Глава четырнадцатая
Тридцать минут
— Может, нам лучше не разговаривать, чтобы экономить воздух? — Кэрис прерывисто подает в космос сигналы светом от фонарика. Она слишком сильно давит большим пальцем на выключатель, и фонарик выскальзывает из ее руки в невесомость, парит в темноте и, накренившись, уплывает от нее. Она тянется за ним, дергая фал между собой и Максом, который издает протяжный звук, когда Кэрис натягивает веревку, кончики ее пальцев касаются основания фонарика и соскальзывают, так что он снова ускользает и становится недосягаемым. — Черт.
Макс пытается дотянуться до него, но тоже безуспешно, и на мгновение они врезаются друг в друга.
— Извини.
Они смотрят, как фонарик уплывает от них, лампочка горит, и, когда он поворачивается, освещая их, нить накаливания отражается в глазах Макса и Кэрис. Но луч исчезает, пуская пучок света в пространство, а затем, попадая в вакуум, гаснет.
Макс пожимает плечами.
— О чем ты говорила?
— О том, стоит нам разговаривать или нет. Экономить воздух.
— Стоит, — отвечает он. — Конечно, нам стоит говорить. Мы не можем опускаться в полной тишине, во имя Бога.
— Во имя Бога? Ты сейчас атакуешь меня религией? — спрашивает Кэрис.
— Нам нужна любая доступная помощь, Кэри.
— Помощь не придет, Макс. ЕКАВ…
— Я не их имею в виду.
— Кого же тогда?
— Если Бог существует…
— Ты же не веришь в это, Макс. Не ты, не в этой жизни. Когда речь заходит о Европии, ты на другой стороне, а не сидишь в доме веры, молясь Всевышнему.
— Мы не в Европии.
«До боли очевидное заявление», — думает она, но ничего не говорит.
— Мне известно только одно, — продолжает Макс, — здесь мы нуждаемся в открытом разуме. Тут, в глубине космоса. Я думаю, нам стоит попробовать… поверить.
— Правда?
Он кивает:
— Я должен знать, что мы не одни.
— Но ты же ненавидишь религиозные заморочки.
— Вовсе нет. Я просто их не понимаю. — Макс ерзает в скафандре, задумавшись над тем, как это объяснить. — Я вырос под гнетом утверждений, будто религия разделяет людей, способствуя тому, что другие боятся или ненавидят тебя. Одни люди настолько сильно верили в простую историю, что считали кощунством, если иноверцы полагали истинной в какой-то мере расходящуюся с их догматами версию. По-моему, это сумасшествие. Так много войн началось из-за этого.
— Я знаю. Вера может быть забавной вещью для неверующих людей.
— Но религия отличается от веры. Верить или не верить — в Европии это просто. И если бы мы были верующими, то сейчас уже молились бы.
— Я думала, нам нужно продолжать говорить друг с другом, — произносит она раздраженно. — Ты же только что сказал именно это.
— Да. Я не ожидаю, что мы начнем молиться.
Пока они, постоянно двигаясь, вращаются в туманных сумерках звезд и метеоритов, под ними над Индийским океаном формируются облака, вытягивающиеся в перистую нить вдоль его насыщенной синевы. Кэрис вздыхает:
— Ну ладно. Ради бога, скажи, что нам нужно делать, чтобы показать эту веру?
— Говорить, — отвечает Макс, — все оставшиеся у нас минуты. Мы должны говорить до конца. Про все хорошее, что произошло с нами.
— А как насчет плохого? Или печального? — Она запнулась. — К примеру, о том, как ты ушел?
— Я вернулся.
Она молчит, и несколько секунд проходят в тишине.
— Нам это нужно? — спрашивает Макс.
— Вера?
— Фонарик. — Он указывает на то место, где, все еще крутясь в микрогравитации, фонарь удаляется от них в свободном падении.
Кэрис смеется:
— О нет, не особо.
— Мы могли бы справиться, если бы нам немного повезло, — вздыхает Макс.
— Кризис твоей новообретенной веры?
— Нет. Но настало время для подобного вмешательства, — говорит он и смотрит на ее индикатор воздуха. Затем бросает взгляд на свой, и ему становится плохо. — Или чуда.
— Макс, — нерешительно начинает она, — ты веришь… я имею в виду, раньше, когда мы наблюдали за звездопадом, ты упомянул Анну.
Он смотрит на нее и ждет.
— Что она может быть где-то здесь.
— Да, упомянул.
— Тогда ты веришь в то, что жизнь Анны в каком-то смысле не прервалась? — Он думает об этом, в то время как Кэрис продолжает: — Ты всегда был настолько уверен, что религия — это нечто, созданное во имя других.
