Глава 2
Небо синее-синее, кажется, будто весь мир утонул в этой синеве. Шумящий за пальмовой рощей Нил где-то там, в своих верховьях, должно быть, вытекает из этой небесной сини и уже потом, в землях отца, разбиваясь на множество потоков Дельты, впадает в Срединное море.
Сетх-Ка, второй сын земного воплощения светозарного Гора, прикрыл глаза и всем телом ощутил, как яркое небесное око обжигает землю нестерпимым жаром. Полуденный зной заставлял все живое прятаться в спасительную тень.
Здесь, под грациозными, будто танцовщицы, финиковыми пальмами, было тихо и радостно, заливались привезенные из-за дальнего моря птицы, священные кошки Бастет разгуливали, гордо подняв хвосты, ежеминутно норовя потереться о дремлющего принца. А то и вовсе, знаменуя любовь богини, улечься на грудь юноше. Сетх-Ка такое проявление божественного внимания только радовало.
Он вообще любил четвероногую живность, впрочем, не менее, чем птиц, в которых и вовсе души не чаял. Сетх-Ка готов был часами следить за неспешным парением соколов и стремительным чирканьем крыльев юрких стрижей, за порханием колибри и тяжелым полетом зобатых пеликанов, силясь постичь невероятную очевидность, мечтая вот так же воспарить над долиной Нила, полюбоваться величием земель, объединенных под рукой его отца.
Увы, высокое происхождение требовало от него совсем иного. Вот сейчас, лишь спадет нестерпимый жар, ему следует отправляться вместе с отцом на смотр лучников Элефантины. Конечно, принц, что бы он там себе ни мечтал, обязан быть военачальником, ибо чем сильней его армия, чем больше соседи боятся грозной поступи его воинства, тем прочнее мир в благословенных землях божественного воплощения Гора.
Стройные пальмы слегка покачивались, Осирис щедро одарил сегодняшний день спасительным легким ветром, надувающим папирусный парус божественной ладьи и дарующий великодушно спасение от зноя всему живому. Солнечные лучи, то исчезая, то вновь появляясь в просвете широких опахал пальмовых листьев, скользили по лицу Сетх-Ка, настойчиво пытаясь забраться под ресницы, но молодой принц лишь крепче жмурил глаза.
– Вставай, никчемный лежебока, бейся и умри, как подобает мужчине! – раздался над его головой властный окрик. Спящая на груди младшего сына повелителя Египта священная кошка Бастет от неожиданности вскочила на все четыре лапы, выгнула спину, подняла хвост трубой, изображая крайнее негодование, но затем бросилась наутек, должно быть, опасаясь непочтительности со стороны подошедшего. Сетх-Ка знал этот голос и понимал, что последует, если он не откликнется на столь неучтивый вызов. А потому, не заставляя себя упрашивать, он тут же перекатился в сторону, резко подтянул колени к груди и выпрямил их, прыжком становясь на ноги.
Юноша, стоявший перед ним, был ненамного старше, но мускулатура атлета и гордая стать его сделали бы честь взрослому мужчине. Жесткая повадка и манера двигаться выдавали в нем опытного бойца, любящего схватку и пьянеющего от вкуса победы. Сетх-Ка тоже никто в здравом уме не назвал бы хлипким, но все же до могучего противника ему было далеко. Однако выбирать младшему сыну фараона не приходилось.
Не теряя времени, он тут же атаковал, стараясь прийтись в ноги силачу, обхватить его под колени, толкнуть плечом и опрокинуть на спину. Но не тут-то было: едва его ладони коснулись противника, тот будто обручем зажал его поперек живота и, прогнувшись, подобно многоцветному призрачному мосту Ра, перекинул через себя. Другой поединщик, вероятно, распластался бы мертвой лягушкой на песке, но юного принца Сетх-Ка обучал самый лучший из наставников, живущих под небесной синью. Он ушел в кувырок и снова оказался на ногах, горя желанием победить. А противник был уже рядом. Подобно льву, он бросился на Сетх-Ка, ладонью правой руки, будто крюком, быстро обхватил затылок, с силой хлопнул, чтобы лишить принца ориентации в пространстве. А второй рукой попытался было схватить за предплечье, чтобы провести болевой прием. Однако младший сын фараона легко разгадал этот замысел и, хотя от удара мир на мгновение поплыл перед его глазами, скользнул вбок, ухватывая нападавшего за пояс, чтобы перевернуть, опрокинуть и навалиться сверху. Удайся ему этот бросок – и победа осталась бы за ним. Но Сетх-Ка не успел. Не успел самую малость, однако в бою никто не признает «почетного второго места». Силач обхватил рукой голову Сетх-Ка для нерушимости захвата, будто замком сжал запястье правой руки своей левой и начал давить изо всех сил, заставляя принца, выпучив глаза от боли, упасть на колени.
– Все, брат, все, ты победил, – прохрипел младший сын фараона. – Отпусти.
– Это было несложно. – На губах Ба-Ка, наследника живого воплощения Гора, скользнула насмешливая ухмылка. – Это было все равно что одолеть храмовую танцовщицу. Надо спросить у жрецов, почему тебя посвятили Сетху. Разве ты молния? Разве ты воин? Тебе бы все играть с козочками да ягнятами. Я бы сказал, что Сетх забыл о тебе, если бы думал, что он хоть когда-то помнил о таком недоразумении, как ты, неженка. Тебя следовало посвятить Анат, богине утренней росы, журчащих источников и всякой живности. Что с того, что она не мужчина? Ты ведь тоже похож на своего божественного покровителя, как робкая цапля на страшного сокола Гора. Впрочем, и Анат может быть воительницей, а ты… Зачем отец подарил тебе лук и стрелы? Ты только и способен, что пускать их в стоящие глиняные фигуры, да и то в безветренную погоду. Лучшим подарком для тебя было бы веретено, дорогой младший брат.
