Глава 6
1
«Фортунатус» летел на север над все более безрадостными просторами. Внизу проплыли гряда каменистых вершин, оголенных, как акульи зубы, лес сучковатых искривленных ведьмовниц, равнина, где не было ничего, кроме желтовато-серых пучков осоки. Постепенно равнина превратилась в трясину, разделенную темной, полосой застоявшейся воды.
«Река обмелела, — заметила Флиц. — Скоро начнется штормовой сезон». Она указала на тяжелые лилово-черные тучи, нависшие над восточным горизонтом: «Уже начинается».
Глоуэн смотрел далеко вперед, где в дымке виднелся какой-то горный хребет: «Далеко ли до строительного участка?»
«Недалеко. Разлив — сразу за горами; там же — развалины замка Бэйнси. Кошмарное место — но именно там Левин Бардьюс вознамерился построить свой первый туристический приют».
«Фортунатус» упорно поглощал расстояние над мрачной пустошью, усеянной пятнами черного и бурого лишайника. На востоке обозначилось свинцовым блеском открытое водное пространство — Менадический океан. Внизу стали расти холмы, сменившиеся горами. Северные склоны хребта оказались гораздо круче южных, а за ними, насколько мог охватить взор, простирался Разлив: прибрежная каменная пустыня, плоская, безжизненная и черная — за исключением тех мест, где отражали небо мелководные озерца и лужи. На краю Разлива, рядом с пологим утесом, беспорядочной грудой лежали руины замка Бэйнси. Вокруг никого не было — не было и никаких признаков звездолета Бардьюса.
«Фортунатус» приземлился за утесом, в ста метрах от развалин. Глоуэн, Чилке и Флиц сошли на землю и тут же были атакованы неистовым холодным ветром. Глоуэну пейзаж показался пугающим и в то же время чарующим — он никогда ничего такого не видел и даже не представлял себе. По небу мчались предвещавшие бурю тучи, бурлящие, как клубы черного дыма. Ветер гнал океанские валы на простор Разлива — вода покрывала плоский черный камень сплошной шипящей пеленой. Вдали, на влажной пустоши, танцевали и кувыркались в безостановочном стремительном движении водяные. «Идеальное место для заповедного приюта!» — подумал Глоуэн. Новый замок Бэйнси, настолько прочный и массивный, что ему были бы нипочем гигантские зеленые волны, позволил бы посетителям обозревать эту фантастическую панораму в комфорте и безопасности.
Глоуэн повернулся к Флиц: «Его здесь нет!»
«Он должен быть здесь! Он сказал, что прилетит именно сюда!»
Приложив руку козырьком ко лбу, Глоуэн изучал каменную пустошь: «Не вижу никакой машины».
«Он летел на «Флеканпроне»».
Глоуэн ничего не ответил. Флиц стала спускаться по склону. Глоуэн и Чилке последовали за ней с пистолетами наготове.
Флиц внезапно остановилась и показала вперед. Под утесом, среди россыпи валунов, Глоуэн и Чилке увидели автолет, приземлившийся на узкой ровной площадке у самой скалы — так, будто пилот хотел, чтобы машину не было видно. Флиц повысила голос, чтобы перекричать надвигающийся шторм: «Это машина с нашего ранчо!»
Чилке проворно спустился по камням к автолету и тут же обернулся, приложив руки ко рту. Несмотря на шум ветра и воды, Глоуэн и Флиц расслышали его слова: «Здесь труп! Это не Бардьюс!»
Флиц тоже спустилась к машине: «Это Альхорин!» Она поискала вокруг, больше никого не нашла и, проявив неожиданную сноровку, взобралась на громадный валун, откуда были хорошо видны развалины за́мка. «Левин! — позвала она. — Левин! Где ты?»
Ее голос унесло шквалом холодного воздуха. Насторожившись, все трое слышали только шипение набегающих волн и стенания ветра.
Водяные заметили незваных гостей. Пританцовывая и шныряя из стороны в сторону, они то приближались, то удалялись, но постепенно становились все больше — черные фигуры примерно человеческого роста, будто состоящие из одних рук и ног. Они постоянно находились в стремительном движении, как лопасти вращающегося вентилятора, и глаз не мог на них сфокусироваться. Невозможно было даже получить точное представление об их анатомии. Флиц игнорировала их. Она спрыгнула на землю и углубилась в развалины, продолжая звать Бардьюса, заглядывая в проемы и трещины. В какой-то момент она вскричала от неожиданности и отпрянула, чуть не потеряв равновесие. Из теней неподалеку выскочили четверо водяных, угрожающе потрясавших заостренными шестами. Они тут же рассыпались по Разливу кто куда с истерической прытью, внушенной то ли страхом, то ли злорадством, то ли какой-то только им одним известной эмоцией. Оказавшись на расстоянии метров пятидесяти, они остановились и принялись носиться туда-сюда, высоко подпрыгивая, мгновенно меняясь местами и размахивая шестами.
Наклонившись, Флиц заглянула в расщелину, откуда появились водяные. Глоуэн и Чилке присоединились к ней. В самой глубине, там, где уже набегала и откатывалась кипящая ледяная пелена моря, лежал Бардьюс, полупогруженный в заполненную водой впадину.
Флиц начала было карабкаться вниз по расщелине, но Глоуэн остановил ее: «Там, внизу, вы ничего не сможете сделать одна! Оставайтесь здесь, держите пистолет наготове и прикрывайте нас. Не позволяйте этим тварям вернуться и устроить какую-нибудь пакость».
Глоуэн спустился в каменный проем ногами вперед, тормозя локтями и ботинками; Чилке последовал за ним. Водяные не одобрили их поведение и стали приближаться молниеносными перебежками по мокрым плоским камням. «Отгоняй их!» — обернувшись к Чилке, крикнул Глоуэн, спустился еще на пару метров и нагнулся над Бардьюсом. Строительный магнат был еще жив. Почувствовав прикосновение Глоуэна, он попытался открыть глаза и прошептал: «Ноги сломаны».
Глоуэн схватил его сзади под мышки и вытащил из воды. Бардьюс шипел сквозь зубы, но ничего не сказал. Поднатужившись, Глоуэн стал рывками тащить Бардьюса вверх по расщелине. Он слышал, как яростно выругался Чилке — мелькнувшие тенью водяные проскользнули на дно расщелины. До конца своих дней Глоуэн не мог забыть тяжесть этого жилистого мокрого тела, его холодные, тщетно хватающиеся за камни руки. Глоуэн пинался и отбивался — что-то вонзилось ему в бедро, что-то расцарапало лицо, его кололи в плечо, в грудь, в ногу. Взрывные пули из пистолета Чилке отбросили пару вцепившихся в Бардьюса черных привидений. Глоуэн с трудом оторвал от себя существо, заключившее его в объятия и уже приложившееся к шее каким-то органом. Как только водяной отпрянул, Чилке пристрелил его.
Водяные собирались со всех концов Разлива — мгновенно перемещаясь из стороны в сторону, они стали наступать зигзагообразными прыжками. Не теряя их из виду, Флиц спустилась по плечи в расщелину, перевела рычажок на своем пистолете вниз до третьего деления и разрядила ослепительный широкий конус энергии в кишащий рой водяных. Одни превратились в дымящиеся черные волокна, другие заверещали от ужаса и откатились кувыркающейся волной назад.
Глоуэн и Чилке вытащили, наконец, Бардьюса из провала. Теперь он казался мертвым — его ноги волочились, как конечности промокшей тряпичной куклы. У Глоуэна кружилась голова. «Что происходит?» — подумал он. Часто моргая, он снова увидел водяных, прыгавших с разрушенных стен замка. Водяные столкнули Чилке, отчаянно размахивавшего руками и ногами, обратно на дно расщелины. Призраки набросились на Чилке; тот поймал одного и отшвырнул — тот шмякнулся на плоский камень. Глоуэн выхватил пистолет и расстрелял остальных. Чилке пытался выбраться из провала. Водяные поднимали и сбрасывали увесистые камни — камни посыпались на Чилке, тот покатился вниз и опять погрузился в воду на дне расщелины. Гримасничая от боли, Чилке снова стал ползти вверх. Еще один булыжник попал в него, но Чилке стоически выдержал удар, упираясь локтями и коленями в стенки расщелины, и на этот раз не сорвался. Выстрел Глоуэна уничтожил изобретательного водяного, сбросившего камень. Чилке продолжал упорно ползти вверх, несмотря на многочисленные переломы костей. Наконец ему удалось присоединиться к Глоуэну и Флиц.
Ценой бесконечных усилий они добрались до «Фортунатуса». Чилке, хромая и падая, помог Флиц затащить Бардьюса вверх по трапу. Глоуэн обнаружил, что больше не мог управлять мышцами, и упал лицом вниз. Его тоже затащила в «Фортунатус» Флиц с помощью Чилке, щелкавшего сломанными костями.
Держась за стену и прыгая на одной ноге, Чилке сумел спуститься в рубку управления — «Фортунатус» поднялся в воздух и устремился на юг.
Первое обследование показало, что кто-то выстрелил строительному магнату в спину и сбросил его в расщелину. Падение привело к тяжелой травме головы и к перелому нескольких костей, в том числе обеих ног; кроме того, у Бардьюса нашли множество колотых ран, уже окруженных желтоватыми кольцами омертвения. Глоуэн был покрыт царапинами, кровоподтеками и колотыми ранами; он сломал левую руку. У него тоже вокруг ран образовались кольцеобразные гниющие отеки. Чилке отделался переломами ребер и ключицы, трещиной в бедренной кости и одной колотой раной, нанесенной ядовитым копьем; даже единственный прокол, однако, вызвал у него галлюцинации и головокружение.
Флиц вызвала из рубки «Фортунатуса» больницу в Портмóне и попросила выслать машину скорой помощи на ранчо Стронси. Она не забыла упомянуть, что ее спутники подверглись нападению водяных и, по-видимому, были отравлены. Медик, с которым она говорила, прописал коктейль из стандартных противоядий, хранившихся в аптечке звездолета. «Будем надеяться, что это зелье позволит им дожить до нашего прибытия, — сказал он. — Кроме того, к вам вылетает бригада из диспансера в Порт-Тванге».
