Тем, кто придет

Русский музей сравнительно молод — ему шесть с половиной десятков лет. Он — ровесник двадцатого века. И многие великие русские художники ушли задолго до того, как мартовским днем 1898 года старый Михайловский дворец стал сокровищницей национального искусства.

Зрелость музея будет долгой. Потому что он существует не только для нас, современников. Он предназначен и для тех, кто придет, новым поколениям, новым людям. Сокровища русского искусства адресуются и к ним.

Нелегко было собрать трехсоттысячную коллекцию музея.

В начале века коллекции не столько пополнялись, сколько разбирались, сортировались, систематизировались. Новые приобретения происходили случайно. Произведения русского искусства стали в предреволюционные годы предметом азартного коллекционирования частными лицами, а переход картин и скульптур из рук в руки сопровождался нередко аферами и жульничеством. По разным причинам прекращали свое существование частные картинные галереи. Произведения искусства делили порой судьбы людей — старели, погибали, перебирались на новые места. В такой атмосфере драгоценные произведения редко попадали в Русский музей.

Однажды его сотрудники отправились в Муром — старинный русский город Владимирской губернии. Побывали они в Благовещенском монастыре, где в куче мусора обнаружили древние серебряные вещи, имевшие художественную ценность. Архимандрит легко уступил найденные предметы. Однако на вокзале к сотрудникам музея подошел полицейский полковник и предложил следовать за ним. Оказалось, что задержание ни в чем не повинных людей произошло по требованию графини Уваровой, председательницы московского археологического общества: графиня разгневалась, что у нее из-под носа увозят старинное серебро…

В Петрограде многие знали большую коллекцию Рейтерна, состоявшую из рисунков и гравюр русских Мастеров. Среди них находились работы Тараса Григорьевича Шевченко, издавна считавшиеся большой редкостью. Вокруг коллекции Рейтерна крутились дельцы всех мастей. А московские антиквары надумали купить ее в складчину, чтобы потом, разрознив, нагреть на ней руки.

Все это происходило летом и осенью 1917 года.

Алимой 1917/18 года представители музея пришли в Зимний дворец к первому советскому наркому просвещения Анатолию Васильевичу Луначарскому и рассказали ему о Рейтерне. Старый коллекционер жил одиноко в своей нетоплен ной квартире, какие-то неизвестные люди врывались к нему по ночам, требуя выдачи сокровищ, собрание графики было под угрозой.

Луначарский распорядился приобрести все собранные материалы для Русского музея, а самому Рейтерну предложить должность ученого хранителя коллекции.

Так состоялось первое крупное музейное приобретение советского времени. Были спасены драгоценные рисунки и гравюры Тараса Шевченко.

Началась вторая молодость музея. Он искал пути для встречи искусства со зрителем. Иной раз выбранный путь оказывался неудачным; одну из первых послереволюционных экспозиций насмешливо прозвали «бумажной»: среди картин красовались огромные плакаты и диаграммы… Исправить ошибки музею помогли тогда Надежда Константиновна Крупская и Анатолий Васильевич Луначарский.

Коллекции стали пополняться основательно. Начала работать Государственная комиссия, покупавшая произведения искусства для музейных собраний. Порой, однако, картины и статуи попадали сюда удивительным образом. Однажды позвонили с вагоностроительного завода имени Егорова: приезжайте, у нас обнаружился какой-то бронзовый бюст. Может, ценная вещь?! Сотрудник музея увидел на заводском дворе замечательный бюст Суворова работы скульптора Демут-Малиновского. Бюст отлит в первой половине прошлого века. Теперь он входит в экспозицию музея. В другой раз на водопроводной станции нашлась бронзовая статуя работы Антокольского!

Драгоценные полотна, не раз вызывавшие горячие схватки петроградских и московских коллекционеров, обосновались в государственном музее. Значительно расширилось собрание произведений восемнадцатого века. А после 1927 года, когда состоялась посвященная десятилетию Октября выставка АХРРа (Ассоциации художников революционной России), началось коллекционирование произведений советских мастеров.

Всю эту огромную работу приостановила война.

Музы оказались под огнем пушек.

