17
Требуется большая сила воли, чтобы лежать абсолютно неподвижно, ощущая, как падает на тебя все больше и больше липких нитей, пушисто и щекотно касаясь лица и рук. И дальше, когда начинаешь чувствовать, как те, что упали раньше, постепенно сдавливают и стягивают твою кожу словно тонкие веревки.
Я поймал мысль Майкла, недоуменно и с некоторой тревогой спрашивающего, не ловушка ли это, не лучше ли было ему бежать. Прежде чем я успел ответить, вмешалась зеландка. Она снова успокоила нас, повторяя, что надо лежать спокойно и набраться терпения. Розалинда постаралась втолковать это Петре.
– Вас тоже захватило? – спросил я.
– Да, – ответила она. – Ветер, поднятый машиной, внес их прямо в пещеру. Петра, милая, ты слышала, что она сказала. Постарайся лежать неподвижно.
Дрожание воздуха и шум, заглушавший все вокруг, стали затихать по мере того, как машина останавливалась. Наконец все прекратилось. Наступившая тишина ошеломляла. Раздалось несколько приглушенных звуков, сдавленных криков, и только. Причина была ясна. Мой рот тоже оказался в плену нитей. Я не мог открыть его, чтобы закричать или позвать, как бы сильно ни желал этого.
Ожидание казалось бесконечным.
Кожа моя натягивалась под нитями, и мои ощущения становились все более болезненными.
– Майкл, – позвала зеландка. – Считай, чтобы я могла найти тебя.
Майкл начал считать в цифрах-образах. Они возникали с равномерной четкостью, как вдруг, на счете двенадцать, единица и двойка дрогнули и расплылись в чувстве облегчения и благодарности.
Наступившее после этого молчание оборвалось его фразой:
– Они там, в пещере, вон в той.
Лестница заскрипела, верхним концом скребя по краю скалы, потом раздался легкий шипящий звук. Я почувствовал влажность на лице и руках, кожа начала терять свою скованность, и я снова попытался открыть глаза. Неохотно, медленно они разомкнулись. Веки липко сопротивлялись, не желая подниматься.
Прямо передо мной на верхних перекладинах лестницы, перегнувшись во внутрь пещеры, стояла фигура, полностью облаченная в белый сверкающий костюм.
В воздухе еще лениво плавали нити, но, падая на голову и плечи фигуры в белом, они не прилипали к ней. Они соскальзывали с нее и плавно спускались, лишь слегка меняя свое направление. Я не мог разглядеть, кто в костюме. Видны были лишь глаза, следившие за мной через прозрачные окошечки. Поднятая рука в белой перчатке держала металлическую бутылочку, из которой с шипением что-то вылетело, разбрызгиваясь.
– Перевернись, – пришла ко мне мысль женщины.
Я повернулся, и разбрызгиватель прошелся взад и вперед по моей одежде. Потом женщина поднялась на две оставшиеся перекладины лестницы и, перешагнув через меня, направилась в глубь пещеры к Розалинде и Петре, по дороге обрызгивая все вокруг. Перед входом показались голова и плечи Майкла. Он тоже был весь покрыт брызгами и остатками нитей, которые поблескивали перед тем, как окончательно раствориться.
Я сел и глянул мимо него на то, что происходило снаружи.
Белая машина расположилась посреди просеки. Устройство у нее на макушке перестало вращаться, и теперь можно было видеть, что оно представляет собой что-то вроде сложенной из отдельных секций спирали, сделанной из полупрозрачного материала и имеющей коническую форму. В боку рыбьего тела машины я разглядел сделанные словно из тонкого льда окошки и дверь, которая сейчас была распахнута.
Сама просека выглядела так, будто на ней хорошенько поработало множество пауков. Все вокруг заполонили висящие в воздухе нити. Они побелели и уже не выглядели прозрачными, но требовалось несколько мгновений тягостного ощущения какой-то неправильности, чтобы понять, в чем дело: они не колыхались на ветру, как паутина. И они, и все вокруг было абсолютно неподвижно. Все окаменело. Тут и там между хижинами лежало нечто, в очертаниях чего угадывались люди и лошади. Они также не двигались.