Флиц выполнила все инструкции; Бардьюс и Глоуэн, дрожавшие в горячечном бреду, расслабились, не приходя в сознание, и стали дышать спокойнее.
До прибытия на ферму больше ничего нельзя было сделать. Чилке попытался сидеть, но резкая боль в ребрах этому мешала. Прихрамывая, он встал у иллюминатора, держась обеими руками за поручень. Его мозг не работал нормально; казалось, мыслительным процессам препятствовала какая-то вязкая среда. Вероятно, даже время замедлилось, что способствовало необычайному обострению чувств. Он слышал все звуки с предельной четкостью, а цвета и текстуры представлялись его глазам с поразительной яркостью и рельефностью. Жаль, что он не мог думать с такой же ясностью! «Наверное, так выглядит мир с точки зрения насекомого», — сказал себе Чилке. Если бы у него все было в порядке с головой, невероятную чуткость слуха и зрения можно было бы только приветствовать.
Постепенно мысли начали приходить в порядок, а нереальная острота восприятия стала притупляться. К Чилке возвращалось понимание происходящего. Он вспомнил кошмарную схватку под развалинами замка Бэйнси. Беда накатилась внезапной, сокрушительной волной. Смерть была близка — пожалуй, слишком близка. Бардьюс и Глоуэн лежали в забытьи — бледные, зловеще притихшие. Флиц расстегнула их одежду и устроила их как можно удобнее. Чилке почувствовал не характерный для него укол скорби и сожаления. Он отвернулся к иллюминатору. События восстанавливались в уме чередой болезненно ярких образов. Чилке наблюдал за засадой у за́мка так, будто незримо присутствовал на сцене, где актеры разыгрывали трагедию. Намур подошел сзади к ничего не подозревавшему Бардьюсу — шум ветра не позволял расслышать шаги. Выстрелив Бардьюсу в спину, он оттащил его к расщелине и сбросил в яму, заполненную водой. По какой-то причине он застрелил также Альхорина — а может быть, к этому времени Альхорин был уже мертв. Несколько минут Намур стоял, обозревая дело своих рук, как мастер, закончивший шедевр — на его красивом лице не отразились ни волнение, ни сожаление. А затем он улетел на «Флеканпроне», считая, что Бардьюс умер.
«Если Бардьюс выживет, Намуру предстоит пренеприятнейший сюрприз», — подумал Чилке.
Состояние самого Чилке оставляло желать лучшего. У него все болело, на нем живого места не осталось; при этом его то и дело охватывало ощущение необыкновенной легкости и пустоты в голове. Чилке глубоко вздохнул. Никогда еще он не чувствовал себя так странно. Что это — последствия отравления? Дезориентация, вызванная сотрясением мозга? Что-нибудь похуже? Согнув руки в локтях, Чилке пригнулся над поручнем и уставился на плывущий внизу пейзаж. Он моргал, прищуривался, закидывал голову назад и наклонял ее вперед, пытаясь сосредоточиться.
Флиц заметила его маневры и спросила: «Господин Чилке, вам нехорошо?»
«Не знаю, — ответил Чилке и указал пальцем на иллюминатор. — Взгляните туда, вниз, пожалуйста».
Флиц внимательно посмотрела вниз: «И что же?»
«Если вы видите мешанину странных цветов — сиреневого, розового, оранжевого, зеленого — значит, я в своем уме. Если вы их не видите, значит, на меня пора надевать смирительную рубашку».
Флиц еще раз изучила пейзаж: «Мы летим над болотами. Вы видите крупные разноцветные скопления ковровых водорослей».
Чилке вздохнул: «Тогда, может быть, все в порядке».
«Что-нибудь еще не так?»
«Я ощущаю невесомость, будто плыву в воздухе, — чтобы удержаться на ногах, Чилке протянул единственную здоровую руку и ухватился за плечо собеседницы. — Флиц, вы молодец! Я вами горжусь!»
Флиц высвободилась и отошла: «Идите сюда, сядьте на софу. По-моему, яд оказывает на вас наркотическое действие».
Хромая, Чилке добрался до софы и с гримасой опустился на нее.
«Я принесу вам лекарство. Оно вас успокоит, и вы не будете чувствовать себя так странно».
«Мне уже лучше. Я обойдусь без лекарства».
«Тогда посидите, отдохните. Мы скоро прилетим на ферму».
2
Скорую помощь Глоуэну и Бардьюсу оказал фельдшер из Порт-Тванга, выполнявший указания говоривших по телефону специалистов, летевших из Портмоны.
Три дня Глоуэн и Бардьюс лежали в бессознательном или полусознательном состоянии, усыпленные седативными средствами. Время от времени казалось, что Бардьюс не выживет. За состоянием пациентов постоянно следил медицинский персонал, вооруженный саморегулирующимися терапевтическими устройствами, контролировавшими и корректировавшими важнейшие физиологические процессы. Тем временем забинтованный с ног до головы Чилке, практически лишенный всякой подвижности благодаря наложенным шинам, вынужден был лежать в постели и терпеть инъекции препаратов, ускорявших срастание костей.
Шло время. К Глоуэну вернулось сознание, но он бессильно лежал, лишь мало-помалу набираясь сил и начиная узнавать окружающих. Бардьюс очнулся днем позже. Магнат открыл глаза, посмотрел направо и налево, пробормотал что-то невразумительное, закрыл глаза и, казалось, задремал. Медики повеселели: кризис миновал.
Через два дня Бардьюс смог говорить. Медленно, часто прерываясь, чтобы сосредоточиться на том или ином воспоминании, он рассказал, что с ним случилось. В Порт-Тванге он получил сообщение, якобы отправленное инженером Баньоли. В нем говорилось, что планы изменились, и что Баньоли будет ждать Бардьюса у замка Бэйнси. Бардьюс, слегка озадаченный, но ничего не опасавшийся, вылетел на север к Разливу. Там он не заметил никаких признаков присутствия Баньоли; тем не менее, он приземлился на «Флеканпроне» и прошел на участок, где предположительно должно было начаться строительство. Он спускался к развалинам замка мимо выступа скалы; в этот момент все смешалось у него в голове, и последующие воспоминания представляли собой не более чем вереницу смутных впечатлений. Он слышал какой-то треск — по-видимому, разряд пистолета — и ему показалось, что у него разорвалась грудная клетка. Небо накренилось и закружилось; он почувствовал безжалостные удары и оказался в каменной яме, лежа по пояс в воде. Ему повезло — он упал на клубок копошившихся во впадине водяных. Это смягчило удар падения и, скорее всего, спасло ему жизнь. Водяные с писком выскочили из ямы. Наступила напряженная тишина, после чего водяные стали возвращаться, прыгая и яростно вереща. Превозмогая боль, Бардьюс нащупал на поясе пистолет и открыл огонь. Водяные отступили. Но как только он стал терять сознание, коварные твари вернулись и стали колоть его острыми палками. Уколы пробудили его, и он застрелил нескольких водяных, после чего остальные сбежали, а он приготовился умирать в одиночестве.
Флиц рассказала Бардьюсу историю его спасения. С усилием переводя взгляд с одного лица на другое, Бардьюс произнес: «Я еще не могу вас отблагодарить».
«В благодарности нет необходимости, — отозвался Глоуэн. — Мы всего лишь выполняли свой долг».
«Может быть и так, — ровным, слабым голосом возразил магнат. — Тем не менее, я вам благодарен. Кроме того, я знаю, кто мой враг, и почему он хотел меня уничтожить». Полминуты Бардьюс лежал молча, после чего сказал: «Думаю, он пожалеет о своей ошибке».
«Вы имеете в виду Намура?»
«Да, Намура».
«Зачем ему было вас убивать?»
«Это длинная история».
«Тебе нельзя утомляться», — предупредила Флиц.
«Я буду говорить, пока не устану — а когда устану, тогда замолчу».
Флиц неодобрительно взглянула на Глоуэна и Чилке и вышла из палаты.
Бардьюс вздохнул: «Начнем с начала. Пятнадцать лет тому назад моя компания выполняла кое-какие строительные работы для семьи Стронси, и Стронси хотели обсудить новый проект. Когда я прибыл, оказалось, что вся семья улетела на север, в замок Бэйнси, на пару дней. Меня это устраивало — я не спешил и мог подождать на ферме.
Нужно подчеркнуть, что в замке собрался весь клан, двадцать семь человек. Многие прилетели по этому случаю с других планет. Патриарх, Мирдаль Стронси, жил на ферме с супругой Глаидой, дряхлой старшей сестрой, двумя сыновьями, Сезаром и Камю, и многочисленными внуками.
Устраивалось веселое празднество. Стронси, вообще, были старомодные, но жизнерадостные люди — им нравились традиционные торжества, и раньше они уже несколько раз ездили в замок Бэйнси с той же целью. Но в этот раз случился чудовищный шторм — волны достигли такой высоты, что стали разбиваться непосредственно о стены замка. Участникам пиршества некуда было бежать; они с ужасом видели, как рушилась каменная стена и море с ревом прорывалось в образовавшуюся брешь. А потом все было кончено.
