4
На следующее утро, за завтраком, Шард обратил внимание на необычную задумчивость сына: «Ты сегодня немногословен. Как прошло собрание?»
Глоуэн собрался с мыслями, расползавшимися во все стороны: «Как обычно. Хвастливый треп и несбыточные прожекты в количествах, опасных для здоровья. Можешь себе представить».
«Другими словами, повеселился от души», — усмехнулся Шард.
«Точнее было бы сказать: от их попоек с души воротит. Возникает впечатление, что они не понимают, где кончается веселье и где начинается истерика. Иногда я ушам своим не верю».
Шард откинулся на спинку стула: «Отчеты Керди, получаемые директором, описывают происходящее с несколько иной точки зрения».
«Не сомневаюсь. Керди, пожалуй, еще хуже всех остальных. Он наслаждается каждой минутой».
«Керди повзрослел физически гораздо раньше, чем психически. Это расхождение вызывает у него серьезные затруднения, — возразил Шард. — То, что тебе кажется невыносимыми глупостями, для него — просто нервная разрядка, возможность хотя бы на время притвориться кем-то другим, войти в роль».
Глоуэн с сомнением хмыкнул: «Твоя теория применима в отношении Керди и, пожалуй, Арлеса, который тоже якшается с «Лицедеями». Но как объяснить поведение Намура, серьезно выслушивающего даже дурацкие выкрики Кайпера? Он это делает из вежливости? Или тоже входит в роль? А может быть, у него что-то другое на уме? Никак не могу его понять».
«Не ты один. Намур готов играть любую роль, которая, по его мнению, полезна для него в данный момент. Иногда он это делает просто для того, чтобы попрактиковаться. Мы могли бы обсуждать Намура целый день, и еще на завтра осталось бы, о чем поговорить».
Глоуэн встал и подошел к окну. «Не могу сказать, что мне нравится подсматривать и подслушивать, — проворчал он. — Я готов от стыда провалиться, изображая из себя задирающего хвост бесстрашного льва и рыча в унисон с семью пьяными идиотами».
«Это задание не может длиться вечно. Должен заметить, что ты уже заслужил одобрение Бодвина Вука и, если афера с бесстрашными львами кончится удачно, можно будет считать, что ты получил постоянную должность в отделе расследований — независимо от показателя статуса».
«Еще один повод для расстройства! — вздохнул Глоуэн. — Осталось всего два года до окончания моей субсидии».
«Ты слишком много беспокоишься! Как-нибудь все обойдется, даже если мне придется выйти на пенсию раньше времени. В худшем случае ты можешь жениться на ком-нибудь из пансиона».
«Этого я не могу обещать. Даже Намуру такое решение проблемы никогда не казалось приемлемым».
«Намур мог бы найти в пансионе дюжину невест, готовых за него выскочить в любой момент. Но его женитьбе препятствует Спанчетта. Говорят, она не дала ему жениться на своей сестре, Смонни».
«Трудно представить себе такую пару! Даже если я когда-нибудь женюсь, что сомнительно, я не стану жениться по расчету».
«В любом случае, тебе еще рано думать о таких неприятностях».
«Я и не спешу, как видишь».
Через некоторое время Шард ушел по своим делам. Глоуэн продолжал стоять у окна, глядя в парк.
Погода обещала быть безупречной — Сирена ярко горела в безоблачном небе, сады Клаттоков цвели в безмятежной красе. Подавленность Глоуэна начала постепенно отступать.
Ему в голову пришла приятная мысль. Он подошел к телефону и позвонил в Прибрежную усадьбу.
К счастью, на звонок ответила Уэйнесс. Увидев на экране лицо Глоуэна, она тоже включила видеосвязь. Голос ее звучал сердечно, но слегка чопорно: «Доброе утро, Глоуэн!»
«Ты выражаешься слишком сдержанно. Прекрасное утро!»
Уэйнесс молитвенно сложила ладони: «Как хорошо с твоей стороны, что ты потрудился меня об этом известить!»
«Я позвонил бы еще раньше, — скромно ответствовал Глоуэн, — но хотел предварительно удостовериться в том, что мое сообщение будет достаточно обосновано».
«Спасибо, Глоуэн! Ты проявил похвальную предусмотрительность. Если бы ты позвонил до рассвета, и мы все вылезли бы из постелей только для того, чтобы увидеть за окном сплошную завесу дождя, возникла бы ситуация, которую иначе, как «конфузией», не назовешь».
«Так точно! — Глоуэн заметил, что Уэйнесс надела темно-зеленую блузку с белыми манжетами и белым шелковым воротником. — А почему ты разоделась в пух и прах? Куда-нибудь собираешься?»
Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Все объясняется исключительно тщеславием, свойственным натуралистам. Мы просто не можем позволить кому-нибудь подумать, что нас можно застать в дезабилье, позвонив на рассвете».
«Лукавые отговорки! Во-первых, уже давно не рассвет. Во-вторых, ты явно куда-то собралась».
«На самом деле к нам приехали гости из Стромы, и мне строго-настрого приказано вести себя самым лучшим образом. Кроме того, мне приказали приодеться, чтобы я не выглядела, как исхудалая бродяжка, ночевавшая под кустом».
«Если ты не переоденешься в лохмотья и не будешь показывать гостям язык, тебе разрешат отлучиться на пару часов, чтобы проехаться со мной под парусом?»
«Сегодня? Несмотря на то, что в числе наших гостей не кто иной, как влиятельный молодой философ Джулиан Бохост?»
«Значит, не разрешат».
«Ни в коем случае! Если бы я удрала с тобой на лодке, оставив Джулиана торчать на берегу, по возвращении меня встретили бы очень холодно, а Джулиан стал бы оскорбленно задирать нос».
«Но остался бы при этом философом?»
«Пожалуй, мы незаслуженно высмеиваем беднягу Джулиана. Он довольно приятный молодой человек, хотя у него есть привычка выступать с импровизированными политическими речами по поводу и без повода».
«Гмм. Я хотел бы когда-нибудь познакомиться с этим сказочным вундеркиндом».
«Нет ничего проще. Джулиан охотно знакомится с новыми людьми и даже дружелюбен, если собеседник его не раздражает, — Уэйнесс помолчала, о чем-то размышляя. — А что помешало бы тебе зайти к нам сегодня, если ты не занят и не возражаешь?»
«Почему бы и нет, действительно?»
«Отважен и прям, как истинный Клатток! Почему бы и нет? Но ты должен придти с официальным визитом. Иначе мама вежливо попросит тебя придти в другое время — чтобы Джулиану никто не мешал меня обрабатывать».
«С официальным визитом?»
«Таков обычай в Строме. Официальный визит считается чем-то вроде комплимента принимающей хозяйке дома».
«И для этого не требуется приглашение?»
«Нет, для официального визита не требуется. И лучше всего то, что мама будет обязана тебя принять, — Уэйнесс бросила быстрый взгляд через плечо. — Но ты должен соблюдать надлежащий этикет».
«Разумеется, а как же? Даже в пансионе Клаттоков не принято окунать подбородок в суп».
Уэйнесс нетерпеливо махнула рукой: «Слушай внимательно! Ты должен надеть какой-то головной убор — даже если это просто кепка с козырьком от солнца».
«Понятно. Продолжай».
«Захвати красивый букет цветов и явись к парадному входу Прибрежной усадьбы».
«И что потом?»
«Не перебивай! Важна каждая деталь. Нажми кнопку звонка и встань как можно ближе к двери. Скорее всего, дверь откроет мама. В тот же момент ты должен переступить порог, протянуть ей букет цветов и сказать: «Госпожа Кора! Да принесут эти цветы благополучие вашему дому, вместе с наилучшими пожеланиями моих домочадцев!» Произнеси эту фразу, слово в слово. Этикет требует, чтобы мама приняла букет и церемонно тебя поблагодарила. Неважно, как именно она ответит, даже если она скажет: «Спасибо, Глоуэн, но сегодня мы все кашляем и сморкаемся». Притворись, что ты ничего такого не слышал. Сделай шаг вперед и отдай ей свою кепку. После этого она обязана будет сказать: «Мы чрезвычайно рады! На какой срок вы соблаговолите почтить своим присутствием наше скромное жилище?» Отвечай: «Лишь на сегодняшний день!» Вот и все. Если ритуал будет правильно соблюден, ты станешь желанным гостем наравне с Джулианом».
