Наш самолет благополучно приземлился в Нальчике. Аэровокзал был крошечным, будто ненастоящим, именно таким, как мне запомнился. Я больше не притворялся обычным путешественником-отпускником, просто поверил, что все, о чем я помню, происходило на самом деле. Сразу стало легче. Вместе с немногочисленными пассажирами я прошел к автобусной остановке. До поселка Синие Горы было около ста тридцати километров – два с половиной часа, примерно столько же, сколько я летел самолетом.

Гостиницу я узнал сразу – она нисколько не изменилась: точно так же, как в прошлый приезд, была опутана разноцветными огоньками, словно новогодняя елка. И портье тот же. И опять было очень поздно, почти двенадцать, и в вестибюле, кроме нас двоих, никого не оказалось. Я поздоровался с портье, как со старым знакомым, но он не пожелал меня узнать. А еще говорят, что у людей, работающих в сфере обслуживания, профессиональная память на лица. Заблуждение! Ничего они не помнят, наоборот: взгляд замыливается от постоянного мелькания народа, и все люди кажутся на одно лицо. Но мне просто необходимо было, чтобы он меня вспомнил.

– Двести пятнадцатый номер, – вкрадчиво произнес я и со значением улыбнулся.

– Хорошо, – равнодушно откликнулся портье, глядя в экран монитора, – номер свободен.

– Видите ли, это для меня очень важно, – начал объяснять я все с той же значительной улыбкой. – Дело в том, что я совершаю траурный тур в память о моей жене. Она погибла…

– Искренне соболезную, – равнодушно проговорил он и протянул бланк. – Заполните и можете заселяться.

– Она погибла здесь. Упала в ущелье.

Первый раз за время разговора портье посмотрел на меня по-настоящему, заинтересованно, а не скользнул взглядом.

– Что ж, случается, – наконец сказал он, – у нас опасные трассы, самые сложные, новичкам они не по зубам. Зато лыжный сезон круглый год, а не с ноября по май, как почти повсеместно. И в летние месяцы у нас много отдыхающих. Хотя лично я непрофессионалам запретил бы даже приближаться к сложным трассам. Но кому интересно мое мнение? Коммерция!

– Мою жену звали Инга. Неужели вы ее не помните? – закричал я, не выдержав своей роли, не выдержав его равнодушия. – Все-таки не каждый же день у вас происходят несчастные случаи!

– Инга? – Теперь он смотрел на меня не только с интересом, но и, как мне показалось, с явным осуждением. – Был у нас один случай. Месяц назад. Женщину в самом деле звали Инга. Но ведь она… – И тут, рассердившись на меня всерьез, тоже не выдержав своей роли вежливого портье, он гневно выкрикнул мне в лицо: – Эта Инга не ваша жена. И нечего мне тут голову морочить! – Так же гневно бросил мне паспорт и ключ от номера.

Паспорт! Все дело в этом. У меня нет отметки о регистрации брака, вот он и не поверил. Я и сам знаю, что нет, но разве это что-то меняет? Да, я помню, что никогда не был женат, но ведь он подтвердил факт существования Инги. Нужно успокоиться и продолжить разговор, выжать из него все, что он знает.

– Но ведь Инга погибла, вы сами это сказали, – снова приступил я.

– Нет, я этого не говорил! – сердито возразил портье. – Ваш номер на втором этаже. Спокойной ночи! – И махнул рукой в сторону лестницы, давая понять, что разговор окончен.

– Вы помните мою жену, это же ясно, – не хотел я сдаваться, – почему в таком случае не помните меня?

Портье ничего не ответил, снова уставился в монитор и сделал вид, что не слышит меня. Я перегнулся через стойку и тут увидел, что его рука, лежащая на мышке, дрожит.

– Послушайте. – Я слегка похлопал его по плечу, чтобы отвлечь от монитора.

Он нервно дернулся, посмотрел на меня каким-то затравленным взглядом.

– Идите в свой номер, уже поздно, – умоляюще попросил он. И тут я понял, что мужчина меня почему-то боится. Нужно было как-то изменить его отношение. Мне вдруг вспомнился один анекдот, который однажды он рассказал мне.

– Администратор гостиницы говорит клиенту, – начал я, наблюдая за его реакцией, – если вы мне не докажете, что это ваша жена, я не смогу поселить вас вместе. А клиент отвечает: «Если вам удастся доказать, что это не моя жена, я буду вам благодарен до самой смерти».

Портье кисло улыбнулся:

– Я знаю этот анекдот.

– Конечно, знаете! – поспешил я его уличить. – Ведь это вы мне его рассказали.

– Ну и что?

– Был такой же поздний час, как сейчас, я спустился в вестибюль. У меня закончились сигареты, я вышел, чтобы купить, но автомат не работал. Вы предложили мне свои. Мы разговорились. Вы пожаловались, что ваша жена звонит вам каждый час, жутко ревнивая особа, достала уже, все проверяет, на месте ли вы, не развлекаетесь ли в номере какой-нибудь молоденькой постоялицы, считая, видимо, что у вас не гостиница, а бордель. А потом рассказали этот анекдот.

Я только хотел разрядить обстановку легким непринужденным разговором, помочь ему восстановить события. Но просчитался. Портье побледнел и прямо-таки затрясся от гнева.

