспомощно. Мозги справились, когда она нашла девушку на своей кухне, подсказали все в считаные минуты. Что же теперь?

Нужно с ним говорить. Это часто помогает, когда пытаются спасти заложников. Все равно что говорить, пусть даже чушь нести несусветную. Сейчас она и заложник, и переговорщик в одном лице. У нее нет иного выхода, только говорить с ним. Очень страшно, дрожит голос, дрожит все тело, но она должна. Самой себе, не кому-то еще.

– Умереть успеем, – вдруг произнесла она очень тихо. – Может, и не понадобится.

– Как это? – Старик настороженно глянул на нее. – Хочешь сказать, что не станешь заявлять на меня в полицию?

– Но вы же не заявили! – с наигранной бравадой ответила Маша и через силу подмигнула. – Вы же не заявили, что на моей кухне был труп, который потом странным образом исчез.

– Ишь ты! Значит, это все-таки ты. – Старик подтянул повыше коленки, поставил на них локотки, обласкал Машу взглядом. – А говоришь, я твоим отцом или дедом не стал бы! Видишь, как лихо выкрутилась. Ведь сама все, без помощи, так? Я не слыхал той ночью ничьих шагов на лестнице, только твои. Сначала ты бегом вниз, потом, часа через три, – вверх. Но уже тяжело шла, будто устала. Так куда ты ее впихнула, Машуня?

Надо говорить, чтобы выжить. Заболтать его до смерти.

И Маша рассказала. Все рассказала о той страшной ночи. Ее выворачивало, а старик восхищенно цокал языком и нахваливал.

– Я так и знал, что ты найдешь выход! Так и знал! – мелко хихикал он, перебивая ее без конца. – Ты не глупая курица, ты сильная девочка, Машка. Прямо моя кровь!

Она благоразумно промолчала. Чуть прикрыла глаза и поискала взглядом что-нибудь тяжелое. На тот случай, если Зотов вознамерится схватить ее и потащить к окошку.

А окошко старый мерзавец благоразумно распахнул настежь. Даже шторы раздвинул. А ведь раньше его передергивало, если муха влетала в квартиру. Как это она сразу не обратила внимания? Он все продумал и подготовился. Он ее заманил! Запер квартиру, открыл окно. Чудовище!..

В комнате не было ничего, что могло защитить ее от чужого безумия. Разве что самодельная табуретка, на которой теперь сидел Зотов. Еще гантели, но они наверняка тяжелые. Справится ли она? Сумеет поднять над головой, чтобы нанести удар?

– За что вы убили Настю Глебову? – спросила Маша, когда ее рассказ подошел к концу и Зотов уже нетерпеливо посматривал в сторону окна.

– Она узнала, кто я! Эта девица обнаглела настолько, что явилась ко мне в тот самый вечер, когда в твоей квартире орудовали воры, и заявила, что знает, кто я! Я посмеялся, кивнул ей на твою дверь. Говорю, мол, лучше бы полицию вызвала, только что из этой квартиры воры вышли. Она на меня уставилась, как дура, заморгала. Говорит, а я ведь с ворами, возможно, сейчас на лестничной клетке столкнулась. Дайте, говорит, позвонить! А я ей – телефона нет. У Маши есть, зайди и позвони в полицию, чем честным людям надоедать. Она, глупая курица, и пошла в твой дом. А я следом. Игрушку свою взял, с фронта сохранившуюся. У пленного немца за хлеб выменял. Хоррроший кинжал, старинный! Сейчас таких не найти, н-да. И пошел за ней следом. Нашел ее в кухне. Там и оставил.

Его глаза заволокло, взгляд сделался рассеянным, даже мечтательным. Воспоминания об убийстве доставляют ему удовольствие, сообразила Маша. Они его отвлекают.

– Как она вас разыскала? Вы ведь наверняка не Зотов.

– Нестеров я, – признался дед нехотя. – Нестеров Степан. Потом, после войны, когда удалось под расстрел похожего на меня охранника подставить, стал Гавриловым.

– Как же такое возможно? – Маша невольно заинтересовалась. – В лагере уйти от расстрела! Так же не бывает!

