Глава девятнадцатая
— Кэрис, ты меня слышишь? Ты не обязана говорить об этом, Кэрис. — Мягкий женский голос колеблется. — Не нужно говорить о… — голос обрывается, женщина тихо консультируется с настойчивым врачом, — о Максе.
Она смотрит на стену. Трещина в краске, пятнышко цвета магнолии, удерживает ее внимание — или, если честно, ее пустой взгляд — последние двадцать восемь минут.
Теперь все время измеряется в минутах.
Если бы она только могла просунуть под него ноготь. А еще лучше — поцарапать поверхность под ним и отковырять. Возможно, даже сделать из пятнышка черную дыру. Туманность магнолии.
Они продолжают настаивать на том, что она не обязана об этом говорить, потому она и молчит вопреки их желанию. Людям, говорящим, что ты не обязана рассказывать о чем-то, как правило, не терпится вытащить это из тебя.
На следующий день Кэрис поднимается вверх по стене в черную дыру и исчезает на несколько часов. Она наблюдает из пятнышка цвета магнолии за тем, как врачи и медсестры приходят и смотрят на спящее тело, лежащее в ее кровати.
— Сколько она уже в отключке?
— Около трех часов. Укол морфия моментально усыпил ее.
«Озрик?»
Кэрис просыпается ночью, как обычно, перед рассветом: она кричит из-за скелета собаки, который, покачиваясь, плывет к ней в невесомости.
«Лайка!»
У нее сильно бьется сердце, она тянется к свету, но дворняга растворяется, рассеивается, стоит лишь частицам света коснуться ее костей.
— Кэрис, не думаешь, что сегодня ты могла бы попробовать…
— Пожалуйста, не говорите, что мне нужно причесаться. — Она не поднимает головы от подушки и не пытается повернуться на голос матери. Тут все голоса одинаковы. Все одинаковы в том, что они все здесь, но ни один из них не его. — Я знаю. Я не могу.
Она лежит на краю кровати на боку, спиной к двери в темноте.
— Я правда думаю, что нам нужно по крайней мере поменять постель. Ты спишь на ней уже много дней.
Кэрис не отвечает.
— Пожалуйста!
— Мне нравится такая.
Постель пахнет землей, солью, человеком — успокаивающими запахами, так пахнет пот и паника.
Гвен входит в двери, играя чипом от комнаты, и Стенные реки возвращаются к жизни с фотографиями поездки на море, перетекающими по комнате из рамки в рамку.
— Вот. Разве так не лучше?
Другая атмосфера в том, что кажется иной жизнью. Она помнит жар на своем лице, тепло от него, лежащего рядом на песке. Она не поднимает взгляд, а, наоборот, натягивает одеяло на голову.
— Пожалуйста, мам. Не сегодня.
— Я побуду с тобой какое-то время, Кэри, — говорит ее мать. — Пока ты не оправишься.
Оправишься? Как можно оправиться от чего-то настолько катастрофичного? Но Кэрис лишь кивает в ответ.
— Я подумала, что тебе было бы неплохо иметь какую-то компанию.
Кэрис, которую вытащили из кровати и настоятельно призвали выйти на солнечный свет, игнорирует предложение составить ей компанию и вместо этого, избегая толпы, бредет по Воеводе 6; она направляется к маленькому городскому пляжу и по пути смотрит на волны.
Позор — худший враг горя, и Кэрис стряхивает его, как нежеланную руку, схватившую ее за плечо, налет сочувствия и симфония шепота, которые не заботят ее, которых она не хочет. Известность сделала ее злой, прорезавшись сквозь неприкасаемую летаргию. Она знает, что люди смотрят на нее с благоговением, желая спросить, что случилось и как она себя чувствует, но Кэрис идет по улицам Воеводы с диким взглядом и такой же прической, одетая в старую рыбацкую толстовку Макса, не останавливаясь и ни на кого не глядя. Летаргия помогает ей оставаться онемевшей. Это означает, что ей не нужно сходить с ума от горя. Злость закипает в ней, и она этого не хочет.