— Однако в космосе не существует рая и ада, Кэри. Мы знаем это, находясь здесь.
— Но когда до этого дошло, ты сказал…
Он кивает:
— Я понимаю, о чем ты.
— Значит ли это, что ты веришь в жизнь после смерти?
— Я где-то читал, — осторожно говорит он, — что жизнь после смерти — это то, что мы оставляем в других.
Кэрис обдумывает его слова, отворачиваясь от Земли, чтобы взглянуть через астероидное поле на звезды над ним, точечный свет которых огромной паутиной окружает их насколько хватает глаз.
— Анна не живет, — наконец произносит она. — У нее не было шанса оставить что-то после себя. Даже тела. Вероятно, даже мозга.
Его голос нежен:
— Ты и я — здесь, мы говорим о ней. За свое короткое существование она изменила все наше будущее. Она осталась в нас.
* * *
Макс специально приготовил морковный пирог, но когда он позвонил в дверь квартиры напротив набережной, то понял, что это было лишь незначительным жестом. Дверь открылась, и его голос стал формальным, а манеры неловкими. Кэрис лицом к окнам неподвижно сидела в плетеном кресле с высокой спинкой, через балкон глядя на море.
— Привет.
— Привет. — Она не повернулась к нему.
— Я принес тебе пирог, — сказал он, зная, что это было неправильной фразой. — Ты в порядке?
Она повернула голову:
— Ты вернулся.
— Да.
— В мой Воеводу.
Он обдумывал свои дальнейшие слова.
— Я рад, что Лилиана позвонила мне. Я бы хотел знать…
Кэрис прервала его резким голосом:
— Я пыталась тебе позвонить.
— Извини. Я скучал по тебе.
— Садись, — все, что она ответила.
Макс пошел ва-банк и отрезал два куска морковного пирога, робко присев на диван в темной комнате. Кэрис повернула плетеное кресло спинкой к морю и взяла тарелку с пирогом.
— Мне хочется кое-что прояснить, — сказала она, откусывая кусок сливочной выпечки. — Я была также удивлена, как, полагаю, и ты, когда узнал, что я беременна.
— Да, — осторожно ответил он.
— И я не хотела ребенка, не особо. Меня просто немного травмировал этот процесс.
— Могу представить. Ты…
— Так что я опечалена, но это странная грусть.
Макс наклонился вперед:
— О чем ты?
— Это имеет научное объяснение: уровни гормонов меняются, мое тело снова приходит в норму. Между тем есть кое-что еще — я потеряла нечто неосознанно желанное, если это имеет какой-то смысл.
Он взвешивал слова, отчаянно пытаясь сказать все правильно.
— Я уверен, у тебя в жизни еще будет шанс сделать это снова, Кэри. В нужное время.
— Может быть. Однажды. — Она поставила тарелку на ногу. — Когда тебе говорят, что у тебя не может быть чего-то, я думаю, очень по-человечески начинать хотеть этого.
* * *
— Вот почему я считаю, что вера сбивает с толку, — говорит Макс, отчаянно и безуспешно пытаясь почесать свое тело внутри скафандра. — Ты проводишь столько времени в молитве и ожидании. Ждешь чуда.
— Верующие очень терпеливы.
— Меня совсем не впечатляет это. Я не думаю, что мог бы провести остаток жизни вот так, ожидая доказательства.
— Все оставшиеся двадцать пять минут или меньше?
Макс закрывает глаза.
— Возможно.
— Теперь ты агностик? — скептически спрашивает Кэрис.
— Думаю, да.
— Это продлилось недолго.
— Я не говорю, что точно верю или не верю. — Макс дергает рукав своего скафандра с двумя соединениями, пытаясь выгнуть запястье назад, чтобы добраться до части руки где-то над лучезапястным суставом. Ткань растягивается, когда он тянет ее, она намного тоньше и универсальней жестких, более старых версий космических скафандров. Он не может достать до места, которое чешется, поэтому царапает податливую, похожую на неопрен ткань. — Я только говорю, что мне нужно будет какое-то доказательство. Но я не стану ждать его всю оставшуюся жизнь. Не думаю, будто когда-либо отличался особым терпением. — Почесав нужное место, он удовлетворенно выдыхает. — Не считая того времени, когда я каждый день приходил, чтобы увидеться, пытаясь убедить тебя вернуться ко мне, — тогда я был очень терпелив.
— Хм-м, — говорит Кэрис.
* * *
Они сидели в той же комнате, на тех же плетеном кресле и диване, сквозь толстые фасадные окна балкона доносился слабый рев океана.
— Я думала над этим, — сказала она, — и я не принимаю тебя назад.
— Что?
— Мы больше не будем вместе.
— Почему?
— Не хочу, чтобы ты сбегал каждый раз, когда становится трудно.