Мы помним и никогда не забудем историю спасения советскими войсками сокровищ Дрезденской картинной галереи. Вряд ли будет преувеличением назвать это подвигом. И все-таки поиски, спасение, реставрация картин Дрезденской галереи происходили уже в мирное время, после окончания войны, и совершались людьми, окрыленными недавней победой, имевшими в своем распоряжении большие, многообразные средства и возможности. Спасение сокровищ Русского музея совершалось горсткой людей, падавших от изнеможения и голода, девятьсот дней смотревших в лицо смерти. Эти люди могли защитить Федотова и Репина, Шубина и Венецианова лишь мужеством и волей. Самоотверженность советского человека оказалась сильнее фашистских снарядов и бомб.

В мирные залы музея вошла тревога. Прославленные холсты вынимались из рам и накатывались на специальные деревянные валы, напоминающие огромные катушки. Картины небольшого формата укладывались в ящики; графика — рисунки, акварели — в папки. Готовились к новому дальнему переходу богатыри-суворовцы, герои картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы». Гневно смотрели репинские бурлаки. Будто вздрогнули русские воины на полотнах Сурикова и Верещагина. Новобранцы на картине Савицкого, казалось, снова шли воевать за Россию…

Эвакоэшелон отправился из Ленинграда в Горький. Здесь драгоценные ящики перегрузили с железнодорожных платформ на баржу, и сокровища искусства поплыли по Волге и Каме — в Пермь.

Только один эшелон с картинами сумел вырваться из блокированного Ленинграда. Вторая партия экспонатов, пролежав некоторое время на товарной станции, вернулась назад. Большая часть сокровищ осталась на своих местах и встретила войну «лицом к лицу».

В июле к музею сошлись художники, не ушедшие еще воевать, рабочие, солдаты ближайших воинских частей. Они рыли в сквере яму, обкладывали ее досками. В ней предстояло покоиться Анне Иоанновне — бронзовой статуе Карло Растрелли. Это замечательное произведение русской скульптуры было закончено в 1741 году — ровно за двести лет до начала войны. Печально ознаменовался двухсотлетний юбилей статуи.

Растрелли передал в облике Анны Иоанновны идею тупого самовластья и напыщенного величия. Полное, одутловатое лицо царицы лоснится, оно выражает ограниченность и жестокость. Бронза сковала и, одновременно, раскрыла для потомков черты той, что построила Ледяной дом и сослала на каторгу — за десять лет царствования — более двадцати тысяч человек, считая лишь знатных дворян.

Российская Академия наук, получив известие об окончании работы над статуей, долго не могла отыскать для нее подходящего помещения. Да и водрузить скульптуру на место представлялось крайне сложным делом. Академия сообщила кабинету двора, что «во оном литом медном портрете весу более ста пудов будет, и для того надлежит учинить наряд, дабы оный портрет на больших роспусках шестью или восьмью лошадьми в Академию наук привезть, и для внесения оного в залу прислать до тридцати человек солдат…»

Теперь, по прошествии двух веков, снова пришлось «учинить наряд», чтобы перенести статую в сквер и закопать ее в землю.

Потом настал черед Александра III.

Этот грузный царственный всадник явился петербуржцам в 1909 году. Скульптор Павел Трубецкой изобразил «царя-миротворца» во всей его тягостной, грубой силе, восседающим на першероне.

Памятник может показаться карикатурным сегодняшнему зрителю. Между тем Трубецкой передал в нем непреувеличенное впечатление от времени и событий александровского царствования.

На открытии памятника перед Николаевским вокзалом (ныне площадь Восстания) присутствовал Репин. Когда сняли покрывало, Илья Ефимович крикнул:

— Верно! Верно! Толстозадый солдафон! Тут он весь, тут и все его царствование!

Репин демонстративно, вызывая неодобрительные толки, поздравлял Трубецкого.

В 1913 году появилось стихотворение Валерия Брюсова «Три кумира»:

Красные знамена, заполнившие площадь в дни Октября, как-то сразу притушили величие мощного першерона и его всадника. Статуя превратилась в насмешливую примету навсегда отошедшего строя. Так воспринял ее Демьян Бедный, написавший для «Правды» стихи:

Позднее стихи эти были высечены на цоколе монумента. А в 1937 году статую сняли. Ее доставили на территорию Русского музея. Огромный всадник стал единственным экспонатом, не поместившимся в музейных залах.