Внезапно раздался резкий громкий щелчок.
Я поискал глазами и увидел, как молодое деревце сломалось примерно в футе от земли и упало. Вслед за этим боковым зрением я уловил и другое движение: медленно валился наземь куст. Я проследил за тем, как корни его выворотились из почвы. Задрожал другой куст. Одна из хижин вдруг рассыпалась сама по себе, за ней вторая. Это было волнующее и жуткое зрелище.
В глубине пещеры облегченно вздохнула Розалинда.
Я поднялся и пошел к ней. Майкл двинулся следом. Петра сообщила несколько приглушенно, как бы про себя:
– Это было очень противно.
С легким укором, но с любопытством Петра смотрела на фигуру в белом костюме. Женщина сделала несколько последних широких движений рукой с разбрызгивателем, стянула перчатки и откинула капюшон. Она разглядывала нас, а мы буквально уставились на нее. У нее были большие зеленовато-коричневые глаза, опушенные длинными темно-золотыми ресницами, и прямой, тонко очерченный, словно резцом скульптора, нос. Рот, пожалуй, несколько широковат. Подбородок округлый, но твердый. Волосы чуть темнее, чем у Розалинды, но на удивление короткие для женщины: они едва достигали нижней части лица.
Но более всего приковала наши взгляды необыкновенная белизна ее кожи. Она была не бледной, а какой-то светлой, как только что снятые сливки, а на щеках словно легли розовые лепестки. На гладком лице не видно почти ни одной морщинки, оно казалось таким свежим и совершенным, как будто никогда не знало ни холода, ни ветра. Трудно было поверить, что живой человек может выглядеть таким безупречным, неподвластным даже самой природе.
Тем более что она, несомненно, была не девочкой на пороге жизни, а женщиной лет, наверное, тридцати. Точнее определить я бы затруднился. Держалась она свободно, с таким достоинством, по сравнению с которым манеры Розалинды могли показаться вызывающей самоуверенностью.
Оглядев нас, она устремила все внимание на Петру и улыбнулась ей, блеснув совершенными белоснежными зубами.
Последовавшая за этим мысль-образ была в высшей степени сложной, в ней сочетались радость, удовольствие, удовлетворение сделанным, облегчение, одобрение и, что чрезвычайно меня удивило, некоторый ужас. Эта смесь оказалась слишком сложной, тонкой для восприятия Петры, но та поняла достаточно, чтобы ответить женщине взглядом, полным невольной, удивленной серьезности, как если бы она без всяких объяснений осознала, что настал один из важнейших моментов в ее жизни.
Потом, через мгновение, ее напряженность спала, она заулыбалась и хихикнула. Очевидно, между ними шел какой-то обмен мыслями, но такого свойства или на таком уровне, что я вообще не мог ничего уловить. Я поймал взгляд Розалинды, но она только покачала головой и продолжила наблюдать за ними.
Зеландка наклонилась и взяла Петру на руки. Они внимательно посмотрели друг другу в глаза. Петра подняла руку и осторожно коснулась щеки женщины, как бы стремясь удостовериться, что все это происходит на самом деле. Зеландка рассмеялась и поцеловала ее, затем спустила на землю. Медленно, как будто все еще не веря самой себе, она покивала.
– Оно того стоило, – произнесла она словами, выговаривая их так странно, что сначала я даже не очень хорошо разобрал, что она сказала. – Да! Безусловно, оно того стоило!
Она перешла на мысли-образы, и мне сразу стало легче понимать ее.
– Не так-то просто было добиться разрешения лететь сюда. Расстояние колоссальное: раза в два больше того, на которое мы когда-либо летали. И послать корабль стоит очень дорого. Мне с трудом поверили, что это окупится. Но оно окупится… – Она снова с восхищенным удивлением поглядела на Петру. – В таком возрасте без специальной тренировки она может посылать мысли почти на полсвета!