– Я не знаю, кто вы такой, и чего добиваетесь, – прошипел он, глядя на меня с ненавистью и ужасом. – Но вам я ничего не рассказывал! – Он сделал упор на слове «вам», и я тут же к этому прицепился.

– То есть сам разговор вы помните? Но считаете, что говорили не со мной, а с кем-то другим. Вот тут вы ошибаетесь: это был именно я. Ну, напрягите свою память, всмотритесь внимательнее в мое лицо, вспомните. Я стоял здесь, на этом самом месте, а вы, как сейчас, по ту сторону барьера. – Я рассмеялся, но он шутку не оценил, продолжал все так же хмуриться. – Вы протянули мне пачку сигарет и поставили на стойку пепельницу, зеленую, с надписью «Бэкс» набоку. Мы закурили, зазвонил телефон, это была ваша жена, вы поговорили с минуту, а потом посетовали, что достала, звонит и звонит… А потом анекдот. Ну, вспомнили?

Я пытался восстановить каждую деталь, чтобы убедить его, что тогда он разговаривал именно со мной, но результата не добился. Портье впал в какой-то ступор, смотрел мимо меня и не желал больше идти на контакт. Понимая, что от него ничего не добиться, я взял со стойки ключ, положил в карман паспорт и направился к лестнице. Широкие деревянные перила, покрытые темным лаком, ковровая разноцветная дорожка, с преобладающим темно-красным, – все было точно таким, как мне запомнилось. Я жил в этой гостинице. И если портье не может меня вспомнить, то это проблемы его, а не моей памяти.

В номере тоже ничего не изменилось: все те же кремовые обои и шторы; на большой двуспальной кровати серебристое покрывало. А вот и горный пейзаж в рамке. Все на своих местах, все в полной сохранности. Я разделся, повесил одежду в шкаф, достал умывальные принадлежности. Но, как только вошел в ванную, почувствовал себя плохо: замутило, закружилась голова, и вообще стало как-то не по себе. Решив отложить туалетные процедуры на завтра, вернулся в комнату, расправил постель и лег спать.

Уснуть, однако, никак не удавалось. Назойливо лезли в голову воспоминания о нашей с Ингой поездке, и невольно приходилось сравнивать то, счастливое путешествие с этим, одиноким, вдовым. Хмурый таксист привязывает лыжи к багажнику на крыше машины – мы с Ингой переглядываемся и улыбаемся друг другу. Я еду в такси, другой, незнакомый веселый водитель везет меня в аэропорт, и ощущаю страшное одиночество. Инга летит с горы, я стою наверху, любуюсь ее уверенными, ловкими движениями, и на меня вдруг накатывает невероятное блаженство: эта удивительная женщина – моя жена. Блаженство сменяется отчаяньем: мы больше никогда не будем вместе.

Не выдержав воспоминаний, этих взлетов и падений чувств, я вскакиваю с постели, подхожу к окну, резким движением распахиваю шторы – пугающая темная громада нависла над гостиницей, над целым миром. Отчаянье и тоска усиливаются, мною овладевает какая-то роковая уверенность, что этой мрачной громаде больше не суждено превратиться в романтический пейзаж. Утра не настанет, его просто не может быть. Да разве может продолжаться жизнь, когда нет больше Инги? Со странным, каким-то мазохистским наслаждением смотрю, не отводя взгляда от этой темной страшной горной громады – я хочу, чтобы она обрушилась на гостиницу и погребла меня под собой.

Но я знаю, ничего не будет, мне никто и ничто не сумеет помочь, никто и ничто не возьмет на себя добровольно роль моего палача. Я должен сам все исполнить.

Ноги коченеют от холода, слишком долго стою у окна, слишком долго всматриваюсь в черноту ночи. Слишком долго… С того дня, как не стало Инги.

С того дня, повторяю я несколько раз, с того дня, как она умерла. И мне начинает казаться, что это действительно так. Никуда я не уезжал. Мне объявили, что Инга погибла, и вот я все стою у окна, пытаясь осмыслить ее смерть. Все стою и стою и никак не могу поверить. Утро было необыкновенно солнечное… А потом наступила ночь, я не заметил, как она наступила.

Возвращаюсь в постель. Выстуженную одиночеством, я обречен в ней на вечную бессонницу. Мне больше никогда не удастся согреться, не удастся уснуть. Воспоминания о нашей счастливой поездке перетекают в другие, не менее счастливые, и оттого не менее горькие: я вспоминаю, как мы с Ингой встретились. Я шел из библиотеки, было жарко и очень душно, я пытался сосредоточиться на чем-то важном и никак не мог додумать какую-то мысль. Ужасно мешали посторонние звуки: разговоры людей, шум транспорта. Мне казалось, что если все вокруг замолчит, мои мысли наконец прояснятся. Чтобы сбежать от шума, я свернул в переулок. Да, здесь действительно было потише и даже как будто немного темнее. Подул ветер, и сразу стало легче дышать, и задача, над которой я безуспешно бился, обрела решение. Я рассмеялся, счастливый, не ведающий еще, что решение это ошибочное, в шутливом жесте воздел руки к небу, благодаря за подсказку – небо было мрачным, и, словно изливая на меня свой гнев, сверкнуло молнией. Тут же хлынул ливень. Стеной, без всякого просвета. Спасаясь от дождя, я нырнул в первую попавшуюся на глаза дверь – и оказался в магазине музыкальных инструментов.