Теперь, в сорок первом, люди старались оградить великана от превратностей войны. В Михайловском саду вырыли еще более глубокую яму.

Но опустить в нее всадника оказалось невозможным — он был слишком тяжел. Тогда выхлопотали две баржи с песком — они причалили к набережной канала Грибоедова у самой стены музея. Десятки людей таскали песок и засыпали статую. Песчаная гора росла, как египетская пирамида. Наконец, голова статуи покрылась песком. С боков «курган» укрепили досками, а сверху сделали накат из бревен. Поверх наката насыпали земли и засеяли ее овсом. Так завершился этот камуфляж.

А в музейных залах по-прежнему лежал в своем кресле умирающий Сократ, склонялся над своей бесконечной летописью Нестор, все так же задумчиво сидел, уронив книгу, Иван Грозный — мраморные и бронзовые герои скульптора Марка Антокольского.

Картины устанавливали в ящиках поближе к капитальным стенам, под каменными сводами. Напрягая последние силы, люди стаскивали в подвалы ящики с фарфором и мелкой скульптурой, с листами рисунков и гравюр. Путь с верхнего этажа в нижний продолжался порой два-три дня.

Заботы, каких хватило бы на огромный коллектив сотрудников, легли на плечи двадцати человек. Если б дело шло о набегах древних варваров, окна музея превратили бы в бойницы, за тяжелыми дверьми строили бы баррикады. Но как защитить сокровища искусства от современных варваров, от их фугасных и зажигательных бомб, от дальнобойной артиллерии, наконец, от воздушной волны после близкого взрыва, когда вылетают стекла и губительная сырость врывается в залы, угрожая краскам великих мастеров?

Камни Ленинграда со стоном приняли первые бомбы. Музейные работники познакомились с «зажигалками», изготовленными на родине Гёте и Дюрера. В стране, где родилась великая поэзия, бессмертная музыка, замечательные полотна и вдохновенная архитектура, теперь производилась смерть. В самый канун 7 ноября на территорию музея упала полутонная бомба, — по счастью, она не разорвалась. Но стекла дворца вылетели с печальным звоном, усыпав осколками нарядные паркеты.

Раны музея оказались сравнительно небольшими. Но в этом здании и маленькая пробоина могла привести к печальным последствиям, маленький осколок мог стать причиной великой потери. Потолки в некоторых залах были пробиты. Помещения, охраняемые обычно от каждого лишнего процента влаги, увидели снег. Хранители музея, голодные, теряющие последние силы люди, совершали каждодневный обход по залам музея привычным, но теперь ставшим длинным и трудным километровым маршрутом.

Блокадными веснами наступало оживление. На балконе просушивали произведения графики. Проверяли сохранность холстов. Летом 1943 года произошло то, что следует назвать подвигом или чудом: сотрудники музея решили отметить 99-ю годовщину со дня рождения Репина открытием выставки его произведений, собранных из различных коллекций. В тот день немцы особенно яростно обстреливали город. Сильный удар потряс стены музея. Когда дым рассеялся, люди увидели отверстие в стене здания.

Открытие выставки все-таки состоялось. Жизнь торжествовала в осажденном городе.

После прорыва блокады у немецких артиллеристов нашли план города, где творения великих зодчих нумеровались как мишени. Свой порядковый номер имел и Русский музей. Враги обстреливали тот или иной квадрат. Уничтожали то или иное Здание. Они лишили ленинградцев хлеба и воды, сна и покоя. Фашисты воспринимали Ленинград как сумму квадратов и районов, как сочетание пронумерованных объектов, доступных плановому уничтожению.

Но они ошиблись. Перед ними в дыму и горе лежал израненный, полуразрушенный город, который не был лишь арифметической суммой объектов, привычным топографическим понятием. Город стоял цитаделью великой истории, которая не подвластна огню и металлу. Он высился фундаментом жизни, не разлетающейся на куски от взрыва фугаски. Он оставался обиталищем человеческого гения.

Жизнь торжествовала в Ленинграде, давно объявленном врагами мертвым. Жил и Русский музей — вопреки всему, вопреки невозможности жить.