– Бывает всяко, девочка, – недовольно сморщился он. – Я сразу приметил этого парнишку. Деревенский, разговорчивый. И постоянно голодный. Может, болезнь у него какая была, не знаю, но он все время жрать хотел. И Леночка моя умирала от голода и болезней. Вот и предложил я ему, чтобы выпускал меня по ночам. И сыт, говорю, будешь, и пьян. Он ломался недолго. Голод не тетка, да. Начал меня в свои дежурства втихаря через лаз в земле выпускать. Я на волю схожу, еды раздобуду – и в лагерь обратно. Боялся поначалу мой Гаврилов. А ну как, говорит, не вернешься? А куда я от Леночки-то? Разве бы я бросил ее умирать голодной смертью!

– А почему вас сразу не расстреляли? – выпалила Маша и тут же прикусила язык. Старик недовольно нахмурился. – Извините, но по законам военного времени… я слышала…

– Слышала она! Поймали бы меня с автоматом в руках – расстреляли бы на месте. Только я хитер был! Я им с поднятыми руками пленных фашистов с десяток привел.

– Ух ты! – ловко изобразила она изумление. – А почему вас вместе с ними держали?

– А не с ними, у нас другие бараки были. Да ты знаешь, сколько пересылок мы с Леночкой пережили после того, как сдались? Помотало нас, прежде чем мы в соседнем районном центре осели. Отдельного лагеря для таких, как мы, не было, вот и посадили вместе с пленными, только бараки были разные. Временно это было. Будто бы до суда. Только мы с Леночкой понимали, что нас расстреляют сразу, как немцев обменяют на наших военнопленных. А пока проявляли великодушие, я кое-что придумал. И потихоньку идею свою в жизнь воплощал.

– Как это?

Маша медленно отодвигалась, чтобы не сидеть напротив старика. Очень, очень медленно, по сантиметру. То будто колено зачесалось. То ногу на ногу закинет. Сложные маневры, чтобы сдвигаться потихоньку в противоположную от окошка сторону.

– Охранник тот лопух был. Жратве радовался, как ребенок. Даже не моргнул ни разу, когда слухи поползли, что в городе по ночам убивают. Понял, что это я на промысел хожу, но даже не спросил. Жрал и молчал. Молчал и выпускал меня. Леночке чуть лучше стало благодаря человеческой еде, даже порозовела. И однажды она говорит мне: Степочка, а ты ведь с этим лопухом похож. Лица разные, но фигура, рост, цвет волос и глаз похожи. Смекнул, признаюсь, не сразу. А она говорит: если переполох какой устроить и морды раскроить вам обоим, подмену никто не заметит. Малый ночует в городе, не в лагере, одинокий. И мы с ней задумались. А тут еще слухи поползли, что скоро нас того… в расход пустят. Я и говорю Гаврилову однажды: мол, косятся на нас, подозревают в дружбе. Давай, что ли, морды друг другу набьем, чтобы кто чего не подумал. И сала копченого ему шмат на стол положил. А тот продаст кого хочешь за жратву. Согласился. Вот мы ночью за бараками и сошлись. Я его просил, чтобы он мне лицо сильнее разукрасил, он постарался. Потом я тоже разошелся так, что малый в кому впал. Думаю, позвоночник я ему сломал. Темнота, кто же разберет! Пока он валялся, я переоделся в его форму, а свою одежду на него надел. Только хотел Леночке все это показать, чтобы она оценила, как в лагере тревога. Надо же было так совпасть, а! Я только охранника приволок к ней, как облава. Леночка только и успела мне пальчик к губам приложить.

– И что? – Маша даже двигаться забыла, настолько ее потряс рассказ этого оборотня. – Что было дальше?

– Я хриплю, Гаврилова в руках держу, а на нем моя роба арестантская. Говорю: вот напал на меня, побег планировал. Меня по плечу похлопали, похвалили за бдительность. Велели выстроить всех во дворе. Раны, говорят, после зализывать станешь. Потом повезли всех карателей и Леночку мою за город и там расстреляли. Сказали, что решение было судебное. Мол, кто-то из лагеря убийства в городе совершал. Установили!

– Значит, вашу жену расстреляли вместе с Гавриловым?

– Да!

– И вы… вы сами участвовали в расстреле? Вы стреляли?