«А что, если дверь откроет кто-нибудь другой?»
«Тогда переступи порог, но не заходи — просто поставь ногу так, чтобы дверь нельзя было закрыть, и скажи: «Я принес церемониальный дар для госпожи Коры Тамм». После этого, когда появится мама, передай ей букет и произнеси заклинание. Ты все запомнил?»
«Боюсь, это не для меня. Я сваляю дурака — или буду чувствовать себя последним дураком».
«Джулиан Бохост выполняет этот ритуал с апломбом, вызывающим у мамы спазмы восхищения».
«Я уже забыл, что такое смущение, и потерял всякий стыд! — заявил Глоуэн. — Приду, как только найду букет и кепку».
«Мне предстоит интересный день», — задумчиво сказала Уэйнесс.
Глоуэн переоделся в костюм, который считал подходящим для такой оказии, надел набекрень мягкий берет и вышел из квартиры. У садовника пансиона он получил букет красивых розовых нарциссов-жонкилей, после чего поспешно направился по Пляжной дороге к Прибрежной усадьбе.
Остановившись перед массивной дверью парадного входа, он обнаружил, что сердце его бьется быстрее обычного. «Неужели я такой трус? — спрашивал он себя. — Не съест же меня госпожа Кора! На самом деле мне нечего бояться».
Он поправил пиджак, придал букету надлежащую пышность, подошел ближе к двери и нажал кнопку звонка.
Одна за другой тянулись секунды. Дверь открылась — перед ним стояла Кора Тамм собственной персоной, величественная в длинном темно-синем платье, украшенном розовато-красными нашивками. Она взглянула на Глоуэна с некоторым удивлением, превратившимся в испуганное изумление, когда Глоуэн переступил порог и всучил ей букет со словами: «Госпожа Кора! Да принесут эти цветы благополучие вашему дому, вместе с наилучшими пожеланиями моих домочадцев!»
Кора Тамм справилась с приступом немоты: «Это очень красивые цветы, Глоуэн, и я рада видеть, что ты знаком с древними обрядами, даже если не совсем понимаешь их значение и последствия». Запинающейся скороговоркой она прибавила: «Боюсь, что Майло и Уэйнесс сегодня заняты. Но ты скоро увидишься с ними в школе. Я скажу им, что ты заходил».
Глоуэн мрачно сделал еще один шаг вперед, заставив Кору Тамм отшатнуться и отступить. Сорвав с головы берет, Глоуэн втолкнул его под неподвижные пальцы хозяйки дома, державшие букет.
«Даже так, Глоуэн! Это большая неожиданность... но мы чрезвычайно рады! И на какой срок вы... то есть ты... соблаговолишь почтить своим присутствием наше скромное жилище?»
«Лишь на сегодняшний день — к величайшему сожалению».
Кора Тамм закрыла входную дверь с прилежанием, призванным сдерживать раздражение.
Глоуэн воспользовался возможностью привыкнуть к прохладной полутьме вестибюля. Стены покрывала потемневшая от времени деревянная обшивка, на полу лежал тяжелый ковер с причудливыми сочетаниями черных, красновато-черных, мшисто-зеленых и сине-зеленых узоров, подчеркнутых темно-оранжевыми, белыми и красными контурами. У противоположной стены поблескивали застекленные шкафы, полные экспонатов и редкостей, собранных из поколения в поколение и привезенных с неведомых планет.
Кора Тамм постояла в нерешительности у двери, делая губами такие движения, будто она жевала невидимую нитку, после чего с преувеличенной четкостью произнесла: «Само собой, Глоуэн, мы всегда рады тебя видеть, но...»
Глоуэн поклонился: «Не сто́ит об этом говорить, госпожа Тамм. Я очень рад, что вы меня приняли».
В вестибюль зашла Уэйнесс: «Мама, кто это?» Она сняла темно-зеленую блузку; теперь на ней было светло-бежевое длинное платье без рукавов, почти сливавшееся с кожей. В сумерках вестибюля ее глаза казались большими и яркими: «Глоуэн! Как хорошо, что ты зашел!»
Кора Тамм сказала: «Глоуэн представился в качестве гостя, несмотря на неудобства, которые ему могут причинить другие посетители».
Уэйнесс подошла поближе: «Не волнуйся по поводу Глоуэна; он умеет приспосабливаться и постоять за себя. Кроме того, Майло поможет мне чем-нибудь его занять».
«Дело именно в этом, — возразила Кора. — И тебе, и Майло следует находиться в обществе Джулиана. Боюсь, что Глоуэн может оказаться не совсем в своей тарелке, если можно так выразиться».
«Чепуха, мама! Глоуэн прекрасно впишется в обстановку. А если нет, Майло может отправиться с Джулианом на прогулку, а мы с Глоуэном будем развлекать друг друга».
«Если возникнет такая необходимость, меня это вполне устроит, — великодушно поддержал ее Глоуэн. — Не нужно обо мне беспокоиться».
Кора Тамм слегка поклонилась: «Я оставлю вас вдвоем. Уэйнесс, дорогая, я понимаю, что тебе хочется поболтать со школьным товарищем, но не забывай, что Джулиана нельзя оставлять в незаслуженном одиночестве». Она повернулась к Глоуэну: «Джулиан — один из самых уважаемых молодых мыслителей Стромы. Творческая натура, чрезвычайно прогрессивный человек! Уверена, что он тебе очень понравится — тем более, что он и Уэйнесс серьезно подумывают о планах на будущее».
«Превосходные новости! — заверил ее Глоуэн. — Не забуду его поздравить».
Уэйнесс рассмеялась: «Это было бы в высшей степени преждевременно. Джулиан может возомнить, что я имею на него виды, а я не хотела бы вводить его в заблуждение. Кроме того, единственный «серьезный план на будущее», который я когда-либо с ним обсуждала, заключается в намерении поехать на каникулах в приют «Под Бредовой горой», чтобы принять участие в экскурсии».
Кора Тамм произнесла ледяным тоном: «Право, Уэйнесс, ты слишком легкомысленна! Глоуэн может сделать нелестные для тебя выводы по поводу твоего характера». Кивнув Глоуэну, она удалилась из вестибюля, оставив за собой тяжелое молчание.
Глоуэн повернулся к Уэйнесс и наклонился, чтобы поцеловать ее, но та отпрянула: «Глоуэн! Ты что, с ума сошел! Мама может вернуться в любой момент. И тогда уже дело не обойдется одними упреками в легкомыслии! Пойдем в гостиную — там гораздо веселее!» Она провела его по коридору в просторную светлую гостиную. Из окон открывался вид на мирные воды лагуны. Три зеленых ковра лежали на отбеленном деревянном полу; у стен стояли диваны и кресла с зеленой и синей обивкой.
Уэйнесс подвела Глоуэна к дивану. Он уселся с одного конца, а Уэйнесс устроилась на другом. Глоуэн искоса наблюдал за ней, сомневаясь в том, что он когда-нибудь поймет, что делается у нее в голове. Он спросил: «Где же твои гости?»
Уэйнесс наклонила голову и прислушалась: «Джулиан и Майло изучают в библиотеке карты района Бредовой горы. Сунджи присела на стол, выгодно демонстрируя бедро, и надеется, что кто-нибудь заметит ее интеллект. Два смотрителя Заповедника поджаривают папу на медленном огне. Это ежегодный ритуал, который консерватор обязан терпеливо выносить. Смотритель Алджин Боллиндер — отец Сунджи; смотрительница Клайти Вержанс — тетка Джулиана. Этруна Боллиндер, мать Сунджи, сплетничает с мамой в малой гостиной на втором этаже. Они по очереди рассказывают ужасные истории о пороках и безумствах их дочерей — одна говорит доверительным полушепотом, а другая испуганно поддакивает и разводит руками. Эта процедура пойдет им обеим на пользу, она вроде промывки желудка. Три-четыре дня мама будет вести себя хорошо. И наконец, на диване в большой гостиной, скромно сложив руки на коленях и соблюдая прочие приличия, расположился навязавшийся без приглашения Глоуэн Клатток из пансиона Клаттоков».