27 января 1944 года Ленинград полностью освободился от блокады. Дымились развалины пригородных дворцов. Черными обгорелыми клочьями оседали на снег куски парчовых тканей, сделанных когда-то на старинных русских мануфактурах. Валялись на земле изувеченные статуи. Но над Невой уже ударили разом триста двадцать четыре орудия, салютуя великому мужеству человека. И ослепительный после ночей затемнения свет фейерверка озарил изможденный, но выстоявший город, не пустивший врагов на свои прекрасные улицы. Победный фейерверк осветил и здание Михайловского дворца, залы музея, где горстка людей защитила великое достояние культуры.

Около трехсот бомб и снарядов упало за годы войны на территории музея. Они не поранили спрятанных сокровищ. Поднялась из земли Анна Иоанновна — бронза позеленела, покрывшись патиной. Разъезжались по залам валы с полотнами. Снова брали альпийский перевал богатыри-суворовцы. Опять грянул раскатистый хохот запорожцев, пишущих письмо турецкому султану. Осветились тревожные пейзажи Левитана…

И все-таки время, условия хранения, сырость, холод — все это оставило свою тяжелую печать. Судьба многих картин была теперь в руках реставраторов. Им предстояло потрудиться для будущих поколений.

Сейчас начнется операция. Свет! Вспыхнул купол большого рефлектора. Хирург опустил на глаза бинокулярные очки. Он подошел к больной, лежащей на столе. В его руке сверкнул скальпель…

Осторожно! Еще не дан наркоз!

Наркоза не будет…

Жизнь человека измеряется десятками лет. Биография произведения искусства — веками и тысячелетиями. Но картины тем более требуют сохранительных мер: холст и краски — отнюдь не такие совершенные материалы, как ткани человеческого организма, хоть и существуют они куда дольше. В мире произведений искусства тоже существуют болезни, старость, законы старения, нежелательные и вредные «агенты», отрицательно влияющие на «здоровье», наконец, несчастные случаи и трагические происшествия. Эти последние слова приходится ставить без кавычек: происшествия бывают самые настоящие.

Один из бывших руководителей Русского музея, переживший в Ленинграде войну и блокаду и видевший, как страдали в те дни произведения искусства, вспоминал идеальные, но недоступные музейной практике условия консервации вещей, какие применены в известном американском «снаряде времени». Этот «снаряд» люди должны вскрыть в 6900 году — через пятьдесят веков, — чтобы узнать о состоянии и уровне жизни на земле в начале двадцатого века. Внутри «снаряда» находятся произведения материальной культуры, искусства, фотографии, запаянные в стекло и содержащиеся в полном мраке и покое. Так люди преградили доступ к вещам даже самому всепроникающему времени.

Картины, скульптура, рисунки, находящиеся в музее, не должны, разумеется, существовать в таких условиях. Произведения искусства рождаются для людей, для зрителей и подвержены разнообразным внешним воздействиям.

Большинство картин на свету постепенно темнеет — масляная основа и лаки перегорают, стареют. Поэтому темнеют и краски. Ночь на Днепре, воссозданная волшебной кистью Куинджи, выглядела полвека назад светлее, белые украинские хатки «ярче» освещались лунным сиянием.

Влажность воздуха и особенно непостоянство температурно-влажностного режима воздействуют на картину еще губительнее. Добиться стабильности этого режима в условиях музейного зала — невозможно. Нити, составляющие холст, от влаги набухают. При малой влажности, наоборот, — пересыхают. Все эти колебания основы губительно сказываются на состоянии красочного слоя: давно высохшие краски не могут расширяться или сужаться в том же «ритме», что нити холста. Тогда красочный слой крошится и осыпается.

Порой, правда крайне редко, случаются и катастрофические происшествия, настоящие ЧП. В январе 1913 года в Третьяковской галерее исступленный маньяк изрезал ножом знаменитую картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван». В конце декабря 1928 года одни из посетителей Русского музея, оказавшийся душевнобольным, разбил единственную гипсовую отливку «Демона» работы Врубеля. В первом случае несчастье произошло при жизни, во втором — после смерти автора произведения. Но и картину Репина и скульптуру Врубеля возрождали и выхаживали не «родители», а «врачи» — специалисты-реставраторы, люди, ведущие в музеях незаметную посетителям, трудную, ответственную работу. Достаточно сказать, что два уникальных шедевра — «Грозный» и «Демон» снова находятся на своих местах, и только опытный глаз специалиста способен разглядеть их старые залеченные раны.