– Бог миловал, – фыркнул зло Зотов. – Меня отстранили как потерпевшего. Даже наутро решили отпуском наградить. В благодарность за то, что сумел предотвратить побег. Во время этого отпуска я и дал деру. В поезде нашел какого-то дембеля, тот домой ехал с фронта. Весь в орденах, улыбчивый. И такое меня зло взяло на его счастье смотреть, что я его того, с поезда сбросил. А документы его забрал. Несколько раз пересаживался с поезда на поезд. Все петлял, все следы пытался замести. Только не искал никто Степу Нестерова. Расстреляли его по документам.

– И что было потом?

– Потом… Потом я осел в большом городе. На людях затеряться легче. Пожил какое-то время с документами этого солдата, что в поезде ехал. Года через четыре решил, что все, хватит. А ну как станут его чествовать к юбилею победы? С наградами все же мужик вернулся, вдруг родня какая сыщется и приедет. Документы я сжег и снова достал паспорт Гаврилова. По нему стал жить. В этот город вернулся, тянуло меня к Леночкиной могилке. Еще через десять лет, в начале 1960-х, решил, что и Гаврилову пора уйти. Много внимания местная общественность стала уделять героям войны, а значит, и военным преступникам тоже. Документы Гаврилова я тоже сжег. Но уже после того, как справил себе паспорт на имя Зотова.

– А это кто? Вы его тоже?..

– Нет, Маша. Такого человека никогда не было, он в 1962-м появился. Уже по другому адресу был прописан. Видишь, как я ловко все обстряпал. Даже петлять особо не пришлось, просто переехал на соседнюю улицу. Немного над лицом потрудился. Прическу поменял, походку. Шрам себе вот этот сделал. Сам, ножом. Сейчас он с морщинами сравнялся, а тогда страшный был, рваный, людишки отворачивались.

Зотов ткнул себе в левую щеку пальцем. Если честно, Маша всегда думала, что это морщины у него такие глубокие. То ли не рассматривала старика никогда пристально, то ли просто таким вопросом не задавалась. Доверчивая дура.

– И прожил на соседней улице, пока эту вот квартиру себе не купил.

– Купили? А на что? Заработали? – усомнилась Маша.

– Работать пришлось, конечно. – Зотов недовольно сморщился. – Хоть денег у меня было предостаточно, работать пришлось, чтобы у общественности вопросов не возникало. На пенсию опять же заработал. Скромным слесарем на местном заводишке много лет трудился. Пока заводишка тот не накрылся медным тазом.

– А откуда же у вас деньги? – вытаращилась она на него. – Зарплата слесаря…

– Согласен, – перебил Зотов грубо, – зарплаты слесаря мне едва хватало на еду для кошки. Была у меня кошка, долго со мной жила. А деньги… Они, Машка, на поверхности лежат. Их только надо правильно уметь взять. Я правильно и брал. Не то что лохи, которые в твою квартиру сунулись. Ох и идиоты!

Зотов замолчал, бездумно рассматривая яркое небо в распахнутое настежь окно. Потом проговорил со вздохом:

– Погода-то какая славная! В такую погоду и умирать жалко.

– Так не умирайте, – жалобно попросила Маша и еще немного сдвинулась в сторону от окна. – Я вас не выдам…

– Ты не выдашь, потому что у самой рыло в пуху, – снова сердито перебил Зотов. – А твой ковбой мне уже в затылок дышит. Чую я, вижу, как он смотрит на меня. Я такие вещи за версту чую!

– Да ладно вам, Сергей Леонидович. Ничего он не знает, даже не догадывается. Я с ним говорила, когда во дворе нашли труп мужчины… – Последние слова повисли у нее на языке. – Это снова вы? Вы того человека?..

– Я, – не стал отрицать Зотов. – Ходил он за тобой по пятам. А зачем ходил – не признался. Хамить мне начал, старым чемоданом назвал. Землю посоветовал нюхать. Вот я его ее нюхать и заставил. Опять же тебя спас. Кто знает, что у него на уме было.

– От него спасли, а сами собираетесь убить! – всхлипнула Маша.

Стоило ей произнести это вслух, как страх снова сковал тело.