Она приходит в приют для собак на Воеводе, ища морду, преследующую ее во снах. Находит ее в чертах облезлой помеси терьера и вяло интересуется, как забрать его себе.
— Вы не можете взять его домой сегодня, — говорит администратор. — Хотите, навещайте его несколько недель, чтобы привыкнуть к нему, и нам нужно будет посетить ваш дом — убедиться, что он подходит для собаки.
Кэрис молча смотрит в глаза дворняги — немыслимого зеленого оттенка, — пытаясь оценить душу щенка.
— Будете звать его Фадж? — мягко спрашивает девушка.
— Простите?
— Его кличка. Здесь его зовут Фадж, но вам не обязательно оставлять ее. Хотя мы и рекомендуем использовать клички, которые звучат похоже, чтобы избежать путаницы.
— Лайка. — Кэрис протягивает руку, чтобы погладить его, а он вздрагивает от ее прикосновения и съеживается, очень сильно дрожа. — Его зовут Лайка.
— Вы будете хорошей хозяйкой для маленького Лайки, я уверена. Ему пришлось нелегко.
— Нам обоим, — говорит Кэрис, хотя администратор не уверена, что услышала именно это.
— Прекрасно. — Она закрывает клетку и поднимает глаза на Кэрис. — О, черт возьми, вы же не… Та самая? Бедняжка.
Она каждый день навещает Лайку, принося с собой жилистые угощения для терьеров. Поначалу он ей не доверяет, но пострадавшие существа чувствуют родственные души, и постепенно она задабривает его, щенок не ощущает угрозы от женщины, которая заползает к нему в клетку на четвереньках и лежит возле него. Уже через две недели он неуклюже выбегает из своей конуры ей навстречу, и они вместе, вполне довольные, сидят в саду приюта, пока не заканчивается время посещения.
— Теперь он готов пойти домой с вами, — говорит администратор, и Кэрис кивает. — Вы с ним выглядите как родственные души.
Родственные души. Эта мысль надламывает ее, и она опять молча уходит.
— Тебе нужно снова вернуться в мир, Кэрис. Ты не можешь запереться от всех и никого не впускать.
Она опять заняла свое место в плетеном кресле, лицом к морю, Лайка дремлет у нее на руках, но люди не позволят ей оставаться тут. Они не позволят ей не разговаривать.
— Я впустила Лайку. — Ее голос потерял все свои модуляции. Теперь он унылый, как океан после отлива.
— Это собака. — Ее мать, Гвен, пробует другую тактику. — Тебе не стоит допускать, чтобы все проходило мимо тебя, будто это происходит с кем-то другим.
Если бы у Кэрис были силы, она объяснила бы, что это случилось с кем-то другим; это случилось с Максом, превратив Кэрис в постороннего наблюдателя за собственной жизнью.
— Завтра поминки.
Она неотрывно смотрит на мягко покачивающийся буй на воде. Она никогда не видела такого штиля.
— Кэрис? Ты действительно должна пойти.
— Я пойду.
— Ты будешь там? Профессор Алина спрашивала.
Некоторое время уходит на то, чтобы вспомнить имя, и она вздрагивает. Его мать. Завтра она встретит всех, кто его когда-то любил и потерпел неудачу.
— Я буду.
Почувствовав перемену в ее настроении, Лайка разворачивается и вытягивается, мягко лизнув хозяйку в нос, а Кэрис успокаивается от этого желанного отвлечения. Он все еще маленький, но с каждым днем растет.
Завтра: двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут — в шестнадцать раз больше, чем у них было вместе, в конце.
— С этой собачонкой сюда нельзя. — Служитель настойчив, но Кэрис его не замечает, проходя мимо, прижав Лайку к груди, его подросшие лапы лежат у нее на руках. — Пожалуйста, мисс, это… — Он резко умолкает, когда она поворачивается, чтобы посмотреть на него, сняв темные очки с лица. — Вы можете присесть во втором ряду, — заканчивает он неуверенно.
