Рык гризли
«Платиновый берег», самый дорогой ресторан Города, расположен на одной из улиц Андерлейка. Нигде больше нет таких просторных залов, огромных окон, столов из светлого дерева, завезенных, вероятно, с Земли. Богатеи жалуют это место. Здесь можно не только отведать то, о чем среднестатистические граждане даже не слышали, но и насладиться хорошей музыкой: в первом зале расположена огромная сцена – больше, чем в театре Станиславского или любом из театров на Трех Бродвеях. Почти не сомневаюсь, что юбилей любого мало-мальски уважаемого члена партии непременно проходит под этими лепными белыми сводами.
И именно здесь состоятся переговоры, в которые я не верю и на которые совсем не рвусь. Зачем им мы? У Гамильтона есть официальные сторонники, пугающие народ куда меньше. Но тем не менее я туда иду. Иду, с трудом удерживаясь на каблуках.
Платье позаимствовано у Элмайры, волосы уложены так, что головой лучше не вертеть, а в сумочке нет ничего, кроме пилочки для ногтей и удостоверения. Предполагается ужин на тринадцать персон – шестеро со стороны «единоличников», шестеро со стороны «свободных» и мэр, который и выступил инициатором встречи. Сейчас же он бодро успокаивает Гамильтона:
– Не сомневайся, мой мальчик, все пройдет лучше, чем Тайная вечеря.
Не помню, чем закончилась пирушка, которую устраивал Иисус, но предчувствия у меня не самые хорошие. «Свободный» поправляет светлую рубашку, слишком официальную для него: обычно он носит те, что больше напоминают сорочки южан – грубоватая ткань, свободный ворот и рукава до локтя. Эта же – с узкими манжетами и накрахмаленным стоячим воротником – похожа на броню. И, несмотря на привычные джинсы и ботинки, облик его значительно изменился.
Ресторан пуст: здесь не будет никого, кроме нас и музыкантов. Вероятно, мэр попросил пригласить их, опасаясь гнетущей тишины, которая непременно повиснет во время ужина. С одной стороны я понимаю его, а с другой…
Это глупо. Они не договорятся, несмотря на все ухищрения, особенно учитывая, что на повестке дня подчинение Западного гарнизона. Глински понимает, что в случае решения в пользу Гамильтона у «свободных» появится козырь.
Мы стоим в холле: Морган Бэрроу, Джей Гамильтон, я, Хан, шеф, Вэнди и Дэрил – бомонд в безупречных костюмах и платьях. «Единоличники» опаздывают, Элмайры нет. Я не видела ее с утра, когда она причесывала меня, и не знаю, увижу ли.
Хан толкает меня локтем.
– Чую, где-нибудь в переулке затаились военные, которые влетят по первому приказу Глински и всех скрутят. Береги мордашку, Эш, сегодня ты больше похожа на девочку, чем обычно.
Он радостно скалится. Я не успеваю ответить: распахивается дверь и в холле появляются люди из партии Единства. Я легко узнаю четверых представителей «ближней шестерки» – по кислым лицам и одинаковым серым костюмам-тройкам. Странно, что Каменина – заместителя Глински – нет. Зато сам глава «единоличников» входит вслед за своими, а вместе с ним…
– Элмайра!
Моя подруга улыбается, держа «единоличника» под руку, и даже не смотрит на меня. Она быстро обменивается взглядом с шефом и снова поворачивается к Глински, продолжая прерванный разговор. Выглядит она отлично: открытая блузка, юбка-карандаш, тонкие чулки и удобные туфли на низком каблучке. Заплетенные в косу волосы лежат на плече. Глински же – как и его противник – не счел нужным напрягаться. Правда, вместо военных сапог на нем начищенные ботинки, а вместо темных джинсов – обычные брюки. Но пиджака нет, как нет и рубашки: привычный черный свитер с воротом под подбородок. И даже волосы не убраны в хвост, хотя, по крайней мере, причесаны.