– Так не собирался, Маша! Не собирался! Твой ковбой не оставил мне выбора. Он дышит мне в затылок, чую я! Нет у меня выбора. Я ведь… – Зотов вдруг обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону. – Я ведь никогда… никогда, чтобы сам! Людишки не оставляют выбора. Они заставляют творить зло. Все время норовят наступить на мою тень! И дружок твой мотоциклист тоже догадлив был! Увидел меня однажды на кладбище, где я на общей могиле поставил памятник Леночке и себе, начал приглядываться. В музей даже зашел. А когда ремонт тебе здесь делал, прямо в лоб и сказал: вы же, дескать, военный преступник, Сергей Леонидович! Вы же каратель Нестеров! Я ему: дурак ты! А кто же, говорит, на кладбище лежит тогда, разве не вы? Я вилять не стал. Говорю: брат мой двоюродный. Похожи мы с ним были. Вот из родственных соображений и не забросил могилку. Он будто и поверил, отстал. Но ведь выяснить, что не было у меня никакого брата, что воспитывался в детском доме, – пара пустяков! И выяснить, что Зотов Сергей Леонидович появился как-то вдруг уже в 1960-е, тоже не проблема. Сейчас это запросто. Тогда легко можно было затеряться, а сейчас с этими современными программами человека проследить можно от пеленок. Всю жизнь прожил тихо-мирно, а тут на тебе, докопались.

– И Женьку? – Маша обмерла, кажется, даже сердце остановилось, перестав метаться в груди. – Женьку тоже вы?

– Пришлось, Машунь.

И он даже улыбнулся. Нежно, приятно. Чудовище!

– Он ведь не отстал бы. Стал бы копать и копать. За тебя бы стал переживать – с кем ты соседствуешь. Вот и пришлось ему драндулет подпортить. Незаметно так, чтобы понял уже на скорости. Я ведь хорошим слесарем был.

– Господи, – Маша застонала, чуть прикрыв глаза, – сколько же на вас крови! Как вы по земле-то ходите?

Этого говорить не следовало. Вырвалось, неосторожно вырвалось.

Старик тут же будто обрадовался, согласно кивнул.

– Тяжело стал ходить, Машка. Я давно уже не человек, давно стал просто телом. Телом без прошлого… Потому и решил, что все, хватит. А то придется и воина твоего валить. А он неплохой малый, даже симпатичен мне чем-то. Его решил оставить. А вот тебя заберу с собой, н-да… Не могу же я ему сразу столько подарков сделать!

Зотов замолчал, задышал тяжело. Может, плакал? Но если слезы и были, они тонули в глубоких морщинах.

Маша сидела, не шевелясь. Нет, не выйдет у нее ничего. Старик силен и жесток, осторожен и насторожен. Он не допустит, чтобы она опустила ему на голову табуретку или гантель. У нее просто нет шансов. Он справился с молодым мужиком, тем, что следил за ней несколько дней. Она видела тело убитого – гибкий, молодой, мускулистый. А Зотов его убил, справился. А она кто? Слабая девчонка. Слабая и наивная, размечталась вот заговорить убийцу. Плохой из нее переговорщик. И борец никакой. Он одним движением выбросит ее из окна. Она даже крикнуть не успеет.

Так продолжалось минут пять. Зотов молчал, без конца вытирая лицо. Маша медленно умирала на диване, моля бога и всех святых сжалиться над ней и послать спасение. И вдруг в дверь громко застучали. Не просто застучали, а замолотили кулаками и ногами.

– Вот и последнее действие, детка, – проговорил он невнятно, дернулся всем телом, глянул на нее с обидой. – Прости, но другого шанса у меня не будет. Я все тебе рассказал. Оставлять тебя живой нельзя. Пусть все мои тайны уйдут вместе с нами, ага?

– Нет! Нет! Нет! – закричала Маша громко, вжимаясь в диванную спинку. – Вы не смеете! Вы не посмеете!

Зотов медленно встал. Высокий, кряжистый, как старый дуб. Распрямил спину и сделал два широких шага к дивану. Остановился перед ней, почти касаясь штанами ее голых коленок. Протянул руку.

– Иди ко мне, девочка! Иди, не бойся. Леночка, спасая меня, улыбалась под дулом автомата, так мне рассказывали. Чего же ты боишься? Сейчас все закончится.

Стук в прихожей не утихал. Но странно, никто не пытался выломать дверь. Видно, Зотов об этом тоже подумал, потому что нахмурился и отступил.

– Кто это может быть, как думаешь?

– Не знаю! Не знаю! – Во рту было сухо, дыхание больно обжигало горло. – Я ничего не знаю!