Когда из замка Бэйнси перестали отвечать на вызовы с ранчо Стронси, мы встревожились и вылетели на север, чтобы выяснить, что случилось. Мы обнаружили развалины и разбросанные трупы — некоторые тела водяные уже утащили на Разлив. Часть погибших так и не удалось найти. Мы вызвали полицию и скорую помощь — что еще можно было сделать? Все стали возвращаться, я тоже махнул рукой и решил улететь. Но как только я поднялся в воздух, меня потянуло назад, к Разливу. Меня что-то беспокоило, какая-то навязчивая неуверенность. Я пытался избавиться от этого ощущения, приводя самому себе разумные доводы, но в конце концов развернул машину и вернулся к замку один. Дело шло к вечеру, шторм давно кончился, и на Разливе было очень тихо. Прекрасно помню эту сцену, — Бардьюс немного помолчал, потом продолжил. — На западе солнце выглянуло в разрыв между тучами и залило влажные пустоши красноватым светом — на блестящих черных камнях он казался вишневым. Миллионы луж вспыхивали миллионами отблесков, и в этом зареве водяных почти невозможно было разглядеть. Я подошел ближе к развалинам и смотрел по сторонам. Мне показалось, что я слышу, как кто-то меня зовет едва слышным, слабым голоском. Сначала я думал, что это проделки водяных, но двинулся в направлении голоса и через некоторое время заметил под грудой камней лоскуток одежды. Это была маленькая девочка, ее завалило камнями. Она пролежала там две ночи в обществе водяных, шнырявших вокруг, совавших палки между камнями и пытавшихся к ней протиснуться.
Короче говоря — хотя на это ушло много времени — мне удалось ее вытащить, полумертвую девочку лет семи. Я ее помнил по фотографиям семьи, это была Фелиция Стронси; вся ее родня погибла, только ей удалось пережить катастрофу.
Заботиться о ней было некому. Распорядители имущества семьи жили далеко, на другой планете, причем никто еще ничего не организовал, и процесс назначения опекуна занял бы много месяцев. Я не доверял Ассоциации торговых агентов; она тогда занимала — и все еще занимает — враждебную позицию по отношению к семье Стронси. В конце концов я взял девочку под свою опеку, намереваясь найти ей подходящих приемных родителей. Но время шло, и я ничего не делал для того, чтобы кому-нибудь ее передать: у меня не было детей, и мне нравилось ее присутствие.
Фелиция была странное маленькое существо. Сначала она не могла говорить — просто сидела и смотрела на меня большими глазами, наморщив лоб и поджав губы. Мало-помалу ей удалось преодолеть шок, но она практически забыла все прошлое — помнила только, что ее называли «Флиц»».
Бардьюс прервался и вызвал горничную Несту. Та принесла большую групповую фотографию клана Стронси — Глоуэн и Чилке ее уже видели. Серьезная светловолосая девочка, по-турецки сидевшая на нижней ступени лестницы, была Фелиция Стронси.
Бардьюс продолжал рассказ. Он привык к девочке, и в конечном счете распорядители имущества семьи Стронси назначили его опекуном. Он дал ей такое образование, какое считал бы подходящим для своего сына, сосредоточив внимание на строительстве, технологии и математике, но не забывая также о музыке, эстетическом восприятии и других навыках, ценившихся в цивилизованном обществе.
Флиц развивалась более или менее нормально. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, Бардьюс устроил ее в частную школу на Древней Земле, где она провела два года. Флиц оставалась худосочной и бледной, но выгодно отличалась от многих сверстниц синими, как морская вода, глазами, глянцевыми волосами и тонкими чертами лица. Преподаватели считали ее достаточно прилежной, хотя и необычно замкнутой ученицей.
По окончании второго года обучения Флиц заявила, что не вернется в школу осенью. «Даже так! — воскликнула директриса. — И почему же нет?» Флиц объяснила, что она просто-напросто хотела вернуться к прежней жизни — летать из одного конца Ойкумены в другой с Левином Бардьюсом по делам его строительной компании. Возражения были бесполезны; «благопристойность» и «приличия» оставались для нее пустыми словами. Флиц вернулась к Бардьюсу, и он приветствовал ее без критических замечаний.
Флиц удалось пережить подростковый возраст без травматических переживаний. Время от времени она начинала интересоваться тем или иным решительным молодым человеком крепкого телосложения, как правило из числа строителей, работавших на компанию «ЛБ». Бардьюс не вмешивался— Флиц могла делать все, что ей придет в голову.
Флиц никогда не любила заниматься чем-нибудь слишком долго или слишком сосредоточенно. К сожалению соискателей ее расположения, она не могла не сравнивать их с Бардьюсом, и редко у нее возникали сомнения в том, кто выигрывал от такого сравнения. Люди, незнакомые с ситуацией, подозревали, что Флиц стала любовницей Бардьюса. Флиц знала об этих сплетнях, но они ее не беспокоили. На всем протяжении ее жизни Левин Бардьюс был не более чем заботливым и осторожным опекуном; в его обществе она чувствовала себя в безопасности.
Воспоминания о раннем детстве заслонялись в ее памяти катастрофой в замке Бэйнси. Она смутно помнила патриарха Мирдаля Стронси и своих братьев, но всякое представление об отце и матери стерлось бесследно. В один прекрасный день Бардьюс упомянул о том, что, будучи Фелицией Стронси, она была единственной наследницей обширного поместья — ранчо Стронси — и что, возможно, для нее настало время познакомиться с этим поместьем и решить, что она собирается с ним делать.
Это предложение не вызвало у Флиц никакого энтузиазма — все, что было связано с ранним детством, пробуждало в ней недоверие и опасения. На ферме Стронси поселился управляющий, Альхорин. Привыкший к тому, чтобы рассматривать усадьбу Стронси как свой собственный дом, он не был рад неожиданному появлению новой хозяйки. По его мнению оно, как минимум, беспричинно нарушало заведенный порядок вещей.
Вопреки ожиданиям Флиц, ранчо Стронси не произвело на нее пугающего впечатления; она даже занялась планированием обновления интерьеров громадной старой усадьбы. Она не хотела, однако, заходить в спальню, где когда-то проводила ночи семилетняя Фелиция и где ничто не изменилось со дня катастрофы. Флиц не могла заставить себя взглянуть на игрушки и книжки маленькой девочки, не подозревавшей о безжалостном ударе, уготовленном ей судьбой. Флиц закрыла дверь этой спальни на замок. Она обещала себе как-нибудь нанять бригаду ремонтников и декораторов, чтобы перевернуть все вверх дном в старом доме, но для этого еще не настало время. Ей нужно было о многом подумать, принять множество решений, представить себе какое-то определенное будущее.
Просмотрев финансовые отчеты управляющего, Бардьюс нашел множество упущений и несоответствий. Альхорин оформлял заказы на поставку материалов, никаких следов использования которых на территории ранчо не наблюдалось. Альхорин подписывал векселя, оплачивавшие работы, которые не только не выполнялись до конца, но даже не начинались.
Альхорин готов был многословно обосновывать свои действия десятками различных причин, но Бардьюс оборвал его: «Обсуждать здесь нечего. Совершенно ясно, что вы доили вымя доверительного фонда, схватившись за все четыре соска. Я хотел бы узнать у вас только одно: каким образом вы намерены возместить потери?»
«Это невозможно!» — воскликнул Альхорин и пустился в запутанные объяснения.
Бардьюс отказался его выслушивать и поступил с расхитителем по справедливости, но не слишком сурово. Отныне Альхорин должен был жить в коттедже управляющего, как в старые добрые времена. Кроме того, он обязан был проследить за тем, чтобы материалы, якобы заказанные им за счет имения, были действительно доставлены, а работы, оплаченные им из кармана семьи Стронси, были действительно выполнены. Каким образом Альхорин добудет деньги, необходимые для соблюдения этих условий, зависело исключительно от самого управляющего — эти деньги, как следовало из учетных записей, существовали.
Альхорин ворчал и жаловался, но Бардьюс поставил его перед выбором: управляющий мог либо возместить убытки, либо понести наказание, предусмотренное или не предусмотренное законами, но в любом случае грозившее ему крупными неприятностями.
Всплеснув руками, Альхорин смирился с судьбой и занялся компенсацией нанесенного ущерба.
Примерно в это время Намур привез первую партию йипов на ранчо «Тенистая долина».
Бардьюс познакомился с Намуром и решил попробовать использовать йипов в качестве рабочей силы. Он заключил с Намуром контракт на поставку двух бригад по триста человек в каждой; одна должна была прибыть на ранчо Стронси, а другая — на один из строительных участков его компании.
Так же, как и другие деловые партнеры Намура, Левин Бардьюс скоро убедился в полной бесполезности йипов и в том, что он потерял деньги, заплатив за их перевозку. Это обстоятельство не удивило его и не вызвало у него никакого раздражения. Йипы были психологически неспособны функционировать в качестве наемных работников; Бардьюс решил забыть об этой истории и покинул Розалию в сопровождении Флиц, чтобы заняться другими, более важными делами. Когда они вернулись на ранчо, они обнаружили, что Альхорин возместил большинство нанесенных им убытков и теперь, судя по всему, выполнял свои обязанности достаточно эффективно. Йипы, как сообщил Альхорин, мигрировали в полном составе на юг, к Таинственным островам Муранского залива, где они жили, как сибариты, в столь идиллических условиях, что управляющий сожалел о невозможности к ним присоединиться.
Бардьюс и Флиц убедились своими глазами в том, что Альхорин ничуть не преувеличивал. В Муранском заливе было примерно двести островов, по большинству отличавшихся буйной и живописной растительностью и полным отсутствием леших — что позволяло переплывать с одного острова на другой и собирать подножный корм, не опасаясь внезапных злоключений. Окаймленные белым песком, мирные голубые лагуны Таинственных островов таили смертельную опасность — водяные здесь встречались в изобилии и утаскивали на дно неосмотрительных пловцов.
Бардьюс и Флиц снова покинули Розалию, и некоторое время путешествовали из одного места в другое, с планеты на планету, занимаясь делами строительной компании «ЛБ» и других предприятий, с некоторых пор контролируемых Бардьюсом.
Блуждая по Ойкумене, они вновь посетили Кадуол. Они уже раньше познакомились с красотой местных пейзажей и с достопримечательными флорой и фауной этого мира, а также с уникальными условиями жизни на станции Араминта. На этот раз Бардьюс и его спутница осмотрели заповедные приюты — не слишком роскошные гостиницы, ненавязчиво притаившиеся на фоне драматических ландшафтов Кадуола. В приютах посетители могли наслаждаться видами, звуками и ароматами дикой природы, а также поразительными продуктами местной эволюции, не рискуя жизнью и — что еще важнее — не нарушая течение естественных процессов.