Повседневный труд реставраторов слагается из рядовой кропотливой работы над возрождением памятников искусства. Пожалуй, нет в Русском музее такой картины, к которой не прикасалась бы рука «художественного врача».

Реставраторы всегда начеку, постоянно предпринимают нужные меры по сохранению и закреплению разрушающихся грунтов и красочных слоев картин, заменяют пришедшие в ветхость старые холсты новыми, не разрушая при этом красочного слоя(!), заменяют негодные подрамники, реставрируют произведения скульптуры, графики, прикладного искусства, образцы народного творчества.

Еще сложнее — художественное восстановление памятников. Снятие потемневших от времени лаков и олиф, искажающих колорит картины. Снятие наносных, инородных, антихудожественных слоев живописи, нанесенных неквалифицированными людьми поверх основного изображения и искажающих замысел картины. Восстановление утраченных частей живописи в тон оригинала.

Несколько лет назад в музей вернулась после путешествия на одну из выставок картина Репина «Воскрешение дочери Иаира». Картина эта писалась Репиным при выпуске из Академии художеств и свидетельствует о зрелом мастерстве художника.

Картина вернулась упакованной, как обычно, на валу. Однако когда картину развернули, работники музея ужаснулись: полотно покрылось полосами серо-зеленой плесени. Страшные полосы соответствовали расположению внутренних реек вала, которые оказались сырыми. Влага перешла на картину и произвела свое губительное действие. Теперь при любом неосторожном движении мог осыпаться красочный слой. А тогда восстановить его не улилось бы никакими силами. Так пришла беда, какая нечасто посещает музейное царство.

Спасение картины началось прямо в репинском зале. Реставраторы прибегли к фильтровальной бумаге, которую плотно прижимали к картине и меняли каждый час; затем — к пылесосу, снявшему подсохшую плесень; потом следовала обработка формалином…

Плесень сошла, но всю картину сверху донизу пересекали набухшие вертикальные полосы: краска и грунтовка здесь вздулись и грозили разрушением. Тогда реставраторы применили специальный состав, обладающий свойствами клея и большой эластичностью, — он помог укрепить красочным слой…

Немало процедур совершилось над картиной, пока дочь Иаира, пережившая второе воскрешение, не заняла свое место среди персонажей репинских полотен.

Работа реставратора очень похожа на сложную медицинскую операцию. В руке «хирурга» сверкает медицинский скальпель. Включается рентгеновский аппарат. Множество бутылок и банок с «лекарствами» стоит под рукой. Идет операция. Удаляются инородные или больные ткани. Накладываются швы. Применяются грелки-утюги. Наполняются водой ванны. Идет борьба за жизнь произведений искусства ради будущих поколений.

Тишина, строгая и напряженная, как в клинике.

Посторонним вход воспрещен.

Так спасают живопись.

А совсем недавно вернулась к жизни скульптурная группа выдающегося советского скульптора Александра Терентьевича Матвеева «Октябрь». Вы увидите ее в зале монументальной скульптуры.

Матвеев создал эту композицию в 1927 году, к десятилетию революции. С бронзой было трудно в те годы. И статуя, выполненная в гипсе, постепенно разрушалась. На этот раз требовался «капитальный ремонт». К счастью, в се реставрации смог принять участие автор. И теперь отлитые в бронзе красногвардеец, рабочий и крестьянин навсегда останутся нетленным памятником Октябрю, красоте и силе свободных людей.

Может быть, еще кропотливее — спасать от гибели рисунки, гравюры — графику.

Многие рисунки и гравюры попадают в музей в тяжелом состоянии, испачканными, изуродованными до неузнаваемости. Такими ложатся они на стол реставраторов. А выходят из «художественной операционной» чистыми и светлыми, какими были в день своего создания.

