24

Удивительный сегодня был день. Удивительный во всех смыслах — мы не только ни разу не поссорились, но и вместо того чтобы вернуться домой, отправились в Мортенхэйм. Я была непростительно взъерошена для леди: попытки Анри соорудить мне прическу закончились ничем, потому что часть шпилек потерялась на другом берегу. Пришлось просто распустить волосы. Амазонку, на которую налипли травинки, паутина и всякая мошкара, я отдала горничным на чистку. А вот с тем, во что переодеться, возникли проблемы — в гардеробе не нашлось ничего достаточно… женственного. В конце концов я все-таки откопала платье дебютантки — бледно-мятного цвета, уже не модное, но интересное. Неглубокое декольте подчеркивали кружева, лиф плотно облегал стан, а короткие пышные рукава-фонарики смотрелись симпатично.

К счастью, я в него влезла. И как-то слегка помолодела даже. То ли из-за холодного цвета, то ли потому что последний раз я его надевала в семнадцать. Десять лет назад… Целых десять лет.

— Как я выгляжу, Ирма?

— Замечательно, миледи. Мне очень нравится.

Удивительно, но мне тоже нравилось. Вот только нормально ли это — появляться в платье дебютантки в моем возрасте? Какое-то время я смотрела на себя в зеркало, раздумывая — а не переодеться ли? Потом решила оставить как есть. Вино приятно кружило голову, поэтому все запреты казались надуманными и несущественными. Если что, скажу, что мне напекло голову.

Комнату Анри отвели не в гостевом крыле, а рядом с моей. Но дожидаться его я все-таки решила в гостиной. Шла по коридорам и поражалась тому, каким большим и холодным мне кажется Мортенхэйм. Таким знакомым и в то же время далеким, точно я не была здесь те самые десять лет. В прошлый раз, когда мы приезжали с Луизой, я такого не чувствовала. Или просто не замечала?

До гостиной не дошла, невольно свернула к библиотеке и остановилась в нерешительности. А потом толкнула дверь, с наслаждением вдыхая знакомый запах бумаги, дерева, кожи. Передо мной раскинулась длинная зала, в которой можно потеряться, одна из самых больших в замке. Царившую здесь темноту, подчеркнутую задернутыми портьерами, разрушать не стала, не стала зажигать светильники. Пошла вдоль стеллажей, запрокинув голову — от высоты захватывало дух. Лестница между этажами и передвижные лестницы, с которых лучше не смотреть вниз. Бесконечные ряды книг: я скользила пальцами по истертым корешкам, даже перчатку сняла, чтобы чувствовать ярче. Нет, это место — мой единственный дом, и об этом следует помнить.

— Догадывался, что найду тебя в библиотеке.

Негромкие шаги: Анри шел следом, но я не остановилась. Слишком уж много он обо мне знает. Слишком хорошо меня чувствует. Как никто другой.

— Ты наверняка целыми днями пропадала здесь.

Все ближе, ближе и ближе. Я подавила желание ускорить шаг, обернулась, сложила руки на груди.

— А где пропадал ты, пока я пропадала здесь?

Анри приблизился. Сумерки за окном давно сгустились, вечер плавно перешел в ночь, но мы были отрезаны ото всего мира. С одной стороны — стеллажи книг, с другой — каменные стены и драпировка портьер. Интересное чувство, как во время солнечного затмения. Когда на минуту над землей сгущается ночь, но из-за темного диска по краям разливается свечение, и ты понимаешь: сейчас полыхнет так, что глазам станет больно. Я вглядывалась в лицо мужа, в тонкий, едва уловимо сияющий ободок радужки. Не так давно, здесь же, я спросила его о том же самом. Но как он ответит сейчас?

— В те годы мне было нечего тебе предложить, Тереза. Я был сопливым мальчишкой без прошлого и будущего, с сомнительным настоящим. Все, что у меня оставалось, — документы родителей и моя кровь. Залог того, что я смогу вернуть свою жизнь. Или то, что от нее осталось.

Он взял меня за руку — ту, что была без перчатки, погладил ладонь.

— А потом? Когда все наладилось?

— Я не собирался жениться. Даже не думал об этом.

— Вообще?

— Вообще. Пока ты один, ты в ответе только за себя самого.

— И что же заставило тебя передумать?

— Ты.

Тепло текло вдоль запястья. И по сердцу тоже.

Непростительное, запрещенное тепло.

— Но ты даже не знал меня. Не знал, понравлюсь ли я тебе.

— Не знал.

— Тогда почему я? Почему не любая другая?

