Глава одиннадцатая
– Ты ничего мне рассказать не хочешь? – спросил Лешич, когда они с Сашенькой остались вдвоем.
Княгиня пожала плечами. Прыжов горько усмехнулся:
– Ну да! Я ведь не муж, призвать к ответу не могу! Но знай: мне очень, очень обидно, что не я, кто-то другой подобрал ключик к твоему сердцу.
– Не говори глупостей…
– Кто же он, счастливчик? Неужто и вправду приказчик? Или и здесь маскарад? Ой, а не он ли караулит тебя у черного хода?
– Ты о ком? – удивилась Сашенька.
Прыжов, поднаторевший описывать покойников в протоколах, парой фраз обрисовал конкурента:
– Высокий, стройный, плечи широкие, волосы каштановые, нос прямой с небольшой горбинкой, маленькие усики. По словам Ильфатки, с самого утра поджидает у черной лестницы новую кухарку Тарусовых. Уж не тебя ли?
Описание подходило к Ципцину! Но как он ее выследил?
– Черт! Только его здесь не хватало…
– Неужели приказчик?
– Мастеровой. Невская стеариновая артель или что-то в этом роде…
– С ума сошла?
– Да не сошла! Увязался вчера за мной с Ситного рынка. Я там чертовы огурцы с пупырышками покупала.
– И ты так вот сразу, с первым встречным… Нет, не могу поверить. Я тщетно добивался тебя пятнадцать лет!
– Лешич! Послушай…
– Нет уж, уволь от гнусных подробностей!
– Я все объясню…
– Мужу объяснишь.
– Ты расскажешь Диди?
– Думаю, он сам все узнает. Неспроста ведь установил за тобой слежку.
– Что ты несешь?
– Выгляни в окно.
Сашенька подошла к раме и отдернула штору.
– Видишь отрока у фонаря?
– А… – облегченно махнула рукой княгиня. – Это Глебка.
– Вы знакомы?
– Квас у него пила.
– Он за тобой хвостом ходит.
– Ошибаешься, он с утра до вечера здесь стоит.
– Нет! Помнишь, ты в морг ко мне заезжала? В субботу? Когда я вышел тебя провожать, он у ворот стоял…
Какой, оказывается, Лешич наблюдательный. Придется ему открыться, не то наломает дров.
– Ты попутал.
– Ничего я не путал! Отлично его запомнил, потому что он вел себя подозрительно. Как только ты в экипаж села, ваньку свистнул и за тобой поехал. А вчера смотрю, он здесь стоит, под вашими окнами. И сегодня! Так что приготовься, разговор у вас с Диди будет серьезным. Но если вдруг он тебя бросит…
– Не бросит! И разговора никакого не будет. Глебку не он нанял…
– А кто?
Рассказ Сашеньки не занял много времени. Конечно, про попытку Будницкого изнасиловать ее утаила. У Прыжова и так волосы дыбом встали:
– Господи! Сашенька? Ты что, белены объелась?! Тебя ведь могли узнать!
– Но не узнали же!
– Все еще впереди! Вдруг, например, Крутилин к вам в гости пожалует?
– Скажусь нездоровой.
– Тебе и сказываться не надо. Любой врач признает тебя душевнобольной. Здоровому человеку идея выдать себя за Марусю Муравкину в голову не придет.
– А Крутилин? Он что, по-твоему, тоже болен? Выговский рассказывает, Крутилин через день наряжается мазуриком и ходит по притонам.
– Крутилин – сыщик. Он преступников ловит!
– Как же, преступников! – рассердилась не на шутку Сашенька. – Бедолаг он безвинных ловит, вроде Антипа! А в это время настоящий убийца гуляет на свободе. Новые жертвы высматривает!
– Уже не высматривает. Бьюсь об заклад: ты – первая у Осетрова на очереди.
– Это мы еще поглядим!
– Ну уж нет. Больше ты из дома не выйдешь!
– Не командуй! Ты мне не муж!
– Тогда я все расскажу Диди.
– Нет, ты не посмеешь. Ты поклялся!
– Ты тоже клялась не лезть в расследование. Будем квиты!