Кажется, у нее начиналась истерика. Ей хотелось орать, визжать, царапаться, бить всем, что ни попадя, в крепкую широкую грудь старика. Но она не могла сдвинуться с места, тело просто онемело от страха.

– Эй, старый хрыч! Чего не открываешь? – заорал вдруг кто-то истошно с лестничной клетки. – У нас в доме утечка газа, всех эвакуируют! Открывай, старый пень! Небось это ты газ забыл закрыть! А я всегда говорила, что ты скот! Зотов, открывай!

– Матрена! – выдохнул с радостью Зотов, узнавая в истошно голосящей гостье женщину из соседнего подъезда, которая всегда цепляла его, подозревала и доводила его до бешенства. – Вот это подарок судьбы! Слышь, Машка? Нас будет трое! Вона сколько я проводников на тот свет набрал! В такой компании подыхать не страшно. Только тебе придется помолчать, идет?

Маше хотелось кинуться к окну, заорать, позвать на помощь. Если идет эвакуация в связи с утечкой газа, во дворе полно спасателей, коммунальщиков и просто зевак. Кто-то услышит ее и вызовет полицию. Тогда у нее будет шанс спастись.

Зотов не оставил ей шансов. Он схватил ее за локоть и с силой дернул, заставив подняться. Заломил ей руку за спину так, что у нее от боли потемнело в глазах. И потащил в прихожую. Встал у входной двери, за которой бесновалась Матрена Митрохина, приложился к дверному глазку. Машу тем временем он упер лицом в стену, больно прижав своим боком. Сила в нем ощущалась немереная.

– Одна, – пробормотал едва слышно Зотов, обследуя в глазок площадку перед дверью. – Одна, старая сука!

– Зотов, скот! – захлебывалась визгом Матрена. – Я знаю, что ты дома! Видала в окне твою седую макушку! Открывай! Из-за тебя задержка. Того гляди, на воздух все взлетим. У тебя небось, сволочь старая, утечка газа! Давно говорю, выселять тебя надо было!

– Вот я тебя сейчас, тварь, и выселю! – скрипнул зубами Зотов.

Ловко орудуя одной рукой, открыл замок. Отступил на шаг, тесня Машу, распахнул дверь. Улыбнулся дружелюбно вздорной старухе. У той редкие волосы всклокочены, ситцевый халат застегнут не на те пуговицы.

– Входи, Алексеевна. – Зотов молодцевато улыбнулся ей. – Ишь как орала, даже запыхалась. Входи, входи.

Митрохина вдруг побледнела и попятилась. И испуганно замахала руками. Может, увидела Машу, прижатую лицом к стене? Или?..

Дальше все было как в хорошем боевике. Маша сотни раз видела такое маски-шоу по телевизору, а тут пришлось поучаствовать. В прихожую ворвались сразу несколько человек в черных масках с автоматами. Кажется, орали все и сразу. Сыпались приказы, не подчиниться которым было невозможно. Маша упала на пол рядом с Зотовым и так же, как он, заломила руки за голову, сцепила пальцы на затылке. Перед глазами мелькали тупые носы черных ботинок из жесткой кожи. В голове отдавалось эхо от стука десятка пар каблуков. Все вокруг них двигалось, гремело, орало.

– Чисто! – кричал кто-то из недр квартиры Зотова.

– Чисто! – отвечали ему тем же.

Снова приказы, крик, лязг металла.

– Эй, Машуня, – вдруг тихо позвал ее Зотов. – Глянь сюда.

Она чуть повернула голову, глянула с ненавистью. Старика, кажется, все это даже забавляло. Он ничуть не выглядел испуганным или разочарованным. Будто ждал такого исхода.

– Про журналюгу молчи, девочка, – прошипел он вдруг. – На себя все возьму. Мне один хрен подыхать, а тебе жить. Ишь, воин твой обошел-таки меня. Надо было его валить первым…

Ее никто не трогал целых две недели. Не вызывал, не допрашивал. Даже не звонил никто. Назаров тоже. Она сидела дома, не выходила. Продукты заказывала через Интернет, их доставляли до квартиры. Скоро надо было выходить на работу, а она не знала, есть у нее еще работа или нет. Туда она не звонила, ей оттуда тоже. Дошел ли до ушей ее руководства громкий скандал с ее соседом, она не знала. Потихоньку собирала вещи в коробки. В этой квартире она больше не останется ни за что.