Она еще раз качнула головой, словно до сих пор не могла до конца поверить в это, а потом обратилась ко мне:
– Ей еще предстоит многому учиться, но мы дадим ей лучших учителей, и когда-нибудь настанет день, когда она сама станет учить их.
Она присела на сделанную из веток и шкур постель Софи. Откинутый белый капюшон обрамлял прекрасное лицо точно нимб. Внимательно по очереди рассмотрев каждого из нас, она удовлетворенно кивнула:
– Помогая друг другу, вы продвинулись довольно далеко, но скоро вы поймете, что мы можем научить вас большему. – Она взяла за руку Петру. – Итак, раз собирать вещей вам не надо, у вас их нет, нас здесь ничего больше не держит. В путь!
– В Вэкнак? – спросил Майкл.
Поскольку прозвучало это как утверждение, а не как вопрос, она, начав было подниматься, замерла и озадаченно посмотрела на него.
– Там осталась Рэчель, – объяснил он.
Зеландка задумалась:
– Я не уверена… Подождите минутку. – И пустилась в переговоры с кем-то на борту корабля с такой быстротой и на таком уровне, что я почти ничего не мог разобрать. Наконец она огорченно покачала головой: – Этого я и боялась. К великому сожалению, мы не сможем захватить ее.
– Но ведь это не займет много времени. Расстояние не настолько велико… для вашей машины, – настаивал Майкл.
Она снова покачала головой и повторила:
– Мне очень жаль. Конечно, мы бы слетали за ней, если бы это было возможно, но это техническая проблема. Видите ли, путешествие наше продлилось дольше, чем мы рассчитывали. На пути попадались такие страшные участки, которые мы не решались пересечь даже на большой высоте, нам пришлось облетать их кругом. Кроме того, события здесь развивались так, что от нас потребовалась гораздо большая скорость, чем мы предполагали. – Она замолкла, явно размышляя о том, не слишком ли сложно ее объяснение для таких дикарей, как мы, и продолжила: – Машина использует топливо. Чем больше топлива она несет в себе, тем дальше и тем быстрее она может лететь, а сейчас топлива у нас осталось только-только долететь назад, и то если мы будем очень экономны. Если мы полетим в Вэкнак, совершим еще одну посадку и взлет и попытаемся увезти четверых вдобавок к Петре, мы израсходуем топливо до того, как прилетим домой. А это означает, что мы просто упадем в море и утонем. Без риска мы едва-едва можем захватить с собой вас троих; четверых плюс дополнительную посадку нам не осилить.
Наступило молчание: мы оценивали положение. Разъяснив нам все это, она замерла в неподвижности, сидя на постели и обхватив колени руками, и терпеливо, с сочувствием ждала, чтобы мы смирились с такой ситуацией.
В наступившей тишине особенно жутко было ощущать царившее вокруг нас безмолвие. Не раздавалось ни единого звука, не чувствовалось никакого движения. Даже листья на деревьях не могли шелохнуться. Внезапный ужас осознания происшедшего вылился в тревожный вопрос Розалинды:
– Они не… они все… мертвы? Я не поняла, я думала…
– Да, – коротко ответила зеландка. – Они все мертвы. Пластиковые нити, высыхая, сжимаются. Человек, который старается их сбросить, запутывается в них и быстро теряет сознание. Этот способ милосерднее ваших стрел и копий.
Розалинда содрогнулась. Я, наверное, тоже. Все это как-то обескураживало, было в этом что-то совершенно непохожее на роковой исход единоборства человека с человеком, на смерть, добытую в обычном сражении. И отношение самой зеландки озадачивало нас, потому что в нем не сквозила ни холодная жестокость, ни малейшая жалость: только некоторое неудовольствие, как при исполнении обязанности не очень приятной, но неизбежной и ничем не примечательной. Она уловила наше смущение и неодобрительно покачала головой.