– Но, Лешич…
– Я сказал: нет! Сегодняшний день ты проведешь со мной. Завтра, даст Бог, Муравкина осудят, Осетров успокоится и забудет про тебя.
– А ты на службу разве не собираешься?
– Нет! Исхлопотал отпуск на недельку.
– Ты, ты… Ты никогда себе этого не простишь! Из-за тебя невинного человека пошлют на каторгу!
– Пусть хоть мильон безвинных туда отправят, лишь бы тебя не отправили на прозекторский стол.
Улизнуть, похоже, не удастся. А что, если…
– А давай поедем вместе?
– Куда?
– Следить за Осетровым! Прошка шепнул: тот в три часа к содержанке отправится. К Марусе!
– Осетров следит за тобой, ты за ним. Прямо водевиль какой-то! А с чего ты вообразила, что именно Маруся содержанка Осетрова?
– Как же? Иначе не сходится!
– Что не сходится? Фантазии твои безумные?
– Ну, Лешич! Ну пожалуйста! Ты не волнуйся, я все продумала. Осетров меня не узнает. Я шляпку надену с вуалью!
– Шляпку…
– Лешич! Мне очень, очень надо! Диди такой упертый… Вбил себе в голову, что убила Маруся. Из-за этого и суд проиграет. А вдруг потом руки опустит?
– Молись, чтоб на себя их не наложил! Ты хоть понимаешь, что своим расследованием ставишь крест на его адвокатской карьере?
– Я только хотела помочь. Лешич! Лешич! Ну поехали!
– Ладно, поехали. А то ведь сбежишь, знаю я тебя!
И тут, словно нарочно, часы, стоявшие в будуаре, пробили два часа.
– Пора одеваться! – встрепенулась Сашенька. – Кликни-ка Клашу, а сам пока подожди в детской. Нет, не жди. Беги на Литейный и найми лихача. Встаньте у соседней парадной, а как только выйду из дома, подлетайте.
– Это еще зачем?
– Надо ведь как-то от Глебки оторваться!
Ездить на лихаче приличному человеку не подобает, это удел пьяных гусар и раскутившихся купцов. Непомерную плату лихач сдирает не столько за скорость, сколько за роскошный вид: грива его орловского рысака заплетена в косицы, круп наглажен в шашечку, откидной верх экипажа из лакированной кожи, ей под цвет длиннополый армяк с пуговицами, ограненными под бриллианты, кушак же возницы расшит серебряной или даже золотой канителью.
Лешичу, конечно же, было жаль затребованного червонца (торговаться с «Эх, прокачу!» бесполезно), однако иначе как на лихаче от Глебки действительно не оторваться – обычные ваньки дожидаются седоков на каждом углу, а катят медленно, нагнать легко.
Сашенька вышла из дома ровно в полтретьего, наряженная в летнее бежевое платье с отделкой из кружев. Длинные пепельные волосы были убраны под кокетливую шляпку с шелковыми цветами и вуалью. Помахав издевательски Глебке ручкой в длинной светлой перчатке, Сашенька вспорхнула в экипаж и была такова.
На Невском пересели на обычного извозчика, который к трем часам благополучно довез их к лавке Осетрова.
Встали неподалеку, шагах в двадцати от его дрожек. Калина Фомич появился минут через десять. Его провожала супруга Аграфена Минична:
– Не напивайся там!
– Постараюсь, – буркнул купец, усаживаясь.
– И не дерись больше.
– Говорю же – упал. Эй, Филька, трогай!
– За ним! – скомандовал Прыжов извозчику.
До биржи доехали быстро: всего и делов перемахнуть Тучков мост, а потом полверсты по набережной.
Остановились впритык за дрожками, у афишной тумбы, призывавшей ни в коем случае не пропустить прощальное представление знаменитой труппы Кораллова в Озерках.
Калина Фомич вылез, на ходу бросив вознице:
– Вернись к шести!
Филька, видимо, возразил (Сашеньке с Прыжовым было не слышно), потому что Осетров ответил с бранью:
– Не умничай, растак тебя и эдак! Жарко, лошадь взопреет. Домой езжай!