Никогда в жизни я не видел столько инструментов, собранных в одном месте. Немых, еще не пробужденных к жизни. Странное, немного жутковатое зрелище. По стенам в два яруса шли стойки с разнообразными гитарами, гитары сменялись скрипками, построенными по «росту», затем шли альты. На небольшом возвышении, словно на сцене, выстроились виолончели, а рядом стоял концертный рояль. Духовые почему-то висели вперемешку, а пианино загромождали проход. Кроме меня, не было ни одного покупателя. Да ведь и я покупателем не был. Посторонний, абсолютно чужой в этом мире потенциальной музыки, я чувствовал себя очень неуютно. И повел себя, как непрошеный гость, случайно попавший на чужой праздник. Скрывая неловкость, делая вид, что находиться здесь имею полное право, я стал расхаживать по магазину, окидывая бесцеремонным взглядом инструменты. И, конечно, накликал на себя беду – ко мне поспешил продавец.

– Здравствуйте, – вежливо улыбнулся он, но в его вежливости мне почудилась насмешка: он меня, профана, самозванца, раскусил. – Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Будьте любезны, – медленно проговорил я, судорожно соображая, что же такое ему сказать. И тут меня осенило: – Мне нужен английский рожок, – радостно выпалил я: мне вдруг вспомнился один фильм, там, помимо всего прочего, речь, кажется, шла о том, что английский рожок достать очень трудно.

– Английский рожок? – всем своим видом выражая удивление, переспросил продавец, и я понял, что сморозил страшную глупость.

– Но, вижу, у вас их нет, – умирая от стыда, нагло заявил я, а потом, усугубляя ситуацию, добавил: – Придется идти в другой магазин.

И вот в момент, в момент своего большого позора я увидел ее. Она стояла чуть в стороне, у витрины, на которой были выложены струны, и смеялась. Инга. Тогда я еще не знал, что ее зовут Инга, тогда я еще ничего о ней не знал. Невозможно представить, что было время, когда я не знал ее. Как страшно представить, что я мог бы ее не встретить, не начнись этот дождь.

Инга, еще незнакомая, еще не моя, стояла у витрины и смеялась надо мной. Продавец, наверное, обидевшись, незаметно исчез. А я… Я смотрел на Ингу и не мог оторваться. Она была невероятно красивая, совершенно прекрасная, настолько совершенная, что в обычной обстановке, в реальной жизни ей просто не было места. И казалось странным, что вот она, такая невозможная стоит здесь, в магазине, живая, настоящая, умеет смеяться, двигаться, на ней такой обыкновенный наряд – футболка и джинсы, ее длинные темные, волнистые волосы небрежно забраны простой красной резинкой, а над левой бровью маленькая родинка. Все предметы, которые были вокруг – стекло витрины, этот гордый музыкальный товар, словно устыдившись своего несовершенства рядом с ней, потускнели, стушевались, отошли на второй план, а потом и вовсе исчезли. Она осталась одна в неком безвещественном пространстве, сияя ослепительной красотой. Потом, со временем, я к ней привык, а тогда… Потрясенный, подавленный, показавшийся себе не только самым глупым глупцом, но и самым уродливым уродом, я нашел, наконец, в себе силы оторвать от нее взгляд и поспешно удалился из магазина.

На улице все еще лил дождь. И это мне показалось странным, ведь наша встреча уже состоялась. Дождь был нужен лишь для того, чтобы я оказался в магазине музыкальных инструментов. Он был тем естественным поворотным моментом в сценарии, по которому выстроен мой сегодняшний день, вся моя жизнь. В кульминации непременно должна была оказаться наша встреча.

Но вот дождь, хоть и с небольшим опозданием, кончился. Как и переулок, по которому я возвращался назад, к оживленной, громкоголосой улице. Опять стало очень душно. Обрывки чужих разговоров вклинивались в мои мысли, нарушали очарование от той невероятной встречи и не давали сосредоточиться. Я остановился перед громадной лужей, не понимая, как ее обойти, как перебраться на ту сторону улицы к своей остановке. Мне нужно было срочно попасть домой, остаться в одиночестве, пока эти раздражающие уличные звуки окончательно не убили образ девушки. И тут вдруг я понял, какую страшную, может быть, непоправимую ошибку совершил. Ведь никакой встречи еще не состоялось, я ничего не сделал, сбежал, даже не попытавшись заговорить.

Резко развернувшись, я бросился назад. Может, еще успею, может, она еще не ушла. Переулок казался бесконечно длинным, почему-то и здесь появилось множество людей, я все время, пока бежал, на кого-нибудь налетал. На какой-то момент мне показалось, что это совсем не тот переулок. В панике я припустил быстрее, поскользнулся на мокром асфальте, едва не упал. Сообразил, что не запомнил, как он выглядит, этот магазин, ведь, когда туда зашел, не рассмотрел из-за дождя, да и не пытался рассмотреть, просто нырнул в первую попавшуюся дверь. Может, я его уже пробежал, не узнав? Повернул назад, но, тут же испугавшись, что теперь-то уж точно не успею, снова развернулся и побежал вперед.