Разговор леди Джейн с подружками впечатался в память. Не будь Анри моим мужем, очередь к нему выстроилась бы до вэлейской границы. Но энгерийские юные леди — это всего лишь верхушка айсберга. Не представляю, сколько в его жизни было женщин — взрослых, опытных соблазнительниц, рядом с которыми я лишь жалкая тень. Ярких и остроумных, с роскошными формами, блистательных, как он сам. Сердце неприятно кольнуло, а еще захотелось что-нибудь разбить или вцепиться в волосы тем женщинам — всем и каждой, которые остались в его путешествиях. Глупое, саднящее чувство, от которого не так-то легко избавиться.

— Детей ты не хочешь, а помимо крови во мне нет ничего выдающегося. У меня не самый легкий характер, красавицей назвать сложно…

Анри приложил палец к моим губам:

— Мне не нужны другие, Тереза. Только ты.

От неожиданности я даже не нашлась, что ответить, а он наклонился ко мне, положил ладони на плечи.

— Я приехал в Энгерию, чтобы посмотреть на тебя и разобраться с договором, который оставался последним незакрытым делом. Но все получилось именно так, как получилось. Ты об этом жалеешь?

В тишине библиотеки мое сердце билось слишком громко. Наверное, даже Анри его слышал. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его — просто под взглядом мужа разумные мысли куда-то испарялись. Оставалась только проникновенная, выворачивающая наизнанку нежность.

— Я тебе не верю.

— Неудивительно. После того, что я учудил.

Я глубоко вздохнула и открыла глаза.

— Но я хочу тебе доверять.

Ответ дался мне нелегко, тяжелее чем самое горячее признание. Возможно потому, что я вытащила самое сокровенное со дна души и облекла в слова. Это в книжках Миллес Даскер все шустро: «Ах, я вас люблю». — «Ох, я тоже», — и динь-динь, свадебные колокола, рис в волосы и голуби в небо.

— Доверие — хрупкая штука. — Анри протянул мне раскрытую ладонь. — Будем учиться вместе?

Я легко сжала его пальцы и улыбнулась.

— Хочешь посмотреть Мортенхэйм?

Бродить вместе с Анри по коридорам родового замка было странно. Будто все, что я знала, расцветало новыми красками, начиная от массивных газовых светильников, старинных гобеленов и витражей в холле до белоснежных седин нашего дворецкого Барнса, который интересовался, когда мы собираемся ужинать. Если честно, я не собиралась вообще — во мне до сих пор живо выпитое и съеденное, тесниться ему некуда, да и Анри не особо горел желанием сидеть за столом.

— Он здесь с сотворения времен? — заговорщицким шепотом поинтересовался муж, когда Барнс скрылся за поворотом.

Я бросила на Анри укоризненный взгляд, но больше для вида. На самом деле непростительно хотелось рассмеяться. Я помнила дворецкого столько же, сколько и себя, за эти годы он полностью поседел, но в печеное яблоко не превратился, а выправки и отточенных воспитанием манер ему не занимать.

— Я не представляю Мортенхэйм без него.

Мы заглянули в гостиные, в музыкальный салон, петляли по лабиринтам коридоров, прошли сквозь бальную залу, потом отправились в матушкину оранжерею. Это место меня никогда не привлекало, в подземельях и то уютнее. А после того, что случилось здесь в ночь Зимнего бала, — и подавно.

— Что-то не так? — Анри сжал мою руку, пытливо заглянул в глаза.

— Здесь, — коротко сказала я, указывая вперед, — граф Аддингтон пытался убить моего брата. Здесь он умер.

Лицо Анри потемнело, точно тьма собралась изо всех уголков этого места и перешла на него.

Длинный коридор со стеклянными стенами тянулся прямо в парк, и когда мы шли по нему, создавалось ощущение, что лес подступает со всех сторон. Тени от колышущихся под ветром ветвей плясали на мраморном полу, напоминая скрюченные судорогами чудовищно длинные пальцы. Внутри же, напротив, все застыло. Змеящиеся лианы тропических растений, вазочки закрывшихся на ночь цветов у самой земли, остроконечные листья пальм. Ни дуновения ветерка, ни малейшего движения. Только холод… ох, какой холод — до костей пробирает. За последние месяцы в оранжерее засохло апельсиновое дерево и несколько кустов гибискуса, орхидеи перестали цвести. Итан Аддингтон был силен при жизни и после смерти продолжал отравлять все злобой своего поражения.

— Ты хорошо его знала?