Она кивает, не замечая, как он пристально рассматривает ее наряд. Кэрис натянула старую рыбацкую толстовку Макса поверх единственного черного платья, которое у нее было, волосы высоко подняты и собраны в закрученный пучок. Лайка жует изношенный рукав.
— Кэрис. — Отец Макса встречает ее в проходе между рядами. — Мы не знали, сможешь ли ты к нам присоединиться. — Он больше ничего не говорит, а просто кладет руку ей на плечо в формальном приветствии, и она находит такое прикосновение значимым, даже если это обычное проявление уважения к ее рангу.
— Спасибо, Прэней. — Кэрис не совсем уверена, за что благодарит отца Макса, но она осознанно называет его по имени, чтобы быть с ним на равных. Она садится, положив собаку на колени, и умолкает.
Семья Макса выложилась на все сто, и Кэрис спокойно думает о том, как бы это взбесило его.
Начинает играть музыка того стиля, над которым он бы посмеялся, и в зал входят его мать и Кент, лицо профессора Алины закрыто аккуратной черной вуалью. Кэрис закатывает глаза, увидев такой драматизм. Они проявляют всю эстетику горя, но нет никаких признаков того, что действительно скорбят.
Кент останавливается в проходе возле нее.
— Ух ты, крутая собака!
— Спасибо.
— Можно я сяду с тобой?
— Конечно.
Профессор Алина тянет его прочь:
— Пойдем, Кент, ты сидишь впереди, с семьей.
Эти слова прожгли Кэрис насквозь, и она отшатнулась, у нее внутри все пылает от такого неуважения, когда она смотрит на потертую хлопковую нить, обвязанную вокруг ее пальца. Семья. Мать Макса наклоняет голову в сторону Кэрис, и девушка настороженно кивает в ответ. Пока Кент, обернувшись, с тоской смотрит на Лайку, Кэрис украдкой продвигается вдоль скамьи, оказываясь прямо за мальчиком, и Лайка кладет лапу ему на спину. Он улыбается, и девушка отвечает ему улыбкой. Она отгоняет мысли о том, насколько он похож на Макса.
Кто-то проскальзывает по скамье, садясь рядом с ней, и она вяло улыбается, когда видит, что это Лю, глядящий на нее с любопытством.
— Ты пришел, — только и произносит она.
Он гладит Лайку по носу.
— Это твоя замещающая личность?
— В смысле?
— Заводить собаку характерно после такого. — У него доброжелательное выражение лица.
— Ох! — В определенный момент почувствовав, что ей нужно сказать что-то еще, она набирается духу и добавляет: — Даже не думала, насколько я банальна.
Он берет Кэрис за руку и сжимает ее, и в этом жесте она видит глубокие корни его печали; опустошенность от потери друга выгравирована в уголках его глаз и рта.
— Извини, — бормочет она. — Мне так жаль.
— За что ты извиняешься? Ты в этом не виновата.
— Я должна была его спасти…
Отец Макса бросает взгляд через плечо, и Лю осторожно заставляет ее умолкнуть.
— Давай не будем брать на себя вину, пока прозаическая семья находится в пределах слышимости. — Он протягивает ей платок, но ее глаза сухие, какими они были все время с тех пор, как она вернулась на Землю.
— Он спас меня, пожертвовав собой, — шепчет Кэрис, и наконец ей становится приятно говорить с кем-то, кто знал того Макса, которого знала она.
— Конечно, он так сделал. Ты ожидала, что он поступит как-то иначе? — Лю кладет пальцы Кэрис на переднюю лапу Лайки, чтобы упокоить девушку, и она, обхватив лапу, начинает ее гладить. — Вот и хорошо.
Прэней объявляет начало службы, и они замолкают. Кэрис с интересом слушает новые для себя истории про детство Макса. Голос его отца тусклый, но не бесстрастный, и она ощущает, что он, скорее всего, страдает больше всех остальных, хотя они настолько сплочены, что тяжело сказать наверняка.
