22

Демоны тебя раздери, Анри Феро! Мог ты просто сказать: «Да, давайте устроим этот дурацкий прием!» — я бы пережила. Нет, тебе зачем-то потребовалось играть в джентльмена, хотя ты им отродясь не был.

Я ударила кулаками по коленям — так, что Мэри вздрогнула и едва не выронила щетку. Она только что помогла мне раздеться, и я сидела перед зеркалом в накинутом поверх сорочки халате. Весь вечер Анри не отходил от меня ни на шаг, но по дороге домой мы молчали. Он не пытался завести разговор, а я и подавно — от него по сиденью лишь чудом не расползался иней. В гостях у Винсента и в экипаже рядом со мной были два разных человека.

— Миледи, позвольте?

Я раздраженно дернула плечом, но все-таки кивнула, и камеристка принялась расчесывать мне волосы. Настроение портилось с каждой минутой. Нет-нет, но я поглядывала на дверь в надежде, что он войдет, нахально улыбнется, выставит Мэри — пока его время еще не истекло, и все будет по-старому. Вот только время шло, а Анри не шел. Даже Кошмара нигде не наблюдалось, хотя я уже привыкла к тому, что этот кот постоянно путается под ногами и осыпает шерстью все, к чему прикасается.

— Как прошел вечер, миледи? Как ее светлость? И леди Лавиния?

— Замечательно, — буркнула я. — Покоряют Лигенбург.

— Не сомневаюсь, что леди Лавиния пользуется успехом. Она очаровательна.

— А я?

Я спросила это вслух? Я безнадежна.

Мэри побледнела — самую малость. За годы работы камеристка изучила меня отменно и знала, когда нужно помолчать, а когда лучше поговорить. Но к такому явно оказалась не готова. Возможно потому, что меня мало волновали вопросы собственной внешности, и еще меньше — кто и что о ней думает.

— Забудьте.

— Вы очень красивая. — Она мягко провела щеткой по натянутой пряди и отпустила. — Заплести вам волосы?

— Да, пожалуй.

— Вас можно поздравить?

Я удивленно воззрилась на нее через зеркало: руки камеристки порхали за моей спиной, проворно стягивая густые волосы в косу.

— О чем это вы?

— Ну как же… Комната теперь только ваша.

Камеристка улыбнулась, я же резко оттолкнула ее руки и вскочила. Метнулась к гардеробной, рывком распахнула двери. И замерла. Синее платье Мэри вернула на плечики: надорванное, оно еле-еле держалось, но одежды мужа не было. Пустовали полки для рубашек и шейных платков, сиротливо болтались вешалки, на которых еще вчера висели сюртуки и жилеты. Коробки из-под его обуви тоже исчезли.

— Миледи, не переживайте, — затараторила камеристка. — Его вещи собирал камердинер, но я стояла и смотрела, чтобы ничего не помял и не повредил. Все время, что он здесь был. Эти вэлейцы такие грубые и неуклюжие…

— Замолчите.

Гулко ухало сердце. Я смотрела и не могла поверить глазам, собраться с мыслями не получалось. Наверное, это можно назвать победой. Я же этого хотела. Хотела, чтобы Анри оставил меня в покое, чтобы исчез из моей жизни. Решил переехать в свою пыльную комнату — туда ему и дорога! Я его не прогоняла. А до того, как он приволок эту тряпку, раз десять повторила, что не желаю видеть ее в гардеробе. При мысли о «тряпке» стало совсем тоскливо, сердце будто сжала ледяная рука.

— Миледи, у вас коса расплелась. Возвращайтесь к зеркалу, я вам…

— Уходите, — холодно сказала я. — Дальше справлюсь сама. Вы свободны.

Слишком много слов и ярости на одну маленькую Мэри. Расстроенная дальше некуда — вот-вот заплачет, она сделала книксен.

— Доброй ночи, миледи.

Стоило двери за ней закрыться, я подошла к окну. Полная луна разлила ненасытный холодный свет, крыши соседних домов влажно поблескивали, точно после дождя. Ни души, ни даже вечно рыщущих в поисках еды собак, только скомканная бумага перелетела с одной стороны на другую под порывом ветра. Нужно лечь спать. Просто устроиться поудобнее, закутаться в одеяло, закрыть глаза, и…

Я затянула пояс потуже, точно халат собирался с меня падать, решительно вышла из спальни. Пыльная комната располагалась напротив. Я замерла перед тем, как постучать, но мне никто не ответил. Приоткрыв дверь, заглянула внутрь. Сразу видно, что к переезду готовились: в спальне прибрано, пахнет свежестью. Постель расстелена, верхний ящик комода выдвинут, через спинку стула перекинут сюртук. Вот только Анри нет. Ругая себя последними словами, я направилась в ванную, но там его тоже не оказалось. В темноте умывальной каморки еле слышно капала вода.