— Аддингтона? Нет. Он постоянно ошивался возле отца, даже когда еще не был лорд-канцлером, потом рядом с Винсентом. Любил беседовать с матушкой, а вот у меня после разговоров с ним болела голова.

Тогда я не понимала: Итан пытался проверить, насколько я поддаюсь внушению. Каким-то образом ему удалось не только в совершенстве постичь это древнее знание, но и применять так, что никто ничего не заподозрил. Мощная и опасная магия — подчинение сознания, способна поломать человека, свести с ума и убить. Впрочем, заклятия на крови тоже смертельно опасны, но лорд-канцлер не гнушался ничем для достижения цели. Единственное, что он сделал хорошего, сам того не желая, — это вернул брату его любовь.

— Тереза?

Я опустила глаза: оказывается, руки сами собой сжались в кулаки.

— Этот мерзавец использовал Лави. Заставил ее вынести кровь Винсента из хранилища, а потом создал заклятие, которое чуть не убило Луизу.

Семейные хранилища создавались для того, чтобы в случае внезапной и подозрительной смерти кого-то из членов семьи некроманту было проще расспросить умершего. Запирались они фамильной магией, поэтому добраться до крови Винсента Аддингтон мог только с помощью одного из нас. Думаю, он пытался обработать и матушку, но в конце концов остановился на Лави — потому что во время прошлого сезона она была еще слишком молода, чтобы танцевать, а в суете до нее никому не было дела.

— Ментальное воздействие?

Я кивнула.

Мы вошли в самое сердце оранжереи, высоченную и просторную круглую залу, где были собраны цветы, растения и деревья со всего мира. Под самым потолком стеклянного купола раньше располагалась смотровая площадка, где матушка любила коротать время с книгой, но после случившегося ее разобрали. Залитый лунным светом мраморный пол напоминал восковое лицо мертвеца. На грани метались два призрака — пульсирующий гневом и яростью слепок с прогнившей души лорда-канцлера и полупрозрачный сгусток страха — сводный брат Луизы тоже погиб здесь в ту ночь.

Как же разительно они отличались! Себастьян Чепмен, воспитанник отца Луизы, был самым обычным приграничным существом. Но от тени Аддингтона — зловещей, пронизанной серыми прожилками, даже сейчас брала оторопь. Исходящая от него тьма до сих пор просачивалась в наш мир. Такое ощущение, что даже после смерти он не утратил своей запредельной силы.

— С твоей сестрой все в порядке?

— Лави повезло, что Винсент владеет магией армалов. Он вытащил ее.

Хотя головные боли у сестренки продолжаются и по сей день, даже Винсент ничего не может с этим поделать. Я бросила быстрый взгляд на Анри, но он не смотрел на меня. Уголок губ искривился, взгляд стал жестким, холодным.

— Зачем мы здесь?

Я вздрогнула — слишком далеким он казался сейчас, потому вопрос прозвучал слишком неожиданно.

— Ты хотел посмотреть Мортенхэйм.

— Но я не просил приводить меня туда, где тебе больно находиться.

Я покачала головой:

— Мне не привыкать.

— К такому привыкать и не надо, Тереза.

— Я с детства вижу и чувствую смерть. Думаешь, меня это беспокоит?

— Это беспокоит меня. Твоя боль. Твой страх.

— Я не боюсь.

— Не сомневаюсь.

Он увлек меня назад так быстро, что я и слова не успела сказать. Опомнилась, только когда мы оказались в коридоре, возле большой обеденной залы. Сейчас она была закрыта, ее использовали только для грандиозных приемов на несколько сотен человек. Анри оперся руками о стену, по обе стороны от меня. Взгляд его смягчился, но я все еще не могла забыть тот — яростный, колючий, опасный.

— Почему ты это делаешь? — негромко спросил он.

— Что — это?

— Снова и снова окунаешься в смерть. Тянешься к ней.

— Потому что это моя суть.

Я и впрямь постоянно уходила на грань, но рядом с ним стала делать это непростительно редко.

— Это — суть твоей магии, Тереза. Но ты и твоя сила — не одно и то же. — Анри приблизился, почти касаясь губами моих губ. — В твоей груди бьется самое горячее сердце, которое мне когда-либо доводилось встречать. Ты отчаянно стремишься к жизни, так позволь себе жить. Вдохни полной грудью.

— Зачем ты это говоришь?

— Потому что это правда.

«Ты неотделима от своей силы, Тереза».

Так говорил отец, вот это и есть правда. Кто я, если отнять некромагию? Обычная женщина, моль, которую в лучшем случае брезгливо стряхивают с шали. А в худшем просто не замечают.