— Я не сбегу, — возмущенно сказал он.
Кэрис приподняла бровь:
— Появились трудности, и ты ушел. При первом признаке проблем.
— Но я вернулся в ту же минуту, когда получил малейшую информацию о том, что у тебя проблемы. Это считается?
Она взболтнула кофе в кружке, держа теплый фарфор возле подбородка, и ее окутал аромат коста-риканских бобов. Пар полз вверх по лицу Кэрис, образуя подобие маски.
— Нет. Извини. Это хороший жест, так же как и морковный пирог, но нет.
Этот чертов морковный пирог.
— Что тогда?
— У нас слишком разные взгляды на жизнь, Макс, — ответила она. — Возможно, даже конфликтующие мировоззрения. Когда ты решил все закончить, то сказал: «Может, так будет лучше». Для тебя это было облегчением.
Он медленно кивнул.
— Ты все еще считаешь, что мы слишком молоды. По-прежнему уверен, что отношения могут сложиться только тогда, когда мы станем старше.
Он опять кивнул.
— По-твоему, двое становятся лучшими родителями, когда они старше.
Он помедлил, а затем кивнул в третий раз.
— Ты веришь, — подытожила она, — целиком и полностью в индивидуальность. — Она скривила гримасу.
— Меня так воспитали, Кэри, — сказал Макс с отчаянием в голосе. — Это все, во что я был приучен верить.
— Но не я. Мне известно, что я чувствую к тебе, и я была готова открыться миру. Однако ты даже не смог заставить себя рассказать обо мне своим родителям.
— Они не поймут.
— Хорошо, — сказала она просто. — Ладно, я тоже не понимаю. И ты четко обозначил свою позицию на твой день рождения.
Его лицо было удрученным.
— Но… Я не хочу тебя терять. Я хочу быть с тобой.
Макс выглядел очень расстроенным, поэтому Кэрис не стала вести себя мелочно, говоря ему, что он должен был подумать об этом в первую очередь, она просто осталась непоколебимой.
— Нет, Макс. В любом случае, какой женщиной я была бы, если бы так сразу вернулась к тебе после того, что ты меня бросил?
— Счастливой? — с надеждой сказал он, но Кэрис печально покачала головой.
— Я тебя умоляю. Не хочу быть в отношениях на расстоянии, которые и тебя, и меня делают несчастными, к тому же противоречат твоим принципам.
— Подожди. Ты спросила, какой бы женщиной была, если бы сразу вернулась ко мне. Это означает, что ты можешь вернуться со временем?
— Я так сказала? Я не это имела в виду.
— Это такая игра? Ты пытаешься вызвать во мне чувство вины? Потому что, поверь мне, Кэрис, именно его я испытываю. Вернуться, увидеть тебя в мучениях…
— Это не игра, — прошептала она. — Но я не думаю, будто ты пойдешь против того, во что веришь, надолго, просто чтобы быть со мной.
— Что я должен сделать для возрождения твоей веры?
Она задумалась над этим.
— Я не знаю. Что-нибудь значимое.
* * *
— Я больше не вижу фонарик, — говорит Кэрис. — Он исчез.
— Вероятно, ударился о микрометеорит и разбился.
— Здесь так много мусора, это отвратительно.
— Не говоря уже об огромном астероидном поле. Помнишь, какую панику оно вызвало, когда появилось?
— Да. Посмотри туда, — говорит Кэрис, и Макс поворачивает голову в ту сторону, куда она указывает.
— Сатурн, — удивляется он.
— Можно взглянуть на него собственными глазами.
— Мы не должны были видеть его вот так еще тридцать лет или около того, — печально произносит Макс.
— Кольца Сатурна. Сфокусируйся на кольцах.
Он одаривает ее короткой улыбкой сожаления.
— Значит, ты хочешь использовать оставшиеся у нас двадцать минут на разговоры? — спрашивает она.
Он смотрит на нее:
— Да. Мы попробовали все, что могли. Мы в ожидании чуда.
— И мы не хотим, чтобы кто-то из нас отчаивался и сдавался.
— Именно.
— Знаешь, будет быстрее и более безболезненно, — произносит она, — если мы сейчас снимем наши шлемы. Прекратим дышать и покончим с этим по собственному выбору.
Макс в ужасе смотрит на нее.
— Не говори так — ты рассуждаешь, как я.
— Тем не менее это правда.
— Прекрати сейчас же! Хватит. Ты не должна так говорить. Давай рационально расходовать наш воздух, на более позитивные слова.
Она выжидающе смотрит на него.
— Тогда мы разговариваем.
— Нет лучшего способа провести последние минуты жизни, — говорит он, — чем разговаривать с лучшим человеком, которого ты когда-либо встречал.