В глубине сознания тряслась трусливая мыслишка, что квартира в ближайшие несколько лет ей может вообще не понадобиться. Но Маша старательно отгоняла эту мысль прочь. Если не арестовали сразу вместе с Зотовым, если не взяли даже подписку о невыезде, шанс остаться на свободе у нее все же есть.

Она встала у распахнутых дверей шкафа. Все полки уже опустели, на плечиках болталась одна-единственная спортивная куртка, в которой она сегодня собиралась выйти на улицу, чтобы расклеить объявления о сдаче квартиры. Где станет жить, она пока не думала. Не здесь, это точно!

Прошла взглядом по пустым полкам шкафа, по груде коробок в углу, по голым стенам. Она уже сняла и упаковала все фотографии и картины.

Нет, не все. Одну оставила, ту, где они с Женькой подростками отдыхают в летнем лагере. Она в летнем платьице на берегу реки, он стоит чуть сзади, покровительственно положил руку ей на плечо.

Он всегда ее оберегал. И никогда не говорил, что ей может грозить какая-то опасность. Сначала устранял ее, потом уже рассказывал. О том, что девчонки из ее отряда вздумали ночью вымазать ее зубной пастой, не рассказал, просто взял и стащил у них все до единого тюбика. Только утром со смехом Женька ей во всем признался. Не рассказал, что дворовые пацаны собирались подкараулить ее после занятий у репетитора и затащить в ближайшие кусты, чтобы пощупать, выросли у нее сиськи или нет. Он сначала подрался с ними, наставил им синяков, схлопотал сам, пригрозил, что поодиночке их перелупит, если они посмеют к ней пальцем прикоснуться. Только через неделю признался, откуда у него столько синяков.

С Зотовым тоже так получилось. Женька заподозрил старика в страшном и решил сам разобраться, а потом уже ее предупредить. В этот раз не случилось.

Маша поцеловала Женькино лицо и убрала снимок в свою сумочку. Прошла на кухню. Холодильник выключен, вымыт до блеска. Его она оставит жильцам. И мебель тоже. Ей все в этой квартире казалось оскверненным. Оскверненным злом, которое сеял вокруг себя Зотов.

Она села за обеденный стол, пододвинула к себе газету с объявлениями и снова принялась звонить. Квартир в аренду сдавалось много, но ей все не подходило.

Она положила телефон на стол после четвертого неудачного звонка. Тот сразу пискнул: пришло сообщение.

«Я у подъезда. Ты дома? Можно подняться?». Это Назаров.

«Да, конечно», – ответила Маша и тут же помчалась к входной двери.

Быстрый взгляд в зеркало. Нормально она выглядит. Не цветуще, конечно, но не плохо. Как кстати сегодня вымыла голову. Уговорила себя просто на этот подвиг. Одежда: спортивные шорты, футболка. Угостить, правда, капитана нечем, но…

Неизвестно еще, с каким он сюрпризом пожаловал. Может, с наручниками в кармане?

– Проходите, – тихо произнесла она, дождавшись гостя у открытой двери. И не выдержала. – Вы арестовывать меня пришли?

– Маша, мы вроде были на «ты», – напомнил он, входя и закрывая за собой дверь.

Назаров выглядел осунувшимся, усталым. Будто на нем осел слой пыли, стряхнуть которую не было сил.

– Извини, капитан. – Она сделала попытку улыбнуться. Указала рукой на дверь гостиной: – Идем туда.

Он послушно пошел за ней следом.

– Уезжать собралась? – спросил он удивленно, обнаружив в гостиной распахнутые дверцы пустых шкафов.

– Съезжать. Присаживайся. – Она указала ему на диван и сама села на кресло чуть поодаль. – Не могу здесь. Дышать не могу, все давит.

– Понимаю. – Назаров сел, вытянул ноги, глянул на нее. – Нашла жилье?

– Пока нет.

– Могу кое-что предложить, – вдруг после паузы сказал Максим и неуверенно улыбнулся.

– Тюремную камеру? – Маша кивнула, будто на все заранее была согласна. – Я понимаю. Кошмар должен иметь продолжение.

