Тайна знаменитого портрета
D одном из залов музея вы встретите молодого офицера в гусарском мундире. Кажется, только на несколько минут встал офицер в эту свободную и вместе с тем чуть картинную позу, уступая просьбам друга-художника. В его живом взгляде еще отражаются тревоги ратных и житейских страстей. Это — мимолетное мгновение задумчивости: мысли гусара далеко, там, где за его спиной несутся по небу грозовые тучи. Там — буйные гусарские дороги и биваки, смертные бои и походные песни, враги и закадычные друзья. Все это — куда милее гусару, чем минутный обманчивый покой.
Перед нами — портрет Давыдова работы Ореста Кипренского. Молодому гусару довелось участвовать во многих кровопролитных сражениях и снискать себе неувядаемую славу. Но в рассказе моем речь пойдет не о боевых схватках старых времен, а о боях, разыгравшихся… вокруг самого портрета.
* * *
Орест Кипренский — замечательный художник начала прошлого века. Романтическими тайнами скрыты многие обстоятельства его жизни, иные его создания. Неизвестны родители художника. А портрет его приемного отца Адама Швальбе, написанный Кипренским и привезенный им с собой в Италию, вызвал там необычное волнение: опытнейшие итальянские знатоки живописи утверждали, что портрет принадлежит кисти Рубенса, Рембрандта или Ван Дейка, а никак не молодого русского художника. Не сразу удалось Кипренскому рассеять столь лестное для него заблуждение… До сих пор порождают споры и догадки и некоторые другие работы художника. Таинственным оказалось и знаменитое полотно Кипренского, ставшее гордостью Русского музея, украшением его коллекций, — портрет Давыдова.
О. Кипренский, Портрет А. Швальбе
В 1809 году, приехав в Москву, Кипренский попал в предгрозовую атмосферу кануна событий 1812 года. Скульптор Иван Петрович Мартос, к которому Академия художеств направила молодого Кипренского в качестве помощника, работал над монументом Минина и Пожарского. Новый памятник должен был прославить вождей народного ополчения 1612 года — приближалось двухсотлетие освобождения ими Москвы от иноземных захватчиков. Скульптор и его помощник еще не могли предположить, что дата этого исторического юбилея принесет России повторение великого нашествия и великого подвига.
В преддверии Отечественной войны патриотические чувства овладели умами. И знаменательно, что среди работ, выполненных тогда в Москве Орестом Кипренским, оказался портрет русского гусара. Прошли годы. Портрет стал широко известей. Современники и потомки узнавали в изображенном человеке прославленного героя Отечественной войны, поэта-партизана Дениса Давыдова. Этим человеком восхищались те, кто знал его близко, и те, кто слышал о нем легенды. Ему отдавали дань гении.
«Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск… Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение этого страшного орудия, которое, не спрашивая правил военного искусства, уничтожало французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны».
Это написал Лев Толстой.
«В бывших у нас литературных беседах я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и даже в самых первых своих опытах не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать еще в Лицее возможность быть оригинальным».
Это пишет один из собеседников Пушкина.
Давыдов по праву стал национальным романтическим героем. Двадцать поэтов-современников посвятили ему стихи, а Пушкин — целых три. «Ты мой отец и командир», — писал он в полушутливом обращении, посылая Давыдову своего «Пугачева». Дружил с семьей Давыдовых и Кипренский. Удивительно ли, что в изображенном на полотне художника гусаре многие увидели прославленного партизана! Так было до недавнего времени. Перечисляя героев Кипренского в своей повести о нем, написанной в 1936 году, К. Г. Паустовский называет «легендарного кавалериста Дениса Давыдова».
Сомнения стали появляться пятнадцать лет назад.
Один из биографов Кипренского — 3. Н. Ацаркина сообщила, что в известном «Реестре картин», составленном самим художником, портрет Дениса Давыдова не указан, зато упомянут «портрет Ев. В. Давыдова, в лейб-гусарском мундире, почти в целый рост картина. Писана в 1809 году в Москве». «Реестр» приложен к письму, адресованному Николаю I, в котором Кипренский предлагал царю приобрести ряд своих картин.
Ацаркина предположила, что художником написан младший брат Дениса Давыдова — Евдоким, тоже военный. Так возникла новая атрибуция знаменитого портрета (этим словом обозначается в музейной терминологии определение автора, сюжета и других основных данных произведения).
