XXXIII. Победители угощают побежденных
Тем временем Огнянов стучал в ворота Петра Овчарова. Он видел через щель в потолке, как убивали старика, и больше не мог выдержать тяжкой душевной муки; рука его тянулась отомстить убийцам, но это было безрассудно и могло кончиться плохо. Как безумный, выскочил Огнянов на улицу и побежал прямо к дому деда Стойко. На его стук дверь открылась.
— Где Петр? — спросил он, совсем позабыв о том, что должен скрываться.
— Это ты, учитель? — спросила мать Петра со слезами на глазах.
— Где ваш Петр, бабушка Стойковица?
— Сынок, смотри, чтобы не прослышали эти… Петр у Боримечки.
— А где дом Боримечки, бабушка?
— Рядом с поповым — узнаешь по новым воротам. Только осторожней, сынок.
Бедная старуха и не подозревала, что ее дед Стойко умирает. Огнянов побежал дальше, не чувствуя под собою ног. Поравнявшись с домом священника, он встретил на улице шумную компанию и, услышав голос Петра, остановил парней.
— Учитель! — послышались голоса.
— Да, я, братцы. Куда идете?
— Были у Боримечки, — ответил Петр. — Он нынче ночью украл себе невесту, вот мы и ходили к нему выпить по чарке вина… Посмотрел бы ты, как они поладили! Можно сказать, родились друг для друга… А ты когда приехал?
— Петр, отойдем, мне надо сказать тебе два слова. И они вдвоем отошли в сторону.
— Прощайте, спокойной ночи! — крикнул Петр своим товарищам и зашагал домой вместе с Огняновым. Вскоре они подошли к дому деда Стойко.
— Отец вернулся? — спросил Петр у матери.
— Нет еще, сынок. Огнянов увел Петра в погреб.
— Слушай, Петр, я тебе сказал, что твоего отца жестоко избили из-за тебя… А ведь эти скоты могут натворить у Цанко и чего-нибудь похуже… Только оружием можно удержать их от злодейств. Я бы и сам давеча размозжил им головы, да побоялся последствий… У Цанко нам появляться нельзя.
— Я хочу отомстить, брат! — крикнул Петр вне себя.
— И я жажду мести, Петр, — страшной для них, но безопасной для нас.
— А как отомстить? — проговорил Петр, снимая со стены ружье.
— Погоди, давай подумаем.
— Не могу я думать, надо посмотреть, что они там делают с отцом!
Огнянов и сам был горяч, однако он теперь старался удержать другого, еще более горячего человека от поступка вполне естественного, но гибельного.
Если Петр пойдет к Цанко, без кровопролития не обойтись. А Огнянов считал, что час решительной борьбы еще не наступил. Ему было жаль потерять преждевременно и без пользы для дела такого хорошего парня — настоящего юнака.
Но напрасны были все его старания. Петр кричал, сам не свой:
— Будь что будет, но я должен отомстить за отца!
И, резко оттолкнув Огнянова, который пытался удержать его, он ринулся к воротам.
Огнянов рвал на себе волосы, видя, что повлиять на этого неукротимого человека он не в силах. Но не успел Петр подбежать к воротам, как кто-то постучал. Он зарядил ружье и открыл калитку. Трое болгар, соседей Цанко, несли завернутое в половик тело деда Стойко.
— Отдал богу душу, Петр, — сказал один крестьянин.
Во дворе послышались крики и рыдания женщин. Бабушка Стойковица рвала на себе рубашку и кидалась на остывшее тело мужа. Огнянов отозвал в сторону убитого горем Петра и снова увел его в погреб. Со слезами на глазах старался он успокоить парня, а тот, на минуту оцепенев при виде мертвого отца, теперь еще яростней рвался отомстить за него немедля.
— Мы отомстим, брат, отомстим, — говорил Огнянов, обнимая его. — Для нас с тобой нет теперь более священной задачи.
— Убить их, убить! — кричал, обезумев от ярости, Петр. — Эх, отец, переломали злодеи твои старые кости… Что нам с тобой теперь делать, матушка!
— Успокойся, брат, сдержись, возьми себя в руки: мы отомстим врагам страшной местью, — уговаривал его Огнянов.
Прошло полчаса, и Петр немного успокоился — ведь самые страшные нравственные муки не выдерживают собственной напряженности. Он согласился остаться дома после того, как Огнянов, Остен и Спиридончо поклялись ему перед образом, что не оставят в живых обоих полицейских.
— Нашел Боримечка время жениться, — сказал с досадой Остен. — Не женился бы, взяли бы мы, его с собой… Такой верзила всегда пригодится.