И тут я понимаю суть плана. Львовский, а скорее всего, сам мэр решил подстраховаться на случай возможной ссоры и уравновесить стороны. Вряд ли стоит рассчитывать, что после недавней бойни глава правящей партии будет вести себя спокойно и дружелюбно.
– Эшри… – Вэнди почти не разжимает губ, но ее нога легонько касается задника моей туфли, – возьми мистера Гамильтона под руку. Улыбайся.
Кстати, неплохая подсказка. Я подчиняюсь, тем более что Элм кивком дает на это добро. «Свободный» даже не поворачивается ко мне, он неотрывно наблюдает за противниками. Его локоть напряжен. Я выпрямляю спину и растягиваю губы в улыбке. Элм ухмыляется в ответ.
Мистер Бэрроу тем временем тоже начинает играть свою нелегкую роль: он ослепительно улыбается, подходит к «единоличникам» и здоровается. Глински сдержанно кивает, Элмайра подмигивает, когда ей целуют руку, ну а младшие партийцы начинают услужливо суетиться.
– Идемте, друзья. Грустно беседовать на голодный желудок.
Не дослушав очередную любезность, мэр разворачивается в сторону зала. Его спина, в отличие от моей, расслаблена, взгляд спокоен, и только по сжатым кулакам я понимаю: он волнуется. Возможно, вспоминает, где его таблетки.
Мы идем за ним. Я исподтишка наблюдаю то за Гамильтоном, то за Глински. Два политика не сказали друг другу ни слова, не обменялись даже приветствиями. Элм все сильнее держится за руку «единоличника», почти что виснет на ней.
Это действительно напоминает тайную вечерю. В центре длинного стола садится мэр, слева от него мы, а «единоличники» – справа. Главы партий – точно напротив друг друга, с обеих сторон длинного стола, на максимальной удаленности. Элмайра садится почти на углу и наконец-то выпускает локоть Глински. Подруга бросает на меня быстрый взгляд. Я пожимаю плечами в ответ и, пока сервируют стол, рассматриваю музыкантов. Молодые и старые, белые и темнокожие. Одинаково напряженные лица. Наверняка они шли сюда, понимая, что их могут случайно пристрелить. Скрипач дрожащими пальцами перелистывает ноты и делает знак оркестру. Начинает играть музыка – достаточно тихая, чтобы не мешать разговору, но и достаточно громкая, чтобы от гробового молчания не закладывало уши.
– Итак… – Когда официанты с удивительной быстротой покидают зал, мэр встает. – Для начала предлагаю тост.
Хорошая идея. Может, если все выпьют, крови прольется меньше? Я поднимаю бокал, в котором плещется белое вино. Бутылка стоит рядом, и мой взгляд падает на блики, играющие на ее стеклянном боку. Невольно замечаю, что туда же смотрит Гамильтон, притихший и погруженный в себя.
– За то, что мы нашли возможность встретиться и решить все, на что раньше не хватало времени. – Говоря, мэр смотрит вокруг, ненадолго задерживает взгляд на каждом из нас. – Это большая честь для меня, и я рад, что вместе со мной о Городе заботятся такие прекрасные люди. Разные, но прекрасные. Когда я уйду, я смогу быть спокоен.
Он чокается поочередно с сидящей ближе всех Вэнди и с одним из «единоличников». Я дотрагиваюсь бокалом до бокалов Гамильтона и Хана. Пират хмурится. Да и на лице главы «свободных» нет особого воодушевления. Мы все ждем, когда начнутся настоящие переговоры. Идея с едой была дурацкой: большинству собравшихся явно не до пищи. Только двое «единоличников» невозмутимо начинают жевать курицу, а Дэрил робко тянется к тарелке с фаршированной рыбой. Я кладу себе только салат, впрочем, едва ли я смогу проглотить хотя бы его.