– Убивать любое существо неприятно, – согласилась она, – но притворяться, что можно прожить без этого, – значит обманывать самих себя. На столе у нас должно быть мясо, некоторым овощам нельзя давать цвести, каким-то семенам лучше не давать прорасти, определенные виды микробов должны быть принесены в жертву нашим жизненным потребностям. В этой необходимости нет ничего возмутительного или постыдного, это просто часть круговорота гигантского колеса предусмотрительной природы. Точно так же, как мы поддерживаем таким образом свою жизнь, мы должны оберегать свой вид против других видов, которые стремятся нас уничтожить. В противном случае мы погубим то, что досталось нам в дар.
Несчастные жители Зарослей по независящим от них причинам оказались приговорены к нищете и отчаянию – у них не было будущего. А что касается тех, кто вынес этот приговор… Их путь тоже известен. Знаете ли вы, что на земле уже были владыки жизни? Слышали вы когда-нибудь о гигантских ящерах? Когда кончилось их время, они погибли.
Когда-нибудь придет и наш час, и мы должны будем уступить место новому. Весьма вероятно, что мы тоже будем бороться с неизбежным так же, как боролись эти осколки мира Прежних Людей. Мы будем изо всех сил стремиться вогнать обратно в землю то, что прорастает из нее, потому что измена своему виду всегда выглядит преступлением. Мы заставим это новое доказать свою жизнеспособность, а когда оно сделает это, уйдем. Точно так же, как сейчас уходят эти. Из верности их виду они не могут быть снисходительны к развитию нашего, а мы, из верности самим себе, не должны быть снисходительны к тем, кто нам мешает и угрожает. Если этот процесс ужасает вас, это означает, что вы не смогли бы выстоять в борьбе с ними и, зная, кто вы, не сумели бы понять смысла этой разницы в породе. Ваше сознание находится в плену родственных уз и затуманено воспитанием: вы до сих пор считаете их почти такими же, как вы. Поэтому вы так потрясены. Поэтому вы ставите себя по отношению к ним в невыгодное положение, ведь они-то в себе уверены. Они всегда настороже, всегда готовы всем скопом защищать свое общество, свой вид. Они ясно представляют себе, что для того, чтобы выжить, им надо беречь себя не только от вырождения, но и от более серьезной угрозы: от породы, превосходящей их.
Мы действительно превосходим их, а ведь мы еще только в начале пути. Мы способны думать сообща и понимать друг друга так, как им и не снилось, мы учимся использовать наш объединенный разум для решения возникающих задач. Кто знает, где предел нашему продвижению вперед. Мы не заперты в самих себе, как в камерах-одиночках, когда общаться можно лишь с помощью маловыразительных слов. Мы понимаем друг друга настолько, что нам не нужны законы, в которых человек уподобляется стандартному кирпичу. Никогда мы не вообразим себе такую глупость, будто мы можем стать равными и одинаковыми, как штампованные монеты. Мы не пытаемся механически установить для всех единые рамки поведения, мы не подчиняемся догмам и не учим Бога, как он должен был устроить мир. Главное для живущего – жизнь, главное в жизни – перемена, перемена – это движение, мы находимся внутри этого движения.
Неподвижность враждебна перемене, враждебна жизни и поэтому она наш непримиримый враг. Если вы все еще потрясены или чувствуете сомнения, подумайте о тех вещах, которые делали эти люди, научившие вас считать их вашими собратьями. Я мало что знаю о вашей жизни, но схема одинакова повсюду, где старое, отжившее пытается сохранить себя. И еще подумайте о том, что они собирались сделать с вами и почему.
Как и раньше, ее высокопарная манера выражаться подавляла меня, но общий ход ее мыслей был ясен.