План мщения был таков: решили устроить засаду на дороге к Лясковскому перевалу в том месте, где начинается шоссе на Клисуру. Для засады выбрали заросший кустарником овраг, из которого вытекает речка Белештица, впадающая в Стрему. Здесь предполагалось перехватить полицейских, кинуться на них с кинжалами, а трупы спрятать в чащобе. На всякий случай и во избежание жертв решили захватить и ружья, но пускать в ход это слишком шумное оружие только в крайнем случае. Этот план был разработан на основе тех сведений, которые сообщил Дейко: полицейские собирались встать рано, до вторых петухов, и отправиться, в Клисуру: они очень торопились и приказали разбудить их задолго до рассвета.
Пропели первые петухи, и маленький отряд, покинув спящую деревню, вышел в поле. Снег падал крупными хлопьями. Белая его пелена покрывала все вокруг, и ночь посветлела. С ружьями, спрятанными под плащами, путники молча шагали по сугробам. Они шли так бесшумно, что казалось, это двигаются не живые люди, но призраки или упыри, что появляются перед рождеством. Снег валил непрерывно, намело большие сугробы, и это задерживало движение отряда, но он неуклонно шел вперед, не замечая препятствий, поглощенный одной мыслью — мстить. В ушах этих людей еще звучали крики Петра, их боевого товарища, вопли его матери и родных. В эту минуту друзья боялись только одного: как бы турки не выскользнули у них из рук; все остальное было для них безразлично… Долго шли они молча, но вдруг сзади послышался лай. Они повернулись, удивленные.
— Откуда тут взялась собака в такое время? — сказал Бойчо.
— Странно, — проговорил Спирндончо, обеспокоенный.
Лай зазвучал громче, и, пока товарищи продолжали недоумевать, из-за деревьев появилась громадная темная фигура, напоминавшая уж, конечно, не собаку, но скорее чудовище, невиданного гигантского медведя, вставшего на задние лапы.
Бойчо и Спиридончо инстинктивно бросились под прикрытие толстого дуба и приготовились защищаться от этого неведомого врага. Но, он во мгновение ока очутился рядом с ними.
— Боримечка! — воскликнули все трое в один голос.
— Он и есть! А вы про него забыли! Ах, будь оно неладно!.. Действительно, это был Боримечка, закутанный в плащ. Он услышал шум на улице, пошел к Петру и там узнал обо всем.
Не задерживаясь ни на минуту, он вернулся домой, проводил молодую жену к ее матери, заткнул за пояс топор, взял ружье и побежал догонять друзей, чтобы мстить вместе с ними.
Приход этого сильного помощника придал бодрости отряду.
— Теперь идемте, — сказал Остен.
— Вперед! — добавил Огнянов.
— Подождем еще одного, — проговорил Боримечка.
— А кто же еще идет? — спросил его кто-то с удивлением.
— Братишка Петра, Данаил; он тоже пошел со мной.
— Зачем ты взял его?
— Петр сам его послал, хотел, чтобы брат все увидел своими глазами.
— Как? Петр нам не верит?.. Мы же ему поклялись.
— Грош цена вашим клятвам… И я вам не верю…
— Почему?
— Потому что вы пошли без Боримечки… Будь оно неладно!
Эти три слова Боримечка произносил чуть не после каждом своей фразы. Они выражали его чувства и мысли гораздо лучше, чем все другие слова.
— Не сердись, Иван, — сказал Остен. — Мы не забыли о тебе, но ведь ты молодожен.
— А вот и Данаил!
Еле переводя дух, подросток остановился около них; он был вооружен только длинным ножом, заткнутым за пояс.
Теперь в отряде было уже не три человека, а пять.
Молча двинулись они вперед. Они шли вдоль средиегорского кряжа, по отрогу горы Богдан, с которой берет свое начало речка Белештица. Вскоре они дошли до нее. Лучшего места для засады нельзя было выбрать. Справа текла река Стрема, которую турки не могли миновать, слева был глубокий, изрытый ливнями овраг, а над ним вздымались горы. Здесь-то и остановился отряд. Он находился в часе ходьбы от Алтынова, и если бы пришлось стрелять, никто не услышал бы выстрелов. Уже светало, когда товарищи заняли позиции в чаще. Порошил мелкий снежок. Хорошенько укрывшись, они терпеливо ждали, устремив глаза на восток, откуда должны были показаться полицейские. Но первое, что они услышали, был волчий вой. Он раздался прямо у них над головой, потом послышался ближе. Очевидно, волки спускались с гор в поисках добычи.
— Идут к нам, — сказал Иван Остен.
— Стрелять нельзя.
— Работать ножами и прикладами, — скомандовал Огнянов. — Слышите?