– Что ж… – наконец начинает Гамильтон. – Честно говоря, мне бы хотелось обсудить вопрос городской безопасности, пока есть такая возможность. В присутствии господина…
– Товарища.
– …мэра.
– И в отсутствие министра безопасности? – вежливо приподнимает брови Ван Глински. – И непосредственного руководителя военного департамента?
Его можно убить уже за один этот тон. Но Гамильтон невозмутим:
– Думаю, ты прекрасно знал, на какую тему будет разговор. Равно как и вы, господин… товарищ… мэр. И если Наргалланов не пришел, значит, я могу считать, что вопрос будет решен на более высшем уровне.
– Разумно, – соглашается Бэрроу, переводя взгляд с него на Глински. – Но мне бы хотелось услышать ваши требования.
– Я желаю, чтобы в мое подчинение отдали Западный гарнизон, которым я ранее руководил, – спокойно произносит Гамильтон. – Ситуация в Городе такова, что мои люди… – он указывает на нас, – вынуждены заниматься делами, которые по каким-то причинам не может урегулировать полиция. Разумеется, времени на обеспечение охраны штаба, лабораторий и библиотек у них нет. В будущем я хотел бы усилить охрану Научной Академии. Ресурсов недостаточно.
Молчание. Наконец один из «единоличников», обгладывающий куриную ножку, поднимает голову:
– Вынужден напомнить, что подчинение каких-либо армейских частей непосредственно представителям законодательной ветви власти… – он вытирает губы салфеткой, – невозможно в условиях существующего строя. Товарищ Глински ничем не руководит, равно как и товарищ мэр.
– И ведь справляются… – поддакивает второй.
У Гамильтона бледнеет лицо. Он сжимает бокал так, что белеют костяшки пальцев, но он отвечает все так же ровно:
– Тем не менее ситуация такова…
– Простите, о какой ситуации вы говорите? – вмешивается третий «единоличник». – Что недовольными был совершен погром в вашем штабе? Если так, то мне казалось, это вопрос ваших взаимоотношений с электоратом, но никак не положения в Городе.
– Верно, линия партии должна выстраиваться лидером с помощью тех средств…
В разговор вступает шеф.
– Господа, а библиотека № 6? Сколько документов сгорело из-за того, что мы… – Он косится на Элмайру, но все же продолжает: – Все были перегружены?
– И какого черта мы реагируем на каждый свист? – вмешивается и Хан. – Если бы мистер Гамильтон не отдал нам приказ предотвращать любые чрезвычайные ситуации…
– Даже вне нашей компетенции… – тихо подает голос с другого конца стола Элм.
– Да, то обстановка стала бы критичной! – заканчивает мысль Хан и вызывающе смотрит прямо на Глински – Вы, может, считаете нас монстрами, но даже монстры не могут разорваться. Мы не справляемся.
– То есть вы официально признаете свою несостоятельность как спецотряда? – оживляется еще один «единоличник».
– Мы более чем состоятельны, поверьте.
В голосе шефа столько льда, что впору класть в бокалы. Он берет из вазы несколько виноградин и продолжает:
– Не правда ли, Ван?
«Единоличник» упрямо опускает голову:
– Вопросы вашей состоятельности мы, к сожалению, не обсуждаем. Что же касается режима, то, видимо, у кого-то возникло желание его изменить.
– Не изменить, а…
– В таком случае, – снова заводит пластинку «единоличник», пожирающий курицу, – необходимо провести внеочередной созыв Думского комитета, затем…
Гамильтон, делая вид, что не слышал, обращается только к Глински:
– Может, хватит убивать время? Пока вы проведете ваши обсуждения…
– Убивать время? – Глава партии Единства лениво отпивает из бокала. – Мне казалось, вы зовете это демократией.
Мэр нервно смеется. Но его никто не поддерживает, и он затихает. Глински продолжает:
– Все нуждаются в охране, в том числе и твоя драгоценная персона, по поводу и без размахивающая пистолетом. Я не требую в свое распоряжение всех частей, равно как и…
«Свободный» не выдерживает. Треснув ладонью по столу, он вскакивает:
– Это я слышу от человека, неофициально контролирующего все наши гарнизоны?