— Правда в том, что без магии я пустое место. — Оболочка, хлопающая глазами кукла. — Если у меня отнять силу, я умру.

Не дожидаясь ответа, я оттолкнула его руку, кивнула:

— Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю.

Подземелье. Место, где проходили мои тренировки, где меня наказывал отец и где я зализывала раны. Кто-то наверняка подумал бы, что я должна обходить его десятой стороной, но именно здесь прошла большая часть моего детства и юности. Слуги тут появлялись только для того, чтобы убраться на лестнице и в подземной зале, матушка и Лави вообще не заглядывали, даже Винсент редко наведывался. Самой смелой оказалась Луиза, которая сунулась сюда по доброй воле. Дважды.

Дверь в подвал втиснулась в нишу, ближе к гостевому крылу. За ней располагалась небольшая подсобка, в которой тем не менее не было ничего лишнего. Несколько грубо сколоченных полок с тряпками, ведрами и щетками, наверху — масляная лампа. Я кивнула Анри:

— Зажги, будь так любезен.

Темный зев прохода вел в каменный коридор. Я украдкой взглянула на мужа, но он оставался невозмутим, точно ему каждый день устраивали такие прогулки. Мы прошли до винтовой лестницы, спустились вниз, и я разожгла факелы, только тогда Анри поставил лампу на пол. Я мысленно позвала Луни, сама же прислонилась к стене, вызывающе скрестив руки на груди. С мужа не сводила глаз: одно дело разговоры о магии, совсем другое — увидеть зомби своими глазами.

Надрывно заскрипела дверь, сквозь скрежет пробилось шарканье. Вообще-то бегает Луни быстро, может даже дать фору Демону, но в последнее время совсем разленился. Вот и сейчас неторопливо вышел из коридора, потянул носом и уставился на Анри немигающим взглядом. Муж только брови приподнял:

— Двадцать с лишним лет… Впечатляет.

Нет, я не ожидала, конечно, что он заорет во весь голос, как Луиза в первый раз, но все, к чему присоединяется приставка «некро», в мире воспринимается с некоторой… с осторожностью.

— Почему ты держишь его все эти годы?

Мог бы заикаться начать ради приличия. Непробиваемый.

— Он мой друг.

Я подошла и поправила Луни воротник: высокий, скрывающий плотный фиксатор для шеи, погладила по щеке. Не знаю, как это смотрелось со стороны, но мне наплевать. В день пожара нас связало нечто большее, нежели просто магическая пуповина. Что бы кто ни говорил.

— Как тебе это удалось?

— Первое время я делала это неосознанно — вливала силы в человека, который спас мне жизнь. Упокоить его отец не мог, разве что сжечь или разрубить на куски. Но поскольку я умудрилась связать нас магией, неизвестно, как это могло отразиться на мне. Поэтому он учил поддерживать Луни, не причиняя вреда себе. Создавать пограничное поле, насыщенное тьмой, — как источник для его существования. И постоянно требовал перерезать ментальную пуповину, способную меня убить.

Кукле нужно откуда-то черпать силы, чтобы не превратиться в истлевший скелет. Поначалу он тянул магию через меня, позже я научилась направлять в него силу грани напрямую.

— Дай угадаю. Ты отказалась разорвать связь?

Я кивнула.

— Он бы избавился от него. В тот же день. Я была совсем маленькой, но это понимала. Или даже чувствовала. Не знаю.

С этого началось наше противостояние. Когда отец понял, что я не подчинюсь, он стал цепляться к малейшим ошибкам, чтобы сделать мне больно, заставить чувствовать себя никчемной бездарностью. И вместе с тем прививал мысль, что без силы я превращусь в жалкую пустышку. Дочь герцога должна быть лучшей во всем — так мне твердили, и вместе с тем когда матушка пыталась заикнуться о должном воспитании для девочки, слова падали в пустоту. Отец постоянно требовал от меня разорвать связь и усыпить «создание», как он его называл, но я не сдавалась. Единственный, кого я в своей жизни отстояла.

Анри приблизился, и Луни заворчал — глухо, утробно, предупреждающе.

— Я не собираюсь на нее нападать, дружище. Просто хотел сказать тебе спасибо.

Это выглядело не менее странно, чем моя проникновенная забота о зомби, но благодарность затопила сознание и сердце. Луни снова принюхался, всхлипнул — звук был такой, словно кто-то с размаху наступил на смятый бумажный пакет. В его случае это величайшее проявление чувств, я бы даже сказала нежности, если бы язык повернулся.