«Хорошо, что меня еще не выгнали в шею. Но я не совсем понимаю, честно говоря, зачем я сюда пришел».
«Разве у всего должна быть причина, как у товара в магазине — ценник?» — с некоторым раздражением спросила Уэйнесс.
«В таком случае мне остается только мучиться сомнениями по поводу страшной тайны, потребовавшей моего присутствия».
Уэйнесс посмотрела куда-то вдаль и тихо процитировала строки старинной поэмы: «Не старайся выпытать у моря, моря темного: что суждено вдали? Скажут волны, что в пучине горя сгинут все твои надежды-корабли... Так пел безумный поэт Наварт».
Слова повисли в воздухе. В конце концов Глоуэн нарушил молчание: «Расскажи мне что-нибудь о ваших гостях».
«О, это разномастная, разнокалиберная публика. Джулиан и смотрительница Вержанс — фанатичные жмоты. Смотритель Боллиндер — столь же убежденный хартист. Этруна Боллиндер плевать хотела на политику, но для нее очень важно, чтобы все были друг с другом предельно вежливы. Сунджи, в обществе Джулиана, величает себя «неогуманисткой», а это означает все, что ей приспичит в данный момент. Вот и все, пожалуй».
«Будет любопытно с ними познакомиться, особенно с Джулианом. Твоя мать уверена, что мы станем закадычными друзьями».
Уэйнесс усмехнулась: «Мир маминой мечты населен очаровательными людьми, пунктуально соблюдающими правила хорошего тона. Мне предстоит выйти замуж и наплодить двух послушных ангелочков, а также сиять от гордости каждый раз, когда Джулиан будет провозглашать очередной манифест. Майло суждено сеять доброе и вечное. Он станет олицетворением опрятности, честности, прямоты и добродетели — никогда не будет грубо обращаться с йипами, а о том, чтобы в них стрелять, даже речи не может быть. Консервационизм — благородный идеал, хотя мама страшно боится всяких рычащих и вонючих тварей. По ее представлению, их следует держать за оградой».
«И как на все эти мнения смотрит твой отец?»
«О, папа мастерски владеет навыками ни к чему не обязывающего благоразумия! Например, он может сказать: «Это интересная точка зрения, моя дорогая. Надо будет проверить, насколько она соответствует уставу». И больше не будет возвращаться к этому вопросу, — Уэйнесс подняла голову и прислушалась. — Гости возвращаются из библиотеки».
Лениво покачивая бедрами, в гостиную зашла высокая молодая женщина. На ней были брюки сливового цвета в обтяжку и черный жилет; небольшое бледное лицо обрамляли прямые черные волосы. Искристые черные глаза, высокие дуги бровей и широкий насмешливый рот придавали ей выражение шаловливой всезнайки, раскрывшей множество экстравагантных тайн. За ней бодрыми размашистыми шагами следовал высокий худощавый молодой человек, продолжавший говорить с Майло через плечо — очевидно, Джулиан Бохост. Долговязый, с большими голубыми глазами и красивым прямым носом, он казался слегка развинченным, несдержанным в движениях. Его свежее светлое лицо окружал ореол темно-русых кудрей; голос, высокий и звучный, сразу заполнил всю гостиную: «...если учитывать характеристики ландшафта, все становится еще загадочнее. Ага! А это у нас кто?»
Майло, завершавший процессию, тоже удивленно остановился при виде Глоуэна: «Так-так! Сегодня наш дом переполнен знаменитостями! Должен ли я представить их друг другу?»
«Будь добр, возьми на себя такое бремя, — отозвалась Уэйнесс. — Но не увлекайся: твои многословные панегирики часто напоминают некрологи».
«Постараюсь сдерживаться, — пообещал Майло. — Перед нами имеется существо женского пола в лиловых штанах, по имени Сунджи Боллиндер. Рядом с ней — не столь привлекательный, но не менее влиятельный персонаж, Джулиан Бохост. У них еще нет уголовных судимостей, и оба считаются украшениями светского общества Стромы. А здесь мы обнаруживаем выдающегося Глоуэна Клаттока из пансиона Клаттоков, уже занимающего ответственную должность в отделе расследований».
«Рад с вами познакомиться», — произнес Глоуэн.
«Очень приятно!» — отозвался Джулиан.
Сунджи искоса разглядывала Глоуэна: «Отдел расследований? Захватывающе интересная работа! Насколько я понимаю, вы патрулируете побережье и охраняете Заповедник?»
«Можно сказать и так, — ответил Глоуэн. — Хотя на самом деле у нас много других функций».
«С моей стороны было бы недопустимой дерзостью попросить вас показать страшный пистолет?»
Глоуэн вежливо улыбнулся: «Вам нечего опасаться. Мы носим оружие только в патруле».
«Какая жалость! А я всегда хотела узнать, правда ли, что охранники делают на пистолетах зарубки, отмечая число убитых йипов?»
И снова Глоуэн улыбнулся: «Пришлось бы сделать столько зарубок, что от пистолета ничего не осталось бы! Убивать йипов — моя специальность, но точно помнить, сколько именно я отправил на тот свет, было бы затруднительно. Когда я взрываю и пускаю ко дну судно, набитое йипами, я могу лишь приблизительно оценить потери противника. В любом случае, такая статистика ничему не помогает, так как в последнее время на месте каждого убитого йипа сразу возникают двое или трое. Забава потеряла остроту новизны».
«А ты не мог бы взять Сунджи в патруль и дать ей самой пострелять в йипов?» — спросил Майло.
«Не вижу, почему нет, — Глоуэн повернулся к Сунджи. — Но прошу учесть, что я не могу гарантировать удачную охоту. Иногда дни и даже недели проходят без единого выстрела».
Джулиан посмотрел на Сунджи: «Как ты думаешь? У тебя есть шанс, если ты готова этим заняться».
Сунджи пересекла гостиную и бросилась в кресло: «Не понимаю вашего пристрастия к безвкусным шуточкам».
Майло доверительно наклонился к Глоуэну: «Наверное, мне следовало заметить, что Сунджи поддерживает программу неогуманистов, а они — идеологический авангард жмотов».
«Не жмотов, а Жэ-Эм-О!»
«В политическом словаре натуралистов много особых терминов и выражений, — объяснил Глоуэну Майло. — ЖМО — партия жизни, мира и освобождения. Джулиан — пламенный проповедник ее принципов».
«Кто может спорить с принципами жизни, мира и освобождения?» — спросил Глоуэн.
«По всеобщему убеждению, наименование — единственная приемлемая часть программы жмотов», — отозвался Майло.
Джулиан пропустил это замечание мимо ушей: «Вопреки всем доводам разума, противники судьбоносного движения ЖМО не только существуют, но и множатся, как сорняки».
«Надо полагать, оппозиционное движение называется СВП: партия смерти, войны и порабощения?» — съязвил Глоуэн.
Джулиан понял его буквально: «Они проницательны и коварны! Никогда они не обнажают свою истинную сущность столь откровенно. Нет, они называют себя «хартистами» и претендуют на нравственное превосходство, размахивая у нас перед носом невразумительными древними текстами!»
«Тексты эти составляют устав Общества натуралистов, так называемую «Хартию», — вставил Майло. — Почему бы тебе не прочесть ее когда-нибудь, Джулиан?»
Джулиан Бохост изящно махнул рукой: «Гораздо легче критиковать с позиции полного невежества».
«Меня шокирует такое отношение к уставу, — признался Глоуэн. — У нас на станции Хартию считают основополагающим законом Вселенной. Любой, кто думает по-другому — йиптонский шпион, сумасшедший или дьявол собственной персоной».