Сетх-Ка слушал, понурившись: он был проигравшим и запросил пощады, а значит, просто обязан был выслушивать насмешливые речи победителя. Конечно, на самом деле брат так не думает, но он доказал силу и ловкость и теперь демонстрирует свите, кто здесь господин и повелитель.
– Ничего, ничего, – продолжал Ба-Ка, – играй со своими зверушками. Может, хоть так девушки обратят на тебя внимание – примут за своего. Страшно подумать, если вдруг после восшествия на престол со мной что-то случится и ты станешь править страною. Что станется с божественной державой?
– Брат, я не желаю думать, что с тобой может случиться что-то плохое, – Сетх-Ка поднял взгляд на победителя.
– Кто поверит словам!
– Ты же знаешь, я никогда и никого не обманывал.
– А это главная уловка! Тот, кто никогда не обманывал в мелочах, часто таит большее вероломство, чем открытый лжец.
– Это не обо мне, – оскорбился Сетх-Ка. – Власть не привлекает меня.
Ба-Ка задорно рассмеялся, и его спутники, молча стоявшие в некотором отдалении от сыновей фараона, рассмеялись вслед за ним, хотя и не слышали негромких слов младшего принца.
– Это ты смешно сказал, – оскалился Ба-Ка. – Ну а положим, я поручу тебе править одним из номов?
– Прошу тебя, брат, не делай этого! Твое повеление было бы для меня пыткой, страшнейшим из ночных кошмаров. Я не создан, чтобы править. Тайны жизни и смерти, тайны растущего и исчезающего, язык всего живого – вот что истинно занимает меня. Я верен отцу и склоняю голову перед тобой как перед старшим. Но если будет мне задан вопрос, чего в этой жизни я желаю больше всего на свете, я честно отвечу – постигать истину и уменьшать боль всего живого. Жреческая мудрость привлекает меня. Наш учитель Ур Маа видит во мне немалые способности, и если со временем я смогу, как и он, стать жрецом Тота…
Выражение лица Ба-Ка стало из глумливо-насмешливого высокомерно-жестким.
– Ты лжешь, брат! Ты, как змея у ног льва, извиваешься, прячешься в песке, стараешься казаться ничтожным, ибо знаешь, что одного движения когтистой лапы хватит, дабы растерзать тебя. Но о чем бы ты ни шипел, стараясь усыпить мою бдительность, я знаю: ты поджидаешь лишь мгновения, чтобы ужалить, пустить яд и устроиться на трупе повелителя зверей поближе к солнцу. Знай, что бдительность моя неусыпна, и стоит тебе хоть на миг показать жало, кара моя будет моментальной и решительной. Но пока живи. Я расскажу отцу, что ты желаешь стать жрецом, и надеюсь, он будет добр к тебе. А сейчас приведи себя в порядок, нас ждут в храме Исиды.
Бык ступал тяжело, наклонив лобастую голову, выставив вперед длинные острые рога. Два могучих нубийца вели его, с трудом удерживая кольцо, вдетое в нос жертвенного зверя. На шее животного красовалось тяжелое деревянное ярмо, которое было обвязано крепчайшими веревками, и дюжина храмовых рабов держала их, опасливо поглядывая на обреченного быка. Общее возбуждение передавалось ему: он шел, мотая головой, гневно фыркая и глядя на собравшихся налитыми кровью глазами. Рабы то и дело изо всех сил тянули веревки, стараясь удержать рвущееся на волю животное. Но бык, словно не чувствуя боли, все тянул и тянул.
Великий фараон, повелитель Верхнего и Нижнего Нила, в урее, увенчанном атакующей коброй, с регалиями власти в руках сидел на золотом блистающем троне, созерцая шествие. Оба его сына стояли близ трона впереди толпы жрецов и повелителей номов, прибывших в роскошный Мемфис на ежегодный обряд поклонения Исиде, дарительнице жизни, супруге вечно живущего, вечно юного Осириса – едва ли не самый важный обряд этого времени года. Как было известно каждому, от того, примет ли Исида принесенную ей жертву, зависит, станет ли год удачным, будет ли богатым урожай, не налетят ли несметные полчища саранчи, не придут ли из-за моря или дальних верховий Нила свирепые дикари и много-много еще чего, касающегося каждого жителя страны.
Пока что предзнаменование не радовало: жрецы недовольно качали головами, глядя, как упирается бык. Исида будто отвернулась от своего народа и не желала принимать животное, выращенное специально для нее на самых тучных пастбищах страны. Великолепное животное, ни единого черного волоска!
Неужели богиня была чем-то или кем-то обижена? Фараон сидел мрачный, будто грозовая туча, хотя изо всех сил пытался не подавать виду. Ведь для всех без исключения собравшихся он – живое воплощение Гора – обладает достаточной властью, чтобы смирять людей и животных. Или же не обладает?.. Тогда по праву ли он занимает лучезарный трон?
Бык ступал тяжело и грозно, недобро оглядывая красными от боли глазами собравшихся зрителей. Он не собирался сдаваться без боя и, хотя кольцо в носу причиняло ему боль, гневно мотал головой, так что пятки удерживающих его рабов прочерчивали борозды на песке. Сетх-Ка глядел на обреченное животное и, казалось, ощущал обуревавшее его негодование.
«Он просто не понимает! – пронзила его мысль. – Звериным чутьем ощущает приближение смерти, но совершенно не понимает, какая участь уготована ему за чертой, отделяющей нижний мир от верхнего, и как важна его судьба для всего живущего на берегах великой реки». Младший сын чуть заметно коснулся украшенных лазуритом оплечий фараона:
– Отец, позволь поговорить с быком.
– Поговорить? – Фараон поднял на сына удивленный взгляд. – Ты в своем уме? Если перед смертью жертвенный бык поднимет на рога одного из моих сыновей, вряд ли кто-нибудь воспримет это как добрый знак.