— Кажется, ты ему понравился.

— Я рад.

Ни тени насмешки.

Луни потянулся ко мне, и я его обняла.

— Прости, что так долго не приходила.

— Это из-за меня.

Анри прислонился к стене, пламя заплясало по его волосам медью. Он еще более сумасшедший, чем я думала. Хотя… кто бы говорил. С нас сейчас хоть картину рисуй, под названием «Молодожены и мертвец».

— Он всегда был со мной. С самого детства.

Однажды выломал дверь во время наказания и набросился на отца. Обычно я запирала Луни на время занятий, а после того случая стала усыплять его, если отец злился. В книгах говорится, что куклы не чувствуют боли ведущего, для них защита — это всего лишь инстинкт, но я сомневалась. Потому что хорошо помнила переполненные тоской глаза и потому что связь была обоюдной.

— Тереза, а ну вернись ко мне. Хватит шляться по прошлому, там все равно одни призраки.

Не могу не согласиться. Если какие призраки и способны причинить вред, то это призраки прошлого.

— После смерти отца я все-таки разорвала связь, отрезав себя от Луни. И долгое время считала себя предательницей. Наверное, это было малодушно: он меня чувствует, но я его — нет. Я оставила его одного. Но я больше не могла. Просто не могла постоянно выносить эту ледяную пустоту и тоску…

— Не оставила. Иначе бы нас здесь не было. — Анри мягко привлек меня к себе. Я дернулась, но он не отпустил. — Ты и так слишком долго была рядом. И ты до сих пор его держишь.

Чем дольше мы так стояли, тем спокойнее мне становилось.

Я действительно могла усыпить его навсегда уже давно — защита мне не требовалась, только Луни никогда не был просто куклой. Он был моим другом при жизни и остался им после смерти. Пусть у него не бьется сердце, но это сердце по-настоящему большое. Он будет жить, пока жива я.

— В Лигенбурге ему вряд ли понравится, а вот в нашем поместье в Лавуа выделим ему отдельную комнату.

Я промолчала. Не знала, что ответить.

Не знала, когда мы поднимались наверх, когда шли к картинной галерее по широкому коридору. Лунный свет разбросал под нашими ногами бледно-голубые полоски, расчерченные тенями рам. Не знала, когда Анри открывал передо мной дверь, пропуская в огромный музейный зал. Первый из девяти. Здесь собирали картины со всего мира. Отец был равнодушен к искусству, а вот дед увлекался не на шутку, поэтому за большую часть этого богатства стоило благодарить его. Остальное — всякие фамильные полотна, сюжетные и портретные, передавались из поколения в поколение, некоторые уже реставрировали.

Залы были оформлены в темно-красных тонах с бордюрами из черно-золотистых узоров. Мы молча бродили между пейзажей и портретов моих предков — до тех пор, пока не оказались в дальней комнате. Там всю стену занимало огромное полотно, вселяющее в меня не то благоговейный страх, не то леденящий восторг: человек — весь в темном, со шкурой черной лисы на широких плечах, ведет за собой полчище поднятой нежити. Ветер треплет его волосы и накидку, разбрасывает то ли снег, то ли пепел, то ли тлен, тьма клубится над ним и поднявшимися мертвецами. Непроглядная, могущественная и неукротимая. Золотая рама, в которую закован сюжет, кажется тесной, непростительно хрупкой, словно запертая в картине мощь способна разрушить не только этот зал, но и Мортенхэйм, до последнего камня. А может быть, и весь мир.

— Роберт Дюхайм? — подошедший Анри положил руки мне на плечи. — Поднявший армию мертвых?

Я кивнула, не сводя взгляда с картины. На границе эпох, во время одной из захватнических войн, этот человек вернул на поле битвы павших воинов своего короля. Когда обескровленное войско уже готово было сдаться, поднялись те, кто отдал жизнь за государство и корону. Единственный случай в истории. Дюхайма называли и чернокнижником, продавшим душу демонам за небывалую силу, и Спасителем, сошедшим с небес. Не знаю, как ему такое удалось, но секрет он унес с собой в могилу. Сильнейший некромаг своего времени изменил ход почти проигранной войны, обратил противника в бегство, но сам остался на том поле навсегда.

— Хорошая копия. — Анри притянул меня к себе. — Завораживает.

Завораживает — не то слово. И это не копия, но вряд ли об этом стоит говорить сейчас. Я положила руки поверх его, задумчиво глядя в отдающие демонической зеленью глаза. Глаза моего пра-пра-пра, и еще бесчисленное множество раз пра-… прадеда.