«Джулиан, ты кто — шпион, сумасшедший или дьявол?» — спросила Уэйнесс.
Джулиан задумался: «Меня называли назойливым выскочкой, неоперившимся юнцом и пустомелей, а сегодня обвинили в пристрастии к безвкусным шуточкам, но я не йиптонский шпион, не сумасшедший и ни в коем случае не дьявол! В общем и в целом я просто искренний и серьезный молодой человек и не слишком отличаюсь, например, от таких, как Майло».
«Подождите-ка! — воскликнул Майло. — Следует ли воспринимать это как комплимент?»
«Другого истолкования не может быть, — заверила его Уэйнесс. — Джулиан находит в себе только самые бескорыстные и благородные устремления — или, по меньшей мере, самые модные».
«Некоторое сходство невозможно отрицать, — неохотно признал Майло. — Мы оба носим ботинки носками вперед. Оба умеем пользоваться ножом и вилкой так, чтобы не отрезать себе пальцы. Но разница также налицо. Я усидчив и методичен, в то время как Джулиан разбрасывается блестящими идеями, как бродячий пес, выскребающий блох. Откуда они у него заводятся, ума не приложу».
«Я мог бы предложить правдоподобное, если и не слишком возвышенное объяснение, — отозвался Джулиан. — В нежном возрасте я слишком много читал, благодаря чему преждевременно поглотил идеи пятисот мудрецов. Пытаясь усвоить огромный клубок мохнатых постулатов, я обливался по́том, сотрясаемый спазмами интеллектуального несварения, и...»
Уэйнесс предупреждающе подняла ладонь: «Должна заметить, что скоро будут подавать обед и, если ты намерен продолжить свою метафору описанием подробностей последовавшего словесного поноса, некоторые из нас могут потерять аппетит. Бедняжка Сунджи уже выглядит так, будто чем-то отравилась».
Джулиан поклонился: «Признаю́ справедливость твоего замечания. Воспользуемся более умеренными выражениями. Короче говоря, когда идея, блестящая или не очень, приходит мне в голову, я никогда не могу с уверенностью установить ее источник. Действительно ли это моя идея — или просто отрыжка чего-то усвоенного раньше? Поэтому я часто не решаюсь выдвигать ту или иную замечательную концепцию в качестве своей собственной — вдруг кто-нибудь, чьи знания и эрудиция обширнее моих, вспомнит ее происхождение и станет высмеивать меня, как плагиатора?»
«Интересная идея!» — заявил Майло.
Глоуэн кивнул: «Мне тоже так показалось на прошлой неделе, когда я обнаружил ее в первоисточнике».
«Как? — не понял Джулиан. — Что это значит?»
«По счастливой случайности могу подтвердить справедливость твоего тезиса, хотя категорически отказываюсь заявлять о превосходстве своей эрудиции».
«Ты не мог бы выражаться определеннее?» — нетерпеливо спросил Майло.
«Несколько дней тому назад у меня был повод просмотреть краткое изложение философских взглядов Ронселя де Руста, включенное в карманный справочник Бьярнстры под наименованием «Основные концепции пятисот знаменитых мыслителей с аннотациями». В предисловии Бьярнстра упоминает о трудностях, сходных с теми, о которых говорил Джулиан, описывая их в почти таких же или точно таких же терминах. Совпадение, разумеется, но весьма любопытное».
«Вот он, томик Бьярнстры, у нас на полке!» — показал пальцем Майло.
Развалившись в кресле, как огромная тряпичная кукла, Сунджи громко расхохоталась: «Мне тоже не помешает раздобыть экземпляр этой полезной книжицы!»
«С этим не должно быть никаких проблем, — отозвалась Уэйнесс. — Возникает впечатление, что она есть у всех и каждого».
«Остается одна загадка, — сказал Майло. — По какой причине Глоуэн интересовался Ронселем де Рустом?»
«Все очень просто. Намур заявил, что очень уважает де Руста, и я из чистого любопытства нашел конспект работ де Руста в сборнике Бьярнстры. Здесь нет никакой загадки — кроме, пожалуй, того, что именно заинтересовало Намура в философии де Руста».
«И кто же сей высокоученый Намур?» — спросил Джулиан.
«Координатор наемной рабочей силы, используемой на станции; у него самого статус временного наемного работника, хотя он из рода Клаттоков».
По всему дому разнеслись тихие мелодичные звуки. Уэйнесс вскочила: «Обед готов! Пожалуйста, соблюдайте приличия и следите за манерами».
Обед подавали на веранде с видом на лагуну, под четырьмя тенистыми маркизадами. Гостей рассаживала Кора Тамм: «Эгон, ты займешь свое обычное место, конечно. А затем — как бы это сделать? Сунджи — сюда, за ней Майло, Клайти — если она не возражает — и Глоуэн. С этой стороны, справа от отца — Уэйнесс. Рядом с ней Джулиан — уверена, что им будет о чем поговорить! За ним Этруна. Алджин, садитесь здесь, рядом со мной. А теперь, в интересах мира и гармонии, не запретить ли нам обсуждение политики во время обеда?»
«Во имя человеколюбия я голосую против, — заявил Майло. — Если будет введено такое правило, Джулиану придется отрезать себе язык».
«Майло, будь так добр, сдерживай наклонность к ироническим преувеличениям! — возмутилась Кора Тамм. — Джулиан может не понять, что ты не хотел его обидеть».
«Ты совершенно права! Джулиан, что бы я про тебя не говорил, не вздумай обижаться».
«Мне это и в голову не придет, — лениво отозвался Джулиан. — Я собираюсь тихонько сидеть и самым безобидным образом наслаждаться видом и кулинарией».
«Хорошо сказано, Джулиан! — одобрила его тетка, Клайти Вержанс, еще не пожилая и достаточно хорошо, даже атлетически сложенная женщина с пронзительными стальными глазами и строгим выражением лица, не вязавшимся с художественно растрепанной копной каштановых кудрей. — Здесь действительно очень приятно. Лесной воздух освежает».
Стали подавать обед: сначала бледно-коричневатый суп из даров моря, собранных на берегу, и салат из огородной зелени. На второе каждому принесли по небольшой жареной птице на рашпиле и глиняный горшочек с еще кипящим ассорти из бобов, колбасок, трав и черных сморчков. Десертом послужила охлажденная сладкая дыня.
Покончив с первой бутылью вина, компания оживилась: пристойный негромкий смех, звон посуды и обрывки фраз проносились с одного конца стола на другой, временами смешиваясь в неразборчивый гул, то и дело прерываемый звучными разглагольствованиями Джулиана — иногда остроумными, иногда поучительными, но неизменно свидетельствовавшими об изысканном вкусе и безупречной образованности. Глоуэн, однако, будучи стиснут с обеих сторон хозяйкой дома и смотрительницей Клайти Вержанс, редко находил интересовавшие их темы для обсуждения и бо́льшую часть времени молчал.
Гости расправились с дыней и сидели, потягивая зеленый чай. Кора Тамм упомянула о предложенном Джулианом посещении приюта «Под Бредовой горой»: «Помогли ли вам наши карты?»
«О, несомненно! Но я воздержусь от окончательных выводов, пока не увижу происходящее собственными глазами».
Смотритель Боллиндер встрепенулся: «Разве меня не должны были предварительно известить о ваших намерениях?»
«Не обязательно, — отозвалась смотрительница Вержанс. — Я всегда считала, что ситуация под Бредовой горой нуждается в каком-то вмешательстве. Необходимо, чтобы Джулиан изучил условия на месте, прежде чем я представлю рекомендации».
«Рекомендации — по какому вопросу?» — смотритель Боллиндер, огромный, как бык, с горящими черными глазами, густой черной шевелюрой и выдающейся нижней челюстью, поросшей жесткой черной бородкой, с подозрением уставился на коллегу.