И все же я не находил в себе достаточно сил, чтобы отрешиться от прошлого и рассматривать себя как другой вид, да и не был я уверен, что я настолько другой. В моем понимании мы являлись всего-навсего какой-то несчастной разновидностью основной породы, хотя, оглядываясь назад, я хорошо видел причины, по которым нам пришлось бежать…
Я посмотрел на Петру. Видно было, что ей эти речи порядком наскучили, поэтому она просто сидела и любовалась прекрасным лицом зеландки. Затмевая настоящее, передо мной проходили картины прошлого: лицо тети Хэрриет в реке, ее волосы, колышущиеся в воде; тело несчастной Анны в петле; Сэлли, заламывающая руки в страхе за Кэтрин и за себя; Софи, опустившаяся дикарка, медленно падающая в пыль со стрелой в затылке…
Любая из этих картин могла стать будущим Петры… Я подошел к ней ближе и обнял ее.
В то время как зеландка разглагольствовала, Майкл выглядывал наружу, с завистливым вниманием рассматривая машину, которая ждала нас на просеке. Он продолжал глазеть на нее еще минуту или две после того, как зеландка замолчала, потом вздохнул и отвернулся.
Несколько мгновений он стоял, уткнувшись взглядом в землю, потом поднял голову:
– Петра, можешь ты связаться с Рэчель ради меня?
Петра послала вопрос в своей обычной манере и сказала:
– Она здесь. Хочет знать, что происходит.
– Прежде всего скажи ей, что какие бы слухи до нее ни дошли, мы все живы и здоровы.
– Сказала, – через минуту ответила Петра. – Она поняла.
– А теперь передай ей следующее, – тщательно подбирая слова, продолжал Майкл. – Она должна и впредь не терять присутствия духа и быть очень осторожной. Скоро, через три-четыре дня, я приду и заберу ее с собой. Сумеешь объяснить?
Петра передала все в точности и очень энергично и умолкла в ожидании ответа. Затем она принялась хмуриться и с некоторым пренебрежением сказала:
– Ну и ну. Она совсем расклеилась: плачет, мысли путаные. Эта девушка большая плакса, как я погляжу. Не понимаю, чего она сейчас ревет. Задние мысли у нее совсем не грустные. Она как будто плачет от счастья. Ну не глупо ли?
Все мы, не говоря ни слова, смотрели на Майкла.
– Да, а что, – сказал он оборонительно, – вы двое объявлены вне закона, значит, не можете отправиться за ней.
– Но, Майкл… – начала было Розалинда.
– Она ведь там совсем одна, – сказал Майкл. – Ты бы бросила Дэвида одного или он тебя?
На это нечего было возразить.
– Ты сказал, что заберешь ее оттуда, – продолжала Розалинда.
– Я это и имею в виду. Мы могли бы какое-то время оставаться в Вэкнаке и со дня на день ожидать, что нас или наших детей раскроют… Это не дело… Или можем отправиться в Заросли. – Он с отвращением оглядел пещеру и просеку. – В этом тоже нет ничего хорошего. Рэчель, как и все мы, заслуживает лучшей доли. Значит, если машина забрать ее не может, это должен сделать кто-то другой.
Зеландка, подавшись всем телом вперед, наблюдала за ним. В ее глазах проглядывали сочувствие и восхищение, но она мягко покачала головой и напомнила ему:
– Путь очень далек, между нашими краями лежат страшные непроходимые земли.
– Я знаю, – ответил он. – Но мир круглый, значит, должна быть другая дорога к вам.
– Она будет очень тяжелой и наверняка опасной, – продолжала она.
– Не более опасной, чем жизнь в Вэкнаке. И потом, как сможем мы там оставаться, зная, что на свете есть целая страна таких людей, как мы, что нам есть куда стремиться. Знать! В этом вся разница. Знать, что мы не бесцельные уроды, безнадежные Отклонения, пытающиеся без особого успеха спасти свою шкуру. Это разница между просто попыткой выжить и жизнью ради достижения цели.