– Этого не случится, отец. Я обещаю тебе!
Сердце Сетх-Ка стучало частой дробью, он вдруг вспомнил наставление жреца Ур Маа: «Убей в себе льва, и ты станешь выше льва». Сейчас он чувствовал, что бык в нем побежден и этому гиганту, так и играющему могучими, будто каменными, мускулами, ни за что не одолеть его.
Фараон склонил голову и сделал знак рукой верховному жрецу остановить процессию у входа в храм.
– Ступай, но учти: если бык поднимет тебя на рога и втопчет в пыль, я объявлю всем, что ты подменыш, слепленный из красной глины, а настоящий Сетх-Ка похищен духом пустыни и принесен в жертву крокодилоголовой Амат.
– Я не подведу тебя, отец.
Сетх-Ка устремился по широким ступеням святилища вниз, туда, где, упираясь изо всех сил, отчаянно стараясь высвободиться из рук удерживающих его силачей, мотал лобастой головой обреченный на заклание бык.
Увидев младшего сына фараона, нубийцы застыли, пытаясь заслонить собой морду грозного животного. Сетх-Ка сделал им знак расступиться и устремил внимательный, будто пронзающий сознание взгляд в глаза быку. От неожиданности тот вдруг застыл как вкопанный. Лишь фыркнул напоследок, будто в недоумении. Между тем Сетх-Ка стоял перед ним совсем близко абсолютно безоружный и не пытался ни напасть, ни убежать. Просто стоял и смотрел. И все, о чем вспоминал могучий бык, – обильное росяное пастбище, пахнущая цветами подстилка, ни с чем не сравнимое раздолье. Все это, будто связная речь, передавалось человеку, стоящему напротив, и проживалось, воспринималось им за считаные мгновения. Бык как будто жаловался на свою тяжкую участь одному из тех, от кого она зависела. Сетх-Ка внимательно слушал его речь и, казалось, понимал все-все до последнего слова.
– Приветствую тебя! – Молодой принц шагнул к жертвенному быку и поднял руку.
«Ты пришел убить меня?» – будто услышал он, а может, прочел это в налитых глазах мощного зверя.
«Нет, я пришел тебя приветствовать», – подумал Сетх-Ка, беззвучно разговаривая с быком. И, как показалось младшему сыну фараона, тот понял обращенные к нему слова.
«Я знаю, это дорога к смерти», – мрачно ответил жертвенный зверь.
«Это дорога к вечности. Смерть – лишь маленькая ступень к иному, лучшему миру. Точно так же, как и само рождение. Мы все умираем, но лишь избранные приходят в дом богов и становятся их частью. Сегодня ты придешь в чертог Исиды».
«Я хочу обратно на пастбище и не хочу умирать».
«Твое новое пастбище будет обширней, и ни один слепень не осмелится даже приблизиться к тебе».
«Ты говоришь правду?» – настороженно поинтересовался бык.
«Я всегда говорю правду».
«Я поверю тебе. Но мне страшно, будь со мной до последнего мига».
«Конечно, я буду с тобой».
Сетх-Ка дал знак рабам отпустить веревки и, положив руку на могучий загривок, бугром поднимающийся над спиной, вместе с жертвенным быком спокойным, уверенным шагом вошел под своды храма.
Сетх-Ка ступал рядом с могучим зверем и чувствовал его страх в предчувствии скорой неизбежной смерти. Он гладил мощную спину жертвенного зверя, едва сдерживая себя, чтобы не расплакаться от обуревавшей его жалости. Что поделаешь, такова воля богов. И всем, будь то человек или животное, надлежит безропотно повиноваться ей. Они приближались к алтарю в полном молчании. Собравшаяся знать, ошеломленная происходящим, боялась проронить слово, опасаясь, что наваждение развеется и разъяренный бык бросится в атаку на жаждущих его смерти людей. Алтарь был совсем уже близко. Сетх-Ка видел настороженные глаза верховного жреца и его подручных, которым предстояло разделывать тушу. Верховный жрец держал в руке длинный граненый жезл из небесного железа, готовый вонзить обращенную в металл огненную молнию в тугую плоть жертвы.
«Он не будет мучиться», – пытался убедить себя Сетх-Ка, но сердце его разрывалось на части от жалости. Уже сегодня он будет пастись на лугах, где зелень никогда не выгорает под испепеляющим жаром небесного лика Атона. Но видеть то, что будет дальше, он не мог. Ему прежде уже доводилось присутствовать при обряде жертвоприношения. Он знал, что сейчас верховный жрец нанесет единственный, но абсолютно точный удар. Его подручные тут же займутся своим кровавым делом, затем бычья голова будет отсечена, на нее обрушится град проклятий, и с требованием, чтобы все беды, уготованные фараону и всему Египту врагами ближними и дальними, упали на эту голову, она будет сброшена в волны Нила. Но перед тем как бросить рогатую голову в реку, юная девственница обмакнет в пролитую жрецом кровь цветок лотоса и коснется лба жертвы, будто на миг оживляя ее.
Подручные верховного жреца, с опаской поглядывая на сына фараона, ухватились за бронзовое кольцо, вдетое в нос лучшего из быков, выросшего на луговых пастбищах Дельты. Если бы только мог, Сетх-Ка бросился бы опрометью из храма – сердце его разрывалось от жалости к могучему животному, приведенному им на убой. Но он не мог этого сделать. Сын фараона не имеет права на чувства. А потому он стоял, замерев, будто изваяние, высеченное для услаждения взора досужей толпы. Он услышал совсем рядом последнее жалобное мычание и гул от падения на плиты каменного пола огромного тела мертвого животного, услышал, как, сопровождаемая громким выдохом, с размаху опускается на бычью шею освященная бронзовая секира.