Магазин возник передо мной внезапно. Не узнать его было просто невозможно: в огромной стеклянной витрине красовались разнообразные инструменты. Счастливо рассмеявшись, я потянул ручку двери на себя. Но дверь почему-то не поддалась. Не понимая, в чем дело, ведь только что все прекрасно открывалось, я потянул сильнее и наткнулся глазами на табличку: «Перерыв на обед».

Ну, вот и все, я ее потерял, потерял навсегда. Повернувшись, я медленно пошел по улице, сам не зная куда – идти мне больше было некуда и незачем. Я ее потерял. Стало душно, как под тяжелым шерстяным одеялом…

Я отбросил одеяло – совершенно нечем дышать. Снова вскочил с постели, включил свет – темнота давила, пугала, сводила с ума. Мною овладело такое же отчаянье, как в тот день, когда я потерял Ингу, так и не успев ее найти. Голос, слабый, еле слышный, откуда-то из глубины сознания, попытался меня успокоить. «Зачем же впадать в такое отчаянье, зачем же сходить с ума теперь, ведь у той истории был счастливый конец: с Ингой вы встретились, – шептал он мне. – Какой смысл так переживать из-за далекой полунесостоявшейся полувстречи? К чему употреблять такие громкие, и в свете последних событий, прямо-таки кощунственные слова: „Я ее потерял навсегда“, когда теперь ты ее действительно потерял? Да и к тому же» Тут голос затих, не зная, как приступить к главному, не представляя, как теперь я к этому отнесусь, долго молчал, подбирая наиболее щадящие фразы. А затем, словно рассердившись и на себя, и на меня, без всяких обиняков бухнул: «Ты же прекрасно знаешь, что никакой Инги никогда не было!» А потом снова, еще отчетливей, громче, безжалостней: «Нет и не было никакой Инги!»

Я ему не поверил, я заставил его замолчать, замолчать! Ведь это неправда, ведь это не может быть правдой. Как же тогда я жил, если не было Инги? Разве мог бы я жить, если не было Инги? И, чтобы заглушить этот лживый голос собственного разума окончательно, бросился в постель, укрылся одеялом с головой, тяжелым, шерстяным, удушающим – и вернулся в тот душный, несчастливо-счастливый, дождливый день.

Потому что дождь снова хлынул стеной, как только я отошел от магазина, закрытого на обед. Потому что этот несчастливый день в конце концов привел меня к счастью.

Я шел под проливным дождем, медленно, не пытаясь укрыться. Все было кончено, я потерял ее навсегда. Я шел и мучил себя вопросами, на которые невозможно было ответить. Почему, почему я не подошел к ней в магазине? Не попробовал познакомиться? Не пригласил ее куда-нибудь – выпить кофе, например? Почему хотя бы не узнал, как ее зовут? Перед глазами, размытая дождем, вновь вставала картинка: магазин, музыкальные инструменты, и она смеется, глядя на меня. Я пытался вспомнить детали, мне казалось, что, если я увижу что-то, что упустил раньше, смогу все исправить. Витрина, у которой она стояла, была захватана множеством пальцев, под стеклом разнообразные струны в коробочках и пакетиках, какие-то непонятного назначения железные штучки – нет, все не то. Я снова сосредоточился на ней. Ее невыразимо прекрасное лицо, ее губы, ее волосы, стянутые красной резинкой, ее удивительно совершенная фигура… Как я мог к ней подойти, пригласить в кафе? Я бы не посмел! Нога в белой кроссовке, отбивающая такт. Отбивающая такт. Такт своему смеху? Или мелодии, звучащей в ней? Что она делала в этом магазине?

Дурак! Ну, какой же я дурак! Как же все просто! Конечно, она музыкант. Иначе ей просто нечего делать в магазине музыкальных инструментов. Теперь я знаю, где ее искать. В мире музыки.

Обнадеженный своими мыслями, я вернулся домой. А потом…

Все оказалось непросто, совсем не так, как я себе представил. Я думал: буду систематически обходить все места, связанные с музыкой, в этом районе, и в конце концов найду ее. Таких мест оказалось немного: музыкальная школа, филармония, драматический театр (она могла играть там в оркестре). Но ни в одном из этих заведений ее не оказалось. Тогда я расширил квадрат поиска, включив еще две музыкальные школы, оперный театр и концертный зал. Но ее нигде не было.

Я забросил работу, забросил всю свою жизнь, посвятив себя поискам. Регулярно наведывался во всевозможные музыкальные заведения города, смотрел все музыкальные передачи по местным каналам, изучал новости музыки. Я перемерил на нее все инструменты, какие только знал, но так и не смог понять, какой ей больше подходит. И, наверное, сошел бы с ума, но судьба, наконец, надо мной сжалилась.