Я поспешно хватаю его за руку и чувствую, как она трясется. И когда я отпускаю ее, я понимаю, что дрожь передалась и мне.
Все молчат. Гамильтон сказал правду. Даже мэр отводит глаза, но Глински все так же равнодушно смотрит на противника и пожимает плечами. А один из его «товарищей» возмущается, подпрыгивая на стуле и брызгая слюной:
– Вы подразумеваете, что мы насаждаем авторитаризм в армии? Это клевета! А знаете, что это подсудное дело?!
Его голос напоминает визг пилы, Дэрил и Вэнди морщатся. Гамильтон лишается дара речи, мэр скрещивает руки на груди, переводя встревоженный взгляд с одного лица на другое. Его губы беззвучно шевелятся, точно он не понимает, кого нужно успокаивать в первую очередь.
– Барнаев, помолчите… – внезапно раздается голос Глински. – Не надо так нервничать.
Он поднимается, все еще глядя в глаза Гамильтону. Это напоминает движение постепенно вздымающейся над травой змеи. Очень медленно, чеканя слова, Глински произносит:
– Есть разница между контролем и авторитетом. Тебе это известно.
– В чем же она?
– В том, что солдаты не пойдут громить чужой штаб по моему приказу. Потому что я такого приказа не дам. Контроль можно передать кому угодно, авторитет останется. Я зарабатывал его не один год.
Гамильтон улыбается. Он задумывается на пару секунд и – уже без гнева, с ледяной вежливой интонацией, – уточняет:
– Авторитет или ужас? Впрочем… – его брови приподнимаются, – если авторитет правда есть, то контроль можно передать.
– Я не имею права решать такие вопросы, об этом было сказано.
– В таком случае мы просто тратим время, – резко перебивает Хан. – Зачем тогда…
– Нет, погодите. – Гамильтон жестом останавливает его. – Видимо, партия Единства опасается нашей подпольной деятельности, раз не согласна пойти даже на малейшие уступки.
– Единственное, чего я опасаюсь, так это того, что ты отправишь солдат искать путь на вашу чертову Землю.
– Если будет хотя бы небольшая надежда его найти…
– Люди могут погибнуть.
– Можно подумать, это тебя волнует.
Глински отвечает кривой, желчной ухмылкой:
– Ты ничего не знаешь о том, что меня волнует, щенок.
– Господа! – прерывает их мэр. – В другой раз, умоляю, не…
– Вы глава города, глава правительства! Решите вопрос с гарнизоном! У вас такое право есть.
Это произносит Элмайра, громко и отчетливо. Она смотрит в упор, ее ногти нервно царапают стол. Бэрроу отводит взгляд:
– Мы говорим о вооруженных силах и живых людях. Не о наборе игрушечных солдатиков, мисс Белова. Когда кто-то перестает видеть разницу, это кончается плохо. Пока товарищи возражают, я не стану обсуждать подобное с военным министром.
– То есть получается, что голоса товарищей самые весомые? – не выдержав, вмешиваюсь и я. – А наши?
Напыщенный индюк из четверки тут же отвечает:
– Мы – правящая партия, у нас больше кресел, и по конституции…
– По конституции наша система – двухпартийная. – Шеф смотрит на мэра, жуя виноград. – Или я что-то пропустил?
Мэр немедленно цепляется за этот аргумент:
– Да! Прошу вас! У меня предложение! Давайте проведем выборы среди солдат Западного гарнизона! К ому они хотят…
– Полагаю, нынешний глава их вполне устраивает, я назначил его сам. – Глински со скучающим видом смотрит в окно. – Мистер Гамильтон два года не является военнослужащим. Гарнизон никогда не возглавит гражданское лицо. Это уже не вопрос законодательства, это вопрос логики.