Зеландка с минуту молчала и, подняв голову, смотрела ему в глаза:
– Майкл, когда ты доберешься до нас, можешь не сомневаться, что займешь среди нас достойное место.
Дверь с глухим шумом закрылась. Машина задрожала, на просеке поднялся пыльный вихрь. Мы видели через окошки, как Майкл пытается удержаться на ногах, как трепещет на ветру его одежда. Даже уродливые деревья по краям просеки заколыхались в своих саванах из нитей. Пол под нами покачнулся, слегка нырнул, и земля начала резко уходить вниз, а мы подниматься все выше и выше в вечернее небо. Вскоре полет стал более ровным, и мы повернули на юго-запад. Петра была очень возбуждена вопреки своему несколько утомленному виду.
– Страшно здорово, – объявила она. – Я вижу на много миль кругом. Майкл, ты сверху такой маленький и смешной.
Одинокая фигурка на просеке помахала рукой.
– В эту минуту, милая Петра, – донеслась до нас мысль Майкла, – я и вправду чувствую себя маленьким и смешным. Но это пройдет. Мы последуем за вами.
Все было так, как в моем сне. Солнце, более яркое, чем в Вэкнаке, щедро разливало сверкающий свет на широкий голубой залив, где волны с белоснежными гребешками неспешно накатывались на берег. Лодочки с разноцветными парусами или совсем без них плыли в порт, казалось, до отказа заполненный кораблями.
Теснящийся у берега и вразброс карабкающийся на холмы, перед нами лежал город, утопающий в зелени садов и парков. Я мог даже разглядеть маленькие повозки, скользящие по широким, обсаженным деревьями улицам. Немного дальше, в стороне от побережья, около зеленого квадрата сверкала ярким светом какая-то башня, а рядом с ней опускалась на землю рыбообразная машина.
Все было так знакомо, что я затрепетал. На мгновение я представил себе, что сейчас проснусь и окажусь в своей постели в Вэкнаке. Чтобы успокоиться, я взял за руку Розалинду.
– Неужели это на самом деле? Ты тоже видишь все это? – спросил я у нее.
– Какая красота, Дэвид. Я представить себе не могла, что на свете бывает так красиво… И, кроме того, есть еще кое-что, о чем ты никогда не рассказывал.
– Что? – спросил я.
– Послушай! Разве ты не чувствуешь? Открой свой ум пошире… Петра, милая, перестань болтать, хоть на несколько минут…
Я сделал, как она велела. Я услышал нашего водителя машины, его разговор с кем-то, но, кроме него, за ним, как фон всего этого я ощущал что-то совершенно новое и еще незнакомое мне… Если сравнивать со звуками, это было похоже на жужжание целого улья пчел, а если со светом – то на приглушенное свечение, идущее отовсюду.
– Что это? – озадаченно спросил я.
– Не догадываешься, Дэвид? Это же люди. Множество таких людей, как мы.
Я понял, что она права, и начал прислушиваться… Но Петра уже устала сдерживать свое возбуждение, и мне срочно пришлось защищаться от ее выплеска эмоций.
Мы уже летели над землей, и под нами разворачивался во всей своей красе город, как бы приветствуя нас.
– Я начинаю верить, что это не сон, – сказал я Розалинде. – Прошлые разы тебя со мной не было.
Она повернулась ко мне. Внутренняя Розалинда светилась в ее глазах, ее лицо улыбалось мне. Панцирь, укрывавший ее, исчез. Она разрешала мне заглянуть в свою душу. Словно распускался цветок…
– На этот раз, Дэвид… – начала она.
И в этот миг ее заглушило. Нас закачало, мы схватились за головы. Даже пол рвануло из-под наших ног. Со всех сторон раздались жалобные протесты.
– Ой, прошу прощения, – извинилась Петра перед экипажем корабля и перед городом в целом. – Но все это ужасно здорово!..
– На этот раз, дорогая, мы тебя простим, – ответила ей Розалинда. – Поистине это так!
notes