— Нашему сыну вечно нужно было знать, как все работает, — говорит он. — Макс всегда задавался вопросом «Почему именно так?», а бывало, и ходил по краю, чтобы выяснить это. Помню, я взял его с собой на пляж, когда он был еще совсем маленьким. «Папа, почему я не могу кататься на велосипеде по этой части берега за забором?» — интересовался он снова и снова. И только после того, как я подробно объяснил ему, чем на самом деле является это место, мой сын поверил мне на слово и больше не пытался проехать на своем велосипеде со стабилизаторами в зону Североатлантического карантина.
Кэрис улыбается, услышав такую историю из жизни маленького Макса. Это первый момент церемонии, в котором она может видеть его. Движением пальцев его отец закрывает свои электронные записки.
— Последняя наша встреча с Максом прошла не очень хорошо, и я хотел бы, чтобы все было иначе.
Кэрис с возросшим любопытством наклоняется вперед.
— Но произошло то, что произошло, и теперь нам никуда от этого не деться. Он сделал свой выбор. Макс хотел бы, чтобы мы продолжали жить и не обижались на него за то, что случилось.
Она резко откинулась на спинку скамьи, пораженная словами Прэнея, пока тот возвращался на свое место. У него была возможность признать, что они могли повести себя с сыном иначе. Но они по-прежнему напоминают фарфоровых кукол, не принимая ответственности и не выказывая даже малейшего чувства вины, от чего Кэрис становится плохо.
Многоуважаемая профессор поднимается и начинает бесстрастно рассуждать о жизни ее сына. Речь женщины безупречна, профессор явно привыкла к публичным выступлениям, и Кэрис ненавидит ее за это.
— Воеводство лишилось важного члена общества, и я хотела бы поблагодарить работников ЕКАВ, которые пришли сегодня почтить его память.
Кэрис поднимает глаза — много людей из команды поддержки и административного штата, с которыми они познакомились во время учений, сидят в дальних рядах.
— Макс был талантливым юношей, находящимся в авангарде своей области. Он нашел собственное место в Европии и был вознагражден захватывающей возможностью.
Кэрис в недоумении смотрит на женщину, продолжающую говорить слова, слова, много слов о парне, которого, как ей начинает казаться, она совсем не знала.
Кент присоединяется к профессору, чтобы рассказать о «его Маке», хотя рамки детских воспоминаний досадно ограничены. Он запинается, немного посапывая, перед тем как сделать паузу.
— Мак сказал мне, что девушка была его лучшим другом.
Все в зале поднимают свои склоненные головы, а шокированная Кэрис улыбается, видя, как застыла стоящая перед ней мать Макса. Кэрис поднимает собачью лапу и слабо машет ей Кенту, который машет в ответ. Люди в зале смотрят на потрепанного вида девушку во втором ряду.
— Мак сказал мне, что самое главное — это твой лучший друг, — говорит мальчик, уже подросший с тех пор, как Кэрис впервые увидела его. — А он был моим лучшим другом.
По залу проносится ропот, эти слова затронули сердца людей, и профессор с окаменевшим лицом смотрит на Кэрис.
— Это как пустить лису в курятник, — бормочет Лю, впервые внимательно взглянув на Кэрис и отметив, насколько осунулось ее лицо и как углубились черты. — Когда ты в последний раз нормально ела?
Она пожимает плечами.
— Ну же, давай уйдем отсюда и отыщем местечко, где бы нам поесть.
— Мы сорвем церемонию.
— Он бы этого хотел. Ты видишь Макса хоть в чем-то здесь?
— Нет. Только в лице его младшего брата, стоящего напротив.
— Его тут нет, Кэрис. Тут нет ничего от Макса.
Она колеблется.
— Они в любом случае подходят к концу. Мы помянем его по-своему. Так, чтобы это было достойно его.
Она секунду ждет, перед тем как, соскользнув со скамьи, с опущенной головой и Лайкой в руках направиться к выходу в задней части зала. Пока она уходит, мужчина в задних рядах поднимает руку, пытаясь привлечь ее внимание, но она не хочет, чтобы кто-то обращался к ней, не сейчас и вообще никогда.
Не теперь, когда его больше нет.