«Не собираюсь я за ним по всему дому бегать», — подумалось мне, но ноги сами уже несли на первый этаж. Из-под неплотно прикрытой двери пробивалась тонкая полоска приглушенного света. На этот раз стучать я не стала, просто толкнула ее и вошла. Анри облокотился о стол, сцепив руки на уровне лица. Ни сигар, ни алкоголя — он просто сидел, глядя в одну точку и даже не повернулся, чтобы посмотреть на меня.

— Что вы здесь делаете? — глупее вопроса не придумаешь, но надо же как-то начать разговор.

— Думаю о вечном.

Я прошла к столу, остановилась рядом. Привычно разбросанные бумаги были сложены аккуратно, коробки исчезли. Ощущение такое, что на моего мужа внезапно напал призрак чистоты, и он не смог от него отбиться.

— Спасибо за то, что ты сделал сегодня.

Кажется, я окончательно переняла его манеру общения. Ну и ладно.

— На здоровье.

Анри поднял голову и посмотрел на меня — долго, внимательно, испытующе. Прикрученный до минимума огонек лампы все равно не мог скрыть сияние в его глазах.

— Мгла, — тихо сказала я. — Какая она изнутри?

Раньше я часто уходила на грань, для меня это было все равно что прикрыть глаза от усталости. Но рядом с ним я почти забыла про обратную сторону жизни. Даже не помню, когда последний раз смотрела на мир глазами некромага.

— Ослепительный золотой сгусток, который раскаляется изнутри — ощущение, что одежда тлеет и под ней плавится кожа, но боли нет. Зрение перестраивается, остается только два цвета. Все, что извне — алое.

Я ухватилась за спинку стула, сжала пальцы так, что они побелели.

— И что ты чувствуешь?

— Когда мгла набирает силу… Ничего.

Я удивленно подалась вперед.

— Совсем?

— Совсем. Уходят все чувства, все человеческое. Иногда кажется, что часть меня просто не способна принять эту мощь, что однажды она сведет меня с ума, — он положил ладони на стол, словно собираясь подняться. — А какой ты видишь грань?

Я все-таки села, расправила халат, разглядывая витой цветочный узор, бегущий по ткани.

— Представь мир без цвета. Все нечеткое, размытое. Даже черный цвет сложно назвать черным, это скорее тьма. Белый… сияющий, подернутый дымкой, а еще серый, как пепел — отражение тлена. Когда я увидела это впервые, даже не испугалась. Потому что ничего не поняла.

— Когда это произошло?

— В детстве у меня был пони, — сказала я и поспешно добавила: — Засмеешься — запущу в тебя чернильницей.

Анри поднял руки и покачал головой, будто обещая быть предельно серьезным.

— Его звали Луни.

На свой четвертый день рождения я попросила лошадку. Поскольку отказа не знала ни в чем, она у меня появилась. Точнее, появился пони: гладкошерстный, с короткой гривой и длинным хвостом, который почти волочился по земле. Имя придумали мы с матушкой, потому что он напоминал луну — белый, с расплывчатыми серыми пятнами.

Кататься меня учил младший конюх, Вард, под звучные оханья няньки, которая ходила за нами по пятам и постоянно говорила, что негоже леди ездить так быстро, что, если я свалюсь, она открутит ему голову. Вард только смеялся и говорил, что такая девочка, как я, никогда не упадет. Я и правда не падала: в седле сидела, будто родилась для верховой езды. Прыгать мне не разрешали — какие прыжки в четыре года, но хватало и того, что мы скакали по внутреннему двору: я на Луни и няня следом на своих двоих. Вард же стоял поодаль, сложив руки на груди и спокойно наблюдая за моими успехами. Младшим он был только на словах, на деле — под два метра ростом, мощный, широкоплечий и удивительно добрый. Лошади его любили, ни к кому больше так не шли, и я тоже его любила. А еще он никогда во мне не сомневался.

Я очнулась, когда Анри накрыл мою руку своей. Даже не заметила, как он поднялся и оказался рядом.

— Если не хочешь, можешь не продолжать.

Я замотала головой. Понятия не имела, что эта история все еще имеет для меня такое значение, и уж тем более не думала, что смогу кому-то об этом рассказать. Странно и страшно… Я поднялась, и Анри перехватил меня за талию, привлек к себе.

— Незадолго до того, как мне должно было исполниться пять, на конюшнях случился пожар.

Я словно снова была маленькой: бегала по парку, пытаясь ухватить бабочек за крылья, совершенно не думая о том, что после этого они уже не смогут взлететь. Помню, как няня изменилась в лице, помню, как обернулась и увидела густой черный дым, поднимающийся над Мортенхэймом: солома и деревянные перегородки в стойлах схватились разом. Помню, как меня подхватили на руки и побежали к замку.