В ночь накануне самого счастливого дня в моей жизни поднялась страшная буря. Казалось, что ветер сорвет крыши с домов и вырвет с корнями деревья, невиданный град разобьет стекла окон, дождь затопит весь мир. Но ничего этого не случилось – случилось невозможное чудо. Утром я вышел на улицу, вновь планируя отправиться куда-нибудь на ее поиски. Улицы были мокрыми, свежими и как будто обновленными, несмотря на то что повсюду валялись сломанные ветки и мусор. Я шел и представлял, что она сейчас, в этот самый момент, делает, о чем думает, с кем разговаривает, какое у нее выражение лица, как звучит ее голос. Вот кто-то окликает ее по имени, мне никак не разобрать, какое он имя назвал, она поворачивает голову, слегка улыбается… Я напрягаю слух и наконец начинаю понимать смысл слов: речь идет о репетиции, всех зовут в зал. Она берет инструмент, неопределенный, неясный, ведь я так и не смог определить, на чем она играет, и отправляется… Тут картинка рассыпается в прах. Почему-то я никак не могу представить зал, где идет репетиция. Казалось бы, чего проще. Но нет, не могу.

Что-то холодное, мокрое мазнуло меня по лицу. Я вздрогнул от отвращения и поднял голову. Передо мной болтался кусок какой-то омерзительно бурой, словно пропитанной кровью, материи. Я не сразу понял, что это всего лишь рекламная «растяжка». Вероятно, ночью ее сорвало ветром во время бури, принесло сюда, и она зацепилась одним концом за ветви дерева. Я перешагнул лужу, обошел дерево, чтобы посмотреть, что написано на «растяжке». И тут увидел ее. Вернее, ее силуэт – стилизованный силуэт девушки с гитарой. А еще через несколько секунд понял, что я самый идиотский идиот на свете. Ведь все было так очевидно, была куча подсказок, которые я не смог расшифровать: и эта витрина со струнами, возле которой она стояла, и ее простой наряд, и моя неспособность представить ее ни с одним классическим инструментом. Оказалось, в нашем городе проходит рок-фестиваль, а сегодня последний день, оказалось, мое сумасшествие длилось всего неделю, оказалось, я могу еще все исправить – найти ее. Она – рок-музыкант, приехала в наш город на фестиваль, а я просто искал не в том месте.

Примерно через полчаса я уже стоял в кассе в длиннейшей очереди за билетом на этот последний концерт. Примерно через полтора часа я бродил по квартире, представляя, как увижу ее, как подойду к ней, как заговорю, как все в нашей жизни сложится прекрасно. А через три часа позвонил мой лучший друг и попросил срочно приехать к нему в больницу. Мы вместе работали над одной проблемой – когда-то, до встречи с ней, мне казалось, что это дело всей моей жизни. Ехать очень не хотелось, но я не мог ему отказать, а до начала концерта оставалось еще четыре часа, я думал, что в любом случае успею вернуться.

Ситуация в больнице действительно оказалась экстраординарная, требующая моего присутствия. Собственно, это была первая моя победа в череде долгих побед. И в другое время я был бы счастлив. Но теперь я мог думать только об одном: как бы не опоздать на концерт.

И, конечно, я опоздал. Концерт начинался в шесть. В половине девятого, когда моя победа стала несомненной – наш пациент окончательно пришел в себя, – я вышел из палаты. Но и спешить теперь было некуда, я понимал, что просто не успею доехать до концертного зала, даже к окончанию праздника, все для меня закончилось. Как и в тот день, когда я потерял ее первый раз. Но тогда судьба дала мне второй шанс – я не смог его использовать. Теперь ничего не исправишь. Сегодня последний день фестиваля, завтра она уедет из нашего города.

Я уходил все дальше от палаты, где состоялась моя самая большая в жизни победа, где была загублена вся моя жизнь. Слова-поздравления моего друга и коллеги звучали как насмешка, не нужные, бессмысленные, ведь я все проиграл, все потерял. И в эгоизме отчаянья я винил его в том, что произошло. Если бы он мне не позвонил, не попросил приехать, я бы пошел на концерт и встретил ее… А он все испортил.

Из коридора я вышел на лестницу и долго спускался, почему-то не сообразив вызвать лифт. И опять, как в тот день, мне ужасно захотелось поскорее оказаться дома, остаться в одиночестве, но кругом, как и тогда, были люди. Я то и дело на них натыкался. Их разговоры вклинивались в мои мысли, их жизнерадостный смех раздражал. Ну, что же это? Как им не стыдно: больница – не место для веселья и такой глупой, легкомысленной болтовни.

Наконец, я выбрался на первый этаж, но тут из лифта вышел мой друг, увидел меня, страшно обрадовался, опять стал поздравлять, строить планы, мечтать вслух, как моя методика перевернет медицину и каких высот мы с ним достигнем. А потом, обняв за плечи, повлек в буфет.

– Ты все равно уже опоздал на свой концерт, – бестактно заявил он, – пойдем, чего-нибудь перекусим.

Я пытался ему возражать, я пытался сопротивляться, но он меня совершенно не слушал, расписывал все новые и новые перспективы. И я сдался, позволил увести себя в этот проклятый буфет. И…

Поверить в это было невозможно. Я и не поверил. Она сидела за одним из столиков, ела слоеную булочку, запивала кофе. И, не поверив, я подошел к ней.

– Что вы здесь делаете? – закричал я, словно обвиняя ее в каком-то дурном поступке. Она испуганно посмотрела на меня, пожала плечами, и я увидел, что на ней голубая медсестринская форма. – Почему вы так одеты? – продолжил я свой нелепый допрос. А она, смутившись, достала из кармана медицинскую шапочку и поспешно надела ее.