В этот миг кто-то почтительно, но требовательно потянул его за руку, чтобы он не мешал обряду и отошел от жертвы. Сетх-Ка подался назад и открыл глаза – это был родич Асхотен, верховный жрец храма Ниау. Совсем недавно фараон, прежде оказывавший брату своей жены всяческие знаки внимания, распорядился отослать его из столицы в один из ближних храмов, и вроде бы здесь сейчас ему делать было нечего. Однако Асхотен стоял как ни в чем не бывало, держа за руку прелестную, совсем юную девушку, очень бледную и, как показалось Сетх-Ка, дрожащую от испуга.
Младший сын фараона с некоторым трудом, но все же узнал ее. Это была Асо, дочь Хафры, его дяди по отцу. Они давно не виделись. Много лет назад дядя уехал в Нехен правителем нома. Однако если он время от времени появлялся в Мемфисе, то его дочь, по слухам, воспитывали жрицы Бастет. С той поры, когда Сетх-Ка видел ее в последний раз, она из маленькой девочки превратилась в настоящую красавицу с обжигающими, будто уголья, темными глазами, блестящими черными волосами, пунцовыми губами и нежным овалом лица. Младший сын фараона невольно залюбовался ею, но сейчас девушка выглядела бледной и растерянной – видно, не по своей воле участвовала в кровавом ритуале. Сетх-Ка стало искренне жаль юную сестрицу, ему захотелось привлечь ее к себе, погладить уложенные в тяжелые косы длинные черные волосы. Но здесь и сейчас для этого было не время и не место.
Асхотен едва заметно подтолкнул замешкавшуюся Асо, цедя сквозь сложенные в улыбке губы:
– Давай, не медли!
Пошатнувшись, должно быть от волнения, девушка окунула цветок в кровь, хлещущую из туши, и, коснувшись им лба жертвенного быка аккурат между рогами, окропила его густыми красными каплями. Присутствующие сорвались в крик, спеша обрушить на несчастную жертву свои беды и проклятия. Сетх-Ка попятился и едва не упал на спину мертвого животного. Ба-Ка, красуясь атлетической статью, подскочил к Асо, сказал ей что-то, Сетх-Ка не услышал что, подхватил рогатую голову, поднял над собой и, сопровождаемый приветственными криками, начал спускаться по лестнице к берегу Нила.
– Свершилось! – неслось вокруг. – Свершилось!
* * *
Стража у карьера расступилась, пропуская верховного жреца храма Тота. Всякому было известно, что этот мудрец, которому открыты тайны мира, которого бог наградил бесценным даром прорицания, является одним из ближайших советников фараона. Настолько близким, что именно ему повелитель Верхнего и Нижнего Египта поручил воспитание сыновей. Никому и в голову не пришло поинтересоваться, что привело мудрого Ур Маа в опаленные солнцем скалы, где изможденные рабы добывают камень для гробницы живого воплощения Гора. Кто посмел бы спросить его об этом? Да и кому бы он стал давать ответ? Сопровождаемый одним лишь рабом с опахалом из страусовых перьев, Ур Маа расположился в тени скалы и, не отводя глаз, пронзая камень внимательным холодным взором, уставился на работающих в каменоломне нубийцев. Им, выросшим в жарких землях к югу от владений фараонов, подобный климат был не в новинку, и тяжелые изнурительные работы на солнцепеке они переносили легче других – те мерли просто как мухи. Начальник стражи, которому доложили о высоком госте, бросился к верховному жрецу Тота, дабы узнать, не желает ли чего видящий сквозь время. Тот покачал головой, не удостаивая воина ответом, бросил через плечо, даже не оглянувшись:
– Я призову тебя позже.
Вначале глава стражников старался держаться поближе к Ур Маа, чтобы незамедлительно ответить на его зов, но рутинные дела требовали надлежащего внимания, и он отправился заниматься ими, продолжая прислушиваться, не зовет ли премудрый жрец. Но тот безмолвствовал, сидел неподвижно, так что казался частью скалы, желтоватым пористым камнем, облаченным в жреческие одежды. Лишь один раз он отвлекся от созерцания, когда прибывший из дворца гонец объявил, что государь желает видеть его. Ур Маа чуть повернул голову, будто обдумывая, отвечать ли вообще, затем, будто приказ фараона мало что значил для него, все же произнес:
– Я непременно приду. Но не сейчас.
– Но фараон…
Ур Маа кивнул и отвернулся, давая понять, что разговор закончен. Не смея мешать созерцанию верховного жреца Тота, гонец отступил на несколько шагов, пытаясь вообразить, что с ним будет, если он привезет ко двору государя такой ответ. Повелитель, понятно, не обрадуется. Посланец тихо обдумывал в стороне, что еще надлежит сказать, какие доводы привести. И вдруг из карьера раздался крик, полный радости. Несмотря на то что гортанная нубийская речь была мало кому понятна, Ур Маа поднялся и быстрым шагом направился к кричавшему рабу.
– Давай, – он протянул руку, требуя находку.
– Но-о…
– Ты можешь потерять голову и находку, а можешь только находку. Давай!
Раб нехотя протянул верховному жрецу подарок судьбы, грозивший обернуться ее проклятием. Ур Маа аккуратно принял найденную диковину, закутал ее в шерстяной плат и положил в объемистую суму на поясе. Покончив с этим, он вернулся и поманил к себе начальника стражи.
– Чьи это рабы? – спросил он.
– Михареба, строителя, – спокойно ответил воитель.
– Передай ему, пусть нынче же придет к храму Тота. Он получит новых рабов взамен этих.
– А эти? – Начальник стражи постарался скрыть волнение, подозревая, что жрец велит устроить тут кровавую бойню.
– Эти отправятся строить крепость у второго порога Нила.
– Но ведь это же верная смерть! – воскликнул умудренный боевым опытом ветеран.