Приюты Кадуола произвели на Бардьюса глубокое впечатление. Принципы, которыми руководствовались их строители, совпадали с его собственными представлениями. Деловая жизнь заставила его проводить дни и ночи в сотнях гостиниц и отелей, отличавшихся всевозможными стилями, интерьерами, удобствами и неудобствами. Время от времени Левин Бардьюс замечал самоотверженное рвение, с которым тот или иной хозяин гостиницы относился к планировке и обустройству своего заведения, причем одержимость эта нередко не имела непосредственного отношения к извлечению прибыли. Бардьюс понял, что в таких случаях владельцы рассматривали свою собственность как вместилище красоты — можно сказать, как произведение искусства. Посетив заповедные приюты Кадуола, Бардьюс начал формулировать концепции, лежавшие в основе этой необычной эстетической доктрины.
Прежде всего, не должно быть никакой неестественности, никакой надуманности. Настроение, внушаемое гостиницей, должно создаваться ненавязчиво, благодаря соответствию сооружения и ландшафта. Превосходная гостиница есть сочетание множества превосходных характеристик, каждой из которых невозможно пренебрегать: месторасположения, открывающегося вида и их взаимно усиливающего влияния на архитектуру; интерьера, который должен быть прост, без чрезмерных украшений или бросающейся в глаза роскоши; обильной кухни, не слишком изощренной и ни в коем случае не стильной; вежливого, но не фамильярного персонала, и постояльцев как таковых. Кроме того, существовали не столь материальные и не поддающиеся определению факторы, непредсказуемые и нередко не поддающиеся контролю.
Вспомнив о замке Бэйнси, Бардьюс решил построить на краю Разлива первую из своих «синергических гостиниц». Затем он намеревался соорудить несколько «туземных приютов» на Таинственных островах, пригласив в качестве прислуги атлетически сложенных юношей и очаровательных девушек из племени йипов. Лагуны — по меньшей мере некоторые — можно было очистить от водяных и сделать безопасными для купания. В других отношениях водяные придавали дополнительный, щекочущий нервы оттенок опасности идиллической, в целом, атмосфере островов. Погружаясь в небольших прозрачных подводных лодках, посетители могли перемещаться с одного острова на другой, изучая по пути коралловые пещеры и разноцветные подводные джунгли.
Таковы были планы Левина Бардьюса. Флиц их не разделяла. Она мало интересовалась этим проектом и отказывалась принимать участие в воплощении капризов.
В вестибюле гостиницы станции Араминта к Бардьюсу подошел Намур. Некоторое время он беззаботно болтал о пустяках, чем даже в какой-то степени позабавил иронично-мрачноватого Бардьюса, в основном ограничивавшегося односложными ответами. Намур упомянул о строительной компании «ЛБ» и ее достижениях. Он выразил восхищение масштабами гигантского моста на Рейе.
«Закладка фундаментов для понтонов в условиях настолько стремительного течения, сама по себе — непревзойденное достижение!» — заявил Намур.
«Я нанимаю компетентных инженеров, — ответил Левин Бардьюс. — Они могут построить что угодно».
«Насколько я понимаю, в процессе строительства моста вы применяли подводную лодку?»
«Применяли».
«Любопытно было бы узнать, где она используется теперь».
«Нигде. Она осталась на Рейе. Рано или поздно нам придется ее ликвидировать».
«Даже так! — поднял брови Намур. — Она в хорошем состоянии?»
«Надо полагать».
«На какое расстояние, по-вашему, она может передвигаться под водой без захода в порт?»
Бардьюс пожал плечами: «Точно не помню. Это небольшой аппарат, управляемый двумя людьми и перевозящий до шести пассажиров. Он развивает скорость до девяноста километров в час и может двигаться без перезарядки аккумуляторов несколько суток — то есть, преодолевать несколько тысяч километров».
Намур кивнул: «Вполне может быть, что мне удастся организовать продажу вашей подводной лодки, если вы не запросите слишком высокую цену».
«Неужели? —спросил Бардьюс. — Сколько вы согласны заплатить?»
Намур засмеялся и сделал пренебрежительный жест рукой: «Недавно мне повстречался один чудак, убежденный, что в глубинах Моккарского моря на планете Тирхун скрываются руины нечеловеческой цивилизации. Вы слышали что-нибудь подобное?»
«Нет».
Намур продолжал: «Он упомянул, что ему нужна небольшая надежная подводная лодка, способная преодолевать большие расстояния. Мне кажется, я мог бы выступить в качестве посредника и помочь вам с продажей».
«Несомненно, я выслушаю ваше предложение».
Намур задумчиво кивнул: «Не предпочитаете ли вы принять в качестве оплаты удовлетворение каких-либо потребностей, которое могло бы послужить основой для обсуждения? Я мог бы организовать ту или иную трехстороннюю или даже более сложную сделку».
Бардьюс невесело усмехнулся: «Вы уже продали мне трудовые договоры шестисот йипов — и все они гроша ломаного не стоили, как вы сами прекрасно знаете. А теперь вы ожидаете, что я снова буду иметь с вами дело?»
Намур беззаботно хмыкнул, не проявляя ни малейшего смущения: «Господин Бардьюс, вы возводите на меня напраслину. Я не предоставлял никаких, даже подразумевающихся гарантий — и по вполне понятной причине. Я не мог контролировать условия трудоустройства. Йипы могут работать, если создаются правильные условия — на станции Араминта они работали много веков».
«Так в чем же секрет?»
«Никакого секрета нет. Йип не понимает необходимости работать в обмен на нечто нематериальное — например, для того, чтобы отработать задолженность. Для него что было, то прошло. Он будет функционировать в системе, основанной на осязаемом вознаграждении. Точно определенный объем выполненной работы должен соответствовать точно определенному размеру оплаты. Постольку, поскольку йип стремится получить плату, он будет работать. Но ему ни в коем случае нельзя переплачивать или платить вперед».
«Вы не объяснили мне это, когда доставили йипов».
«Если бы я предоставил такие объяснения, вы могли бы рассматривать их как своего рода гарантию, а я не мог брать на себя никаких обязательств».
«Намур! — сказал Бардьюс. — Должен признать, что ваша версия происходившего весьма правдоподобна. Но в рамках любого дальнейшего делового взаимодействия, если таковое будет иметь место, я потребую точнейшего определения условий, нерастяжимых и не содержащих никаких лазеек».
«Господин Бардьюс, вы составили обо мне неправильное мнение!» — на этот раз Намур изобразил на лице некоторое подобие оскорбленного достоинства, но Бардьюс его проигнорировал.
«Думаю, что я мог бы воспользоваться услугами еще одного контингента йипов, владеющих некоторыми навыками. По меньшей мере, в настоящее время у меня есть такие планы».
«Не вижу в этом никакой проблемы».
«Как я уже упомянул, новый договор будет содержать точно сформулированные положения, и его условия должны выполняться совершенно неукоснительно, не отступая ни на йоту».
Намур погладил подбородок и взглянул куда-то вдаль: «В принципе это даже желательно. К сожалению, хотя лично я могу обещать вам достать луну с неба, любые условия должны быть утверждены сторонами, интересы которых я представляю. В чем именно заключаются ваши условия?»
«Во-первых, я никому не собираюсь платить никаких комиссионных. Во-вторых, вы перевезете йипов на пассажирских звездолетах в указанный пункт назначения».
«На пассажирских кораблях? — с сомнением протянул Намур. — Мы говорим о йипах, а не о путешествующих аристократах».
«Тем не менее, я не хочу, чтобы с ними обращались, как со скотом. Я предоставлю в аренду звездолеты из моего собственного флота».
«Полагаю, что это можно устроить — в зависимости от того, сколько вы возьмете за аренду».
«Стоимость перевозки плюс десять процентов. Дешевле не бывает».
Намур успокоился: «По крайней мере наш разговор начинает приобретать какой-то смысл. Сколько йипов потребуется? Еще шестьсот?»
«Двадцать тысяч человек, по десять тысяч мужского и женского пола, не старше тридцати лет. Все эти молодые люди должны быть совершенно здоровы, в том числе в отношении умственного развития и психики. Таковы мои условия, и они должны соблюдаться неукоснительно».
У Намура отвисла челюсть: «Это очень крупный заказ!»
«Напротив, он недостаточен для решения вашей основной проблемы, — возразил Бардьюс. — А именно проблемы тотальной эвакуации атолла Лютвен и переселения его обитателей на другую планету с подходящим климатом».
Намур понизил голос: «И все же я не могу взять на себя такое огромное обязательство без предварительных консультаций».
Бардьюс безразлично отвернулся: «Дело ваше».
«Один момент! — оживился Намур. — Вернемся к подводной лодке — как насчет доставки?»
«Доставить аппарат нетрудно. Мне принадлежит очень большой транспортный корабль, позволяющий перевезти всю подводную лодку целиком. Я мог бы предоставить этот корабль в аренду на тех же условиях, что и в случае перевозки йипов».
Намур кивнул: «И вы гарантируете конфиденциальность?»
«Мне ничего не нужно знать. Погрузите лодку и увезите ее на Тирхун, в систему Канопуса или на планету Макдудла, куда угодно — мне все равно. Я не буду никому предлагать информацию, относящуюся к этой сделке. Но если меня станут допрашивать в МСБР, я скажу им все, что знаю — а именно, что я продал вам подводную лодку».
Намур поморщился: «Я скоро смогу дать вам определенный ответ».
«Поторопитесь — я улетаю с Кадуола буквально с минуты на минуту».
Намур вернулся в мрачном настроении. Ничего хорошего он сообщить не мог. Умфо йипов Титус Помпо — то есть Симонетта — не разрешил вывозить такое количество йипов на таких условиях; если Бардьюс желает получить двадцать тысяч йипов, он должен принимать йипов всех возрастов, от мала до велика. Бардьюс ответил, что допускает включение в контингент некоторого числа здоровых во всех отношениях йипов в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, без преобладания лиц какого-либо определенного возраста. На дальнейшие уступки он не пошел — сторонам, представляемым Намуром, приходилось либо принять условия сделки, либо забыть о ней.