Внезапно раздается звон разбитого стекла. Только после испуганного вопля Вэнди я осознаю: глава «свободных» держит в руке пистолет. Он выстрелил по бутылке, стоявшей недалеко от руки Глински, и отбил верхнюю половину горлышка, в то время как сама пуля намертво засела в огромном поросенке на блюде. Точно у него во лбу.
Мэр приходит в себя – таращит глаза на Гамильтона и хрипло, с трудом заглушая гнетущую скрипичную музыку, спрашивает:
– Что это за бравада?..
– Всего лишь напоминаю мистеру Глински, что солдат всегда остается солдатом.
– Это…
Договорить мэр не успевает: в воздухе раздается свист, и в спинке высокого стула, на котором сидит Гамильтон, торчит нож. Примерно в сантиметре от шеи «свободного». Второй нож зажат в длинных пальцах Глински.
– Ван, вы что творите?
Голос мэра похож на рык. Он вскакивает, едва не опрокидывает тарелку и лихорадочно цепляется за ее край.
– Положите сейчас же нож, это приказ! Я еще могу понять вспыльчивость Джейсона, он молод, но вы…
– А я всего лишь напоминаю мистеру Гамильтону, что за столом нужно вести себя прилично.
Бэрроу затравленно переводит взгляд с одного на другого. Вэнди, облившаяся вином, трясущимися руками пытается взять салфетку. Она так и не произнесла ни слова. Я протягиваю руку и с усилием вынимаю из спинки стула Гамильтона нож.
Безнадежно. Ничего не изменится. Даже если кого-то зарежут, пристрелят, утопят или распнут над кукурузным полем. Пока все не спятят и происходящее не потеряет важность. Это будет наш личный ад. Намного трэшовее того, которым пугают религиозные фанатики.
– Пожалуй… достаточно.
Мэр возвращает всех к реальности. Меня выводят из себя трусливые, заискивающие нотки в его голосе:
– Поговорили, подрались… давайте искать компромисс. А сначала еще выпьем. За мир. Во всех смыслах. Ваш. Мой. Наш.
Он поднимает бокал, остальные машинально повторяют его жест. Некоторые даже пытаются улыбаться, но выпить никто не успевает: опять раздается звон разбитого стекла.
На этот раз повреждено окно. В зал влетает нечто, обернутое листом бумаги. Некоторое время мы не двигаемся, потом Элмайра, выбравшись из-за стола, нерешительно подходит к предмету со словами:
– Вдруг бомба…
Она берет сверток в руки и удивленно смотрит на нас:
– Камень…
Но тут ее взгляд падает на обертку. Элм подносит ее к глазам, пристально всматриваясь в расплывчатые буквы. Она молча кусает губы, потом сквозь зубы ругается и начинает комкать ее изо всех сил…
– Стой!
Ван Глински стремительно подходит и вырывает листок из подрагивающих рук.
– «Разработка была спрятана представителями партии Единства… документы об этом до сих пор хранятся в подземных помещениях мэрии. Партией Свободы ведется работа по поиску Серебряной колбы, чтобы положить конец многолетней лжи…»
Он прерывает чтение и поднимает голову, глядя на Гамильтона.
– Ах ты, ублюдок…
– Ван! – одергивает его мэр. – В моем присутствии следи за…
Его не слышат. Не слушают. И вряд ли его хотя бы замечают.
– Газета «Правда»? Седьмой номер, тварь?
– Ван!
– «По словам Джея Гамильтона, молчание длилось слишком долго, и недавние волнения – лишь искра грядущего пожара…»
– Да что ты несешь?
Глава «свободных» тоже встает. Как только он оказывается в паре шагов, Глински швыряет ему газету.