Калина Фомич повернулся и не спеша стал подыматься по широкой лестнице.
– Я за ним, – решил Прыжов. – Вдруг через другой выход улизнет?
Но купец поступил бесхитростно. Взобравшись наверх, огляделся, убедился, что дрожки его катят назад на Петербургскую, и тотчас спустился вниз. Сразу к нему подлетел ванька:
– Доброго здоровья, барин! Как обычно?
Осетров кивнул и взобрался в экипаж.
– Следуй за ним, но так, чтоб не заметил! – хлопнул по плечу возницу Прыжов.
На Биржевой линии ненадолго остановились у лавки братьев Елисеевых, оттуда Калина Фомич вышел минут через десять с ведерком, из которого торчало серебряное горлышко бутылки шампанского. Следом с двумя большими бумажными пакетами, полными сладостей и фруктов, выбежал мальчишка-сиделец. Осетров, не торопясь, устроился в экипаже, принял на руки пакеты и приказал извозчику:
– Трогай, братец!
Дальше ехали по Среднему, пока не свернули на 17-й линии в сторону Малого проспекта. Не доезжая до него шагов двести, пролетка с Осетровым встала. Извозчик помог Калине Фомичу спуститься, а потом почтительно распахнул перед ним дверь трехэтажного здания, на фасаде которого красовалась вывеска «Меблированные комнаты Златкиной».
– Прошка не ошибся, – прошептала Прыжову Сашенька. – Осетров к содержанке собрался.
Все шло по плану, вот только Лешич заронил сомнения: а вдруг содержанка не Маруся? Вдруг Муравкина и впрямь в деревню укатила?
И предложил:
– Поехали перекусим, а? На Большом проспекте множество рестораций. Осетров пробудет здесь до полшестого, это факт! К шести ему надо на Стрелку вернуться. Чего впустую торчать?
– Нет! – Сашенькины сомнения нарастали. – Пошли внутрь!
Портье не удивился. Парочки часто уединяются в меблированных комнатах на пару часов. Только осведомился, сально подмигнув:
– Господин и госпожа Ивановы, не ошибаюсь?
Лешич, усмехнувшись, кивнул. Портье черкнул что-то в гроссбухе, принял полуполтинник и выдал ключ:
– Триста тринадцатый нумер на третьем этаже. Проводить?
– Не надо! – отмахнулся Прыжов.
– Почему не спросил, в каком нумере Осетров? – недовольно выговорила Сашенька, поднимаясь по лестнице.
– Бесполезно, ни за что не скажет. А вдруг ты его жена?
– И как мы Осетрова найдем?
– Очень просто. Посмотри внимательно – лестницу только-только помыли. Видишь следы мужских ботинок? – обратил внимание Сашеньки Лешич, когда они достигли второго этажа. – Вот они повернули направо по коридору. За ними!
Следы оборвались возле двести второй комнаты. Здесь обладатель ботинок вступил на тряпку, лежавшую при входе, вытер подметки и, вероятно, зашел внутрь, – а куда ж еще?
– Ты иди в наш нумер, а я сюда загляну. Якобы по ошибке, – предложил Лешич.
– Зачем? Марусю в лицо ты не знаешь, а у девицы имя на лбу не написано. – Сашенька приложила ухо к двери. – Черт! Какая толстая! Не разобрать, что говорят…
Лешич с довольным видом полез в карман, откуда вытащил лакированный стетоскоп, выточенный из голландского бука. Ах, вот как, оказывается, он подслушал разговор с Живолуповой!
Прибор был сразу реквизирован. Приложив его к двери, княгиня услышала диалог:
– Грех это, Калина Фомич! – произнес с надрывом девичий голос.
– А мы потом помолимся. Вместе! Давай, давай, разболокайся!
– Пожалейте!
– Не верещи! Пащенка разбудишь.
– Пожалейте, Бога ради! Не дозволено жене мужу изменять!
– Ну, опять двадцать пять!.. А коли муж в тюрьме?
– Вы ж обещали, говорили, поможете…
– Помогу! Уже помогаю. Адвокату сто рублев отвалил!
У Сашеньки сжались кулаки. Брешет Осетров, как собака бешеная брешет!