– Это не так. Верная смерть им – оставаться здесь, а там у них есть шанс выжить. Пойми это, если не хочешь присоединиться к ним. И главное, не пророни ни слова о том, что сегодня здесь вообще было что-то найдено.
* * *
Фараон был недоволен. Конечно, сегодняшняя мистерия Исиды прошла не просто успешно, а так, что о ней заговорят в самых далеких землях. Даже на Крите, славящемся тавромахией – поединками безоружного человека с быком, никто не может похвалиться, что он смог заставить быка-великана безропотно пойти на верную смерть. Не силой и болью, не угрозой, а воистину божественной волей! Но эта девчонка… Он еще раз вызвал в памяти образ дочери своего младшего брата. Спору нет, она прекрасна, невинна и по всем землям его державы не сыскать красавицы, столь подходящей на роль юной Исиды. Но откуда она взялась здесь, а главное – для чего? Впрочем, появись она тут одна, быть может, вопросов бы и не было. Но она прибыла вместе со своим отцом и Асхотеном – повелитель Египта скривил губы, будто вместо сладкого финика укусил летучего таракана, – вот уж чье появление здесь сулит немалые беды.
Он вспомнил не слишком далекие годы, когда радовался появлению мудрого жреца Ниау куда больше, чем приходу отца. Не он ли убеждал молодого принца, что отец-фараон правит вопреки воле богов? И что ему следует быть готовым занять его место и восстановить справедливость. Впрочем, справедливость, по его мнению, заключалась в том, чтобы объявить Ниау верховным богом его державы. Да, тогда, еще совсем мальчишкой, он и сам был убежден, что это будет лучший исход, что бог изначального первичного хаоса, из которого было создано все в этом мире, бог изначалия – наилучший выбор для Египта.
Но, что бы ни думал молодой принц, у фараона совсем иные резоны. Ему нужно поддерживать мир и покой державы, смирять врагов и укреплять торговлю. А для этого не следует ссориться с могущественными жрецами Ра, Осириса и Исиды. Разве не даровал он храму Асхотена золото и рабов? Разве не одаривал яшмой и лазуритом? Нет, верховный жрец никак не хотел смириться. Тогда фараон построил для него новый, огромный, роскошный храм вдали от столичного Мемфиса. И все равно сегодня Асхотен здесь. Не просто среди гостей, а рядом с дочерью его брата, прелестной Асо. Зная этого неуемного хитреца, можно с уверенностью сказать, что в столице опять плетется заговор и, несомненно, это заговор против него.
Фараон поднял глаза на замерших в ожидании приближенных. Кто из них готовит предательский удар? Судя по всему, Асхотен притащил девчонку неспроста – задумал произвести впечатление на его сыновей. Те ближе всего к трону, а молодая кровь способна толкнуть их на любое безумие ради черных глаз, тонкого стана и плавных изгибов тела красавицы. Следует подарить им по десятку рабынь для утех, может, это отвлечет их от ее чар.
– Ступайте, – наконец проговорил властитель Верхнего и Нижнего Египта. – А ты, – он указал на статного Микенца, начальника его личной стражи, – подойди. И пусть твои люди как следует проследят, чтобы нас никто не услышал.
Микенец послушно склонил голову, бросил что-то на родном языке одному из стоявших рядом воинов и подошел к государю так близко, как только позволял острый слух, чтобы услышать негромкие речи.
– Я велел следить за Асхотеном и докладывать мне обо всех его передвижениях.
– Еще вчера он был далеко отсюда.
– В Нехене?
– В Фивах.
– А уже сегодня оказался здесь, да еще и с нашей общей племянницей.
– Так и есть, мой государь. Он мчал без остановок, загоняя коней. Но к этой скачке все было подготовлено. Его поджидали десять подмен, так что он лишь пересаживался с одного коня на другого.
– Вот как? Но что он делал сегодня в храме Исиды? Меньше всего я рассчитывал увидеть его там.
– Именно ему было поручено подобрать девицу, достойную принимать участие в таинствах.
– Верховный жрец Исиды поручил ему найти такую девушку? Почему?! Разве у него мало своих подручных? Или его младшие жрецы настолько заняты, что за целый год не нашли времени отправиться по стране в поисках подходящей особы?
– Увы, мне это неизвестно. Но я знаю, что Асхотен встречался с верховным жрецом Исиды, когда тот выбирал быка.
– Вот, значит, как, – фараон сдвинул густые брови. – Что ж, либо старик обманут хитроумным Асхотеном, либо он с ним заодно. В любом случае необходимо усилить охрану дворца, моих покоев и приставить надежных людей наблюдать за этими хитрецами. И если вдруг их заговор вскроется, я не удивлюсь, если оба не доживут до явления Ра своему народу.
– Уже сделано. Мой человек подарил несколько монет писарю Асхотена, выпил с ним финикового вина. Тот рассказывает занятные вещи.
– Давай же, говори быстрее!
– Тому неведомо, о чем разговаривали Асхотен с верховным жрецом Исиды и о чем они договорились. Однако, получив распоряжение выбрать девушку для сегодняшней мистерии, вовсе не занимался этим, а сразу поехал к вашему брату. Как утверждает писарь, заручившись согласием отца, долго разговаривал с Асо, предрекая ей великую будущность и расхваливая ее братьев – ваших сыновей.
Лицо фараона нахмурилось, будто штормовая туча надвинулась на его чело, и губы плотно сжались. Микенец опустил глаза, хорошо зная, чем может грозить вспышка гнева могущественного повелителя. Фараон молчал, учащенно дыша и гневно раздувая ноздри, будто необъезженный жеребец. Пауза затягивалась и невесть чем бы завершилась, когда б в зал дворца быстрой поступью человека, уверенного в собственной правоте, не вошел Ба-Ка, старший сын и наследник престола.