О. Кипренский. Портрет Е. В. Давыдова
С возражениями против новой атрибуции выступили военные историки В. Вавра, Г. Габаев и В. Якубов. Они просмотрели списки личного состава полков того времени и установили, что Евдоким Давыдов состоял не в гусарском, а в кавалергардском полку и поэтому носил белый колет, лосины и ботфорты при каске и палаше. Между тем на портрете изображен именно гусар в алом ментике, белых чакчирах и ботиках при сабле и кивере. К тому же офицер, изображенный Кипренским, не бреет усов, а устав кавалергардского полка запрещал ношение усов вплоть до 1832 года.
Зато в списках офицерского состава лейб-гвардии гусарского полка числился… Евграф Владимирович Давыдов! Это был двоюродный брат Дениса и Евдокима Васильевичей по отцовской линии. Евграф Давыдов также стал героем Отечественной войны. С 1807 года командовал лейб-гвардии гусарским полком, в 1809 году (дата написания портрета) имел чин полковника, в битве под Лейпцигом тяжело ранен… Он-то, вероятно, и изображен Кипренским на знаменитом портрете, — предположили историки. Инициалы «Ев. В.» получали новое содержание.
По следам этой увлекательной и так поздно обнаружившейся тайны решил пройти еще один исследователь — В. М. Зименко. Он проделал тщательный анализ всех имеющихся печатных и архивных материалов и установил некоторые новые данные и факты.
Ученый приводит письмо родного сына Дениса Давыдова, Николая; оно адресовано конференц-секретарю Академии художеств П. Ф. Исаеву: «Милостивый государь Петр Федорович! Позвольте мне Вас просить разрешить мне снять фотографию с портрета моего отца Дениса Давыдова, рисованного Кипренским…»
Можно ли предположить, чтобы сын принял за портрет отца изображение кого-либо другого? Вероятно, трудно. Но тогда, если возвращаться к первоначальной атрибуции портрета, как объяснить инициалы в «Реестре картин»?
Зименко обратился к исследованию офицерской формы, изображенной на портрете, и обнаружил здесь немало любопытного, до него — незамеченного.
Оказалось, что форма, написанная Кипренским, не соответствует в точности ни одной форме какого-либо определенного войскового подразделения тогдашней армии. Противоречия возникают здесь на каждом шагу. Вот для примера несколько из них. В 1809 году выпушка на лейб-гусарском офицерском ментике была не из черного бобра (как на портрете), а из серых смушек. К моменту создания портрета были отменены белые суконные чакчиры (изображенные Кипренским) и введены синие чакчиры с галунной выкладкой. На портрете изображен кивер с трехцветным султаном, тогда как офицеры-гусары носили кивер с белым султаном. На герое Кипренского — ментик с одиннадцатью рядами шнуров, в действительности же их полагалось пятнадцать…
Случайны ли все эти несоответствия?
Работая над портретами современников, Кипренский обычно стремился к точной передаче костюма. И только в данном случае он изменил своему правилу. Даже эполет со знаками отличия на левом плече гусара помещен художником в тень.
И тогда возник вопрос: как объяснить такие разноречивые обстоятельства, как странные инициалы в «Реестре картин», нарочитую путаницу в офицерской форме, неясность офицерского чина гусара, почти явное стремление художника убрать всякие конкретные указания на личность изображаемого человека?
Такое объяснение нашлось.
Особенности портрета Давыдова приближают нас к мысли о мистификации, задуманной художником. Об этом говорят хотя бы те же злополучные инициалы «Ев. В.». Ведь они вполне соответствуют именам и отчествам двоих из братьев Давыдовых, которых Кипренский хорошо знал! Зачем могло понадобиться «маскировать» офицера, позировавшего для портрета?
Ни Евдоким, ни Евграф не вызывают подобной необходимости. Зато с Денисом Давыдовым дело обстоит не так просто.
Широко известны дерзкие стихи Дениса Давыдова, навлекшие на поэта немилость сначала Александра I, а потом и Николая I. Вспомните басню «Голова и ноги», где «ноги» грозят «голове»:
… Коль ты имеешь право управлять,
То мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись — как же быть, —
Твое Величество об камень расшибить.