– Только у полиции доказательств много, – продолжал басить Калина Фомич. – Голова и все такое. Да и признался Антип.
Сашенька с облегчением перекрестилась. Ух! Не подвела ее интуиция!
– Как признался? – В голосе Маруси (теперь можно было с уверенностью утверждать, что это она) послышалось отчаяние.
– Ну как, как… Не знаю, как… Взял да и признался. Душегуб он, оказывается!
– Антип не убивал!
– Не голоси! Шампанского вон хлебни, легче станет.
– Мы вместе вечеряли…
– Верю, верю! Ну да ничего не попишешь. Видать, судьба у Антипа такая. А тебе, голуба, о своей думать надо. И о младенце! Кому вы нужны, кто об вас способен позаботиться? Калина Фомич! Следовательно, что? Надобно его отблагодарить. Ну давай, Марусечка, не кобенься!
– Нет! Не могу!
– Да я ж не чужой – кум! Разве то кума, что под кумом не была? Ну давай, поцелуй меня, милая! Я ж к тебе с добротой, а ты? Кобенишься, монахиню корчишь! Каждый я раз уговаривать должон, что ли?! Эй, эй, ты куда это собираешься?
– В полицию! – сказала решительно Маруся. Сашенька ее сразу зауважала. – Так им и скажу: не убивал Антип…
Калина Фомич расхохотался:
– Иди, иди! Они обрадуются! Сыскались, поди, тебя! Знаешь, что им Антип наплел? Что ты помощницей ему была, голову рубить помогала…
– Что? Да как же?
– А в полицию только попади! Такие там изверги, в чем угодно повинишься. Так что, голуба, заканчивай комедь ломать. Намерения у меня сурьезные, сама видишь. Платьице тебе шелковое купил, чулочки-носочки всякие. Живешь тут, как герцогиня! Пельсины-лимоны жрешь. Я вот что обещаю: как женушка моя окочурится, женюсь, ей-богу, женюсь на тебе. Ну, ну! Уважь, старика. Только о тебе и мечтаю! Как гладить буду, как целовать….
– Калина Фомич! Родненький! – Сашенька услышала, как Маруся бросилась перед соблазнителем на колени. – Что хошь сделаю! Только выкупи Антипку, выкупи из тюрьмы…
– Так-то лучше. Не хнычь! Ослобоню твоего душегуба, ей-бо, ослобоню. Выждать только надо. После суда, когда на каторгу пойдет, оно легче! Дай-ка с одежей подсоблю…
Обычно желание чихнуть у Сашеньки зрело долго – вначале нежно свербело в носу, потом откуда-то изнутри прибывала энергия, которая, накопившись, раздувала ноздри, захлопывала глаза и взрывалась оглушительно и сладко. Но в этот раз все этапы пролетели за секунду, а результат случился столь громким, что за дверью сразу закричал, испугавшись, ребенок.
Безо всякого стетоскопа Сашенька услышала решительные шаги. Быстро вскочила – Лешич успел лишь притянуть ее и обнять, как открылась дверь.
– Ну что такое? – раздался за спиной княгини недовольный возглас Осетрова.
Воспользовавшись ситуацией, Лешич прильнул к Сашенькиным губам, а Осетрову махнул рукой, мол, извините.
– Нашли место, – проворчал тот, с шумом затворяя дверь.
Тут надобно сообщить, что Сашенька когда-то давно чувства к Лешичу испытывала, что, в общем-то, не удивительно. Жили они под одной крышей, виделись каждый день, в тринадцать «пришла пора, она влюбилась». Пятнадцатилетний Прыжов представлялся ей если не Онегиным, то точно Ленским. Лешич же, как и положено романтическим героям, оставался холоден, в кругу приятелей подсмеивался над нелепой отроковицей, писавшей глупые длинные письма на французском, хорошо хоть не в стихах.
Отвергнутая Сашенька по несколько раз в день с выражением читала финальный монолог Татьяны, тот самый – «я другому отдана», а засыпая, желала себе никогда не просыпаться. Была уверена, что после ее смерти, у утопающего в цветах гроба, злосчастный Лешич наконец прозреет! Будет безутешен! Будет руки себе ломать и молить Бога вернуть Сашеньке жизнь!..