– А Харперсона не ты пытался угробить, ковбой? И почему я поверил, что ты заслуживаешь хоть какого-то…
Договорить он не успевает. Глава «свободных» бросается на него и бьет его в лицо. «Единоличник», конечно же устояв, отвечает ударом в челюсть. Дэрил и Хан несутся вперед – помогают Элм, которая первой полезла разнимать этих двоих. Поздно. То, что происходит на полу, похоже на клубок дерущихся собак.
– Замерли все!
Окрик похож на рев гризли. Раздается грохот, сыплется побелка. Стреляет мэр – в воздух. Убрав пистолет, он несколько раз гулко хлопает в ладоши. В ту же секунду он говорит шепотом:
– Встаньте.
Не сразу, но они подчиняются. Я смотрю на порванную блузку и разбитую губу Элм. Она едва стоит на ногах – ухитрилась сломать каблук. Хан держит ее за плечи. Вокруг тихо. Очень тихо. Мэр прерывает музыку.
– Вы просто рехнулись.
Дрожащей рукой Бэрроу отвинчивает пробку от банки с таблетками и вытряхивает на ладонь ее содержимое. Глотает, запивая алкоголем и вряд ли думая о последствиях. Он шумно выдыхает через нос и продолжает:
– Я отстраняю вас от управления Городом до собрания Думского комитета. Обоих. Ясно?
Но ни один из двоих не обращает на Бэрроу никакого внимания. Вытирая подбородок, Глински, которого Дэрил пытается удержать за плечо, обводит нас взглядом. Затем он снова смотрит на Гамильтона.
– Именно поэтому гарнизон он получит через мой труп!
– Подотрись своим гарнизоном. – Тяжело дыша, Гамильтон поправляет воротник рубашки, заталкивает за него выбившуюся цепочку с крестиком. – Надоело. Почему каждый раз на мировую иду я?
– На мировую? – «Единоличник» резко сбрасывает с плеча руку Дэрила, но продолжает стоять на месте. – Когда пишешь, как я держу людей в заложниках?
– Я в глаза не видел этой газеты! И если бы я не знал, что ты вправе публиковать любую дрянь абсолютно открыто, я подумал бы, что она твоя! Там были оскорблены мои…
– Как ты хорошо меня знаешь…
Голос Глински не выражает никаких эмоций. Он идет к столу, берет чей-то бокал и залпом выпивает вино. Мы все напряженно следим за ним, а он опять делает два шага к Гамильтону и останавливается. Усмехается, продолжая говорить:
– Мне нравится ваша боль. Нравится ваш страх. Я чудовище, чудовищнее всей твоей боевой своры, ходящей сквозь стены и пьющей кровь. Черт… – Он тихо смеется. – Прекрасно! Спасибо, «наша надежда», наш «горьковский буревестник свободы»… Да?
Эти двое стоят в центре круга. Мне хочется заглянуть в лицо Гамильтона – но со своего места я вижу только его затылок. «Свободный» молчит, «единоличник» делает еще шаг и, схватив за его воротник, тянет поближе:
– Подумай хорошенько… кто тебя им сделал?
Он разжимает руку, разворачивается и, ни на кого не глядя, выходит прочь.
– Прекрасно посидели… надо повторить.
Шеф смотрит в темное окно. Виноградина, которую он все это время держал в руке, раздавлена, сок течет по пальцам. Вытершись салфеткой, Львовский окликает Вэнди и Дэрила.
– Осмотрите пространство вокруг ресторана. Остальные – за мной.
Он встает, кивает всем на прощание и жестом велит нам подойти.
– Погодите, Дмитрий! – пытается остановить его мэр. – Мы еще…
Но «единоличники» также направляются к выходу. Мэр опускает руки.
– Как угодно. Хороните своих мертвецов.
Я смотрю на его лицо – оно бледное, на висках проступили вены, крылья носа раздулись. Мне стыдно. Мы снова… его подвели.
– Простите.
Я произношу это почти шепотом, не поднимая глаз, и вслед за остальными выхожу из зала. У меня снова болит спина. Там, где когда-то отрастали крылья и где касалась широкая ладонь.