Намур неохотно согласился с этими требованиями, и Бардьюс своевременно выполнил свою часть обязательств. На Рейю прибыл огромный грузовой корабль, поглотивший подводную лодку и выбывший в неизвестном направлении.
Прошел месяц, и Бардьюс начал терять терпение. Наконец первую партию йипов — тысячу человек — доставили в назначенный проверочный пункт на планете Меракин; оттуда они должны были продолжать путь до Розалии. Группа врачей провела обследование и сразу выяснила, что условиями Бардьюса полностью пренебрегли. Возраст половины прибывших составлял от тридцати пяти до семидесяти пяти лет. Из них никоторые страдали рахитом, другие — старческим слабоумием; иные не могли говорить, только бормотали что-то невразумительное. Среди молодых людей каждый второй был уродом, инвалидом, больным или помешанным. Остальные отличались придурковатостью или сексуальной дезориентацией. Эти люди никак не могли внести полезный вклад в осуществление печально-сладостной мечты, которую Бардьюс надеялся воплотить на идиллических Таинственных островах.
Бардьюс решительно отказался принимать этот сброд. Он отыскал Намура; тот изобразил замешательство, смешанное с веселостью, как если бы затруднялся объяснить капризы Титуса Помпо (то есть Симонетты). Бардьюс немедленно перешел к делу. Он потребовал надлежащего выполнения контракта. Намур согласился с тем, что имели место серьезные недоразумения, и обещал сделать все от него зависящее для того, чтобы исправить положение вещей — хотя, конечно же, он ничего не мог гарантировать.
Шло время. В один прекрасный день Намур явился на ранчо Стронси с разочаровывающей вестью; по его словам, Титус Помпо заупрямился. Теперь он не желал расставаться с таким количеством подданных, если Бардьюс не согласится подсластить сделку несколькими дополнительными уступками, такими, как поставка четырех боевых автолетов класса «Стрэйдор-Ферокс».
Бардьюс не стал даже выслушивать Намура до конца: первоначальный контракт подлежал неукоснительному выполнению. В противном случае Бардьюс обещал принять принудительные меры — в том числе, возможно, по отношению к самому Намуру.
Намур отреагировал печальным смехом. По его словам, от него уже ничего не зависело. Бардьюс пожал плечами и заметил, как бы между прочим, что он мог потопить подводную лодку в любой момент, когда у него возникнет такое намерение. Если в этот момент подводная лодка будет использоваться по назначению — тем хуже для тех, кто окажется на борту.
Намур был искренне поражен: «Как это возможно?»
«Каким образом это произойдет — не имеет значения; важен результат».
Намур, теперь несколько подавленный, больше не предлагал компромиссы. Он обещал разъяснить позицию Бардьюса другим заинтересованным сторонам и удалился.
«Так обстояли дела, — сказал Бардьюс Глоуэну и Чилке. — В конце концов Намур решил, что проблему легче всего решить, уничтожив ее источник. Он завербовал Альхорина, и они вместе устроили мне засаду у замка Бэйнси».
Глоуэн спросил: «И что же теперь? Каковы ваши планы?»
Левин Бардьюс тихо ответил: «Я человек практичный, мне чуждо тщеславие — по меньшей мере, я стараюсь себя в этом убедить. И тем не менее…» Он замолчал. Когда Бардьюс заговорил снова, связь между уже произнесенными словами и следующими не сразу стала очевидной: «Персонал МСБР в Портмóне не может найти никаких следов Намура или «Флеканпрона». Несомненно, на Розалии Намура нет, и он улетел на моем звездолете».
«Если Намур считает, что вы мертвы, скорее всего, он отправился на Кадуол».
Глядя в потолок, Бардьюс произнес голосом, напоминавшим скрежет металла: «Если так, мы очень скоро встретимся».
Глоуэн встрепенулся: «Вы собираетесь на Кадуол?»
«Как только я смогу встать с этой постели и ходить, не падая носом вниз на каждом шагу».
Глоуэн задумался. Бардьюс не стал бы отправляться в такой далекий путь после такого потрясения только для того, чтобы встретиться с Намуром, какое бы удовольствие ему не доставила эта встреча. Наверняка у него были и другие соображения. Глоуэн не хотел задавать лишние вопросы, но спросил все равно: «Зачем вы летите на Кадуол?»
Бардьюс ответил как ни в чем не бывало: «У меня там остались несколько незаконченных дел. И Клайти Вержанс, и Симонетта в частном порядке просили меня оказать им содействие. В настоящий момент они находятся в самых дружественных отношениях. Обе хотят, чтобы я перевез орду йипов на побережье Дьюкаса — с тем, чтобы смести с лица Кадуола станцию Араминта. После чего каждая из них намерена всадить кинжал в спину другой».
«Надеюсь, вы не окажете им такое содействие?»
Бардьюс усмехнулся: «Это маловероятно».
«Так что же вы сделаете?»
«Ничего».
Наступило молчание. Через несколько секунд Бардьюс пробормотал, будто говоря с самим собой: «То есть почти ничего».
«Не могли бы пояснить разницу между «ничем» и «почти ничем»?»
Изможденное лицо магната слегка оживилось: «Все очень просто. Я поговорю с Клайти Вержанс, чтобы она успокоилась на мой счет и у нее не осталось никаких сомнений. Я сделаю то же самое, встретившись с Симонеттой — она этого заслуживает». Бардьюс снова замолчал, после чего тихо добавил: «Может быть, нам следует всем собраться на совещание — кто знает, может быть оно приведет к полезнейшим последствиям».
«Надеюсь, вы пригласите на совещание меня и Чилке — хотя бы в качестве наблюдателей».
«Неплохая мысль», — Левин Бардьюс с беспокойством следил глазами за перемещением медика, явившегося снимать показания терапевтического аппарата: «Сколько еще я буду тут валяться, связанный по рукам и ногам проклятыми бинтами, трубками и электродами?»
«Терпение, терпение! Когда вас привезли, вы были мертвы на девяносто пять процентов. Вам придется провести в постели еще две недели, а после этого считайте каждый свой следующий вздох чудом, которое может не повториться».
Бардьюс вздохнул и посмотрел на Глоуэна: «С докторами не поспоришь, у них все козыри в руках. А как у тебя обстоят дела?»
«Я более или менее в порядке — мне досталось гораздо меньше вашего».
«А Юстес Чилке? Он выглядит молодцом».
«Ему крепко намяли бока. Водяные сбрасывали на него увесистые камни и пытались затащить его подальше от берега гарпунами. Но каким-то чудом он избежал опасного отравления».
«Гм! — буркнул Бардьюс. — Чилке родился под счастливой звездой. Не могу найти другого объяснения его несокрушимому оптимизму».
«Чилке руководствуется здравым смыслом. Он избегает страхов, разочарований и мрачных мыслей потому, что они портят ему настроение».
Бардьюс немного поразмышлял и ответил: «Разумная концепция, хотя, признаться, она отличается неожиданной простотой».
«Чилке — человек, полный неожиданностей. В последнее время Флиц стала вызывать у него нескрываемое восхищение. Он подозревает, что она не оставляет это восхищение без внимания».
Бардьюс болезненно усмехнулся: «Он и вправду оптимист! Осадные кампании такого рода велись неоднократно, но штурмы храбрецов неизменно заканчивались позорным отступлением. Вопрос о существовании души у Флиц остается открытым».
«Но у вас нет возражений?»
«Разумеется нет! Какие могут быть возражения? Он спас мою жизнь — не без твоей помощи, конечно. Так или иначе, Флиц может делать все, что ей заблагорассудится».
3
Глоуэн, в инвалидной коляске, и Чилке, хромающий и опирающийся на костыль, решили подышать свежим воздухом на террасе. Утро веяло прохладой, но сильного ветра не было. Балюстрада и пара чугунных фонарей слева и справа обрамляли вид на юг так, что он казался наброском гениального рисовальщика-пейзажиста, обходившегося черной тушью и сепией.
Травмированные офицеры бюро расследований сидели, моргая в лучах восходящего солнца. Глоуэн размышлял о недавней беседе с Бардьюсом: «Это значит, что по меньшей мере мы вернемся на станцию Араминта и сможем заявить, что успешно выполнили задание».
Чилке согласился, но с одной оговоркой: «Человек, настаивающий на буквальном истолковании полученных нами указаний — например, Бодвин Вук — мог бы упомянуть о Намуре. Нам не удалось его задержать».
«Неважно. Все это дело уже передано в другие руки и в другую юрисдикцию».
«По приказу Бардьюса?»
Глоуэн кивнул: «Бардьюсу очень не понравилось, что Намур позаимствовал его любимый звездолет — не говоря уже о покушении на его жизнь. Этого достаточно, чтобы ответить на любые критические замечания Бодвина Вука».
«Особенно учитывая тот факт, что мы передадим «Фортунатус» в распоряжение бюро расследований, и Бодвин сможет разъезжать на нем, нанося официальные визиты не менее разборчивым коллегам на других планетах».
Глоуэн поморщился: «Должен быть какой-то способ избежать такой невосполнимой потери! Но сколько я об этом не думаю, не могу найти никакого законного выхода из положения».
«Я тоже».
«Бардьюсу не позволят встать с постели еще недели две. Я начну ходить уже через неделю».
«Не перенапрягайся ради меня, — посоветовал Чилке. — Я тоже только начинаю выздоравливать. Флиц выразила беспокойство по поводу моего состояния. Мы оба озадачены тем обстоятельством, что невыносимая боль в моей ноге успокаивается только тогда, когда массаж делает она».
«Не каждому присущ дар исцеления», — философски заметил Глоуэн.