Потому на повестку дня встал вопрос: где достать яд, которым граф Монте-Кристо потчевал Валентину де Вильфор?
Эксперименты с мышьяком окончились плачевно. Сашенькин организм привыкать к яду отказался, сразу начались рвота и понос, опытный врач Илья Андреевич Тоннер быстро догадался о причинах и сделал промывание желудка.
А несчастный, ни в чем не повинный Лешич был сослан на обучение в Московский университет. Когда он оттуда вернулся, Сашенька уже была замужем за Диди. Тут-то и наступило долгожданное прозрение, но никакой радости княгиня Тарусова не испытала. Первая влюбленность давно была вытеснена большой и настоящей любовью!
Прыжов не отпускал Сашеньку, и ей тоже было не оторваться. Столько страсти, столько нежности вложил Прыжов в этот долгожданный поцелуй, что разум, цербер наших чувств и необдуманных порывов, куда-то вдруг спрятался. Мелькнула шальная мысль: почему бы и нет?
Несколько дней назад Сашенька с гневом бы ее прогнала. Не потому что ханжа, а потому что ей повезло. Они с мужем любили друг друга, потому верность была ей не в тягость. Родись она пятьдесят или сто лет назад, когда адюльтер был естественен, как насморк, все равно не изменяла бы Диди! Зачем?
Однако последние события поколебали отношение к князю. Вовсе не она, Диди должен был искать Марусю! Не она, а он должен был вести расследование. Но князь сидит рохлей, пишет пустые речи. Похоже, что сдался без борьбы! Где тот Диди, которого она любила? Нет его. Осталась бледная жалкая тень. А чувства, что ножи, тупятся от каждодневного употребления. Давно уже Сашенька не ловила восторженных взглядов мужа, волновавшие когда-то слова произносились теперь скороговоркой, физическая близость случалась все реже.
Лешич, Лешич! Как же хорошо он ее чувствует! Пятнадцать лет только вздыхал, а теперь, когда она терзаема сомнениями и мучениями, пошел в наступление.
Почему бы и нет?
Лешич наконец прервался, и Сашенька увидела его пьяные от счастья глаза. Сжав ей руку, он тихо произнес:
– Пошли!
Спасло то, что первое касание не в нумере случилось, в коридоре. Иначе…
А так выпало время подумать. Сейчас их ждет миг счастья, но что потом?
Объявить Диди, что уходит? А вдруг и впрямь руки наложит? Делать вид, что ничего не произошло? Украдкой пожимать Лешичу руки и наблюдать, как он ухлестывает за Натальей Ивановной? Стать воскресной любовницей, бегать по нумерам под сальными взглядами половых и портье за порцией телесных радостей?
А что скажут дети? Отец? Брат? Дядя?
В коридоре третьего этажа, всего в паре шагов от нумера, Сашенька остановилась.
– Я, пожалуй, пойду, – сухими губами без выражения произнесла она.
Лешич отпустил ее руку. Достал портсигар, вытащил папиросу. Чиркнув шведской спичкой, прикурил.
– А как же Маруся? Бросишь ее на произвол судьбы?
– Нет! Нельзя… Езжай к Диди. Все расскажи!
– Все? – удивился Лешич.
– Нет, конечно, – поправилась Тарусова. – Объясни, что ты случайно ехал мимо, заметил Осетрова с шампанским и проследил. А про меня ни слова! Дай-ка и мне папироску.
– Ты разве куришь?
– Еще нет, но сейчас начну. Говорят, думать помогает.
Прыжов продул гильзу, прикурил, отдал Сашеньке, та затянулась. К своему удивлению, не закашлялась, однако тут же закружилась голова.
– Может, все-таки зайдем? – грустно предложил Прыжов, кивнув на комнату.
Сашенька покачала головой:
– Нет, Лешич, прости. Мне надо идти.
– Я провожу!
– Нет! Мне хочется побыть одной.
– Я понимаю…
– Заставь Диди съездить к Антипу. И Марусю пусть к нему прихватит!