– Я хочу поговорить с тобой, отец.
Фараон метнул на сына долгий изучающий взгляд, как будто желая понять, человек ли перед ним или чудовище предвечного хаоса, нацепившее личину его сына. Он сделал условный знак Микенцу удалиться, но быть начеку. Тайный ход, построенный еще при отце нынешнего повелителя, давал возможность скрытно пройти за стеной вдоль зала и оказаться почти у самого трона, невидимым от входа. Впрочем, отцу эта предосторожность не помогла.
– О чем ты хотел говорить, сын? – наконец, взяв себя в руки, поинтересовался фараон.
– Ты видел девушку сегодня в храме?
– Там было много девушек.
– Там была одна-единственная девушка – Асо – истинная юная Исида! Остальные ничто, ее жалкие тени.
– Я знаю, что твоя сестра прекрасна. Ты пришел сказать мне об этом?
– Отец, я желаю, чтобы эта девушка была моей женой. Она дочь твоего брата, а значит, вполне достойного рода. Она не связана ни с кем брачным обетом…
Фараон поднял глаза, будто рассматривая живописный фриз на стене. «Похоже, задумка Асхотена оказалась верной. Впрочем, этот хитрец редко ошибается в своих расчетах».
– Правильно сделал, что пришел ко мне, Ба-Ка. Конечно, женитьба наследника престола – дело государственной важности. Но отчего ты говоришь с таким жаром, будто я прежде уже отказал тебе?
– Отец, к чему эти уловки? – нетерпеливый и как всегда горячий Ба-Ка повысил голос. – Едва ли не каждому во дворце известно, что Асхотен привез в Мемфис Асо для того, чтобы выдать ее за Сетх-Ка! Я не знаю, чем верховный жрец Ниау опоил быка, но уверен, это было сделано для того лишь, чтобы свести моего никчемного братца с Асо. Поэтому я пришел. И говорю сразу – я не позволю кому бы то ни было забрать у меня Асо. Либо предай меня смерти, либо отдай ее!
Сердце фараона, не менее гневливого, чем его старший сын, уже гнало по жилам вскипевшую от негодования кровь. Этот сосунок будет диктовать ему, живому воплощению Гора, что делать и чего нет?! Он собрался было вскочить, приказать верному Микенцу схватить Ба-Ка и бросить в темницу для остужения не в меру горячей головы. Но холодная, точно острие стрелы, мысль вдруг пронзила его мозг: «Именно этого и желает Асхотен! Он знает, что Ба-Ка хоть и резок и несдержан в гневе, но предан мне. Если я кину его в застенок, от несправедливости и жестокости молодой принц взбеленится еще больше и будет желать моей смерти. В этот момент Асхотен действительно постарается выдать Асо за Сетх-Ка, день за днем начнет отравлять его дух ненавистью и подозрениями. Тот мягок и впрямь не от мира сего. И хотя совершенно по-детски любит меня, кто знает, долго ли продержится его любовь под ударами хитрости Асхотена и чар Асо? Старый заговорщик никак не уймется! Что ж, придется его унять. Остается только придумать как. Опасно вызывать недовольство жрецов Ниау, хранителей тайных знаний. Желающий порядка не должен гневить бога Предвечного хаоса».
– Я услышал тебя, мой сын, – наконец произнес фараон спокойно, с достоинством, без малейшего намека на обуревавший его яростный гнев. – Мне ничего не известно о намерении Асхотена выдать мою племянницу за Сетх-Ка, но, впрочем, мне вообще нет дела до его планов. Однако, раз тебя они тревожат, я во всем разберусь, и справедливость восторжествует. Призови ко мне Сетх-Ка, и пусть он поторопится – в государстве есть дела поважнее черноглазой девицы, даже если она моя племянница.
Ба-Ка, несколько удивленный столь мягким и спокойным ответом, молча поклонился и бросился к выходу. Дождавшись, когда он скроется, Микенец выступил из-за толстой колонны, поддерживающей свод.
– Что скажешь? – обратился к нему повелитель Верхнего и Нижнего Египта.
– Асхотен меньше дня в Мемфисе и уже доставил столько хлопот. Не думаю, что дальше их будет меньше….
Новый зверинец, построенный велением отца нынешнего фараона, располагался неподалеку от южных ворот Мемфиса. Прежний, малый, зверинец пустовал. Чаще всего в клетках содержали жертвенных животных перед мистериями. Но обитателей, и особенно обитательниц резиденции фараона, не слишком радовали завывания гиен по ночам, львиный рев, надсадные крики привезенных финикийскими купцами из-за моря длиннохвостых птиц диковинной расцветки. Новый зверинец был куда больше прежнего. И главное, теперь в особые дни любой желающий за небольшую плату мог полюбоваться причудливыми зверями, привезенными в столицу из самых далеких уголков обитаемого мира.
Сегодня для посетителей зверинец был закрыт. Впрочем, для младшего сына фараона это было несущественно. Он шел между клетками, не замечая настороженных взглядов стражи, не слушая заискивающих речей смотрителя. Конечно, слух о его «проделке с быком», преувеличенный, обросший множеством невероятных деталей, уже докатился и сюда. И потому все, кто сейчас наблюдал за Сетх-Ка, гадали, что задумал молодой принц. Лицо его было задумчиво и даже печально. Прощальные слова жертвенного животного, если это, конечно, были слова, а не какое-то наваждение, стояли в его ушах, причиняя душевную боль. Он как-то пропустил мимо сознания все, что происходило после окончания мистерии. Вроде бы жрец Асхотен подходил к нему с прелестной Асо. За те годы, что они не виделись, из милой девчушки та стала восхитительной красавицей. Конечно, он рад был видеть милую сестрицу. Кажется, и она тоже обрадовалась встрече с ним. Но эта боль, последний вздох могучего зверя, добровольно отдающего себя для свершения божественного предначертания, – они туманили взор и не давали думать ни о чем другом.