Клайти Вержанс ответила холодно и наставительно, будто обращаясь к непослушному ребенку: «Приют «Под Бредовой горой» пользуется большой популярностью среди туристов; планируется строительство нового флигеля. Я сомневаюсь в желательности такого увеличения числа спальных мест. Туристы приезжают туда, чтобы поглазеть на массовое кровопролитие в долине. Так как мы предоставляем им кров и пищу, мы тем самым потакаем самым отвратительным человеческим инстинктам — и берем за это деньги».
«К сожалению, это верно, — кивнул Алджин Боллиндер. — Тем не менее, кровавые спектакли будут продолжаться так или иначе, берем мы за них деньги или нет, а если мы откажемся принимать туристов, они потратят свои сбережения где-нибудь в другом месте».
«Разумеется! — сказала Клайти Вержанс. — Но, возможно, нам следовало бы положить конец этим ужасным столкновениям раз и навсегда, что было бы самым конструктивным и гуманным решением проблемы».
Лицо смотрителя Боллиндера окаменело: «От ваших умозаключений за версту разит жмотской идеологией».
Клайти Вержанс презрительно усмехнулась: «Ну и что? Кто-то же должен осуществлять нравственный контроль в дикой средневековой популяции? Отсутствие вмешательства сверху приводит к самым печальным последствиям».
Боллиндер поднял глаза к небу, раздул щеки и заявил: «Наслаждайтесь своими нравственными принципами, сколько вам будет угодно! Холите их и лелейте! Восхищайтесь ими, вешайте их на шею! Но не навязывайте их Заповеднику!»
«Полно, полно, Алджин! Сколько напыщенности, сколько самомнения! Попробуйте хотя бы раз в жизни слегка расширить свой кругозор вместо того, чтобы задирать нос и блеять заученные фразы. Нравственные принципы бесполезны, если они не применяются на практике. По всему Кадуолу бросается в глаза вопиющая необходимость развития новых моральных представлений, и ситуация под Бредовой горой — лишь характерный пример».
«Как всегда, вы ставите вопрос вверх ногами. Битвы в долине под Бредовой горой продолжаются миллионы лет — очевидно, что они служат некой фундаментальной экологической цели, даже если ее точное определение еще не сформулировано. Мы не имеем права вмешиваться — таково одно из основных ограничений, предусмотренных Хартией».
Смотрительница Вержанс хрюкнула: «Я уже не в том возрасте, когда меня можно было прижучить, хлопнув по носу пожелтевшей старой бумажкой!»
«Наконец мы слышим голос прогрессивного реализма, звучащий громко, открыто и ясно! — объявил Джулиан. — Время настало! Я тоже чувствовал мокрую, холодную, мертвую хватку былого на моих плечах и сбросил ее! Вперед, ЖМО!»
Майло захлопал в ладоши: «Браво, Джулиан! У тебя неподражаемый стиль! Ты не пробовал сделать политическую карьеру?»
«Майло! — с томным изумлением обернулась к нему Сунджи. — Разве можно быть таким идиотом? Джулиан давно делает политическую карьеру».
«И прекрасно умеет защищать интересы своей партии! — воскликнула Кора Тамм. — Уэйнесс, разве ты так не считаешь?»
«Язык у него хорошо подвешен, спору нет. Глоуэн, я заметила, что ты морщился и корчил рожи, когда говорила смотрительница Вержанс. Ты хотел таким образом поддержать ее точку зрения?»
Все взоры обратились к Глоуэну. Тот помолчал, покосился на сидящую рядом Клайти Вержанс и ответил: «Хозяйка дома предпочитает, чтобы мы избегали разговоров на политические темы, в связи с чем я оставлю свое мнение при себе».
Кора Тамм улыбнулась и похлопала Глоуэна по плечу: «Похвальная внимательность! Если бы только Майло мог последовать твоему примеру!»
«Именно поэтому мне чрезвычайно любопытно было бы узнать точку зрения Глоуэна! — возразил Майло. — Его кроткое самоотречение означает, что он поддерживает жмотов. Так тебя следует понимать, Глоуэн? Да или нет?»
«Как-нибудь в другой раз», — уклонился Глоуэн.
Смотрительница Вержанс спросила его: «Насколько я понимаю, ты работаешь в отделе B?»
«Так точно».
«И в чем примерно заключаются твои обязанности?»
«Прежде всего, я все еще прохожу практическую подготовку. Кроме того, я выполняю различные поручения директора — занимаюсь мелочами, не заслуживающими внимания старшего офицерского состава. И, разумеется, я регулярно патрулирую все районы Дьюкаса на автолете».
«Веселее всего, конечно, патрулировать побережье Мармиона», — как бы между прочим заметил Джулиан.
Глоуэн покачал головой: «Джулиан одержим каким-то заблуждением. Вопреки его фантазиям, наши патрули служат достижению важных практических целей. Можно сказать, что мы охраняем территорию Заповедника и проверяем состояние каждой провинции, совершая облеты несколько раз в год».
Смотрительница Клайти пожала плечами: «Не могу представить себе, что вы там пытаетесь найти».
«Мы предоставляем данные ученым. Мы снабжаем, а иногда и спасаем, их экспедиции. Мы ведем наблюдения и сообщаем о самых различных событиях — стихийных бедствиях, аномальных миграциях животных и нетрадиционных переселениях племен. Иногда мы обнаруживаем проникнувших в Заповедник нарушителей, инопланетных или из числа местных жителей. Их мы задерживаем, как правило, без применения оружия. На самом деле, когда мы вылетаем в патруль, мы никогда не знаем, что нас ждет. Например, мы можем найти крабодава, застрявшего в болоте. В таком случае нам предстоит большое количество тяжелой и грязной работы — настоящее испытание профессиональных навыков».
«А что вы в таком случае делаете?» — спросила Уэйнесс.
«Приземляемся, закрепляем петли и тросы в нужных местах, вытаскиваем чудище из болота и улепетываем подобру-поздорову — благодарности от крабодава не дождешься».
«И ты справляешься с этим один?»
«Для того, чтобы патрулировать вдвоем, не хватает персонала. Но каждый делает все, что может и, как правило, преодолевает препятствия — хотя бы для того, чтобы доказать, что не лыком шит. В отделе B нас готовят в любым возможным ситуациям».
«И ты считаешь, что можешь справиться с любой ситуацией?» — поинтересовалась Сунджи.
«Как я уже сказал, я еще учусь, — усмехнулся Глоуэн. — Со временем надеюсь не уступать в квалификации моему отцу».
«Что происходит, когда вы обнаруживаете нарушителей?» — снова как бы между прочим спросил Джулиан.
«Большинство из них — одиночки-старатели, проникающие в Заповедник в поисках драгоценных камней».
«Я думал, такие люди опасны и хорошо умеют обращаться с оружием».
«Некоторые умеют, но у нас свои методы. Датчики предупреждают о проникновении незарегистрированной техники. Прежде всего мы находим и выводим из строя транспортные средства нарушителей, чтобы предотвратить их побег. Затем, пользуясь громкоговорителем, мы предупреждаем их об опасности применения силы и приказываем им сдаваться. Как правило, этого достаточно».
«И что потом?»
«Если они сдаются без сопротивления, их заставляют отрабатывать примерно три года на строительстве дороги к Протокольному мысу. Если они отстреливаются и сопротивляются, их убивают на месте».
Сунджи изобразила преувеличенную дрожь ужаса: «Персонал отдела расследований скор на руку, как я вижу. Вы не предоставляете задержанным никакой возможности защищать себя в суде или нанять адвоката, никакого права на апелляцию?»
«Наши правила общеизвестны. Традиционные юридические процессы перечисляются и автоматически опровергаются с помощью одной краткой формулировки. Это нечто вроде предварительно оплачиваемого счета за гостиницу без права на возврат внесенной суммы. У нас нет ни времени, ни средств для соблюдения дорогостоящих формальностей. Если нарушители находят наши порядки неприемлемыми, они могут совершать свои преступления на какой-нибудь другой планете».
В голосе Сунджи прозвучал металлический оттенок: «И тебе приходилось собственноручно убивать кого-либо из нарушителей — зная, что они могут не знать о ваших так называемых правилах?»