– Нет никакого продолжения, Маша. И камеры не будет. Зотов признался во всех эпизодах. Включая многие преступления прошлых лет. Такая страшная сволочь! Как вспомню, что ты за ним ухаживала, просто зубы скрипят!

– А журналистка Глебова?.. Как же быть с тем, что я… – цедя по слову, проговорила Маша, боясь встретиться с Назаровым глазами.

– Я же сказал, что Зотов признался во всех эпизодах, Маша, – очень строго повторил Максим. – Включая убийство журналистки. И подробно рассказал, как избавлялся от трупа. Все под протокол!

– И как же он от него избавлялся?

Она поежилась, будто по залитой солнцем комнате промчалась волна ледяного ветра. Глянула на Назарова исподлобья.

– Он вытащил ее на улицу, загрузил в машину, которую Насте одолжил главный редактор, и вывез тело в лес. Потом отогнал машину на мойку. Снова пригнал во двор, уничтожил все свои отпечатки. Вещи Насти сжег по дороге: сумку, документы. Ключи от машины забрал себе. Зачем? Не смог сказать. Ключи, кстати, нашли в ходе обыска в его квартире. Редактор Глебов их узнал. Так что продолжения твоего кошмара не будет, Маша.

– А если он изменит на суде свои показания? Скажет, что…

– Что?

– Что это не он, а я избавилась от тела!

– Не скажет, Маша. Он не изменит своих показаний. И суда никакого не будет.

– Почему?

– Он повесился в камере. Из рукавов своей рубашки сделал петлю. Исхитрился, сволочь. И повесился. И ты знаешь, – Максим встал с дивана, шагнул к креслу, на котором она ежилась от озноба, присел перед ней на корточки, – у меня нет ни малейших сожалений по случаю его кончины. Ни малейших!

– У меня тоже, – прошептала она. – Прошелся по моей жизни ураганом, гад! Все испортил! Он и еще кое-кто. Его… его посадили?

Назаров понял, о ком она.

– Идет следствие, – ответил он со вздохом. – Все убийства он отрицает. Так что Митрофанову и ее сожителя будем считать самоубийцами. Доказательств его участия нет. Как нет и доказательств того, что им отомстили друзья медвежатника Симы Ключа. Очень зол я на Глебова, главного редактора. Такой, знаешь… Вроде любил Настю. Очень любил, но когда заподозрил Светлова в краже Настиных документов, позволил ему уехать.

– Зачем?

– Решил на этом деле заработать популярность. Все о рейтинге пекся.

– Он знал, какую тему она разрабатывала?

– Клянется, что нет. Я не раз его допрашивал: все отрицает. Обратного доказать я не могу. Все, Маша. – Назаров погладил ее по коленкам. – Надо все забыть. Все постараться забыть. Ага?

Ей перекрыло чем-то горло, глаза защипало от закипавших слез. Весь ужас позади? Все закончилось? Неужели ей это не снится? Она может дышать полной грудью!

– Это невозможно будет забыть, Максим. – Маша заплакала, прижимаясь щекой к его макушке. – Это всегда будет со мной!

– Постараемся вдвоем как-то с этим справиться. – Он замер, боясь шевельнуться и потерять ощущение долгожданной легкости в душе, которого так давно не было.

– Вдвоем? – Маша отпрянула, вытерла мокрые щеки. – Ты хочешь сказать…

– Для начала я хочу тебе предложить пожить у меня. – Назаров поднялся на ноги, пнул одну из ее многочисленных коробок. – Все это добро у меня, конечно, не поместится. Здесь целый склад придется арендовать.

– Я даже знаю где, – улыбнулась она сквозь слезы. – Но ты прямо вот так готов?

– Готов или нет, пока не знаю, но надо попробовать, Маш. Я все время думаю о тебе, просто сумасшествие какое-то! Ты все время перед глазами. Может, и не решился бы. Но раз ты решила съехать отсюда и ничего пока не нашла, то я готов. А? Как ты? – Он провел ладонью по волосам, особо осторожно тронув то место, где прижималась Маша своей щекой. – Попробуем?

– Попробуем, – кивнула Маша. И с облегчением произнесла: – У нас есть все шансы на успех, капитан Назаров.

– Конечно! – подхватил он обрадованно. – Все у нас получится! Если у Мишки даже с такой, как Карина, получилось, чего у нас нет?..