Однако сложные меры, предпринимаемые для продления жизни листа бумаги, не всегда спасают положение. Многие сорта бумаги переживают заметный процесс старения, еще не изученный до конца учеными и специалистами. Проходит время, и бумага теряет свою обычную эластичность, становится хрупкой, желтеет. Какие процессы старят ее? Этот вопрос волнует сотрудников музея. Без разгадки секретов «бумажной старости» нельзя решить многих вопросов хранения, консервации и экспонирования графини.

Так пришли ученые к поиску стекла, способного предохранить графику от губительного воздействия света, а тем самым и времени, надежно скрыть от них все виды бумаги и красок. Когда такое стекло будет создано, отпадет печальное правило, разрешающее экспонировать графику лишь около ста дней в году, да и то предпочтительнее осенью или зимой.

Новая комплексная научная проблема объединила работников Отдела хранения и Отдела реставрации музеи. Она вышла и за пределы музейных интересов и распространилась на области технологии бумаги и технология стекла. К работе с увлечением подключились химики, оптики, бумажники, микологи (специалисты по грибкам). Истории стекла и стеклоделия, насчитывающей более шести тысяч лет, предстоит обогатиться еще одной интересной главой. Стекло далеко не впервые, но по-новому станет служить искусству.

… Вы проходите по залам музея, любуясь произведениями великих мастеров, и порой не думаете о том, кем и как были спасены эти шедевры.

Человек, перенесший тяжелую операцию, может с благодарностью сказать: «Меня спас хирург такой-то». Картина, рисунок, скульптура молчат о тех, кто вернул их к жизни. Как было бы хорошо, если бы под именем создателя картины стали, пусть совсем мелким шрифтом, писать: «Картина спасена от разрушения художником-реставратором…» Далее — имя, отчество, фамилия.

Это будет справедливо.

Однажды в Русский музеи пришло письмо из небольшого болгарского города Елхово: «Уважаемая дирекция! Пишут вам болгарские комсомольцы из среднего политехнического училища „Климент Охридский“… Чтобы лучше узнать русское искусство, мы хотим организовать в нашем училище картинную галерею, составленную из репродукций полотен русских художников…»

Письма с адресом: «Русский музей, площадь Искусств, Ленинград, СССР» — приходят часто. Сотрудники Музея Николая Рериха в Нью-Йорке задают вопросы о наследии чтимого ими русского художника. Инженер из Италии Георгий Веккио мечтает иметь репродукции пейзажей Р. Судковского и И. Грабаря. Студент Колумбийского университета по отделу истории искусства Артур Р. Спрейч занимается творчеством русского художника Н. Ге и просит прислать фотографию картины «Тайная вечеря». Житель Лондона В. Рихтер шлет в дар музею собрание медалей и жетонов, посвященных событиям русской истории. Студенты южноафриканского университета благодарят за посланные им тридцать семь диафильмов с заснятыми на пленку полотнами музея. Голландский журналист просит прислать иллюстративный материал для телевизионной передачи о Мусоргском… Датский искусствовед интересуется своим соотечественником, художником XVIII века Эриксеном, долгое время жившим и работавшим в России. Национальный музей западного искусства в Токио предлагает обмен литературой. Запрашивает документальные данные Лейпцигское художественное издательство…

«Границы» музея расширяются. Они пролегают сегодня едва ли не по всем материкам земли. Это — открытые границы дружбы, творческого обмена, культурного сотрудничества. Узнать и полюбить шедевры Русского музея смогут не только жители болгарского города, но и молодежь Африки, любители искусства в Европе, ученые Америки, ценители нашей культуры на Востоке. Сколько же людей всех возрастов и всех профессий, знакомясь с репродукциями, тянутся сердцем к нашей стране!

Искусство пересекает границы и входит в миллионы домов полномочным представителем человеческой дружбы.

Русский музей!.. Вы испытываете в нем высокое чувство восторженного удивления перед красотой русской музы. И если ваше сердце открыто прекрасному, если в нем живут Наташа Ростова и Первый концерт Чайковского, кинотрилогия о Максиме и музыка Шостаковича, герои Паустовского и образы Улановой, — вы унесете с собой новые впечатления, рожденные в залах музея. Произведения больших художников разбудят ваше воображение, оживят воспоминания, укрепят надежды…