На лице Глоуэна появилась презрительно-напряженная усмешка: «Когда бандиты делают все возможное для того, чтобы нас убить, мы забываем о сострадании. Мысль о том, что они могут не знать о правилах, даже не приходит нам в голову».
«Раз уж мы обсуждаем эту тему, позволь задать еще один вопрос, — холодно произнесла Клайти Вержанс. — Что вы делаете с йипами, которых задерживаете на Побережье? Их вы тоже убиваете без зазрения совести?»
Глоуэн снова усмехнулся: «Не могу точно ответить на ваш вопрос, потому что йипы почти всегда сдаются без сопротивления».
«Но какая судьба их ожидает?»
«С годами правила изменились. Сперва их просто татуировали с целью идентификации и отсылали обратно на острова Лютвен. Такая гуманная политика не приводила ни к каким результатам, в связи с чем некоторое время нарушителей-йипов посылали на Протокольный мыс, на дорожные работы, но скоро в строительном городке не осталось свободных мест. Теперь мы применяем новый метод, и он, судя по всему, чрезвычайно эффективен!»
«В чем же заключается этот новый метод?»
«Йипы больше не отбывают срок на Протокольном мысу. Вместо этого мы высылаем их на другую планету — в Соумджиану или на планету Мултона. Там они обязаны отбыть срок, занимаясь подходящим полезным трудом — как правило, один или два года. Таким образом они возмещают расходы, связанные с их перевозкой. По окончании срока йип-нарушитель может продолжать работать на новом месте или заниматься чем угодно, но возвращение на Кадуол ему запрещено. По сути дела, он становится эмигрантом из Йиптона в другой мир, в чем и состоит наша цель. В конечном счете довольны все, кроме, пожалуй, Умфо, предпочитающего, чтобы йипы работали только на него».
Эгон Тамм обвел взглядом всех сидящих за столом: «Есть еще какие-нибудь вопросы? Или мы обсудили функции отдела B достаточно подробно?»
Клайти Вержанс мрачно проворчала: «Я узнала больше, чем хотела».
Кора Тамм посмотрела на небо: «По-моему, начинается послеполуденный бриз, и здесь скоро будет трудно разговаривать. Не пройти ли нам внутрь?»
Все присутствующие вернулись в парадную гостиную. Хозяйка дома призвала к вниманию: «Пожалуйста, располагайтесь поудобнее и будьте как дома. Мы с Этруной пойдем посмотрим на мои отпечатки листьев. Они просто изумительны и, как говорится в руководстве, «кажутся исполненными деликатной сущностью растительных структур». Клайти, вас это не заинтересует? Сунджи?»
Сунджи с улыбкой покачала головой. Смотрительница Вержанс промолвила: «Благодарю вас, Кора, но я сегодня не в растительном настроении».
«Как вам будет угодно. Майло, ты мог бы показать Сунджи и Глоуэну потайной грот с бассейном, который ты вчера нашел».
«Тогда он не будет потайным! — возразил Майло. — Если им так хочется, пусть ищут его сами. Тем временем, я покажу Джулиану нашу новую энциклопедию боевого оружия».
«Во имя милосердной Геи! — воскликнула Клайти Вержанс. — Это еще зачем?»
Майло пожал плечами: «Иногда удобнее убить оппонента, нежели спорить с ним, особенно если не хватает времени на более важные дела».
Кора Тамм поджала губы: «Майло, твой юмор граничит с нелепостью. Окружающие могут подумать, что у тебя нет никакого вкуса».
Майло поклонился: «Признаю́ справедливость критики и беру назад каждое слово! Пойдем, Джулиан, я покажу тебе грот с бассейном».
«Не сразу после обеда, — простонал Джулиан. — Я обессилен обильной трапезой».
«Что ж, развлекайтесь каждый по-своему, — великодушно снизошла Кора Тамм. — Этруна: пойдем, взглянем на отпечатки?»
Две дамы удалились. Остальные рассредоточились по гостиной. Глоуэн решил, что наступил удобный момент откланяться, но Уэйнесс каким-то образом почувствовала его намерение и едва заметным движением пальцев, в сочетании с многозначительным взглядом, показала, что не хочет, чтобы он уходил.
Глоуэн уселся, как раньше, в конце дивана. Клайти Вержанс прошлась вдоль гостиной туда и обратно, после чего заняла кресло напротив Джулиана.
Майло и Уэйнесс хлопотали у буфета и вскоре предложили гостям рюмки коньяка со сладким ликером и печенье, похожее на плотные темные палочки. Протянув рюмку Глоуэну, Уэйнесс сказала: «Так мы проводим долгие зимние вечера в Строме. Опусти в коньяк кончик твердого печенья и откуси размягченную часть. Сначала этот процесс покажется бессмысленным, но уже через минуту ты обнаружишь, что не можешь остановиться».
Смотрительница Вержанс отказалась от предложенного подноса: «Мне не хватает терпения бесконечно грызть одно и то же».
«Тогда просто выпейте коньяку, если не возражаете», — вежливо предложил Майло.
«Спасибо, но я немного расстроилась, и от коньяка у меня только голова закружится».
Вежливость Майло удесятерилась: «Может быть, вы хотели бы прилечь и отдохнуть на какое-то время?»
«Ни в коем случае! — рявкнула Клайти Вержанс. — У меня испортилось настроение, а не пищеварение. Если уж говорить без обиняков, меня шокировало и удивило то, что я слышала за столом».
Смотритель Боллиндер холодно улыбнулся: «Если меня не обманывает опыт, наблюдаются все признаки приближения бури — нам всем придется узнать причину возмущения Клайти Вержанс и, скорее всего, разделить ее огорчение».
«Не понимаю, почему вас это нисколько не возмущает! — заявила смотрительница. — Вы слышали, как этот господин, патрульный офицер отдела B, описывал свои обязанности без тени смущения. Как это называется? Это же полный нравственный вакуум! В молодом человеке это просто поразительно».
Глоуэн попробовал было вставить слово в свою защиту, но его голос потонул в излияниях Вержанс, неуклонно развивавшей свой тезис: «И что же нам поведали об отделе расследований? Налицо полное безразличие к человеческому достоинству и пренебрежение к основным правам! Делаются страшные дела — холодно и бесстрастно. Мы обнаруживаем в нашей среде полицейское учреждение, с неприкрытой наглостью утверждающее свою автономию, которой консерватор, судя по всему, не смеет противиться. Совершенно очевидно, что он сквозь пальцы смотрит на свои обязанности, пока агенты отдела B рыщут по всему континенту, захватывая, убивая и депортируя людей! Кто знает, чем еще они занимаются? Другими словами, я просто в ужасе!»
Смотритель Боллиндер обернулся к Эгону Тамму: «Как вам это нравится, консерватор? Как вы ответите на такие оскорбительные, по сути дела, обвинения?»
Эгон Тамм угрюмо покачал головой: «Смотрительница Вержанс не стесняется в выражениях! Если бы ее обвинения были справедливы, вся моя жизнь и вся моя работа не стоили бы ни гроша и заслуживали бы сурового порицания. К счастью, ее обвинения — несусветный вздор! Смотрительница Вержанс — достопочтенная представительница избирателей, но она выборочно останавливает внимание только на тех деталях, которые соответствуют ее предубеждениям. Вопреки ее опасениям, я внимательно наблюдаю за работой отдела B и нахожу, что персонал этого отдела строго придерживается законов Заповедника, определяемых Хартией. Таково положение дел — и точка».
Джулиан Бохост встрепенулся: «Но в конечном счете не все так просто. Законы, о которых вы говорите, явно устарели и далеко не совершенны».
«Ты говоришь о Хартии?» — поинтересовался смотритель Боллиндер.
Джулиан улыбнулся: «Пожалуйста, давайте обойдемся без грубостей, без лишних эмоций, без истерики. Хартия — не божественное откровение, если уж на то пошло. Она была согласована как средство контроля определенных условий, а эти условия изменились, в то время как Хартия остается неизменной — заплесневевший мегалит, монумент давно минувших дней, бросающий мрачную тень на все наше существование!»