И все же Сетх-Ка осознал и на деле опробовал свою не поддающуюся объяснению силу. Он и прежде ощущал, что может влиять на поведение кошек, любимиц Бастет, или гончих псов своего отца. Но чтобы так… Он и сам недоумевал, как это у него получилось. У кого же было спросить, как не у главного смотрителя зверинца, знающего так много о повадках животных? Но тот лишь кланялся, твердил о воле Исиды и что-то плел о предзнаменованиях, о том, что в Мемфисе якобы шепчутся, будто новый государь будет править всеми тварями живыми, как людьми, так и всяким зверем. Утомившись слушать, Сетх-Ка махнул рукой подобострастному служителю:
– Пойдем.
Они остановились возле большой клетки, сложенной из массивного бруса ливанского кедра. В ней на толстой, вмурованной в каменный пол ветке лежал мощный пятнистый зверь. Завидев чужаков, он поднялся, настороженно оскалил клыки и предупреждающе зарычал. Принц остановился перед ним, вплотную приблизился к деревянной решетке и пристально, не мигая, посмотрел ему в глаза. Но без вызова, не как соперник, изготовившийся к бою, а будто желая погладить, успокоить разъяренного хищника. Леопард еще пару раз бросился на решетку, оставляя глубокие следы на древесине острыми когтями, но потом вдруг сел и в недоумении уставился на Сетх-Ка, будто только сейчас увидел его. Принц улыбнулся и тоже присел на корточки, мысленно продолжая гладить и чесать за ухом смертельно опасного зверя. В глазах свирепого хищника внезапно потух огонек звериной ненависти к двуногим тварям, некогда бывшим его обычной добычей, а теперь засадившим его, вольного охотника, в нелепый ящик на потеху толпе. Зверь вдруг лег и замурлыкал, топорща усы и жмуря от удовольствия глаза. Сетх-Ка чувствовал, что сейчас они с этим грозным хищником составляют единое целое и что его собственные мысли в тот же миг становятся желаниями леопарда. Еще вчера он и подумать о таком не мог, нынче же…
– Отвори клетку, – потребовал молодой принц.
– Но это запрещено, мой господин. Да и как можно? Этот зверь – воплощение смерти. Лев и крокодил не так опасны для человека, как этот зверь. Сила его столь велика, что он способен забраться на дерево с антилопой в зубах так же легко, как мы – подняться по широкой лестнице. Я не смею.
– Отвори дверь клетки, – с напором повторил сын фараона. – Такова моя воля.
Смотритель зверинца поискал глазами стражников, незаметно сделал знак, и те изготовились для того, чтобы в случае первых же признаков опасности пустить стрелы в пятнистую мишень. Это, по сути, была тщетная предосторожность. Как бы ни была хороша реакция лучников, вряд ли они успели бы выстрелить быстрее, чем леопард прикончит неразумного любителя острых ощущений.
Смотритель отодвинул засов, распахнул клетку и оказался в небольшом закутке, защищенном решетчатой дверью. А леопард стремглав выскочил на волю и тут же принялся тереться о колени Сетх-Ка, будто котенок-переросток. Потрясенный смотритель не знал, что и сказать. Молодой принц опередил его.
– Я прогуляюсь с ним, – тоном, не терпящим возражений, объявил он и направился к выходу.
Смотритель лишь согласно кивнул и отправил четырех лучников следом. Ибо в то, чего не бывает, невозможно поверить, даже если видишь собственными глазами.
Они шли по дороге, все больше удаляясь от города – юный сын фараона и его пятнистый спутник, казалось, забывший о своих охотничьих инстинктах и буквально тающий от нежности к своему двуногому повелителю. Сетх-Ка обдумывал, как лучше попросить у отца в свое пользование старый зверинец, чтобы населить его своими будущими друзьями.
Раздумья его были прерваны неучтивым окриком. Шерсть на загривке леопарда моментально вздыбилась, острые, как кинжалы, длинные клыки обнажились в недобром оскале. Но Сетх-Ка лишь похлопал зверя по шее, успокаивая.
Он повернулся. За его спиной трое надсмотрщиков уныло гнали партию рабов, этак с полусотню голов. Узнав сына фараона, они упали на колени, моля пощадить их, не наказывать за оплошность. Рабы-нубийцы, похоже, были рады унижению своих мучителей и втихомолку скалили белые зубы, глядя на распластанные в пыли тела.
– Встаньте! – потребовал Сетх-Ка.
Те с опаской повиновались, таращась на дикого зверя, припавшего к земле у ног принца в ожидании команды броситься и разорвать дерзких недругов.
– Кто вы и куда направляетесь?
– Эти люди, – старший из кнутобойцев безучастно кивнул на рабов, – трудились на каменоломне неподалеку от города. Но сегодня верховный жрец Тота велел гнать их на строительство крепости у второго порога Нила.
– Ур Маа? – Сетх-Ка не смог сдержать удивления.
– Да, он, – подтвердил надсмотрщик. – Этих велел гнать едва ли не на верную смерть, а других прислал в каменоломню.
– Но почему? – недоумевая, спросил принц.
– Потому что его бог послал ему подарок, а тот возьми да и попади ко мне. Ну бога-то в болото к крокодилам не пошлешь, а нас вот погнали, – нарушая все возможные границы дозволенного, ответил за надсмотрщика один из рабов.
– Эй, ты, поговори у меня! – Над головой надсмотрщика, развернувшись коброй в прыжке, свистнул витой бич. Тот, кому предназначался удар, даже не подумал отпрянуть в сторону. Твердый, как орех, узел рассек ему кожу на плече, но раб лишь чуть поморщился, даже не глянув на выступившую в ране кровь. Сетх-Ка невольно залюбовался этим статным мускулистым нубийцем. Из всей полусотни рабов у него единственного на руках красовались тяжелые колодки.