– Простите, мое дежурство закончилось, я думала, можно и так…

– Ну, что ты прицепился к девушке? – вмешался мой друг. – Пойдем, она больше не будет. Нельзя быть таким занудой. – И он опять потащил меня куда-то, но я решительно вырвался и опустился на стул рядом с ней.

– Простите, – повторила она.

– Это вы меня простите, – сказал я и запнулся, не зная, как продолжить разговор.

– Пойду, возьму чего-нибудь поесть, – засмеявшись, проговорил мой друг и оставил нас вдвоем.

Мне казалось, как только он уйдет, станет легче – он страшно мешал. Нужно столько всего объяснить, а как это все объяснишь при свидетеле? Но и без свидетеля ничего у меня не получалось. То, что она здесь, ее костюм медсестры – все это совершенно сбивало меня с толку.

– Я думал, вы на закрытии рок-фестиваля, – снова приступил я и тут с ужасом заметил, что она уже доела свою булочку, допила кофе и собирается уходить. – Как вас зовут? – в отчаянье выкрикнул я и схватил ее за руку. Понимая, что мое поведение было хамским. Что она обо мне подумает? Надо как-то все срочно исправить. Я одернул руку.

– Инга, – улыбнувшись, ответила она, сняла со спинки стула сумочку и стала подниматься.

– Подождите! – Я снова почти грубо схватил ее за руку. – Не уходите, пожалуйста. Я… Мы ведь уже встречались однажды. Но тогда я вас… Помните, в магазине музыкальных инструментов?

Несколько секунд она смотрела на меня непонимающе, затем взгляд ее прояснился, и она неожиданно весело расхохоталась.

– Английский рожок? – шаловливо спросила она сквозь смех.

– Да! – выдохнул я, счастливый оттого, что она меня вспомнила, что она не ушла, не рассердилась, не испугалась моего грубого поведения.

– Так вам удалось его…э… приобрести?

– Не совсем.

– То есть как это не совсем? Вы приобрели только половину рожка? – серьезным тоном спросила Инга, но не выдержала, рассмеялась. – Или тот рожок, который вам достался, оказался не английским?

– Я всю неделю искал вас, – вдруг сказал я и испугался своего неожиданного признания. Хотел исправиться, перевести разговор на другую тему, но, неожиданно для самого себя, ляпнул: – А сегодня купил билет на закрытие рок-фестиваля. – И тут меня понесло. Я ей все рассказал. Как, совершенно случайно, попал в музыкальный магазин, как увидел ее, как потом пытался ее найти, как гадал, на каком инструменте она играет, как в конце концов понял, что она рок-музыкант, как воскрес и как потерял ее окончательно. – Ведь сегодня последний день фестиваля, – заключил я свой сумасшедший рассказ.

– Сегодня последний день моей практики, – со вздохом ответила она. – Я никакой не рок-музыкант, а всего лишь медсестра. Вернее, будущая медсестра, учусь на втором курсе медучилища. В этой больнице проходила практику.

Инга вдруг сникла, погрустнела. Неужели ее так расстроили мои признания?

– В этот магазин я тоже попала случайно, – глядя на меня, продолжала она. – Соседка попросила отдать в мастерскую скрипку ее сына, он как-то умудрился разбить инструмент. Там, со двора, мастерская. Мне было по пути, и я согласилась. А когда вышла из мастерской, увидела, что на улице ливень, возвращаться не стала, а забежала в магазин. Так что вот… Я совсем не рок-музыкант, и вообще никакой не музыкант. Зря вы себе напридумывали. Такая романтическая выходила история, а я все испортила. – Инга виновато улыбнулась.

Она выглядела такой беззащитной, такой нежной, такой прекрасной, что я с большим трудом сдержал новый безумный порыв – обнять ее и крепко-крепко прижать к себе. Вместо этого я тихонько дотронулся до ее руки и осторожно погладил. И вдруг вспомнил, что сейчас вернется мой друг и начнет трещать без умолку и все испортит: смутит Ингу еще больше, совсем ее расстроит. Я осмотрелся вокруг, но его нигде не оказалось. Ни в очереди, ни в зале. Ушел. Все понял, решил не мешать и ушел. От благодарности к другу и от невыразимой нежности к Инге я почувствовал такое щемящее счастье, что даже голова закружилась. И показалось, что все возможно, все получится, мы будем вместе, навсегда, и это будет долгая прекрасная жизнь.

– Пойдемте выпьем где-нибудь кофе? – вдохновленный грядущим счастьем, осмелился предложить я.

– Пойдемте, – согласилась Инга, поднялась, но тут же опустилась обратно за столик, рассмеялась своим прекрасным смехом и сказала: – А зачем куда-то идти? Кажется, мы уже пришли туда, где пьют кофе.

Наша счастливая жизнь оказалась не долгой, а слишком короткой. Через два месяца после встречи в кафе мы поженились, а через год приехали на этот горнолыжный курорт. И было в этот период что-то еще, но что, я не помню. Потому что все, не относящееся к Инге, не имеет значения. Важна только она сама. Ее смех, ее голос, ее милые жесты, ее привычки. То, что она любила и чего не принимала.