«Но он присущ Фелиции Стронси! У нее много других достойных восхищения даров, и связь между нами постепенно укрепляется благодаря взаимному дополнению наших талантов и преимуществ».
«Любопытно! Постепенно, говоришь?»
«М-да. Весьма постепенно. В таких делах нельзя торопиться. На самом деле она все еще несколько уклончива и труднодоступна».
«Надо полагать, Флиц понимает твои намерения и считает, что не мешает заглянуть в замочную скважину прежде, чем заходить в комнату».
«Чепуха! — возмутился Чилке. — Женщину завораживает сладостный холодок опасности, даже если опасность существует только у нее в воображении. Она начинает приписывать себе таинственное предназначение; возможность манипулировать опасным человеком притягивает ее, как горгонзола — крысу».
«Что такое горгонзола?»
«Есть такой сыр — его делают на Древней Земле. А что такое крыса, тебе должно быть известно».
«Ага! Тогда все ясно. Ты думаешь, Флиц вот-вот попадется на приманку?»
Чилке решительно кивнул: «Она будет есть у меня из рук уже через три дня, плюс-минус четыре часа».
Глоуэн с сомнением покачал головой: «Бедная Флиц! Подозревает ли она, в какую переделку попала?»
«Надеюсь, что нет. Ее и так слишком легко спугнуть».
Уже в тот же день Чилке нашел возможность проверить инстинкты Флиц. Он подозвал ее, когда она проходила через главную гостиную: «А, Флиц! Как это кстати! Настало время декламировать стихи!»
Флиц остановилась. На ней были бледно-голубые брюки и белый пуловер из матовой тонкой ткани; глянцевые волосы были перетянуты черной лентой, не позволявшей им закрывать лицо. Чилке не мог обнаружить в ее внешности никаких изъянов. Она спросила: «Кто декламирует стихи, и кому?»
Чилке поднял над головой томик в мягком кожаном переплете: «Вот «Почкования» Наварта! Вы можете прочесть одно из ваших любимых стихотворений, после чего я выразительно продекламирую какое-нибудь по своему выбору. Не помешает предварительно захватить флягу «Старого громилы» и пару кружек пообъемистее».
Флиц холодно улыбнулась: «В настоящий момент я не в настроении читать стихи, господин Чилке. Но ничто не мешает вам декламировать их вслух в одиночку, настолько выразительно, насколько это в ваших силах. Я только закрою дверь — и никто не станет протестовать».
Чилке отложил книгу в кожаном переплете: «Декламация в одиночку лишает поэзию всякого очарования. Так или иначе, пора устраивать пикник».
Несмотря на всю свою сдержанность, Флиц удивилась: «Какой пикник?»
«Я подумал, что было бы неплохо, если бы мы захватили корзину с вином и закусками и вдвоем посидели бы где-нибудь на траве».
На лице Флиц появился намек на улыбку: «О чем вы говорите? Ваша нога причиняет вам такие страдания — тревожить ее непредусмотрительно».
Чилке заверил ее галантным жестом, что страдания ему нипочем: «Мне бояться нечего! Первый приступ послужит сигналом для применения вашего волшебного массажа. Боль успокоится, и мы продолжим нашу беседу — или какое-нибудь другое занятие, в зависимости от того, чем мы будем заниматься».
«Господин Чилке, вы забываетесь!»
«Ни в коем случае! И зовите меня Юстесом».
«Как вам угодно. Но сейчас...»
«Сейчас — именно сейчас, подумать только! — я вдруг почувствовал резкую боль».
«Очень сожалею», — отозвалась Флиц.
«И вы не примените ваш чудесный массаж?»
«Не сейчас!» — Флиц вышла, в последний момент бросив на Чилке ничего не выражающий взгляд через плечо.
На следующий день, часа через два после восхода солнца, Чилке тихонько проник в гостиную. Устроившись на софе, он погрузился в размышления, глядя на пейзаж, открывающийся в окне.
Через некоторое время дверь на другом конце гостиной открыла Флиц. Заметив Чилке, она замедлила шаг, остановилась, повернулась и вышла туда, откуда пришла.
Еще через час Флиц снова открыла дверь в гостиную. Чилке, полностью поглощенный наблюдением за полетом далекой птицы, казалось, ее не замечал. Флиц задержалась неподалеку, с любопытством выглянула в окно, окинула Чилке оценивающим взглядом и пошла по своим делам.
Уже через несколько минут Флиц пересекала гостиную в обратном направлении. Как прежде, Чилке сидел, пытаясь найти смысл жизни в туманных далях. Флиц медленно приблизилась к софе. Подняв голову, Чилке обнаружил, что она изучает его с клиническим любопытством. Флиц спросила: «Вам нехорошо? Вы сидите здесь в полном ступоре все утро».
Чилке мрачно рассмеялся: «В ступоре? О нет! Я мечтал, мне приходили в голову прекрасные мысли. По крайней мере некоторые из них были прекрасны — другие были скорее загадочны».
Флиц отвернулась: «Продолжайте мечтать, господин Чилке. Сожалею о том, что прервала ваши восторженные размышления».
«Не спешите! Размышления могут подождать! — с внезапной энергией воскликнул Чилке. — Присядьте на минуту. Я хочу вам что-то сказать».
Флиц поколебалась, после чего осторожно присела на край софы с противоположного конца: «В чем проблема?»
«Нет никакой проблемы. Я хотел бы скорее прокомментировать результаты анализа».
«Анализа — чего?»
«Анализа меня».
Флиц не могла удержаться от смеха: «Это слишком сложная и обширная тема, господин Чилке! Сегодня у нас на это не хватит времени».
Чилке не сдавался: «Когда я был маленьким мальчиком, я жил в Айдоле, на Древней Земле. У меня были три сестры — они были популярны и приводили домой своих подруг, так что, к моему вящему сожалению, мне пришлось провести детство в кругу хорошеньких девочек. Вы знаете, их выпускают самых разных сортов и размеров. Одни высокие, другие коротенькие, а некоторые очень быстро бегают — так быстро, что от них трудно удрать. Я рос в безжалостных джунглях красивых платьев, милого смеха и очаровательных ужимок».
Вопреки своим намерениям, Флиц заинтересовалась: «Почему вы об этом сожалеете?»
«Будучи романтически настроенным юношей, я не мог все это переварить — классический случай чрезмерного и преждевременного изобилия впечатлений».
«Каких впечатлений?»
Чилке неопределенно махнул рукой: «Как это называется? Разочарование? Прекрасный пол потерял всякую таинственность и притягательность. К шестнадцати годам я был пресыщенным эпикурейцем. Там, где обычный парень видел что-то воздушное, прелестное и внушающее сладостные мечты, я замечал лишь вздорную воображулю, к тому же еще и гунявую».
Чилке выпрямился, голос его приобрел суровость: «При всем моем уважении должен признаться, что, когда я впервые вас встретил, я сказал себе: «Ага! Еще одна очаровашка, такая же, как все остальные — скрывает за миловидной внешностью пресную посредственность». Вас, наверное, удивляла моя холодность, за которую теперь я вынужден принести извинения. Что вы на это скажете?»
Флиц покачала головой в некотором замешательстве: «Не могу решить, следует ли мне вас поблагодарить или потихоньку оставить вас в одиночестве, чтобы вы могли продолжать наблюдение за механикой птичьего полета».
«Каково бы ни было ваше решение, меня оно полностью устраивает! — великодушно заявил Чилке. — Я пришел в себя и осознал свою ошибку. Несмотря на вашу непревзойденную красоту, мне доставляет огромное удовольствие проводить время в вашем обществе — и в той мере, в какой я способен понимать происходящее, я хотел бы вас поцеловать».
«Здесь? Сейчас?»
«Где угодно и когда вам будет угодно!» — галантно разрешил Чилке.
Флиц смотрела на него искоса: что на уме у этого видавшего виды человека? С ее точки зрения он выглядел неплохо; грубоватое и неправильное, лицо его отличалось иронической живостью и вызывало интерес. В Юстесе Чилке было что-то веселящее, наполняющее жизнь энергией и юмором.
«И что будет, если я назначу вам свидание?»
«Я хотел бы, чтобы вы рассмотрели мое предложение».
«Какое предложение?» — поинтересовалась Флиц.
«Не хотел бы объяснять его во всех подробностях до тех пор, пока вы не назначите мне свидание».
«Нет, вы должны объясниться сейчас. Во-первых, мне интересно. А во-вторых, мы можем быть заняты, и на свидание не хватит времени».
Чилке тщательно выбирал слова: «Я задумал один проект, и ваша квалификация, на мой взгляд, вполне достаточна — более чем достаточна — для того, чтобы вы могли стать моей сообщницей».
«Не совсем понимаю, почему вы меня так высоко цените».
«Все очень просто! Я видел вас в действии. Если мы попадем в потасовку — скажем, в каком-нибудь заплеванном салуне за пределами Запределья — я знаю, что вы меня не оставите в беде, что вы будете пинаться, кусаться, ругаться, визжать и лупить по головам кружками, наводя ужас на заматерелых бандитов и наполняя меня гордостью».
«Не наполняйтесь гордостью слишком рано. К тому времени я могу быть где-нибудь в другом месте. Видите ли, я стараюсь не посещать заплеванные салуны».
Чилке пожал плечами: «Если в окрестностях только один салун, выбор невелик».
«Верно. Но почему я там окажусь в первую очередь? С кем я буду драться, и зачем?»
«Причины драк часто непредсказуемы. Например, человек может тихо сидеть, никому не мешать и размышлять о своих делах. Но к нему на колени приседает слишком дружелюбная дамочка, непременно желающая поболтать. Естественно, манеры дамочки достойны негодования, и человек дергает ее за волосы, чтобы она слезла и оставила его в покое. И начинается мордобой».
«Очень хорошо! — сказала Флиц. — Теперь я знаю, зачем я вам нужна в качестве сообщницы. Но в чем, собственно, заключается ваш проект?»