Товарищи насторожились. В роще что-то негромко шуршало, и это значило, что приближается целая стая. Вой повторился. Стало рассветать.
— Не помешали бы нам эти проклятые волки… — вздохнул Огнянов.
В этот миг несколько зверей выскочили на поляну. Они остановились и завыли, вытянув острые морды. За ними появились и другие волки.
— Восемь! — прошептал Боримечка. — Вам четыре, остальные мои.
Не успел он это сказать, как голодные хищники бросились в заросли. И заросли стали крепостью: волки нападали, люди яростно оборонялись. Засверкали ножи и кинжалы; замелькали, поднимаясь и падая, ружейные приклады. Слышны были только вой да тяжелое дыхание. Несколько зверей уже валялось перед кустами; другие, кинувшись на своих раненых сородичей, раздирали их еще живыми. Вскоре волков вытеснили из чащи. Иван Боримечка часто делал вылазки, лая, как овчарка, и добивал зверей топором. Он вызывал в памяти Гедеона, который разил войска филистимлян, вооружившись ослиной челюстью.
Наконец изгнанные из оврага хищники отбежали на противоположный пригорок и принялись зализывать свои раны.
К счастью, пока длилось это побоище, на дороге никто не появился.
— А волки-то не уходят, — заметил Огнянов.
— Посмотрите, к ним подошла еще стая!
— Ну, что ж, мы и этих угостим, — чтобы помнили свадьбу Боримечки, — сказал Спиридончо.
— Будь оно неладно! — пробормотал Боримечка самодовольно.
Прошло некоторое время.
Турки не появлялись, хотя уже пропели вторые петухи… Отряд и раньше слышал в ночной тишине отдаленное кукареканье, доносившееся из окрестных селений. Светало; отчетливее становились очертания деревьев, в поле можно было уже ясно отличить один предмет от другого. Ожидание томило парней. Сидя без движения, они замерзли. Чего только не приходило им в голову: турки могут не появиться вовсе; может быть, они отложили свой отъезд из боязни нападения или потому, что за ночь намело много снега; скоро совсем рассветет, начнется движение на дорогах, а тогда все пропало!.. Все эти мысли не выходили у них из головы. Нетерпение их нарастало и становилось все более мучительным. Остен тяжело вздохнул.
— Будем дожидаться и, пока они не появятся, не тронемся с места, — глухо проговорил Огнянов.
— А если на дороге будут другие прохожие?
— Они пойдут своей дорогой, — нам нужны только те двое.
— Но тогда придется напасть открыто!
— Не удастся из засады, так в открытую.
— Будем стрелять отсюда, а потом прямо в горы… Никто нас и не увидит, — сказал Остен.
— Хорошо. А если они вышли с целым отрядом турок?
— Тогда придется дать им настоящий бой… Оружие у нас есть, позиции хорошие, — сказал Огнянов. — Теперь помните: мы перед божьим образом поклялись не оставить их в живых.
— Будь оно неладно!..
— Я только одного опасаюсь, ребята, — сказал Бойчо.
— Чего?
— Как бы они не пошли другой дорогой.
— Этого не бойся, — успокоил его Остей, — другой дороги нет; только если назад повернут! Ну, а тогда дай нам, боже, силы, — догнать их будет нелегко.
Боримечка стоя всматривался в даль.
— Кто-то идет, — проговорил он и показал рукой на восток.
Все посмотрели в ту сторону. По дороге, извивавшейся между деревьями, двигались два человека.
— Они верхом! — с досадой воскликнул Огнянов.
— Это не наши, — сказал Спиридончо.
— Наши пешие, — заметил Остен.
— Будь оно неладно!..
Огнянов волновался, даже сердился; он не отрывал глаз от всадников, ехавших рядом. А те уже приблизились на расстояние шагов в сто.
— Наши! — радостно воскликнул он. — Наши!
— Они! И я их узнал по плащам и по рожам, — проговорил кто-то. — Вон тот — одноглазый…
Держа ружья наготове, все смотрели на полицейских, а те спокойно ехали по дороге, приближаясь к отряду.
— Узнаю коня Цанко, — сказал Спиридончо.
— Под другим мой конь, — добавил Огнянов.
— Забрали силой.
Но радость Огнянова сразу же омрачилась: он понял, что всадникам нетрудно будет спастись бегством… Значит, действовать открыто, и пускать в ход ножи невозможно. Необходимо стрелять из засады, а гром выстрелов может погубить отряд… Да и коней жалко…
— Будь что будет, — прошептал Огнянов.
— Ружья на изготовку!
— Ребята, смотрите в оба, как бы не испортить все с самого начала.
— Когда подъедут к вязу, стрелять! — сказал Остен.