Клайти Вержанс усмехнулась: «Метафоры Джулиана, возможно, слегка преувеличены, но в сущности он совершенно прав. Хартия, в ее нынешнем виде, отжила свой век и, как минимум, должна быть пересмотрена и приведена в соответствие с современными представлениями».
И снова Глоуэн попытался вставить слово, и снова идеи смотрительницы Вержанс безостановочно прокладывали себе дорогу, как снежная лавина: «Мы должны достигнуть взаимопонимания с йипами— такова наша самая насущная проблема. Мы не вправе продолжать бессовестную эксплуатацию этих беззащитных и послушных людей. Мы не можем их убивать, мы не можем лишать их возможности вернуться на родину. Не вижу никакого вреда в том, чтобы разрешить им поселиться на побережье Мармиона. Диким животным останется достаточно свободного места».
Майло не верил своим ушам: «Уважаемая госпожа Вержанс! Разве вы забыли? Общество натуралистов получило право собственности с тем условием, что Кадуол останется Заповедником навечно, причем человеческие поселения в местах, не предусмотренных Хартией, категорически запрещены. Вы не можете требовать нарушения заведенного порядка вещей».
«А вот и нет! Как смотрительница Заповедника и как член партии жизни, мира и освобождения, могу и буду! Любое другое решение проблемы неизбежно приведет к войне и кровопролитию».
Она продолжала бы разглагольствовать, но ее решительно прервала Уэйнесс: «Глоуэн, тебе разве нечего сказать? Что ты думаешь по этому поводу?»
Глоуэн с подозрением покосился на нее — Уэйнесс улыбалась во весь рот. Глоуэна словно окатило холодной волной — неужели она заставила его придти только для того, чтобы он развлекал публику? Он натянуто проворчал: «Я, в каком-то смысле, здесь посторонний. В моем положении было бы самонадеянно участвовать в вашей дискуссии».
Эгон Тамм перевел взгляд с Глоуэна на свою дочь и снова на Глоуэна: «Я, по меньшей мере, не считаю тебя посторонним и хотел бы узнать твое мнение».
«Не стесняйся, Глоуэн! — поддержал консерватора Алджин Боллиндер. — Мы уже выслушали самые нескромные и беспочвенные рассуждения. Пора предоставить слово тебе».
«Если ты боишься, что тебя вытолкает в шею разгневанная толпа, — вкрадчиво сказала Сунджи, — ты мог бы попрощаться уже сейчас и тем самым предотвратить позорное изгнание».
Глоуэн проигнорировал ее провокацию: «У меня вызывает недоумение явное противоречие, которое все присутствующие, по-видимому, не замечают или не желают замечать. Или, может быть, мне неизвестно некое неписаное правило или особое предварительное условие, воспринимаемое всеми, как само собой разумеющееся».
«Продолжай, Глоуэн! — потребовал Майло. — Твои опасения и оговорки не слишком интересны, но мы хотели бы знать, о каком противоречии ты говоришь. Открой нам великую тайну!»
«Я просто пытался тактично подойти к обсуждению довольно щекотливого вопроса», — с достоинством возразил Глоуэн.
«К дьяволу тактичность, переходи к делу! Ты ждешь, чтобы тебе вручили приглашение на золоченом пергаменте?»
«Мы готовы к самому худшему! — заявил Эгон Тамм. — Попросил бы только не подвергать сомнению целомудрие моей супруги, отсутствующей и поэтому неспособной вступиться за свою честь».
«Я могу ее позвать, — вставила Уэйнесс, — если Глоуэн намерен предъявить ей позорные обвинения».
«Зачем это все? — отмахнулся Глоуэн. — Мои замечания касаются госпожи Вержанс. Я не могу пройти мимо того факта, что процесс ее избрания на должность смотрительницы осуществлялся в строгом соответствии с Хартией. Кроме того, все ее обязанности, в том числе обязанность безоговорочно защищать Заповедник от любых врагов и нарушителей, точно определяются Хартией. Если госпожа Вержанс тем или иным образом отказывается от соблюдения Хартии, преуменьшает ее значение, стремится к отмене Хартии или поддерживает запрещенное поселение людей на территории Заповедника, она тем самым, в ту же минуту, снимает с себя полномочия смотрительницы Заповедника. Она не может одновременно пользоваться преимуществами Хартии и поносить ее. Либо она признаёт и соблюдает всю Хартию в целом и каждое из ее положений, либо она должна быть немедленно лишена звания смотрительницы Заповедника. Если я ее правильно понял, она уже сделала выбор и является смотрительницей не в большей степени, чем я или кто-либо другой».
Наступило молчание. Челюсть Джулиана Бохоста слегка отвисла. Улыбка Уэйнесс сползла с ее лица. Эгон Тамм задумчиво помешивал коньяк палочкой печенья. Смотритель Боллиндер уставился на Глоуэна, нахмурив черные брови. Сунджи хрипло прошептала: «Беги, пока тебя не разорвали на кусочки!»
Глоуэн спросил: «Я зашел слишком далеко? Мне казалось, что этот вопрос нуждается в разъяснении. Если я нарушил приличия, прошу прощения».
Клайти Вержанс сухо ответила: «Твои замечания достаточно вежливы. Тем не менее, ты выпалил мне в лицо то, что никто другой не осмеливался сказать раньше, даже на достаточном расстоянии. Чем заслужил мое уважение».
Джулиан сказал, тщательно выбирая слова: «Как ты уже предположил, этот вопрос связан с осложнениями и тонкостями, понимания которых от тебя, как от человека постороннего в политике, невозможно ожидать. Парадокс, вызвавший твой интерес, существует. Тем не менее, госпожа Вержанс была избрана надлежащим образом на должность смотрительницы Заповедника и продолжает оставаться в этой должности с полным правом, несмотря на ее прогрессивные взгляды».
Клайти Вержанс глубоко вздохнула и обратилась к Глоуэну: «Ты усомнился в моем праве занимать должность смотрительницы. Но мое право обосновывается не Хартией, а голосами избирателей. Что ты можешь на это сказать?»
Эгон Тамм вмешался: «Позвольте мне ответить на этот вопрос. Планета Кадуол является Заповедником, управление которым осуществляет консерватор с помощью служащих станции Араминта. Это общественное устройство не имеет ничего общего с классической демократией. Полномочия правительства основаны на первоначальной Хартии, дарованной Обществом натуралистов. Законным образом избранные смотрители Заповедника получают власть от консерватора и могут пользоваться ею только в интересах Заповедника, в том смысле, в каком эти интересы определяются Хартией. Таково мое понимание ситуации. Другими словами, Хартия не может быть отменена голосами нескольких недовольных избирателей».
«Вы называете сто тысяч йипов «несколькими недовольными избирателями»?» — резко спросила Клайти Вержанс.
«Йипы — не избиратели, а серьезная проблема, окончательное решение которой в данный момент еще не найдено».
Глоуэн поднялся на ноги: «Думаю, что мне пора откланяться. Было очень приятно познакомиться с гостями из Стромы». Обратившись к консерватору, он прибавил: «Пожалуйста, передайте мою благодарность вашей супруге». Заметив, что Уэйнесс собирается встать, он остановил ее движением руки: «Я сам найду дорогу к выходу, не нужно беспокоиться».
Тем не менее, Уэйнесс последовала за ним в вестибюль. Глоуэн сказал: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провел время с твоими друзьями и очень сожалею, что вызвал некоторый переполох».
Глоуэн поклонился, повернулся и вышел. Поднимаясь к дороге, он чувствовал на спине давление провожавшего его взгляда, но Уэйнесс не позвала его, и он не обернулся.
5
Сирена опустилась за холмы — на станции Араминта смеркалось, звезды уже поблескивали по всему небу. Сидя у открытого окна, Глоуэн мог видеть, почти прямо над головой, созвездие странной правильной формы, именуемое «Пентаграммой», а дальше к югу — вьющуюся до горизонта россыпь Большого Угря.