Чилке нахмурился, глядя на блестевшую за окном реку: «Ладно, я все объясню. Несколько лет тому назад мой образ жизни можно было назвать бродяжническим — я часто переезжал с места на место и, как я теперь понимаю, набирался ума-разума. В ту пору мне привелось повстречаться с десятками других скитальцев — разведчиков, первопроходцев и беглецов, бежавших по причинам, которых никто уже не помнил, в том числе они сами. Даже люди, предпочитающие одиночество, однако, время от времени нуждаются в общении и становятся многословными, особенно за кружкой пива, и я выслушал десятки необыкновенных историй. Через некоторое время я стал делать заметки. В конце концов у меня накопилась примерно дюжина описаний самых чудесных мест и невероятных вещей. Существуют ли они на самом деле? Или все это легенды, пьяные измышления? Думаю, что в этих рассказах была какая-то правда, приправленная, разумеется, красочным вымыслом. И эта правда все еще ждет меня там, в далеких мирах — ждет, чтобы я пришел и увидел ее своими глазами!»
«И вы хотите, чтобы я отправилась с вами проверять, насколько соответствуют действительности небылицы, рассказанные вам случайными нетрезвыми собеседниками в заплеванных салунах за пределами Запределья?»
«Мы могли бы вместе просмотреть список и выбрать несколько самых перспективных маршрутов. Думаю, Глоуэн разрешит мне взять «Фортунатус» — все равно он ему больше не пригодится».
Флиц продолжала говорить очень сдержанно: «Таким образом, по сути дела вы предлагаете мне вести вместе с вами безответственную жизнь на борту краденого звездолета, блуждая в погоне за призраками из одной богом забытой дыры в другую».
«Ну да, — развел руками Чилке. — В общих чертах в этом и состоит мой проект».
Флиц глубоко вздохнула: «Юстес, вы не думаете, что у меня и так уже достаточно забот? Теперь, в довершение ко всему, мне придется беспокоиться о вашем очевидном помешательстве».
«Уверяю вас, я в своем уме!»
«А! Это хуже всего!»
«Один-ноль», — пробормотал себе под нос Чилке.
Флиц встала с софы. Подчинившись внезапному порыву, она наклонилась и поцеловала Чилке в щеку: «Юстес, ваши доблестные усилия заслуживают хотя бы такой награды».
«Одну минуту! — вскричал Чилке, хватаясь за костыль и пытаясь подняться на ноги. — А как насчет свидания?»
«Не сейчас, Юстес, не сейчас».
Флиц вышла из гостиной. Чилке провожал ее глазами, ухмыляясь во весь рот.
4
Прошло три дня. Чилке почти не видел Фелицию, а если видел, то в обществе других людей. Он не искал случая застать ее где-нибудь в одиночестве, опасаясь, что она сочтет его докучливым, но через некоторое время его мысли стали омрачаться сомнениями: не может ли его сдержанность быть истолкована как самодовольная удовлетворенность достигнутым результатом?
Чилке начинал терять терпение — он злился на себя и на возникшую проблему. Довольно ходить вокруг да около! Лес рубят — щепки летят!
Тем не менее, ему пришлось повременить с решительными действиями. Прибыли главный инженер-архитектор северного проекта, Баньоли, и с ним три высокопоставленных инженера из компании «ЛБ». Они работали в усадьбе Стронси; тем временем у развалин замка Бэйнси возник временный городок строительных рабочих. Флиц наняла прислугу из Порт-Тванга, но даже после этого у нее было больше обязанностей, чем когда-либо — так, по меньшей мере, казалось Юстесу Чилке.
Новоприбывшие ежедневно совещались с Бардьюсом и часто совершали поездки на объект. Глоуэн, присутствовавший на некоторых совещаниях, информировал Чилке: «Это лучшие инженеры компании «ЛБ». Бардьюс начинает свой проект у Разлива, не теряя времени. Я видел эскизы. Они собираются построить низкое несимметричное здание с одной стороны утеса — так, чтобы оно выглядело, как продолжение утеса. Массивное и впечатляющее сооружение, но сливающееся с ландшафтом. Штормовые волны могут бомбардировать его сколько угодно — эта крепость не пошелохнется. По вечерам постояльцы смогут любоваться на Разлив и на водяных, скачущих по лужам. А в штормовой сезон, когда ревущие волны будут откатываться кипящей пеной по каменной пустоши, постояльцы, наверное, даже будут немного поеживаться перед тем, как приступить к ужину в зале с гигантским камином».
«Свободных номеров в этой гостинице долго не будет», — заметил Чилке.
«Не сомневаюсь. Но я заметил нечто любопытное. Флиц этот проект нисколько не привлекает. Как только в комнату заходит Баньоли или кто-нибудь из других инженеров, она скрывается».
«В этом отчасти виноват я», — признался Чилке.
Глоуэн поднял брови: «Как так?»
«Мне показалось, что Фелиция слишком часто грустит, и я стал развлекать ее небылицами галактических скитальцев — про императора Шульца, правившего мирами Большой Туманности в секторе Андромеды, про Пита Питтаконга, говорившего на нечеловеческом языке, про Фарлока, которого я встретил на краю Ойкумены в месте под наименованием Орвиль. Фарлок рассказывал множество невероятных вещей, но в отличие от большинства искателей планет, всегда умудрялся документировать свои истории, указывая точные координаты. Я упомянул о некоторых его находках в разговоре с Флиц и заметил, что было бы неплохо, если бы мы с ней тоже стали скитальцами и проверили справедливость этих фантастических отчетов».
«И что же?»
«Она сказала, что это чрезвычайно увлекательная перспектива, но что ей нужно еще немного подумать».
«Невероятно! — развел руками Глоуэн. — И при всем при том она ведет себя так, как будто вы едва знакомы».
«Опять же, в этом моя вина, — скромно потупил глаза Чилке. — Я решил на некоторое время оставить ее в покое, чтобы у нее была возможность разобраться в своих мыслях».
«Тогда все понятно», — успокоился Глоуэн.
На следующий день Баньоли и другие инженеры переехали на север, в строительный городок, возведенный у замка Бэйнси персоналом компании «ЛБ».
Еще через два дня Флиц подошла к Чилке, сидевшему на террасе и заносившему какие-то заметки в записную книжку.
«Что вы записываете?» — с любопытством спросила Флиц.
«О! Всякие наблюдения и воспоминания, ничего особенного».
«Не могли бы вы мне помочь?»
Чилке захлопнул записную книжку и вскочил на ноги: «Я к вашим услугам. Чего вы хотите?»
«Левин попросил меня отвезти на север, в Бэйнси, образцы нескольких материалов. Он хотел бы, чтобы вы меня сопровождали».
«Очень предусмотрительно. Когда мы вылетаем?»
«Сейчас же».
«Дайте мне пять минут».
Поднявшись в воздух на аэромобиле семьи Стронси, они полетели на север. На Флиц были бежевые брюки, кожаные полусапожки и темно-синяя рубашка. Она казалась немного бледной, как будто она от чего-то устала, и говорила очень мало. Чилке не пытался прерывать ход ее мыслей. Через некоторое время Флиц повернулась к нему и чуть наклонила голову набок: «Почему вы молчите? Вы всегда такой необщительный?»
Чилке отпрянул от неожиданности: «Я думал, что вы, может быть, предпочитаете посидеть в тишине…»
«Полная тишина меня нервирует».
«Что ж, на самом деле я хотел бы кое-что обсудить».
«Да? Что именно?»
«Вас».
Флиц улыбнулась: «Это не такая уж интересная тема для разговора».
Чилке сделал широкий жест рукой, будто охватывая окружающий простор: «Взгляните туда! На сотни километров во все стороны текут реки, расстилаются степи, высятся горы — и все это принадлежит Фелиции Стронси. Разве это не делает вас интересной и важной темой для разговора?»
«Пожалуй, что так. Никогда раньше об этом не думала. Но вы совершенно правы». Флиц показала пальцем вниз: «Видите этот великолепный куст мастики с желтыми цветами? Если бы я захотела, я могла бы приземлиться и сжечь этот куст — и никто не посмел бы усомниться в моем праве это сделать!»
«Власть опьяняет! Но прежде, чем Фелиция спалит куст мастики, она должна что-то предпринять по поводу водяных, заполонивших ее владения. Они ломали ребра бедняге Юстесу Чилке и наслаждались каждой минутой этого процесса!»
«По-видимому, они намеревались преподать господину Чилке хороший урок».
«Возможно, хотя педагогические приемы водяных могут причинить неприятности и Фелиции собственной персоной. Когда построят ее новую гостиницу и полные достоинства пожилые дамы пойдут прогуляться на Разлив, чтобы полюбоваться видом, кто может поручиться, что им тоже не переломают ребра?»
«Прежде всего, это не ее гостиница. Гостиницу строит Левин Бардьюс. Он может строить что угодно где угодно — с тем условием, что к Фелиции это не имеет никакого отношения».
«Тогда больше не о чем говорить. Когда пожилые дамы вернутся с переломанными ребрами, пусть жалуются Бардьюсу».
Аэромобиль летел на север. Флиц показала рукой на облака над восточным горизонтом: «Снова собирается шторм. Строительные рабочие скоро познакомятся с отвратительным нравом Разлива».
Зеленовато-серые воды океана постепенно приближались с востока, и наконец перед ними открылась блестящая черная плоскость Разлива.
Машина приземлилась среди дюжины временных построек — общежития, столовой, склада и навесов для различного оборудования. Чилке и Флиц сошли на землю, после чего Чилке вытащил из багажного отделения два тяжелых футляра. Вложив два пальца в рот, Чилке издал пронзительный свист. Его услышал один из рабочих, подъехавший на погрузчике и забравший футляры. Из столовой вышел Баньоли, махнувший рукой в знак подтверждения доставки — поручение было выполнено.