Она любила все, что наполняло жизнь. Раннее утро – за то, что можно бродить по пустынным улицам, не встречая ни одного человека. Шумный день – за то, что можно влиться в толпу спешащих людей и двигаться в их сумасшедшем потоке. Жаркое лето – за то, что оно наполняет энергией солнца. Дождливую осень – за то, что можно от нее укрыться в теплой, уютной квартире. Горячий, обжигающий кофе, ледяную газировку, горький шоколад и сладкое мясо… Самолеты – за скорость, в которой она растворялась. Медленные пассажирские поезда – за то, что время в них растягивается почти до бесконечности. Но больше всего она любила лыжи. Лыжи для Инги совмещали в себе все проявления жизни.

Не принимала в жизни она только одно – смерть. И все, что с ней связано. Как же могла судьба так ее не пощадить, так над ней насмеяться?

День, когда погибла Инга, был необыкновенно солнечным. Я стоял у окна, смотрел на холодную громаду гор, забравших ее у меня, и пытался осмыслить, что Инги больше нет и никогда не будет. Тот день кончился. Да и сегодняшняя ночь подходит к концу. Скоро темная страшная громадина за окном посветлеет и превратится в романтический горный пейзаж. Для тех, кто завтра утром проснется. А мне пора. Меня ждет Инга. Я уверен, что она меня ждет.

Меня разбудил страшный грохот. Что-то обрушилось, осыпалось, повалилось. Я открыл глаза и понял, что вовсе не проснулся, что снится мне самый настоящий кошмар. Я лежу в ванне, наполненной теплой водой в совершенно незнакомой квартире, в руке у меня лезвие бритвы, дверь сотрясается от ударов, и вот она не выдерживает, защелка отлетает, и в ванную врывается мужчина в черном костюме. Я в ужасе смотрю на него, а он выхватывает из моей руки лезвие.

– Твою мать! Что ж ты творишь?! – орет он на меня и швыряет лезвие на пол. – Так я и знал, так и чувствовал, что ты что-нибудь такое отчебучишь! Ну, чего вылупился, вылезай! – Незнакомец хватает меня за руку и тащит из ванны. Моя мокрая рука выскальзывает, это приводит его в бешенство, и он с размаху дает мне пощечину. Все это до того дико, до того невозможно, что я даже не пытаюсь ни защититься, ни дать ему сдачи. А он подхватывает меня под мышки и снова тащит. Понимая, что он не отступится, помогаю ему справиться с задачей – вылезаю из ванны сам. И опять в ужасе оглядываюсь. Розовые кафельные стены, розовый резиновый коврик на полу… Абсолютно незнакомая ванная. Как я здесь оказался?

– Простите, пожалуйста, где я нахожусь? – слабым голосом спрашиваю я у мужчины: он настроен ко мне враждебно, и вопрос мой звучит нелепо, это я понимаю, но ведь спросить больше некого.

– Здрасьте, приехали! – опять орет он на меня. – Какого черта ты вытворяешь? Или ты совсем с катушек слетел? Гостиница это. Курортная гостиница «Синие горы».

На то, чтобы переварить это невероятное известие, у меня уходит несколько минут. «Синие горы»? Ни одной гостиницы с таким названием в нашем городе я не знаю. Значит ли это, что я не в нашем городе, а в каком-то другом?

– Простите, – снова начинаю я этот вынужденный нелепый допрос, стараясь не обращать на явное неудовольствие собеседника, – а где находится эта гостиница, в каком городе?

– Во дает! – Незнакомец срывает со «змеевика» полотенце и бросает мне. – Вытирайся, одевайся и выметайся. Где находится? В Синих Горах и находится. Курорт такой горнолыжный, слыхал? – Он издевательски смеется.

– Нет, не слышал, – признаюсь я.

– То есть ты хочешь сказать, что не помнишь, как здесь оказался? – Он сплевывает в сердцах и отпускает непечатное словцо.

– Не помню. Вернее, не понимаю. Ни на каком горнолыжном курорте я в принципе оказаться не мог. Я и на лыжах-то кататься не умею.

– Ну, вчера ты утверждал, что здесь уже второй раз. Приезжал с женой и все такое.

– У меня нет жены.

– А вчера говорил, что была. Кстати, ты знаешь, что она не погибла? Не знаешь? Спокойненько вернулась через три дня. Не стоило тому бедолаге так торопиться.

Абсурдный диалог, абсурдная ситуация.

– Какому бедолаге? – чуть не плача, спросил я.

– А тому, под которого ты зачем-то косишь. – Первый раз за все это время он посмотрел на меня без злости, даже с какой-то жалостью. – Не понимаю, чего ты хотел добиться. Тот – ладно, он думал, что потерял жену, вот и стал пилить себе вены. По дороге в больницу умер, а жена-то через пару часов как ни в чем не бывало вернулась в гостиницу, живехонька! Ну а ты зачем? Зачем хотел в точности повторить его самоубийство? Зачем утверждал, что ты – это он? Зачем снял этот же номер? Зачем это все? Не знаю, может, тот был какой-то знаменитостью? Фанаты иногда черт знает на что способны! Может, ты фанат?

– Нет, не фанат, – пробормотал я и вышел из ванной. Нужно было как-то выбираться из этой безумной гостиницы, возвращаться домой. А я совершенно не представлял, как это сделать.