События прошедшего дня погружались в память; Глоуэн чувствовал себя подавленным и опустошенным. Все было кончено, ничего уже не могло иметь никакого значения. Вероятно, такое своевременное выяснение отношений было даже к лучшему — и все же, насколько лучше было бы, если бы он не явился сегодня в Прибрежную усадьбу! А может быть, даже если бы он вообще туда не ходил...
Мрачные размышления тщетны. То, что произошло сегодня — или нечто в этом же роде — было неизбежно с самого начала. Уэйнесс это прекрасно понимала. Более или менее тактично она старалась предупредить его об этом, но Глоуэн, упрямый и гордый, как истинный Клатток, не прислушался к ней.
И все же события этого дня были окутаны какой-то тайной. Почему Уэйнесс объяснила ему, как вломиться без приглашения в дом консерватора, принимавшего важных гостей, если предвидела, что он рано или поздно окажется в самом неудобном положении? Он мог никогда не узнать ответ на этот вопрос, а со временем и вопрос, как таковой, перестанет его интересовать...
Мелодично зазвонил телефон. С экрана на него смотрело лицо, которое он ожидал увидеть в последнюю очередь: «Глоуэн? Чем ты занимаешься?»
«Ничем особенным. А ты?»
«Я решила, что с меня хватит светского общества. Теперь считается, что у меня мигрень и я лежу в постели».
«Прими мои соболезнования».
«Нет у меня никакой мигрени! Я просто хотела побыть одна».
«В таком случае можешь не принимать мои соболезнования».
«Я заверну их в кружевной платочек и сохраню на черный день. Почему ты удрал от меня, как от прокаженной?»
Этот вопрос застал Глоуэна врасплох. Запинаясь, он ответил: «Мне показалось, что настало самое удачное время смыться подобру-поздорову».
Уэйнесс покачала головой: «Не верю. Ты ушел, потому что ты на меня разозлился. А почему? У меня такое ощущение, будто я вечно смотрю в непроглядный мрак. Я устала от загадок».
Глоуэн пытался найти ответ, позволявший ему сохранить хоть какое-то достоинство. Он пробормотал: «Я больше разозлился на себя, чем на кого-нибудь другого».
«И все равно я не понимаю. Почему надо было злиться на себя, на меня или на кого-нибудь другого?»
«Потому что я сделал то, чего не хотел делать! Я намеревался вести себя дипломатично, с безупречной вежливостью, очаровать присутствующих своим тактом и избежать каких-либо столкновений. А вместо этого я выпалил все, что думаю, вызвал бурю возмущения и подтвердил худшие опасения твоей матушки».
«Ну что ты! Все обошлось не так уж плохо. На самом деле, даже очень неплохо. Ты мог бы вести себя гораздо хуже».
«Разумеется — если бы я постарался, я мог бы свалять и не такого дурака! Я мог бы насосаться коньяку и расквасить Джулиану нос, обозвать супругу смотрителя Боллиндера старой трещоткой, а на пути к выходу помочиться в горшок с любимым фикусом твоей матушки».
«И каждый решил бы, что такова традиционная манера Клаттоков хорошо проводить время в гостях. Главный вопрос остается нерешенным, и ты даже не попытался на него ответить: почему ты на меня злишься? Или почему ты на меня злился, если ты больше не злишься? Скажи мне, что я сделала не так, чтобы это больше не повторялось».
«Я не хочу об этом говорить. Мы оба понимаем, что теперь это не имеет ни малейшего значения».
«Как так? Почему?»
«Ты дала мне ясно понять, насколько невозможны между нами какие-либо близкие отношения. Я пытался этому не верить, но теперь вижу, что ты была права».
«И ты предпочитаешь не иметь со мной никаких отношений?»
«Зачем формулировать это таким образом? Сегодня мои предпочтения не учитывались ни в малейшей степени. Почему теперь их вдруг изучают под микроскопом?»
Уэйнесс рассмеялась: «Я забыла тебе сообщить — непростительная рассеянность! — что я подвергла переоценке возникшее положение вещей».
У Глоуэна чуть не вырвалась язвительная усмешка, но он мудро подавил ее: «И когда мы узнаем результаты этой переоценки?»
«Некоторые из них уже известны».
«Давай встретимся на пляже, и ты мне все расскажешь».
«Не посмею, — Уэйнесс бросила взгляд через плечо. — Как раз когда я буду вылезать в окно, мама и Клайти Вержанс соберутся проверить, сплю ли я сном младенца».
«Мечты несбыточны, действительность несоразмерна воображению!»
«А теперь признавайся: что я такое сделала, из-за чего ты взбесился?»
«Просто-напросто я не совсем понимаю, зачем ты вообще пригласила меня сегодня в усадьбу».
«Пуф! — оказавшись в затруднении, Уэйнесс надула щеки и выпустила воздух. — А тебе не приходило в голову, что я хотела похвастаться тобой перед Джулианом и Сунджи?»
«В самом деле?»
«А что в этом странного? Но тебя бесит что-то еще».
«Ну... пожалуй. Никак не могу понять, зачем делать такую тайну из чего-то, что ты узнала на Земле».
«Все очень просто. Я не уверена в том, что ты никому не расскажешь».
Теперь щеки надул Глоуэн: «Не очень хорошо с твоей стороны так говорить!»
«Ты спросил — я ответила».
«Не ожидал столь... откровенного ответа».
«Откровенность тут ни при чем. Дело скорее в практических соображениях. Подумай сам. Предположим, ты поклялся бы хранить тайну, призывая в свидетели все, что для тебя свято и дорого, и я рассказала бы тебе о том, что узнала, и о том, что собираюсь сделать. Через некоторое время, поразмышляв хорошенько, ты пришел бы к выводу, что твой долг состоит в том, чтобы нарушить клятву и уведомить твоего отца. Исходя из тех же высоких соображений, твой отец проинформировал бы Бодвина Вука — а после этого кто знает, до чьих ушей дошла бы моя тайна? А если бы она дошла до некоторых длинных ушей, поверь мне, это привело бы к очень серьезным последствиям. Но если я никому ничего не говорю, мне не о чем беспокоиться. Надеюсь, теперь ты все понимаешь и не будешь на меня злиться хотя бы по этой причине».
Глоуэн задумался, после чего сказал: «Насколько я понимаю, ты занялась — или собираешься заняться — очень важным делом».
«Именно так».
«Уверена ли ты в том, что сможешь справиться в одиночку?»
«Я ни в чем не уверена, кроме того, что я должна сделать все, что требуется, не привлекая внимания. Для меня это очень трудная задача. Мне нужна помощь, мне потребуется помощь — но только на моих условиях. Помощь со стороны Майло — наилучший компромисс. Он со мной поедет, и я тому чрезвычайно рада. Ну что, теперь я все объяснила?»
«Я понимаю все, что ты мне сказала, но... Предположим, тебя и Майло убьют — что тогда? Что станет с твоей информацией?»
«Я уже все приготовила на этот случай».
«Мне кажется, тебе следует посоветоваться с твоим отцом».
Уэйнесс покачала головой: «Он скажет, что я слишком молода и неопытна для того, чтобы пускаться в такое предприятие, и не позволит мне покинуть Прибрежную усадьбу».
«И ты не сомневаешься в том, что он оказался бы неправ?»
«Нет, не сомневаюсь. Я считаю, что делаю именно то, что нужно... В любом случае, такова ситуация, и я надеюсь, что теперь ты чувствуешь себя лучше».
«Я ничего не чувствую, а это несколько лучше, чем чувствовать себя плохо».
«Спокойной ночи, Глоуэн».
На следующее утро Уэйнесс снова позвонила Глоуэну: «Просто хотела поставить тебя в известность о последних событиях. Сегодня во время завтрака смотритель Боллиндер и Клайти Вержанс страшно поскандалили. В результате Клайти и ее племянничек Джулиан возвращаются в Строму раньше времени».
«Даже так! А как быть с изучением условий под Бредовой горой? Джулиан забыл о своих планах?»
«О Бредовой горе никто не упоминал. Либо о ней забудут, либо эти планы придется отложить».