Автор этих и многих подобных строк стал полуопальным поэтом. Мог ли Кипренский, отлично осведомленный об этом, предложить царю купить портрет такого человека? Не слишком ли пустое попеченье! И не естественно ли было прибегнуть к маленькой хитрости, чтобы не раздражать царя и сохранить его в качестве покупателя?! Кипренский мог изменить в «Реестре» имя своего опального героя на инициалы его братьев, один из которых служил в кавалергардском полку, наиболее привилегированном и особенно преданном трону. Авось покупатель не разберется!
… В 1960 году появилось еще одно свидетельство в пользу классической атрибуции портрета, в подтверждение того, что на нем изображен легендарный поэт-партизан. Ленинградский искусствовед Б. Д. Сурис обнаружил, что первое упоминание о произведении Кипренского как о портрете «партизана Давыдова» (а партизаном был только Денис) имело место в 1839 году (год смерти Дениса Давыдова) и сделано тогдашним конференц-секретарем Академии художеств В. И. Григоровичем в «Алфавитном списке художников». Григорович близко знал Кипренского и вряд ли мог допустить грубую ошибку в атрибуции одного из лучших портретов художника.
Так, исследователи все более возвращались к мысли, что на знаменитом портрете изображен Денис Давыдов, прославленный поэт, герой Отечественной войны 1812 года.
В конце 1962 года с интересным докладом «Еще о портрете Давыдова работы О. А. Кипренского» выступил старший научный сотрудник Русского музея Г. В. Смирнов.
Смирнов взял под сомнение выводы и утверждения Зименко. Прежде всего, заметил он, не существует документов, подтверждающих дружбу и близость между Кипренским и Денисом Давыдовым, на которую опирается Зименко. Смирнов отверг идею «маскировки» портрета его автором: Кипренский не пошел бы на обман и подлог. Сотрудник музея утверждает, что на портрете изображен Евграф Владимирович Давыдов.
Как же тогда отнестись к письму сына Дениса Давыдова?
Смирнов выдвинул возражения и против этого документа: «Следует ли удивляться тому, что сыновья Дениса Давыдова принимали эту работу Кипренского за портрет своего отца и в 1874 году обратились в Академию с просьбой выслать фотографию портрета? Если в течение более чем тридцати лет считалось, что Академии принадлежит написанный Кипренским портрет поэта и партизана Дениса Васильевича Давыдова, если об этом было только что напечатано в солидном каталоге академического музея, составленном А. И. Сомовым, могло ли прийти в голову сыновьям героя, что тут кроется ошибка?»
Доклад Г. В. Смирнова публикуется в очередном номере «Сообщений Государственного Русского музея». А портрет будет в экспозиции и в каталоге именоваться портретом Евграфа Давыдова.
Пройдет время, и, кто знает, может быть, откроются новые факты, новые документы, проливающие еще более яркий свет на таинственную историю замечательного портрета. Во всяком случае, биография шедевра Ореста Кипренского показывает, какого кропотливого и всестороннего изучения требуют от музейных работников и искусствоведов произведения искусства, какие загадки и тайны способно хранить полотно художника.
Исследователи творчества Кипренского, анализируя и сравнивая известные живописные изображения Дениса Давыдова и его братьев, не упоминают об одном портрете поэта-партизана, оставленном нам величайшим художником слова. Образ Дениса Васильевича Давыдова воссоздал в «Войне и мире» Толстой, назвав своего героя Василием Денисовым. Этот обаятельный и смелый человек носит в романе многие конкретные черты реального партизана Давыдова. Он тоже мал ростом, усат, сверкает «агатовыми» глазами; он благороден и вспыльчив, умен и самоотвержен, с блеском танцует мазурку и сочиняет романсы. Он тоже показан мужественным бойцом и патриотом. И все-таки в романе — обобщенный образ поэта-гусара, героя народно-освободительной войны.
Не предстает ли перед нами на полотне Ореста Кипренского романтический герой эпохи Отечественной войны, в котором обобщена не только военная форма, но и личность человека? Установить с бесспорной точностью, с кого же писан портрет — задача историков искусства. Но не превратил ли и художник легендарного поэта-воина в романтический образ, в героя своего времени?..
К. Брюллов. Последний день Помпеи. Фрагмент
Назад: Ласточки смольного монастыря
Дальше: Глазами Пушкина