Чилке снова повернулся к машине. Флиц стояла в стороне, глядя на развалины старого замка, где теперь работали бульдозеры и экскаваторы. Ее лицо хмурилось и нервно подрагивало; прохладный влажный ветер трепал ее волосы. Тучи неслись низко над головой, начинали падать первые капли дождя. Голос Флиц, казалось, донесся издалека: «Я знаю — она все еще там, под камнями, замызганная грязью, испачканная в крови. Я слышу, как она скулит — или, может быть, это ее призрак». Флиц отвернулась. Каким-то образом так получилось, что Чилке обнял ее за плечи, после чего стал гладить по голове, приговаривая что-то успокоительное: «Бедная маленькая Флиц! Теперь все по-другому, я о тебе позабочусь. Подумаешь, куча камней! Это всего лишь куча камней, и ничего больше. Никаких там призраков нет. Почему? Очень просто. Потому что если там никто не умер, значит, там не может быть призрака. Фелицию спасли — теперь она выросла и стала самой красивой, самой умной девушкой по имени Флиц, совершенно определенно живой и на вид, и на ощупь, что я могу лично засвидетельствовать. Даже под этим проклятым дождем с ней тепло и уютно».
Флиц засмеялась, не предпринимая попыток освободиться. Она сказала: «Юстес, ты превращаешься в привычку. Не знаю, что это значит, потому что я в таком же замешательстве, как ты».
Наклонив голову, Чилке поцеловал ее — к некоторому его удивлению, она ответила без всякой робости. Чилке повторил этот в высшей степени удовлетворительный процесс, пробормотав: «В любом случае, это успокаивает нервы».
Дождь становился проливным. Чилке и Флиц забрались в машину и полетели на юг.
5
По просьбе Флиц Чилке опустил аэромобиль на вершину голого холма, откуда до самого южного горизонта сплошным покровом простирался густой высокий лес.
«Я хочу поговорить, — сказала Флиц. — Здесь нам никто не помешает. Нет, пожалуйста, не надо меня прерывать!»
«Я слушаю», — сказал Чилке.
«Левин Бардьюс был очень добр ко мне — ты представить себе не можешь, как добр. Он дал мне буквально все — и всегда относился ко мне с молчаливой привязанностью, не требуя ничего взамен. Я думала, что это всегда так будет, и ничего другого не хотела.
И вдруг что-то изменилось. Не знаю, как и почему, но я не могла найти себе места. Дела, связанные со строительством, стали навевать на меня смертную скуку. А заповедные приюты, так очаровавшие Левина, меня, по правде говоря, не слишком волнуют. Но Левин, даже если он и заметил во мне какую-то перемену, ни во что не вмешивался.
А потом появился некто Юстес Чилке, со своим приятелем Глоуэном Клаттоком. Сначала я их едва замечала. Однажды Юстес сделал мне безрассудное предложение. Он сказал, что мы можем отправиться в бесконечное путешествие, скитаясь от одной звезды к другой и посещая таинственные места, где еще никто не побывал. Необычайное предложение! Поначалу я никак не могла связать его с реальностью.
Естественно, я не принимала его всерьез, да и сам Юстес не принимал себя всерьез. Юстес разливался соловьем, напевая сладостные песни о несбыточной земле обетованной — просто так, чтобы попрактиковаться и не потерять полезный навык обольщения доверчивых простушек. Если бы я поверила его глупостям, у него, наверное, случился бы сердечный приступ от неожиданности.
Но день проходил за днем, а его идея не оставляла меня в покое. Я стала спрашивать себя: что, если я действительно хочу провести свою жизнь в странствиях? Почему это невозможно? Это было бы даже забавно, особенно если бы у меня была возможность странствовать со всеми удобствами и, может быть, в компании практичного мечтателя, предпочитающего такой же образ жизни. В связи с чем было бы откровенной несправедливостью не уведомить поименованного Юстеса Чилке о том, что вакансия спутника-бродяги может быть открыта».
«Таким образом, мне вручено уведомление?»
«Настоящим тебя уведомляют о существовании вакансии, и ты можешь подать заявку в любое время».
«В таком случае я немедленно подаю заявку и расписываюсь».
«Очень хорошо, Юстес! — сказала Флиц. — Я внесу твое имя в список кандидатов».
6
Глоуэн и Чилке стояли, облокотившись на балюстраду, окаймлявшую террасу, и наблюдали за тем, как вечерняя мгла окутывала окрестности. Солнце уже полчаса как скрылось за дальней грядой облаков, и яркие цвета заката быстро темнели, проходя всю скорбную гамму коричневых тонов от янтарного до оттенка красного дерева, а затем углубляясь в суровый бурый полумрак с редкими печальными проблесками темно-розового огня.
Приятели обсуждали события прошедшего дня. «Бардьюс теперь передвигается на инвалидной коляске, — сообщил Глоуэн. — Он кипит энергией и завтра начнет ходить. Глядишь, и меньше чем через неделю он уже умчится на Кадуол, чтобы заняться, как он выражается, «незаконченными делами»».
«Он не выражается точнее?»
«Он не вдается в подробности, но упомянул Клайти Вержанс и Симонетту; кроме того, у него могут быть на уме Намур и потерянный «Флеканпрон»».
«Любопытные у него дела».
«Более чем любопытные! Бардьюс спросил, не желаем ли мы наблюдать за тем, как будут разворачиваться события. Он предупредил, что для сохранения инкогнито нам могут потребоваться переодевание и грим. Я с готовностью согласился. Надеюсь, это не противоречит твоим планам?»
«Нисколько. Какая у нас программа развлечений?»
«Бардьюс хочет вылететь отсюда на «Фортунатусе» в город Паш на Карсе, где у него стоят на приколе несколько космических кораблей различного назначения. Там мы пересядем с «Фортунатуса» на звездолет покрупнее и отправимся на Кадуол. Сначала мы поможем Бардьюсу закончить его «дела», а затем явимся с повинной к Бодвину Вуку и выслушаем его поздравления — если у него будет хорошее настроение».
Чилке смотрел на медленно плывущую речную гладь, отражавшую последние искры заката. Через некоторое время он сказал, будто размышляя вслух: «Надо полагать, Каткар не забыл описать Бодвину Вуку «Фортунатус» во всех деталях».
Глоуэн угрюмо кивнул: «Рано или поздно нам придется с ним расстаться».
«Рано или поздно», — согласился Чилке.
Тон, которым он произнес эти слова, немедленно привлек внимание Глоуэна: «Что ты имеешь в виду?»
«Ничего особенного».
«И все же?»
«Намечаются кое-какие возможности, — Чилке встрепенулся и выпрямился, опираясь обеими руками на балюстраду. — Мне кое-что пришло в голову, но я еще не продумал все до конца».
«Какие возможности?»
Чилке рассмеялся и сделал рукой жест, свидетельствовавший о беззаботности и в то же время о неуверенности: «Слишком много неопределенностей. Мысли ускользают, как водяные, пляшущие на Разливе».
«Гм! — отозвался Глоуэн. — Разрывные пули оказались быстрее водяных. Но я отвлекся — вернемся к основной теме разговора. В чем заключаются упомянутые возможности — пусть даже самые гипотетические?»
«Пару дней тому назад я говорил с тобой о Флиц и признался, что меня восхищают преимущества, отличающие ее в изобилии. Помнишь эту беседу?»
«В общих чертах».
«Я говорил об изменении в настроении Флиц, в том числе в ее подходе ко мне».
Глоуэн кивнул: «Я сам это заметил. Похоже на то, что она намерена отправить тебя в изгнание».
Чилке самодовольно улыбнулся: «Мы решили отложить дальнейшее развитие наших отношений до тех пор, пока Левин Бардьюс не закончит свои дела на Кадуоле и до тех пор, как мы представим окончательный отчет Бодвину Вуку».
Подняв брови, Глоуэн пытался разглядеть в сумерках выражение на лице Чилке: «И что будет дальше?»
«А потом нам придется сделать выбор. Флиц утверждает, что она больше никогда не вернется на Розалию, и что Бардьюс может делать с ранчо Стронси все, что пожелает. Кроме того, ей до чертиков надоел строительный бизнес. По ее словам, одна плотина ничем не интереснее другой — с одной стороны вода, а с другой воздух».
«Надо полагать, у нее уже есть какие-то другие планы на будущее?» — осторожно спросил Глоуэн.
Чилке снова неуверенно отвел руку в сторону: «Наверное, какая-то часть ответственности ложится на меня. Я рассказал ей о странствиях разведчика Фарлока, и она вся загорелась — теперь она больше ни о чем не хочет слышать; мы просто обязаны лететь в Запределье по следам обрывочных легенд. Она желает найти озеро Мар и записать песни русалок; она желает сфотографировать Бестиарий под развалинами Агаве. Обсуждая эти вопросы, я заметил, что «Фортунатус» может пригодиться в бродяжнической жизни. Она спросила: как же быть с Глоуэном? Я объяснил, что ты собираешься строить новый дом, и что по крайней мере некоторое время «Фортунатус» тебе не понадобится — основной проблемой станет Бодвин Вук. Но Флиц сказала, что с Бодвином никаких проблем не будет, и я не стал задавать дальнейших вопросов».
Глоуэн с почтением смотрел на Чилке, темневшего силуэтом на фоне сумерек: «Как тебе это удается?»
Чилке усмехнулся: «Здесь нет никакой тайны. Любая женщина хочет, чтобы ее ценили — за то, чем она уже является или за то, какой она хочет быть».
«Ты должен написать трактат, — сказал Глоуэн. — Чтобы не только я, но и наши далекие потомки могли приобщиться к твоей мудрости».
«Чушь! — заявил Чилке. — Таких специалистов пруд пруди. Если мне не изменяет память, одного из них ждет на Кадуоле хорошенькая дочь консерватора, ни больше ни меньше».
«Что там происходит? Я в постоянном напряжении, как канатоходец над пропастью, — Глоуэн потянулся, разминая руки. — Мне вдруг ужасно захотелось домой. Теперь уже, наверное, ждать осталось недолго. Бардьюс начинает ходить. Как только ему разрешат врачи, он оставит проект в Бэйнси на своих инженеров, и Розалия, наконец, нас отпустит».