– Как же была его фамилия? – в задумчивости проговорил мужчина, выходя вслед за мной. – Армянская какая-то. То ли Мартиросян, то ли Маркауцан. Нет, точно, Мартиросян! А жену его звали Инга. Такая отпадная девчонка! Как это я не догадался узнать, в Интернете посмотреть, что ли? Получается, в нашей гостинице свела счеты с жизнью знаменитость! – Идея фанатства прочно засела у мужчины в голове и почему-то примирила его со мной. Он смотрел на меня теперь вполне дружелюбно. И тогда я решился попросить у него помощи. С беспомощной улыбкой тыча себе пальцем в лоб – вот, мол, какие бывают провалы в памяти, – я попросил его рассказать, как я появился в этой гостинице.

– Эх, бедняга! – сочувственно проговорил он и поведал мне удивительную историю.

Месяц назад на курорт «Синие горы» приехала супружеская пара – Инга и Альберт Мартиросяны. С первого взгляда на них было понятно, что это не просто супружеская, но влюбленная пара, несмотря на огромную разницу в возрасте – Альберт был на двадцать лет старше Инги. Они почти не расставались, все время были вместе, за исключением одного утреннего часа. Инга выходила в восемь на лыжную прогулку одна и каталась до девяти. Потом они спускались в ресторан гостиницы, завтракали и отправлялись в горы уже вместе. Однажды во время утренней прогулки Инга сорвалась в ущелье. Альберт страшно переживал и все время, пока велись поиски его жены, не выходил из номера. На третий день спасатели обнаружили труп женщины. Сообщили об этом Альберту – он должен был ее опознать. Но на опознание он не пришел, закрылся в номере и перерезал себе вены. Его обнаружила горничная, которая пришла убираться. Альберт был еще жив. Вызвали «скорую», но по дороге в больницу он умер. Администратору гостиницы позвонил врач, который его увез. А вечером в гостиницу вернулась Инга, живая, почти невредимая, только очень ослабленная. Оказалось, что она действительно съехала в ущелье и долго не могла выбраться, ее мобильный там не принимал сигнала, а потом и вовсе разрядился. Спасатели искали не в той части гор, дезинформированные свидетелем, который якобы видел, как она провалилась в пропасть. К тому времени этот свидетель уже уехал. Женщина, труп которой нашли спасатели, оказалась местной жительницей, пропавшей за неделю до исчезновения Инги. Она была довольно вздорной особой, поэтому родственники подумали, что она просто ушла из дому, что случалось уже не в первый раз, и даже заявления об ее исчезновении в полицию не подали. Инга, когда ей рассказали о том, что произошло, бросилась в больницу, в которую увезли ее мужа. Но тут выяснилось, что Альберт Мартиросян, ни живой, ни мертвый, к ним не поступал. Не оказалось его ни в какой другой местной больнице. Его вообще нигде не оказалось. Инга обратилась в полицию, завели дело, но, кажется, так ничего выяснить и не удалось.

– И вот, спустя месяц являешься ты. – Портье, улыбнувшись мне почти по-родственному, вытащил из кармана пачку сигарет. – Будешь?

– Спасибо. – Я взял сигарету, мы вместе с ним закурили.

– Являешься и утверждаешь, что ты – это он. Снимаешь номер, в котором жили Мартиросяны, и пытаешься в точности повторить самоубийство Альберта. А теперь заявляешь, что ничего не помнишь.

– Не помню, – подтвердил я. Пока он рассказывал, мелькали в голове какие-то обрывки воспоминаний, какие-то образы, но в единую картину все это не складывалось. Это было похоже на сон, который со временем забывается. Например, я помнил некую девушку по имени Инга, но смутно, неясно, и почему-то ее образ был связан с длинной стеклянной витриной в каком-то странном магазине. Еще мне не давала покоя армянская фамилия главного героя этой истории, того, чей жизненный путь я зачем-то решил повторить, что-то эта фамилия мне напоминала, с чем-то была связана, но я так и не смог понять, с чем. Но все это никак не объясняло моего появления здесь. Тогда я решил зайти с другого конца: вспомнить свой вчерашний день. Это мне удалось, я почти весь его смог восстановить: с утра пошел на работу, там произошел у меня небольшой нервный срыв от переутомления, заведующая нашей лаборатории, Татьяна, отправила меня в отпуск. Я поехал в библиотеку, но работа над диссертацией не заладилась – все от того же переутомления, тогда я вернулся домой и лег спать. Разбудил меня страшный грохот, учиненный портье этой незнакомой гостиницы. Безумие какое-то!

Но нужно было как-то отсюда выбираться. А я даже не знал, хватит ли у меня денег на билет.

Все оказалось не так плохо. Отправляясь в это необъяснимое путешествие, я захватил с собой банковскую карточку. Правда, выяснилось, что с нее непонятно куда исчезла довольно солидная сумма: не считая оплаты за билет, пропало еще тысяч сорок. Но, по крайней мере, я мог без проблем вернуться домой. Билет на самолет заказал портье, ставший мне почти другом. Он же вызвал такси. Через несколько часов после этого кошмарного пробуждения я вошел в свою квартиру, быстро разделся и лег в постель. Мне хотелось поскорее забыть все странное, что со мной произошло, представить, что это был всего лишь дурной сон. Со временем он затеряется в памяти, потускнеет и перестанет меня пугать.