— Я беру одноглазого, — отозвался Боримечка.
— Боримечке и Сииридончо — одноглазый, мне и учителю — другой, — скомандовал Остен.
Всадники поравнялись с вязом.
Из кустарника высунулись ружейные стволы, и дружный залп разорвал тишину. Сквозь пороховой дым товарищи увидели, как один турок свалился с коня, а другой сполз набок и повис на стременах.
Кони шарахнулись в сторону и остановились.
— Учитель, кто из них убил моего отца? — спросил Данаил, первым выскочив из засады.
— Одноглазый, тот, что упал.
Данаил бросился к дороге. Мгновенно добежав до нее, он вонзил ятаган в грудь убийцы своего отца.
Когда к нему подошли товарищи, он, как безумный, все еще колол турка. Сейчас он походил на хищного зверя. Турок, еще живой, был весь искромсан. Глубокий снег вокруг пропитался кровью, и кое-где она стояла лужицами.
Огнянов вздрогнул от ужаса и отвращения при виде этой бойни. Он, пожалуй, вмешался бы, будь это не Данаил, а какой-нибудь трус, но брат Петра был храбрец, и только неудержимая жажда мести могла толкнуть его на дикую расправу. Огнянов подумал:
«Месть зверская, но оправданная и богом и совестью. В наше время жестокость необходима… Целых пять столетий болгарин был овечкой, пусть теперь будет зверем. Люди уважают козла больше, чем овцу, собаку — больше, чем козла, кровожадного тигра — больше, чем волка и медведя, а сокола, что питается падалыо — больше, чем курицу, из которой приготовляют изысканные кушанья. Почему? Потому что видят в них олицетворение силы, а сила — это и право и свобода… Как бы ни изощрялись философы, природа остается такой, как она есть. Христос сказал: «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую». Это божественное изречение, и я преклоняюсь перед ним. Но мне больше нравится Моисей, который говорил:
«Око за око, зуб за зуб!» Это естественно, и этому завету я следую. Жестокий, по священный принцип, и его мы должны положить в основу пашей борьбы с тиранами… Быть милостивым к немилостивым так же подло, как ожидать милости от них…»
Поглощенный этими волнующими мыслями, такими же страстными и беспощадными, как то, что он сейчас наблюдал, и противоречащими его гуманной натуре, Огнянов стоял над трупом и, словно в каком-то забытьи, смотрел, как снег постепенно засыпает лужи крови, изрубленное тело и окровавленные лохмотья.
И вдруг он заметил в этом кровавом месиве монисто из мелких золотых монет. Огнянов указал на него Спиридончо.
— Подними, отдашь какому-нибудь бедняку, чтобы он купил себе чего-нибудь вкусного к рождеству.
Спиридончо поднял монисто концом шомпола.
— Проклятый, какого болгарина он обобрал?.. Смотри, смотри, да это же Донкино монисто!.. Оно и есть! — воскликнул пораженный и растерявшийся Спиридончо.
Он был женихом Донки.
— Очевидно, девушка выкупила отца, — сказал Огнянов.
— Но от мониста осталась только половина… другую, наверное, отрезали, и она в этой падали.
И Спиридончо с отвращением принялся искать шомполом другую половину мониста, но не нашел ее. Она была у второго турка, с которым одноглазый по-братски разделил и добычу и кару.
Боримечка уже прикончил того топором.
Трупы оттащили в кусты… Тем временем конь Цанко галопом возвращался в деревню, а другой, почуяв близость волков, перешел вброд Стрему и, задрав хвост, помчался куда-то но полю.
— Око за око, зуб за зуб! — шепотом повторял Огнянов, сам того не замечая.
Не успел отряд отойти прочь, как волки подошли к кустарнику. Природа и звери объединились, чтобы скрыть следы праведного возмездия.
Снег все шел.
Стало совсем светло. Кругом была настоящая пустыня. Ни души не было видно ни в поле, устланном белым покрывалом, ни на дороге. Ранний час и глубокий снег удерживали людей в постели. Итак, убийство турок было совершено без единого свидетеля. Но друзья не хотели привлекать к себе внимание и на обратном пути, а на дороге, которой они шли сюда, наверное, уже появились путники; к тому же недалеко от нее стояли мельницы. Обсудив положение, отряд решил подняться по северному склону Богдана, поросшему кустарником и густым буковым лесом, с тем чтобы, спустившись, войти в деревню с другой стороны. Это был трудный путь, но зато здесь не приходилось бояться встреч с людьми и можно было скрыться в чаще. Данаила отправили в деревню прямой дорогой.
Назад: XXXII. До бога высоко, до царя далеко
Дальше: XXXIV. Метель