Во внутреннем дворе стоял страшный шум: суетились слуги, выкатывая бочки с водой, истошно голосили собаки, трещало лопающееся дерево, ржали напуганные лошади — большинство уже успели вывести, но Луни среди них не было. Его загон располагался в самом дальнем закутке, в суматохе о нем просто забыли. Конюшни полыхали, жар стоял такой, что дышать невозможно.

Анри гладил меня по волосам, а я неосознанно положила голову ему на плечо, ладонью впитывая сильные удары сердца.

— Когда я поняла, что случилось… будто сошла с ума. Брыкалась, царапалась, укусила няню за руку.

— Это на тебя похоже.

Я слабо улыбнулась.

— А потом бросилась к нему. Прямо в огонь.

Помню, как нырнула под руку слуги, попытавшегося меня схватить, пулей пролетела вдоль стены и метнулась внутрь.

— Только дети на такое способны — не раздумывая, броситься в огненный ад.

— Не только.

Вард оказался рядом, это и спасло мне жизнь. Он бросился за мной, подхватил на руки у самого входа, но перекрытия не выдержали жара, пылающие балки обрушились прямо на нас.

— Он накрыл меня собой. Когда нас вытащили, он был уже мертв — ему перебило шею. В тот день я впервые упала на грань.

Помню, как меня вытаскивали из-под неподвижного тела, только что двор был полон цвета, звуков и запахов — и вот уже меня окружал совсем другой мир. Я смотрела на белое пламя, лижущее изломы стен своими раскаленными языками, на лежащую без чувств няню, а из-под рук расползалась тьма. Не знаю, обо что я поранилась, но ладони кровили. Глядя на Варда, я знала, что он мертв — так же, как Луни, и это знание раздирало меня изнутри. Помню, как завыла, запрокинув голову, как слуги шарахнулись в стороны и как брызнувшая из меня ледяная тьма поглотила пожар до последней искры.

— А еще помню, как поднялся Вард: со стеклянными глазами, неестественно запрокинутой набок головой. Поднялся, подхватил меня на руки и понес прочь из этого кошмара. Потом я потеряла сознание.

— Тереза, ты создала куклу-защитника в пять лет?

Я пожала плечами. Да, звучит дико и неправдоподобно. Последняя кукла появилась около сотни лет назад: сильнейший некромант того времени решил прыгнуть выше головы. Куклу он все-таки создал, за пару месяцев ее существования сам чуть не превратился в зомби. В конце концов этот горе-испытатель решил, что ему хватит менее опасных умений. Упокоил свое создание и занялся чем попроще. Разработкой приграничных заклинаний, если не ошибаюсь — даже парочку толковых сочинил. С тех пор таких опытов больше не повторяли.

Анри заглянул мне в глаза.

— Как ты вообще жива осталась после такого?

— Не знаю. Наверное, мне повезло. Дважды.

В тот день я навсегда привязала себя к грани, впитала смерть, и теперь она всегда со мной. Недаром некромагов сторонились даже в древности, а многие из них добровольно отказывались раскрывать силу: такое могущество просто так не дается. Единожды впустив в себя тьму, избавиться от нее уже невозможно. Правда, со временем и кошмары перестают мучить и чувства притупляются. Сожалею ли я о том, во что превратилась? Пожалуй, нет. Сожалею только, что не могу вернуть Варда по-настоящему. Но воскрешать мертвых не может никто.

— Вард погиб из-за меня. Это я должна была умереть.

Сейчас ему было бы чуть больше сорока. Семья, дети — такие же светлые и жизнерадостные, как он сам. Вот уж кто точно стал бы замечательным отцом.

— Он погиб, чтобы ты жила. Ты была ребенком, Тереза.

Отец говорил другое. И все-таки…

Я судорожно вздохнула, чувствуя странную легкость. Боль, что все это время жила внутри, понемногу отпускала. Точно со старой раны отвалилась корка, под которой остался гладкий ровный кусочек живой кожи. Анри привлек меня к себе и поцеловал в макушку. Странная это была ласка — такая легкая, ни к чему не обязывающая, но приятная. Я уткнулась лицом ему в плечо и, кажется, впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему в безопасности.

— Маленькая храбрая девочка.

— Я не храбрая. Сейчас нет.

— И это говорит та, которая шагнула во мглу?

Ну да. И чуть разрыв сердца не заработала, но не будем об этом.

— Пойдем спать?

Он поднес мою руку к губам и поцеловал пальцы. Я хотела спросить, почему он решил перебраться в другую комнату, но решила, что это подождет. Равно как и вопрос к себе, какого демона я вообще творю.