– Приблизься, – скомандовал сын фараона.
Почуяв запах крови, леопард резко сузил глаза и забил хвостом, поднимая дорожную пыль.
– Нет, – коротко бросил Сетх-Ка, и разочарованный зверь лег, положив голову на вытянутые лапы.
Обладатель колодок вышел из строя и сделал несколько шагов навстречу Сетх-Ка.
– Как тебя зовут?
– Счимбо, – коротко выдохнул чернокожий силач.
– Так ты и впрямь полагаешь, что бог ошибся?
– Не мне судить богов. Но он дал подарок мне, а жрец там сидел и ждал его, даже отказался идти на зов твоего отца. Так что сам посуди, ошибся бог или нет.
Сетх-Ка улыбнулся. Этот смельчак нравился ему.
– Боги не ошибаются. Полагаю, если Тот послал тебе подарок для своего верховного жреца, то лишь затем, чтобы отметить среди прочих. Его знак мне ясен. Я отпускаю тебя. Эй, снимите оковы!
Старший надзиратель застыл в замешательстве. Он не мог перечить сыну повелителя, но также не мог ослушаться предельно ясного приказа жреца.
– Кстати, что это был за дар богов? – между делом поинтересовался Сетх-Ка.
– Цветок из странного камня.
– Эй ты, молчи! – возмутился надсмотрщик, хватаясь за бич. – Жрец велел молчать, если жизнь дорога.
– Жизнь дорога лишь тем, кто не верит в своих богов. С теми, кто верит, все происходит по их воле, – парировал нубиец.
Надсмотрщик обернулся к принцу:
– Этот человек опасен, его нельзя отпускать. Он много убивал.
Сетх-Ка внимательно поглядел на Счимбо:
– Ты был воином?
– Да, воином и вождем моего племени. Вы пришли к нам, чтобы привести сюда рабов на каменоломни и строительство каналов. Я бился, защищая свой дом.
– Достойные слова достойного человека. Сними колодки. И можете идти дальше.
– Но как же?.. – опасливо начал служака.
– Он останется здесь. Свободному человеку не место среди рабов.
– Но он опасен! – снова взмолился надсмотрщик, однако, поймав на себе заинтересованный взгляд леопарда, тут же умолк. Обещанное жрецом ужасное наказание далеко, а пятнистая смерть, плотоядно облизывающаяся, глядя на него, – вот она.
Надсмотрщик чуть слышно выругался и приказал снять колодки. Сетх-Ка бросил ему монету. Поймав ее, тот благодарно согнулся в низком поклоне, затем прикрикнул кнутобойцам, чтобы шли дальше. И поскорее, да будет велик фараон, пока в светлую голову младшего сына воплощенного Гора не взбрело еще какое-нибудь сумасбродство.
Они стояли у пылящей дороги и провожали взглядом удаляющуюся колонну, Счимбо разминал затекшие после тесных колодок запястья. Разочарованный уходом обильной трапезы, леопард прилег в тени придорожного камня и вылизывал лапы, словно намереваясь тщательно помыть их перед едой.
– Благодарю тебя, принц. Ты добрый человек. Прежде я не думал, что в ваших землях есть такие. Как я могу отблагодарить тебя?
– Ты уже отблагодарил. Больше ничего не нужно. Если пожелаешь, я могу отпустить тебя здесь и сейчас, но лучше мы прежде отправимся в Мемфис, я велю писцу составить для тебя грамоту с пропуском через земли моего отца. Иначе вряд ли тебе удастся далеко уйти от столицы.
– Вероятно, удастся, вернее, удалось бы, но это стоило бы жизни многим из твоего народа. Из почтения к тебе я пощажу их. Будь по-твоему.
Колонна уже скрылась из глаз и им пора было возвращаться в Мемфис, когда на горизонте появился всадник на мчащемся галопом коне.
– Если глаза не обманывают меня, это же мой братец! – удивленно воскликнул юный принц.
Это и впрямь был Ба-Ка. Впрочем, мало нашлось бы под небом Египта людей, которые могли бы вот так вот, бросив львиную шкуру на спину яростного коня, мчать верхом, подобно дикому нубийцу. Молодой наследник гордился своим умением и всякий раз, когда случалась возможность, демонстрировал его. Особенно если это давало возможность покрасоваться перед девицами. Те с замиранием сердца глядели на принца, гарцующего на лоснящемся черном жеребце, обхватив коленями спину животного. Их сердца таяли от одного взгляда на этого храбреца.
Ба-Ка спешился неподалеку и тут же насмешливо бросил:
– Я смотрю, ты приглядел себе дружка! Что ж, он не совсем зверь, но все же не совсем человек. Как раз для тебя.
Кулаки нубийца сжались, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, притаившийся за придорожным камнем леопард стрелой метнулся на Ба-Ка. Тот попытался было выхватить из-за пояса кинжал, но тщетно: мощный зверь уже сбил его наземь, и из разинутой пасти хищника на лицо Ба-Ка текла голодная слюна. Державшиеся в отдалении лучники – смотрителя зверинца бросились – натягивать луки, но в этот миг Сетх-Ка оказался у них на пути и требовательно крикнул:
– Нет! Ко мне!
Леопард нехотя повиновался, все же, будто случайно, полоснув обидчика когтем по груди.
Ба-Ка, скрипя песком на зубах, зажимая ладонью глубокую царапину, от ярости не мог связать и пары слов.
– Ах ты заморыш! – клокотал он. – Ничего, даже звери не помогут тебе! Ничего тебе не поможет! Знай, Асо будет моей, что бы там ни решил отец!
– Что ты говоришь, брат?
– Отец призывает тебя к себе, поспеши! Я и так насилу отыскал тебя. – Лицо Ба-Ка стало каменным. – И даже не думай об Асо!
